т, зовет...
   Она ответит. Она пройдет через ад, чтобы поцеловать его руку, и ничто  не
остановит ее порыва на его зов.
   Она любила его. Он был ее сердцем, вырванным из нее, как  вырвали  из  ее
чрева ребенка, которого она для него носила. Он был ее сердцем, и  без  него
она была пустой оболочкой.
   - Эй, что там в "Роллинг Стоун"?  -  Рука  протянулась  мимо  к  столу  и
схватила журнал.
   Мэри Террор повернулась к Горди всем телом. Это поднималось из  нее,  как
огнедышащая магма из вулкана. Она знала, что это такое. Она жила с этим  всю
свою жизнь. Она любила это, нянчила, лелеяла и вскармливала. Имя этому  была
Ярость. Она не успела остановить себя, и ее рука схватила Горди за тощую шею
и сильно ударила о стену - так, что некоторые из фотографий  ее  драгоценных
младенцев подпрыгнули на гвоздиках и со звяканьем посыпались на пол.
   - Хек-хек, - сказал Горди. Его лицо наливалось краснотой, а глаза  начали
вылезать из орбит. - О Гос.., кхе.., пусти.., кхек-хек...
   Она не хотела его убивать. Он еще будет нужен.  Десять  минут  назад  она
была слизняком с  помраченным  сполохами  ЛСД  разумом.  Теперь  пробудилась
глубинная часть ее, жаждущая запаха крови и пороха, и смотрела на мир сквозь
серые глаза под тяжелыми веками. Но этот парнишка ей нужен ради того, что он
приносит. Она взяла у него из руки "Роллинг Стоун" и  отпустила  его  горло,
оставив красный отпечаток пальцев на бледной коже.
   Горди кашлял и с присвистом хрипел  несколько  секунд,  пятясь  из  кухни
прочь  от  нее.  Он  был  босиком,  и  рубашка  висела  поверх  брюк.   Едва
отдышавшись, он взвыл:
   - Ты психованная! Совсем на фиг психованная! Ты что, пыталась убить меня,
сука?!
   - Нет.
   "А это было бы очень просто", - подумала она. Мэри  почувствовала  пот  у
себя в порах и поняла, что подошла очень близко к краю.
   - Извини, Горди. И вправду... Я совсем не хотела...
   - Ты чуть не удушила меня. Ведьма! А, блин! - Он опять закашлялся и потер
глотку. - Ты что, ловишь кайф, душа всех, кто попадается?
   - Я читала, - сказала она. Затем вырвала страницу и отдала ему  остальной
журнал. - Вот. Возьми себе. О'кей?
   Горди заколебался, словно бы боялся, что женщина может отгрызть ему руку,
если он протянет ее за журналом. Затем он взял  журнал  и  сказал  скрипучим
голосом:
   - Ладно. Слушай, ты чуть мне горло насквозь не продавила на фиг.
   - Извини. - Больше она извиняться не будет. Все же  холодную  улыбку  она
сумела выдавить. - Мы ведь все равно друзья, верно?
   - Да, - кивнул он. - Все равно друзья. А фиг ли! "У Горди мозгов,  как  у
моторного блока, - подумала Мэри. - Все в порядке. Когда я вставила  в  него
ключ зажигания, он завелся".
   В прихожей Мэри заглянула ему в глаза и сказала:
   - Я бы хотела снова с тобой увидеться, Горди.
   - Разумеется. Звякни в следующий раз, когда понадобится дозняк.
   - Нет. - Она произнесла это со значением. - Я не это имею в  виду.  Я  бы
хотела, чтобы ты пришел и здесь побыл.
   - А! Но... Я... У меня же есть подружка.
   - Можешь ее тоже привести, - сказала Мэри и  увидела  маслянистый  блеск,
зажегшийся в глазах Горди.
   - Я... Гм... Я позвоню тебе, - сказал он, вышел в мерзкую морось к  своей
"мазде" и уехал. Когда автомобиль скрылся из  виду,  Мэри  заперла  дверь  и
сделала длинный глубокий вдох. Она бросила на горелку  щепотку  земляничного
ароматизатора и закрыла глаза, и пока голубые кольца дыма обтекали ее  лицо,
думала о Лорде Джеке, о Штормовом Фронте, о послании  в  "Роллинг  Стоун"  и
восемнадцатом февраля. Она думала об оружии, о легавых в синих  мундирах,  о
лужах крови и стенах огня. Она думала  о  прошлом,  ленивой  рекой  вьющемся
через настоящее в будущее.
   Она ответит на призыв. Она будет там, у плачущей леди, в назначенный день
и час. Много придется составить планов, множество нитей  обрезать  и  сжечь.
Горди поможет ей достать то, что нужно.  Остальное  она  сделает,  пользуясь
инстинктом и хитростью. Она прошла на кухню,  достала  ручку  из  выдвижного
ящичка и сделала  отметку  в  виде  звездочки  на  восемнадцатом  квадратике
февраля. Звезда, ведущая к цели в жизни.
   Она была так счастлива, что заплакала.
   В спальне Мэри легла, оперев спину на подушки и раскинув ноги.
   - Тужься, - сказала она себе и начала дышать резкими хриплыми выдохами. -
Тужься! Тужься! - Она надавила обеими руками на покрытый  шрамами  живот.  -
Тужься! Ну же, тужься! - От напряжения ее  лицо  исказила  мука  нарастающей
боли. - О Боже, - выдохнула она, скрипя зубами. - Боже, о Боже, о-оооо...  -
Она затряслась и зафыркала, а затем с  длинным  криком  и  спазмом  мускулов
бедер сунула руку под подушку и вбросила нового ребенка себе меж бедер.
   Это был красивый, здоровый мальчик. Джек, вот как она его назовет. Милый,
милый Джекки. Он слегка попищал, но он хороший мальчик и не будет мешать  ей
спать. Мэри прижала его к себе, баюкая. Ее лицо и груди покрылись испариной.
   - Такой чудесный мальчик, - напевала она с лучистой улыбкой, -  о,  какой
чудесный, чудесный мальчик. - Она протянула  ему  палец,  как  той  девочке,
сидевшей в тележке для покупок в супермаркете. Она была разочарована, что он
не ухватил ее пальца, потому что жаждала тепла прикосновения. Что ж,  Джекки
научится. Она баюкала его, положив голову  на  подушку.  Он  едва  двигался,
просто лежал у нее на груди, и она чувствовала, как бьется его сердце, - как
тихий маленький барабан. Она уснула, и ей приснилось лицо  Лорда  Джека.  Он
улыбался, его зубы были белы, как у тигра, и он звал ее домой.

Глава 5

ПРЕСТУПНИЦА ОБЕЗВРЕЖЕНА

   Когда  Лаура  вернулась  с  фильма  с  участием  Берта   Рейнольдса,   на
автоответчике была запись.
   Гудок.
   - Лаура, привет. Слушай, тут работы оказалась больше, чем мы думали. Буду
где-то в двенадцать, но ты меня не жди. Извини, ради Бога. Завтра вечером  я
повезу тебя обедать, о'кей? Куда скажешь. Ладно, пора мне обратно в шахту.
   Щелк.
   "Он не сказал: "Я люблю тебя", - подумала Лаура.
   Над ней нависла волна неимоверной печали, угрожая вот-вот опрокинуться, и
Лаура ощущала эту чудовищную тяжесть. Откуда же он звонил? Наверняка  не  из
офиса. Из чьей-то квартиры, может быть, Эрик в Чарльстоне. Дуг о нем лгал. О
чем еще он лжет?
   "Он не сказал: "Я люблю тебя", - подумала она, - потому что  с  ним  была
другая женщина".
   Она начала набирать номер офиса, но положила трубку. Какой смысл? Какой в
этом смысл? Она блуждала по дому, не находя себе места: по кухне,  столовой,
гостиной, спальне. Ее глаза  отмечали  предметы  их  быта:  вот  гравюры  со
сценами охоты на стенах, а вот ватерфордская хрустальная  ваза,  вот  кресло
стиля "Колониальный Вильямсбург",  чаша  со  стеклянными  яблоками,  книжный
шкаф, заполненный бестселлерами литературной гильдии, которые никто  из  них
не удосужился прочесть. Она открыла оба шкафа, уставилась на его костюмы  от
"Брук Бразерс", на его галстуки, на свои модные  платья  и  шеренгу  дорогих
туфель. Затем прошла в детскую.
   Колыбелька была  готова.  На  светло-голубых  стенах  по  периметру  всей
комнаты под потолком художник из Бакхеда нарисовал крохотные  яркие  цветные
воздушные  шарики.  Комната  все  еще  слабо  пахла  свежей   краской.   Над
колыбелькой висела  погремушка  в  виде  пластмассовой  рыбки  с  подвижными
частями, готовая подлетать и звякать.
   Дуг с другой женщиной.
   Лаура снова оказалась  в  ванной.  Она  посмотрела  на  себя  в  зеркало,
освещенное недобрым светом, сняла золотой зажим, который сдерживал волосы, и
дала им свободно рассыпаться по плечам каштановым каскадом. Ее глаза глядели
в ее глаза, светло-голубые, как апрельское небо. К  ним  уже  подкрадывались
крохотные морщины - предвестницы будущего. Сейчас они были  похожи  лишь  на
крохотные гусиные лапки, но позже они станут следами ястребов.  Под  глазами
она различила темные круги - надо больше спать, но, к сожалению, ей  это  не
удается. Если внимательно приглядеться, можно  обнаружить  достаточно  много
седых волосков в прическе. Ее возраст близится к сорока, году черного  шара.
Она была на шесть лет старше того возраста, когда уже не  полагается  никому
доверять. Она осмотрела свое лицо. Острый нос и твердый  подбородок,  густые
темные брови и высокий лоб. Ей захотелось, чтобы у нее  были  точеные  скулы
манекенщицы вместо бурундуковых щек,  которые  стали  еще  пухлее  от  соков
вынашиваемого младенца, хотя и раньше они были почти такие же.  Она  никогда
не была красавицей, внушающей благоговейный трепет, она,  скорее,  выглядела
домашней и заурядной - странное слово - вплоть до  своего  шестнадцатилетия.
Свиданий в ее жизни было не так уж много, основное время отнимали книги. Еще
были путешествия и мечты о том, как она  станет  репортером-крестоносцем.  С
косметикой она была очень привлекательна, но от макияжа  ее  черты  начинали
выглядеть резче. Особенно это касалось глаз. Она не пользовалась  линиями  и
тенями, придающими взгляду  некоторую  задумчивость,  но  подменяющими  свет
весеннего неба светло-голубым светом пакового льда. Это были глаза человека,
чувствующего, как утекает время. Время уходит в черную  дыру  прошлого,  как
Алиса в погоне за своим белым кроликом.
   Она задумалась, как же выглядит эта девушка, как звучит ее  голос,  когда
она произносит имя Дуга.
   Сидя в кинотеатре с большим пакетом  маслянистого  попкорна  на  коленях,
Лаура поняла, что есть вещи, которые она предпочитала не видеть в  последние
два месяца. Длинный золотистый волос на" пиджаке его костюма, лежавший,  как
вопросительный знак. Запах  духов,  который  не  был  ее  духами.  Отпечаток
помады, запачкавший манжет его рубашки.  Дуг  часто  погружался  куда-то,  в
далекие раздумья, когда она заговаривала с ним о ребенке. К кому он уходил в
этих своих грезах? Он был человек-невидимка, закутанный в бинты, и если  она
осмелится развернуть их, то внутри может ничего не оказаться.
   Дуг был с другой женщиной, а Дэвид шевелился в животе Лауры.
   Она тихо вздохнула и выключила свет в ванной.
   В темноте она немного поплакала.  Затем  высморкалась,  вытерла  глаза  и
решила, что не скажет ни слова об этой ночи. Она будет ждать и смотреть, как
время разматывает канат, на котором танцуют дуры вроде нее.
   Она  разделась  и  приготовилась  лечь  спать.  Дождь  снаружи   шел   то
усиливаясь, то утихая, как будто два инструмента играли не в лад. Она  легла
в кровать, взяла с прикроватного  столика  книгу  по  уходу  за  ребенком  и
уставилась в потолок. Она вспомнила  сегодняшний  обед  с  Кэрол  и  видение
рассерженной хиппи, которой она была прежде.
   Вдруг Лаура поняла, что забыла, как выгладит символ мира.
   "Тридцать шесть, - подумала она, - тридцать шесть". Она положила руки  на
выпуклость, где был Дэвид. Смешная штука - все эти люди, которые советуют не
доверять никому после тридцати. Действительно забавно.
   Они правы.
   Лаура выключила свет и попыталась заснуть.  Это  получилось  минут  через
двадцать, и тогда ей приснился сон. В этом сне какая-то женщина  держала  за
шкирку кричащего младенца и вопила куда-то в море голубых огней:
   - Давайте, идите сюда, свиньи  гребаные,  давайте,  я  не  собираюсь  вам
задницу лизать, и никому не буду!
   Она трясла ребенка, как истрепанный флаг, и снайпер на крыше позади Лауры
передавал по рации, что не может снять женщину, не повредив ребенка.
   - Валяйте, вы, ублюдки! - вопила женщина,  ее  зубы  поблескивали.  Кровь
разбрызгалась по желтым цветам ее платья, и волосы ее были того же цвета.  -
Давайте, мать вашу так! Слышите меня?
   Она опять встряхнула ребенка,  и  его  вопль  заставил  Лауру  болезненно
содрогнуться  и  отшагнуть  под  защиту  полицейских   автомобилей.   Кто-то
скользнул мимо нее и попросил убраться с  дороги.  Кто-то  еще  заговорил  в
громкоговоритель с женщиной, стоявшей на балконе  квартиры.  Слова  гремели,
как раскаты грома, по широкой и изнемогающей от духоты постройке. Женщина на
балконе перешагнула через мертвого мужчину с разбитой, как глиняный  горшок,
головой и поднесла пистолет к черепу младенца.
   - Идите и возьмите меня! - завывала она. - Валяйте! Вместе  отправимся  в
ад, о'кей?
   Она стала смеяться кокаиновым хихиканьем,  и  нечеловеческая  трагичность
этого безнадежного смеха обрушилась на Лауру и заставила ее  отступить.  Она
уперлась в стену других репортеров - телевизионщиков,  прибывших  на  место.
Они были суровы и профессиональны, но  Лаура  увидела  что-то  вроде  темной
радости в их глазах. Она не могла глядеть в их лица без чувства стыда.
   - Психованная сука! - завопил кто-то  -  мужчина  из  местных.  -  Оставь
ребенка!
   Раздался другой голос, женский:
   - Пристрелите ее, пока она не убила младенца! Кто-нибудь, застрелите ее!
   Но сумасшедшая ходила по балкону, как по сцене, прижав дуло  пистолета  к
черепу младенца, и аудитория на автостоянке внизу разрасталась.
   - Хрен вам я его отдам! - заорала она. - Хрен вам! Огромная  ее  тень  от
прожекторов плясала на стене, и ночные бабочки вспыхивали в лучах.
   - Говорила я ему! Говорила! У меня никто мое не отберет! Клянусь Иисусом,
я ему говорила! -  Вырвался  всхлип,  и  Лаура  увидела,  что  тело  женщины
трясется. - Хрен отдам! Видит Бог, никто у меня мое не заберет! Мать вашу! -
заорала она на огни, на полицейские машины, на телекамеры, на снайперов и на
Лауру Бел. - Мать вашу!
   В соседней квартире кто-то заиграл на электрической гитаре, звук взмыл до
невыносимой громкости, и гитара,  рев  мегафона  и  треск  уоки-токи,  гомон
репортеров зевак, бешеные крики сумасшедшей слились  в  один  ужасный  звук,
который с тех пор Лауре всегда будет представляться голосом самого Зла.
   Женщина на балконе повернула лицо к ночи и открыла рот в зверином крике.
   Пап!
   Выстрелил снайпер. Как хлопушка.
   Пап!
   Сработал пистолет в руке женщины, когда ее затылок разлетелся на куски.
   Лаура  почувствовала  на  своем  лице  что-то  теплое  и   влажное.   Она
задыхалась, ловила ртом воздух, вырываясь из сна.
   Над ней  склонилось  лицо  Дуга.  Свет  был  включен.  Он  улыбался  чуть
припухшими глазами. Она поняла, что он ее только что поцеловал.
   - Привет! - сказал он. - Прости, что я так поздно. Она не могла заставить
свои губы что-нибудь произнести. В ее сознании еще оставались эти постройки,
душная июльская ночи и мотыльки, кружившие перед  огнями,  пока  полицейские
освобождают здание.
   - Преступница обезврежена, преступница обезврежена, - услышала она  голос
полицейского, говорившего по уоки-токи. - Три трупа,  капитан.  Ребенка  она
забрала с собой.
   - Поцелуй для меня найдется? - спросил Дуг. Она разок  поцеловала  его  в
щеку и ощутила запах духов - не своих.
   - Дождь, - сказал Дуг, развязывая галстук. - И на дорогах черт знает  что
делается.
   Лаура закрыла глаза, прислушиваясь к Дугу, двигающемуся по спальне. Дверь
шкафа открылась и закрылась. Прожурчала вода, сначала в туалете, а  затем  в
раковине. Чистит зубы. Теперь полощет горло специальными каплями.
   "Когда  он  поймет  насчет  билетов?  -  подумала  она.  -  Или  ему  уже
наплевать?"
   Она  положила  руки  на  выпуклость  живота.  Ее  пальцы  переплелись   и
сомкнулись. На этот раз, слава Богу, она уснула без сновидений. Дэвид  в  ее
чреве затих. Дуг положил руку на живот Лауры, почувствовал тепло младенца, а
затем присел на край кровати, глядя на свою руку и вспоминая, где она сейчас
была.
   "Ах ты гад, - сказал он себе. - Глупый и себялюбивый паразит".
   Он чувствовал, что пухнет от лжи, плавает в  собственном  вранье.  И  как
только он может смотреть в глаза Лауре! Но он был из тех, кто выживает, и  у
него был хорошо подвешен язык, и он будет делать то, что приходится делать в
мире, где ты хватаешь, что можешь схватить и когда можешь.
   Во рту держался противный вкус. Дуг вышел из спальни,  прошел  на  кухню,
открыл холодильник и вытащил пакет апельсинового сока, налил себе в стакан и
почти допил до дна, когда увидел два билетных корешка рядом с телефоном. Это
было как обухом по голове. Он забыл их  выбросить,  когда  сводил  Черил  на
фильм с Томом Крузом дней пять назад.  Он  поперхнулся  апельсиновым  соком,
чуть не перекусив стакан. Корешки билетов. Вот они. Прямо здесь. Из  кармана
его брюк. Тех самых, которые он снял. О Господи! Лаура их нашла. Да  пропади
все к черту, чего это она  вздумала  шарить  у  него  по  карманам?  Есть  у
человека право на свои секреты? Держись, не теряй головы. Просто держись. Он
подобрал корешки билетов, припоминая, когда он их  спрятал.  Как  раз  после
этого Черил повела его к стойке  за  кока-колой  и  молочным  шоколадом.  Он
переводил глаза с телефона на корешки билетов и обратно. Мысль  эта  ему  не
нравилась, но почему корешки рядом с телефоном? В лицо бросился жар, он было
уже выбросил корешки в мусорное ведро, но остановил руку на полпути. Нет, их
надо оставить здесь. Именно здесь, где они лежат. Так,  теперь  допить  сок.
Пойти спать. Подумать и придумать объяснение. Именно так.  Хорошую  историю.
Клиент в городе, хотел пойти в кино. Ага. Продавали пай  в  кинокомпании,  и
клиент хотел посмотреть фильм. Ага, конечно.
   Лаура уж кто-кто, но не дура. Нужно придумать хорошую историю - если  она
спросит. Если нет.., сам он не полезет.
   Дуг положил корешки на место. Допил остаток сока; к концу  он  был  очень
горьким. Потом Дуг пошел обратно  в  спальню,  где  спала  его  жена  и  где
свернулся в утробе ее сын, ожидая рождения. Еще по дороге он вспомнил  слова
Фрейда о том, что на  самом  деле  никто  никогда  ничего  не  забывает.  Он
поставил будильник на пораньше и лежал  в  темноте,  слушая  дыхание  спящей
Лауры и вспоминая, как они обменялись обетами и кольцами и как теперь  могло
дойти до такого. Потом он заснул.
   Расстояние между мирами может быть семь миль. Так далеко - или так близко
- было до квартиры, где спала Мэри Террор, прижав к себе нового ребенка. Она
тихо застонала во сне; рука ее скользнула вниз и прижалась к шрамам. Ребенок
глядел на мир нарисованными Глазами, и от тела его не исходило тепло.
   Падал дождь на крыши праведных и не праведных, святых и грешных, обретших
мир и страдающих в муке, и в темный час начиналось завтра.

ЧАСТЬ 2

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ

Глава 1

ДУРНАЯ КАРМА

   Сияло солнце, и Мэри Террор бежала по лесу. На подкашивающихся ногах  она
бежала через чащу, пар вырывался у нее изо рта в прохладном  воздухе,  серый
лыжный костюм впитывал влагу ее тела. Она уже давно  не  бегала  и  ее  ноги
отвыкли от таких нагрузок. Ее злило, что она позволила себе выйти из  формы;
слабость ума и недостаток воли -  вот  что  это  такое.  Она  бежала  сквозь
испещренный солнцем лес Джорджии в трех  милях  от  своего  дома,  сжимая  в
правой руке "кольт" тридцать восьмого калибра, держа указательный  палец  на
скобе спускового крючка. Лицо  покрыли  капли  пота,  легкие  жадно  хватали
воздух, хоть она едва ли пробежала треть мили легкой трусцой.  Бугры  и  ямы
жестко отдавались в коленях, но она была на учениях, и потому  она  стиснула
зубы и радовалась боли, как старому любовнику.
   Было почти два часа дня, воскресенье. Четыре дня, как она нашла  послание
в "Роллинг Стоун". Свой  пикап  она  припарковала  в  конце  старого  шоссе.
Здешние леса она знала и часто приезжала сюда поупражняться в стрельбе.  Она
решила потренироваться в беге, согнать пот и заставить проветриться  легкие,
потому что впереди лежала дорога к Плачущей леди. Она знала  опасности  этой
дороги,  знала,  как  уязвима  на  открытых  проселках   этого   Государства
Компостирования Мозгов, где легавые всех мастей рыщут в поисках добычи.  Для
достижения цели она должна быть жесткой и  сообразительной,  а  она  слишком
долго жила под маской этой деревенщины  Джинджер  Коулз,  чтобы  можно  было
легко подготовиться. Тело просило отдыха, но  она  заставляла  себя  бежать.
Поднимаясь на холм, она увидела вдали веду