его над головой.  Лежа в  звенящей тишине и отчаянно
пытаясь глотнуть хоть  немного воздуха,  Вессон вдруг почувствовал,  как
ледяной холод начинает заполнять комнату... И еще какой-то резкий запах.
"Аммиак!"  -  вдруг понял Вессон.  А вместе с аммиаком и лишенный запаха
гибельный метан.
     Отсек  проломлен.  И  теперь  сюда  из  Второго  сектора  поступает
смертельная для любого человека атмосфера чужака.
     Вессон поднялся на  ноги.  Но  очередной удар тут же швырнул его на
пол.  Вконец одуревший и  избитый,  он снова поднялся.  Опять бессвязные
мысли: "Переходной шлюз... выбраться-выбраться..."
     На  полпути к  двери  вдруг  погасло все  освещение.  Вессону будто
накинули на  голову  черный мешок.  В  гостиной уже  свирепствовал лютый
холод,  а запах,  и без того резкий,  стал еще острее.  Надрывно кашляя,
Вессон заторопился вперед. Пол раскачивался у него под ногами
     На  пульте  управления  горели  теперь  только  золотые  индикаторы
Глубокие баки  наполнились до  краев  -  на  месяц  раньше срока  Вессон
передернулся.
     В душевой вовсю текла вода -  шипела,  брызгала на кафель и с шумом
разбивалась о  пластиковую чашу в  центре кабинки.  Свет мигнул и  снова
погас В  столовой громко пыхтел и  щелкал автоповар.  А  леденящий ветер
задувал все  яростнее -  Вессон  совсем окоченел от  холода.  Ему  вдруг
почудилось,  что он вовсе не высоко-высоко в небе, а глубоко на дне моря
- заперт в стальном пузыре, где все вокруг заливает густая тьма.
     Головная боль прошла,  будто и  не  бывало.  Вессон понял,  что это
значит.  А  значит это,  что там,  наверху,  громадное тело чужака висит
теперь,  будто туша в мясницкой.  Единоборство закончилось,  смертельный
удар нанесен.
     Вессон отчаянно глотнул смрадного воздуха и что было силы завопил:
     - Помогите!  Чужак мертв!  Он  разворотил станцию -  сюда поступает
метан! Помогите, слышите? Да слышите вы меня или нет?
     Молчание.  И тут, в удушливом мраке, он вспомнил: "Она уже не может
меня понять. Даже если слышит".
     Тогда  Вессон  испустил из  самой  утробы какой-то  звериный рев  и
ощупью выбрался в круговой коридор.  За стенами что-то медленно капало и
позвякивало. Под ногами шуршала бумага. Мир наполнился одинокими ночными
звуками. Наконец Вессон наткнулся на ровный металлический изгиб. Вот он,
переходной шлюз.
     Всем телом Вессон навалился на проклятую дверцу. Дверца не подалась
ни на миллиметр.  Ледяной воздух свистел из щелей, но сама дверца стояла
насмерть.
     Скафандр! Ну конечно! Почему же он раньше не вспомнил? Хоть немного
глотнуть свежего воздуха и чуть-чуть отогреть пальцы. Но дверца шкафа со
скафандром тоже не подалась. Наверное, перекосило.
     "Вот и  все,  -  отупело подумал Вессон.  -  Больше наружу никак не
выбраться.  Но должен же быть выход..." Он принялся молотить кулаками по
двери,  пока руки не  повисли как плети.  А  дверца так и  не  подалась.
Привалившись спиной к  холодному металлу,  Вессон глазел на единственный
мерцающий у него над головой огонек сигнальной лампочки.
     А  в  гостиной плясали  безумные тени.  Книжные  листы  трепетали и
бились  в  воздушных потоках.  Целыми стаями бешено бросались на  стены,
падали,  сбивались в кучи и начинали сначала. Другие устремлялись в путь
по  внешнему коридору -  круг за кругом.  Вессон видел,  как они яростно
рвутся вперед - призрачный бумажный поток во тьме и безмолвии.
     Едкий запах все больше обжигал носоглотку.  Задыхаясь, Вессон опять
ощупью  пробирался к  пульту управления.  Потом  стал  колотить по  нему
ладонью и слабо кричать - ему безумно хотелось увидеть Землю.
     Но когда маленький квадратик засветился, Вессон увидел лишь мертвое
тело чужака.
     Труп   неподвижно  висел,   заполняя  собой  весь   Второй  сектор.
Конечности  окостенело  торчат  в  разные  стороны.  Огромные  глаза  не
выражают  ничего.   Все  для  чужака  уже  кончено  -   последняя  капля
переполнила чашу. А Вессон сумел его пережить...
     На считанные минуты.
     Мертвая голова словно насмехалась. Откуда-то из глубин памяти вдруг
всплыл чей-то шепот:  "Мы могли бы стать братьями..." И Вессону страстно
захотелось в это поверить. Захотелось вернуть все назад и сдаться. Потом
прошло.  Словно  в  смрадном болоте,  Вессон бессильно вяз  в  горестном
"теперь" и  со  слабым оттенком вызова думал:  "Дело сделано.  Ненависть
побеждает.  Опасаясь  повторения  случившегося,  вы  больше  не  станете
рисковать и прекратите щедрую раздачу. Тогда-то мы вас и возненавидим. И
стоит нам только добраться до звезд..."
     Мир оцепенело уходил из-под рук.  Вессон чувствовал,  как последний
приступ кашля сотрясает его тщедушное тело. Но все это уже было не с ним
- с кем-то другим,  кто падал сейчас лицом на пульт и прижимался мертвой
щекой к ледяному металлу.
     Последние листы  бумаги  послушно улеглись на  пол.  В  заполненном
новой атмосферой секторе наступила долгая тишина.
     И вдруг:
     - Поль!  -  надрывно позвал голос металлической женщины.  - Поль...
Поль...  -  снова и  снова повторяла машина с безнадежностью утраченной,
незнаемой, невозможной любви.


                              ДЭЙМОН НАЙТ
                                АНАХРОН


     Пер. с англ. М.К. Кондратьев

     Тело  так  и  не  обнаружили, причем по той простой  причине,  что
никакого тела там не было.
     Казалось  бы,  логическая несуразица - что в  определенном  смысле
соответствует  истине,  -  но  все  же  никакого  парадокса  тут   нет.
Случившееся  было вполне закономерным и объяснимым,  даже  хотя  это  и
могло произойти только с братьями Кастельяри.
     Чудаки   они,   эти   братья  Кастельяри   Сыновья   шотландки   и
итальянского эмигранта, родившиеся в Англии и получившие образование на
материке,  они  повсюду были в своей тарелке, но нигде  не  чувствовали
себя дома.
     Тем  не менее в зрелом возрасте стали вполне обустроенными людьми.
Эмигранты,  подобно отцу Кастельяри, жили на острове Искья,  неподалеку
от  неаполитанских берегов, во дворце - "кватроченто", роскошный фасад,
облупленные  купидоны на стенах, множество крыс, никакого  центрального
отопления и никаких соседей.
     Братья  никуда  не  выезжали, никто их не  навещал,  кроме  их  же
агентов  и адвокатов. Никто из них так и не женился. Оба лет в тридцать
отринули  мир  людей ради внутреннего мира, полного более утонченных  и
более долговечных услад. Оба были любителями - фанатичными и заядлыми.
     Родились они как бы вне своего времени.
     Страсть    Питера   составляли   художественные    редкости.    Он
коллекционировал  неустанно;  не будет преувеличением  даже  сказать  -
истово.  Коллекционировал так, как другие мужчины охотятся на  крупного
зверя.  Интересы у Питера были самые разносторонние, и со временем  его
приобретения заполнили громадные залы дворца и половину всех  подвалов,
картины, статуэтки, эмали, фарфор, стекло, хрусталь, работы по металлу.
Сам  он  в  свои  пятьдесят лет был круглым человечком  с  насмешливыми
глазами и небрежным клочком белесой козлиной бородки.
     Гарольд  Кастельяри,  одаренный брат Питера, был  ученым.  Ученым-
любителем.  Он принадлежал девятнадцатому столетию - подобно  тому  как
Питер  был атавизмом какой-то еще более ранней эпохи. Современная наука
представляет собой дело коллективной работы, причем работы нудной, -  а
и  то  и  другое совершенно немыслимо для Кастельяри. Но разум Гарольда
был  в своем роде столь же оригинален и остер, что и разум Ньютона  или
Франклина.  Он  выполнил  заслужившие  уважение  работы  по  физике   и
электронике и даже, по настоянию адвоката, оформил несколько  патентов.
Вырученные   деньги,   когда  их  не  поглощали   закупки   необходимых
инструментов и оборудования, он отдавал брату, который принимал их  как
само собой разумеющееся.
     В  свои пятьдесят три года Гарольд был худощавым пожилым мужчиной,
вялым  и меланхоличным по натуре; на верхней губе у него рос аккуратный
заборчик  белесых  усиков - своеобразная антитеза и частичка  сходства,
если вспомнить козлиную бородку его брата.
     В  одно  прекрасное майское утро с Гарольдом произошло  вот  какое
происшествие.
     Гудьир  уронил  кусок  резины на горячую печь;  Архимед  улегся  в
ванну;  Кюри  оставила образчик урановой руды в выдвижном ящичке  стола
вместе  с фотографической пластинкой. Гарольд же Кастельяри, работая  с
неким  прибором,  который  до  той поры потреблял  изрядное  количество
энергии, не производя при этом ничего особенно впечатляющего, судорожно
чихнул   и   уронил  обычный  стержневой  магнит  на  пару   заряженных
электродов.
     После чего над прибором возник громадный мутный пузырь.
     Распрямившись  после непроизвольного наклона, Гарольд  в  глубоком
изумлении  заморгал  и  уставился на пузырь. Прямо  у  него  на  глазах
мутность внезапно исчезла, и сквозь пузырь он увидел участок мозаичного
пола,  казавшийся  на  три  фута  выше пола  в  лаборатории.  Он  также
разглядел угол резной деревянной скамьи - небольшой струнный инструмент
необычной формы.
     Гарольд  яростно  выругался,  поахал,  поохал,  а  затем  принялся
экспериментировать.   Он   осторожно   обследовал   сферу   с   помощью
электроскопа  и  счетчика  Гейгера. Никакого результата.  Тогда  ученый
вырвал  из  блокнота  листочек бумаги и бросил его  на  сферу.  Бумажка
исчезла - и он не мог понять куда.
     Онемев  от  изумления, Гарольд взял метровую линейку  и  осторожно
ткнул  ею  сферу.  Никакого ощущения контакта -  линейка  просто  вошла
внутрь  пузыря,  будто  его  там и не было. Затем  с  ощутимым  щелчком
коснулась  струнного  инструмента. Гарольд  нажал  сильнее.  Инструмент
соскользнул с края скамейки и с глухим стуком и звоном ударился об пол.
     Вглядевшись  повнимательнее, Гарольд вдруг  узнал  эти  мучительно
знакомые очертания.
     Не  долго думая, он отложил в сторону линейку, сунул руку в пузырь
и  вытащил оттуда хрупкий предмет. Тот оказался твердым и прохладным на
ощупь.  Древесина  так и сияла под светлым лаком.  Инструмент  выглядел
так, будто его сработали еще вчера.
     У  Питера  был  еще  один в точности такой же -  если  не  считать
сохранности - виоль д'амур семнадцатого столетия.
     Гарольд  наклонился, чтобы заглянуть в пузырь дальше. В четырех  с
половиной футах от него висели золотистые гобелены, прятавшие всю стену
за  исключением  изысканно  украшенной двери  посередине.  Дверь  стала
приоткрываться; Гарольд заметил, как там мелькнуло что-то коричневатое.
     Затем  сфера снова помутнела. В руках у ученого было пусто - виоль
д'амур  исчезла. А линейка, оставленная внутри сферы, лежала на полу  у
его ног.

     -  Вот  взгляни,  -  сказал Гарольд брату. Брови Питера  удивленно
выгнулись.
     - Это что, какое-нибудь новое телевидение?
     -  Нет-нет.  Вот  смотри. - Виоль д'амур  лежала  на  скамье  -  в
точности  где  и  раньше. Гарольд протянул руку внутрь  сферы  и  вынул
оттуда инструмент.
     Питер вздрогнул.
     -   Дай   мне.   -  Он  взял  в  руки  инструмент,  потер   гладко
отполированную древесину. Затем внимательно посмотрел на брата. -  Боже
милостивый! - произнес коллекционер. - Путешествие во времени.
     Гарольд раздраженно фыркнул:
     -  "Время", мой дорогой Питер, понятие столь же бессмысленное, что
и "пространство".
     -  Ну,  если  без  таких подробностей, то все-таки путешествие  во
времени.
     - Если угодно, да.
     - Ты станешь жутко знаменит.
     - Надо думать.
     Питер  опустил  взгляд на инструмент, который  все  еще  держал  в
руках.
     - Я бы хотел оставить виолу, если можно.
     - Ничего не имею против, но не получится.
     Не  успел  Гарольд  договорить, как пузырь снова  помутнел;  виоль
д'амур исчезла как дым.
     - Вот видишь?
     - Как, что за черт?
     -  Она  возвращается обратно... Потом увидишь. Я уже  раз  вынимал
эту  штуковину,  и  получилось то же самое.  Когда  сфера  снова  стала
прозрачной, виола оказалась там, где я ее нашел.
     - И как ты это объяснишь?
     Гарольд заколебался.
     -   Никак.   Пока   я   не   смогу   разработать   соответствующий
математический...
     - На что еще потребуется время. А пока что, если сказать проще?..
     Гарольд наморщил лоб в поисках верной трактовки:
     -  Ну,  если  очень  приблизительно... это означает,  что  события
сохраняются. Два-три столетия назад...
     - Три. Обрати внимание на отверстия резонаторов.
     -  Значит,  три столетия назад в это конкретное время  дня  кто-то
был в комнате. Если бы виола исчезла, он или она отметили бы этот факт.
Так  образовалось  бы нарушение уже зафиксированной  последовательности
событий;  следовательно,  этого произойти  не  должно.  По  аналогичной
причине,  полагаю, мы не можем заглянуть в сферу или...  -  Он  потыкал
пузырь  авторучкой. - Так я и думал - не можем проникнуть в нее;  иначе
также образовалось бы нарушение. И все, что мы кладем в сферу, пока она
прозрачна,  выходит  обратно,  когда  она  мутнеет.  Выражаясь   совсем
приблизительно, мы не можем изменить прошлое.
     -  Но  мне  кажется, мы все же меняем его. Мы изменили его  только
что, когда ты вынул оттуда виолу - даже пусть никто в том времени этого
и не видел.
     -  Вот  тут,  -  заметил  Гарольд, -  и  обнаруживается  сложность
применения языка для точной передачи информации. Если ты еще  не  забыл
свои  выкладки... Впрочем, можно сформулировать такой  постулат:  помни
только,  что все сказанное мной - ложь, что событие, которое не  влияет
на другие события, не есть событие. Другими словами...
     -  Значит, если никто не видел, как ты берешь виолу, то не  важно,
брал  ты ее или нет. Довольно рискованное правило: в свое время за него
сожгли бы на костре.
     -  Весьма  возможно.  Но  то же самое можно  установить  и  другим
способом  или,  вернее,  бесконечным числом  способов,  которые  только
представляются  различными. Если кому-то  -  скажем,  самому  Творцу  -
захотелось  бы  удалить Луну, пока мы тут с тобой разговариваем,  и  за
нулевой отрезок времени заменить ее точной копией, сделанной из  бетона
и  гипса  -  причем  с  той же массой, альбедо и  всем  прочим,  что  у
настоящей  Луны,  - то это не внесло бы никаких измеримых  различий  во
вселенную,  как  мы ее воспринимаем, а следовательно,  мы  не  можем  с
уверенностью сказать, что этого не произошло. Кроме того, позволю  себе
добавить, нет никакой разницы, произошло это или нет.
     - "Когда никого на дворе..." - процитировал Питер.
     -  Да.  Вообще  говоря, это основная и, конечно же,  бессмысленная
философская  проблема. Если не считать, - добавил  Гарольд,  -  данного
конкретного  проявления.  - Он воззрился на  мутную  сферу.  -  Извини,
пожалуйста, Питер. Мне тут надо поработать.
     - Когда ты думаешь объявить об открытии?
     - Немедленно. В смысле, через неделю-другую.
     -  Ничего  не предпринимай, пока не посоветуешься со мной,  ладно?
Есть одна идея.
     Гарольд бросил на брата быстрый взгляд:
     - Коммерция?
     - В каком-то смысле.
     -  Забудь, - сказал Гарольд. - Тут не тот случай, когда можно что-
то патентовать или держать в тайне.
     - Конечно. Надеюсь, увидимся за обедом?
     - Думаю, да. Если забуду, постучи в дверь, ладно?
     - Хорошо. До встречи.
     - До встречи.

     За обедом Питер задал Гарольду лишь два вопроса:
     -  А  ты  можешь  как-нибудь  менять  время,  в  котором  работает
аппарат,   чтобы   попасть,   скажем,  из   семнадцатого   столетия   в
восемнадцатое или из понедельника во вторник?
     -  Да, между прочим. Поразительно. Какое счастье, что у меня в той
схеме  уже  был  реостат; я не рискнул бы отключить питание.  Изменение
силы  тока  дает  изменение  установки времени.  Я  добрался,  как  мне
кажется, до прошлой среды. Во всяком случае, мой рабочий халат лежал на
верстаке - там, где я его оставил, помнится, в среду под вечер.  Я  его
вытащил.  Любопытное ощущение, Питер, ведь на мне в то же  самое  время
был  тот  же  самый  рабочий халат. А затем сфера помутнела,  и  халат,
разумеется, исчез. Должно быть, тогда я сам заходил в комнату.
     - А как насчет будущего?
     -  Вот.  Еще  одна  странность. Я настраивал прибор  на  различные
времена в ближайшем будущем, и аппарат по-прежнему на месте, но  с  ним
ничего  не  случилось.  Хотя  я  уже сейчас  собираюсь  с  ним  кое-что
проделать.  Возможно,  это опять-таки из-за сохранения  событий,  но  я
склонен  думать,  что  нет.  А  дальше идут  мутные  периоды,  пробелы;
очевидно,  я  не  могу  увидеть ничего, не  существующего  ныне.  Но  в
ближайшие несколько дней картина совсем иная. Такое впечатление, что  я
куда-то пропал. Как думаешь, куда это я могу подеваться?
     Внезапный  отъезд Гарольда произошел между полуночью  и  утренними
часами.  Все выглядело так, будто он сам упаковал свои вещи,  ушел  без
провожатых, и больше его не видели. Необычен был, разумеется, сам  факт
его   исчезновения,  но  подробности  отъезда  никаких  подозрений   не
вызывали.  Гарольд  всегда ненавидел то, что сам он  называл  "тиранией
лакея". Все знали его как необычайно независимого человека.
     На  следующий  день Питер проделал с новооткрытой  сферой  времени
некоторые  несложные эксперименты. Из шестнадцатого столетия он  забрал
флакончик  духов  венецианского  стекла;  из  восемнадцатого  -  резное
палисандровое распятие; из девятнадцатого, когда дворец был резиденцией
некоего   австрийского   графа   и   его   возлюбленной-итальянки,    -
иллюстрированный  вручную  экземпляр "La  Nouvelle  Justine"  де  Сада,
прелюбопытный переплет которого был изготовлен из человеческой кожи.
     Все  это,  разумеется, очень скоро исчезло - все, кроме флакончика
духов.  Питер, таким образом, получил повод к размышлениям. В ближайшем
будущем флакончика после его реквизиции в сфере было с полдюжины мутных
наплывов; раритет должен был исчезнуть, но не исчез. Однако Питер нашел
его на полу, рядом с немалых размеров крысиной дырой...
     Не   потому   ли,   задался  вопросом  Питер,  предметы   исчезают
необъяснимым  образом,  что  закатываются в  крысиные  дыры?  А  может,
потому, что некий ловец во времени изымает их, когда они вот-вот готовы
туда закатиться?
     Никаких  попыток исследовать будущее Питер не предпринял.  Тем  же
вечером  он  позвонил в Неаполь своим адвокатам и сообщил им инструкции
по поводу своего нового завещания. Имущество Питера Кастельяри, включая
его  половину находившейся в совместном владении Искьи, теперь отходило
итальянскому  правительству  при двух  условиях:  первое,  что  Гарольд
Кастельяри  сделает  аналогичный  посмертный  дар  оставшейся  половины
собственности, и второе - что итальянское правительство возьмет на себя
обязательства  превратить  дворец  в  национальный  музей,  где   будет
размещена  коллекция Питера. Доходы от имущества при этом  должны  были
использоваться  для управления музеем и дальнейших приобретений.  Своих
единственных  родственников  - двух кузенов  в  Шотландии  -  он  лишил
всякого наследства.
     Питер  не предпринимал ничего, пока ему не принесли подписанный  и
засвидетельствованный документ. Только тогда отважился он  заглянуть  в
собственное будущее.
     Гарольд  говорил, что события сохраняются, подразумевая при  этом,
как  хорошо понимал Питер, события настоящего и будущего в той же мере,
что  и  прошлого.  Но  только ли в одном виде могло быть  зафиксировано
будущее? Мог ли существовать результат прежде повлекшей его причины?
     Девизом  рода Кастельяри служила крылатая фраза: "Audentes fortuna
juvat",  к  которой  Питер в возрасте четырнадцати лет  прибавил  слово
"prudentesque": "Судьба помогает смелому - и благоразумному".
     Назавтра никаких изменений: комната, которую он разглядывал,  была
похожа  на  сегодняшнюю, сфера времени, казалось, исчезла. На следующий
день: мутный наплыв.