И дальше, и еще дальше...
     Непрерывная  мутность,  заключил Питер, судя  по  тому,  насколько
продвинулась ручка реостата, должна была продлиться лет десять. А затем
комната  внезапно  превратилась в длинный  мраморный  зал,  заполненный
демонстрационными ящиками.
     Питер  криво усмехнулся. Если ты Гарольд, то, очевидно, не  можешь
заглянуть  вперед  и увидеть Питера работающим в твоей  лаборатории.  А
если  ты  Питер,  ты,  что в равной степени очевидно,  тоже  не  можешь
заглянуть  вперед  и  узнать, является ли комната, которую  ты  увидел,
доказательством,  самим же тобою и состряпанным: или она  часть  музея,
учрежденного  после  твоей смерти, последовавшей  лет  через  восемь  -
десять, или...
     Проклятье.  Восемь лет - не так уж много, но  он  на  них  не  мог
положиться.  В  конце концов, это же на семь лет раньше,  чем  Гарольда
официально объявят умершим...
     Питер  медленно двинул вперед ручку верньера. Промельк,  другой  -
долгими  сериями.  Быстрее вперед. Теперь мелькание стало  непрерывным;
предметы  исчезали из демонстрационных ящиков и заменялись там другими;
мрамор  все  темнел  и  светлел, темнел и светлел  -  пока  наконец  не
потемнел  и остался темным. Питер понял, что теперь зал оказался  перед
ним  таким,  каким  он будет столетий через пять. На всех  поверхностях
экспозиции  лежал  толстый слой пыли; в углу валялась  неопрятная  куча
мусора и трупик какого-то грызуна.
     Сфера помутнела.
     Когда она прояснилась, в пыли был виден путаный след шагов, а  два
демонстрационных ящика опустели.
     Отпечатки  ступней  были  тридцать дюймов  в  длину  и  напоминали
птичью лапку.
     После  недолгого  размышления Питер обошел верстак  и  наклонился,
чтобы  заглянуть в сферу с другой стороны. Ближайшее из четырех высоких
окон  открывало  банальную, как на почтовой  открытке,  сцену:  залитый
солнцем  залив и видимая в перспективе полуокружность города со  смутно
дымящим  на  заднем плане Везувием. Но что-то не то было с  красками  в
этом пейзаже - даже учитывая расстояние, они казались какими-то слишком
блеклыми.
     Питер сходил за биноклем.
     Тревогу,  конечно, вызывало то, что весь Неаполь затянуло зеленью.
Город буквально утопал в буйной растительности. Среди зарослей и листвы
Питеру  время  от  времени удавалось разглядеть  серые  пятна,  которые
вполне  могли  быть валунами или руинами зданий. Никакого  движения  не
просматривалось. А в бухте совсем не было судов.
     Только  нечто весьма странное ползло по склону вулкана. Напоминало
оно  ржаво-оранжевую  трубу  на  тоненьких  подпорках  -  вроде  как  у
многоножки. Обрывалась штуковина совсем невдалеке от вершины.
     Прямо на глазах у Питера труба медленно наливалась синевой.

     Еще   на   день   вперед:   теперь  все   демонстрационные   ящики
разграблены; музей, судя по всему, опустел.
     Итак,  через пять столетий весь мир, или, по крайней мере, область
Кампанию,  захватила  раса  Неких Существ; при  этом  все  человеческое
население  было  истреблено или постепенно вывезено:  захватчики  также
проявили  интерес к содержимому музея, которое они, видимо,  забрали  с
собой.
     Куда и зачем?
     Этот   вопрос,  по  мнению  Питера,  мог  иметь  тысячу   ответов,
девятьсот  девяносто  девять  из которых означали  бы,  что  его  афера
потерпела  крах.  Последний оставшийся ответ  гласил:  в  погреба  -  к
безопасности.
     Питер  собственноручно  соорудил чехол,  чтобы  скрыть  прибор  на
верстаке  и  сферу над ним. Непривычное занятие - на него  ушло  добрых
двое  суток. Затем Питер позвал рабочих, чтобы пробить дыру в  каменном
полу  рядом  с перегородкой, оборудовать подъемник и открепить  силовой
кабель,  обеспечивающий  питанием сферу  времени,  до  самой  панели  с
предохранителями. Таким образом, кабель освободился еще не менее чем на
сотню   футов.   Рабочие  отвинтили  от  пола  верстак,  снабдили   его
колесиками, опустили в пустой погреб и удалились.
     Питер развинтил болты и снял чехол. Затем заглянул в сферу.
     Сокровища.
     Ряды ящиков, больших и малых, терялись во мгле.
     Пальцы  аристократа ничуть не дрожали, когда Питер  двинул  вперед
ручку  реостата.  Мутный  наплыв - другой - затем  движение,  когда  он
двинул  верньер  быстрее, а затем просвет - до  самых  пределов  охвата
сферы времени.
     Двести  лет, догадался Питер, примерно от 2700-го до 2900 года,  в
течение  которых  в  погреб никто не входил. Двести лет  "неликвидного"
времени.
     Питер  вернул реостат на начало просвета. Вытащив небольшой  ящик,
он его вскрыл.
     Шахматные  фигурки  из  слоновой  кости  с  золотой  инкрустацией.
Флорентийские, четырнадцатого столетия. Роскошные.
     Затем другой, из противоположного ряда.
     Танские статуэтки, кони и воины, от десяти до четырнадцати  дюймов
высотой. Бесценные.

     Томазо  сообщил ему, что ящики не горят. Питер сам  отправился  на
кухню  посмотреть - и действительно. Куски лежали в ревущей печи целыми
и  невредимыми. Он вытащил один кочергой - на необтесанной древесине не
обгорели даже мельчайшие щепочки.
     Тут  определенно был некий исключительный смысл. Поскольку  ящикам
предстояло  отправиться  обратно,  никакое  физическое  воздействие   в
промежутке  не могло дать эффекта; когда подошло бы время,  они  просто
сложились  бы  в прежнем виде, подобно козлам Тора. Но горение  -  дело
другое; горение высвобождало энергию, которую нечем было бы заменить.
     По  крайней мере, так объяснялся один парадокс. Но был  и  другой,
временами  изводивший  дисциплинированный  ум  Питера.  Если  предметы,
которые он доставал из погреба через семь сотен с чем-то лет в будущем,
должны  стать частью завещанной музею коллекции, хранимой Питером  и  в
конце концов помещенной в тайник, чтобы там быть найденной им самим,  -
то откуда они взялись с самого начала?
     Вопрос  тревожил его Питер так же хорошо знал из  жизни,  как  его
брат из физики, что даром никто ничего не получает.
     Более  того,  загадка эта составляла лишь одно из его затруднений,
и  даже  не  самое  серьезное. Другой пример - упорная  мутность  сферы
времени   в  ближайшем  будущем.  Сколько  он  ни  пробовал,  результат
неизменно  был  один  и  тот же мутный наплыв  на  всем  протяжении  до
внезапного выхода на свет мраморной галереи.
     Следовало  ожидать, что сфера не должна ничего показывать  все  то
время, пока сам Питер находился в тайнике, но это покрывало лишь  пять-
шесть  часов из каждых двадцати четырех. Опять-таки предположительно  -
прибор не стал бы показывать Питеру никаких изменений, произведенных им
самим, иначе предвидение дало бы ему возможность поступить иначе. Но он
тщательно  очистил один угол погреба, установил там экран и  дал  обет,
который  держал  неделю не трогать чистое пространство  и  не  сдвигать
экран. Затем попробовал снова, с прежним результатом.
     Оставалось единственное объяснение в течение следующих десяти  лет
с ним должно произойти нечто, что следовало бы предотвратить, но ключ к
этому был погребен в удручающем неразрывном пробеле.
     И  как  окончательный вывод: это безусловно нечто  такое,  что  он
[мог  бы] предотвратить, знай он, [что] это... или хотя бы [когда]  это
должно случиться.
     По  всей  вероятности, этим событием должна была стать его смерть.
Питер  нанял девять охранников - по три на смену, так как одному нельзя
доверять,  двое  могут сговориться против него,  а  троих  легко  можно
поддерживать   в  состоянии  взаимного  подозрения.  Он  также   прошел
медицинское  обследование, проследил, чтобы на каждой  двери  и  каждом
окне  были  поставлены  новые замки и задвижки, и  принял  прочие  меры
предосторожности,    какие   только   могла    подсказать    ему    его
изобретательность.  Но  даже  после всего этого  следующие  десять  лет
остались тем же пробелом, что и раньше.
     Отчасти  Питер  этого  ожидал. Он еще раз  проверил  состав  своих
телохранителей, нашел его вполне подходящим, а посему оставил  дело  на
произвол судьбы. Он сделал все, что от него зависело, оставалось только
уповать  на  будущее.  В  любом  случае события  сохранялись,  никакого
предупреждения сфера времени дать ему не могла.
     У  другого  в схожей ситуации любая радость оказалась бы отравлена
страхом и чувством вины, но Питер был просто из другого материала. Если
раньше он оставался лишь одиночкой, то теперь сделался отшельником, ему
жаль было каждого часа, который не уходил на работу. Утро он проводил в
погребе,  распаковывая добычу, днем и вечером сортировал ее,  вносил  в
каталог,  изучал и - даже это выражение не слишком сильное -  буквально
пожирал глазами. Когда в такой работе прошли три недели, полки опустели
настолько, что силовой кабель уже не доставал до ящиков, не считая тех,
что  были  слишком  велики и явно не пролезли бы  в  сферу.  Их,  ценой
героических волевых усилий, Питер оставил нетронутыми.
     И  все  же  он выгреб лишь сотую часть необъятной сокровищницы.  С
помощью дреков удалось бы расширить поле деятельности, быть может, ярда
на три-четыре, но при этом возникал риск повредить добычу, да и в любом
случае это не решило бы задачи. Не оставалось ничего другого, как лезть
самому в сферу и распаковывать ящики там, - с другой ее "стороны".

     Весь   оставшийся   день   Питер  ожесточенно   и   сосредоточенно
размышлял. По его мнению, вопрос состоял не в риске - игра стоила свеч;
проблема заключалась лишь в том, как этот риск рассчитать и как его  по
возможности уменьшить.
     Кроме  того,  Питер ощущал определенную тревогу при мысли  о  том,
чтобы  проникнуть  сквозь этот невещественный  пузырь.  Интуиция  здесь
подкреплялась  если не логикой, то по крайней мере чувством  более  чем
определенным. Ведь именно теперь - или никогда - должно было  наступить
время того кризиса.
     Кроме  того, здравый смысл здесь не помогал. Тревога выражалась  в
двух  символах.  Первый  -  лицо брата Гарольда  перед  тем,  как  вода
сомкнулась  над  ним,  другой  же  фантазм  -  порожденный  гигантскими
отпечатками  трехпалых  ступней в пыли галереи. Питер  частенько  ловил
себя  на  том, что, сам того не желая, пытается представить  себе,  как
выглядят оставившие их существа, пока зрительный образ не стал отчетлив
настолько, что он мог чуть ли не поклясться, что в самом деле их видел.
     Это  были  жуткие чудовища со змеевидными головами, с  увенчанными
гребнями  и  громадными немигающими глазищами; а двигались  они  важной
плавной походкой, кивая, будто фантастические индюки.
     Однако если разбирать предостерегающие образы по порядку, то,  во-
первых, не было оснований чувствовать хоть малейшую неловкость в  связи
с  гибелью Гарольда. Никаких свидетелей - тут Питер не сомневался; удар
он  нанес камнем; камни же оказались тем грузом, что потянул тело вниз,
а веревка, подобранная на берегу, длину имела более чем достаточную. Во
вторых, трехпалые Незнакомцы вполне могли быть куда страшнее всех чудищ
мира  вместе  взятых, а ему-то какое дело? Питер  может  с  ними  и  не
встретиться.
     Тем   не  менее  тревога  не  исчезала.  Питер  беспокоился,   ему
требовалась какая-то страховка. Когда он ее нашел, то сам удивился, как
он сразу не догадался.
     Он  установит  сферу  времени  как раз  на  один  из  периодически
возникавших просветов. Таким образом будут исключены несчастные случаи,
внезапные  заболевания и другие непредсказуемые случайности. Так  Питер
застрахуется  от  одного  вполне реального и вовсе  не  иррационального
страха - что пока он будет на той стороне, механизм, генерирующий сферу
времени, может отключиться, - ибо сохранение событий создавалось  вовсе
не  сферой, а лишь ограничивало ее действие. Что бы ни случилось, двоим
невозможно  занимать одно и то же время-и-место в качестве наблюдателей
в любой точке прошлого или будущего. Следовательно, когда монстр войдет
в погреб, Питера там уже не окажется.
     Нужно,  разумеется,  помнить  и  о  флакончике  духов.  У  каждого
правила есть исключение; но в данном случае, решил Питер, этот закон не
действует. Флакончик духов мог закатиться в крысиную дыру, но человек -
никогда.
     Он  аккуратно вернул реостат к началу наплыва серой мглы; затем  к
концу  следующего - еще осторожнее. Интервал, по его прикидке, составил
чуть меньше часа - лучше не придумаешь.
     Пульс  его,  казалось, несколько ускорился,  но  рассудок  остался
чист  и  холоден. Питер сунул нос в сферу и опасливо принюхался. Воздух
был  спертый,  с  едва заметным каким-то неприятным запахом  -  но  для
дыхания вполне пригодным.
     Используя  ящик  в  качестве приступка, он  забрался  на  верстак.
Затем поставил второй ящик вплотную к сфере - ступень в будущее. Третий
ящик  стоял  уже  на  полу прямо под сферой - через  семь  с  половиной
столетий в будущем.
     Питер ступил в сферу, прыгнул и легко приземлился, слегка присев.
     Он  очутился  в  погребе  будущего.  Сфера  теперь  казалась  ярко
освещенным  шаром,  висевшим  в  воздухе  позади  Питера,  а  центр  ее
находился  вровень с его головой. Тени лежали вокруг темными  клиньями,
перетекая во мрак.
     Сердце  Питера  бешено  колотилось. Возникло  гнетущее  иллюзорное
ощущение,  как будто - смешно сказать - на его голове надет  водолазный
шлем. Тишина казалась паузой перед истошным воплем.
     Зато вдоль прохода сотнями выстроились ящики с сокровищами.
     Питер  принялся за работу. Тяжелый, изнурительный труд - открывать
ящики, вынимать содержимое и снова их сколачивать, но такую цену  Питер
должен  был заплатить за свою страховку, ибо каждый ящик был в каком-то
смысле  микрокосмом,  подобно  самому погребу  -  капсуле  неликвидного
времени.  Но  срок  погреба выйдет через каких-нибудь пятьдесят  минут,
когда  головы  с  гребнями покажутся в этих проходах; что  же  касается
содержимого ящиков, то с ним, по мнению Питера, было по-другому -  срок
сокровищ был вечностью.
     Первый  ящик  содержал  узорный фарфор; второй  -  рукоятки  мечей
шакудо;  третий - изысканный греческий орнамент четырнадцатого столетия
на бронзе "героихке", ни в чем не уступающей сирийским бронзам.
     Питер  вдруг  обнаружил, что физически не может отпустить  вещицу,
но все же пересилил себя; стоя на ящике-платформе в будущем и высовывая
голову  в  настоящее - подобно (снова дурацкая мысль!) всплывающему  из
океана  водолазу, - он аккуратно разместил вещицу на верстаке  рядом  с
остальными.
     Потом  снова вниз, в неверную тишину и мрак. Следующие ящики  были
слишком  велики,  а  те, что сразу за ними, даже как-то  подозрительны.
Питер  последовал за своей тенью дальше по проходу. У  него  оставалось
еще  двадцать - почти - минут, хватит для одного ящика, выбранного  без
спешки, а потом вполне достанет времени, чтобы вернуться.
     Взглянув  направо, в конце ряда ящиков он увидел дверь  -  тяжелую
дверь,  усеянную  заклепками, с железной ступенькой внизу.  Во  времена
Питера  никакой  двери  там  не  было,  видно,  вся  планировка  здания
претерпела  изменения. Еще бы! - вдруг понял он.  Если  бы  от  дворца,
каким  он  его  знал, осталась хоть одна кафельная плитка  или  оконная
перемычка,  сфера ни за что не позволила бы ему увидеть это  конкретное
здесь-и-сейчас, войти в эту - как ее называл Гарольд - пространственно-
временную структуру.
     Ибо  если ты увидел любую из ныне существующих вещей такой,  какой
она  должна  появиться  в будущем, ты мог изменить  ее  в  настоящем  -
вырезать на ней нецензурное слово, разломать ее, распилить - что было в
принципе невозможно, а следовательно...
     А  следовательно, первые десять лет по необходимости  должны  были
стать  для Питера сплошным пробелом. И не потому, что его ждало  что-то
скверное,  а  просто потому, что в том времени еще не успели  стереться
последние следы старого дворца.
     Так что не будет никакого кризиса!
     Впрочем,  минутку!  Ведь Гарольду удалось  заглянуть  в  ближайшее
будущее. Но конечно же - Гарольду вскоре предстояло погибнуть.
     Во  мгле  неподалеку  от  двери Питер  заметил  несколько  ящиков,
выглядевших весьма многообещающе. Путь был неровным; одна из неопрятных
куч  мусора, уже ставших фирменным знаком Незнакомцев, лежала на  полу,
будто полоса скошенной травы. Питер осторожно ступил вперед - но все же
недостаточно осторожно.

     А  с Гарольдом Кастельяри произошла еще одна случайность, и опять-
таки,  если рассматривать с такой точки зрения, счастливая.  Удар  лишь
оглушил его; ветхая веревка соскользнула с камней - и, беспомощный,  он
выплыл там, где сражавшийся за свою жизнь наверняка бы утонул. Рыбацкая
лодка  чуть  не  проехалась по нему днищем, но вместо  этого  его  туда
подняли.  Ученый пострадал от удара, шока, удушья и мало чем  отличался
от мертвого. Но Гарольд был все еще жив, когда час спустя его доставили
в больницу в Неаполе.
     Разумеется,  при нем не нашли никакого удостоверения личности,  на
его одежде не было ни нашивок, ни вензелей - об этом позаботился Питер;
а  первую  неделю после своего спасения Гарольд физически не  мог  дать
никаких  объяснений  о  том, кто он и что с ним  случилось.  На  вторую
неделю  он  пошел на поправку, но продолжал отмалчиваться, а под  конец
третьей,  понимая, что, несмотря на явное выздоровление, ему  предстоят
определенные сложности с выпиской, Гарольд притворился, что вдруг обрел
память,  и  сообщил  обстоятельные, но полностью фиктивные  сведения  о
себе, после чего был выписан.
     Чтобы  понять  его поведение, как и все последующие его  действия,
следует  помнить, что Гарольд носил фамилию Кастельяри, в  Неаполе,  не
желая давать Питеру повод для ненужного беспокойства, он не обращался в
банк  за  своими  средствами,  а  получил  деньги  по  чеку  с  помощью
случайного  знакомого,  датировав  документ  неделями  раньше.   Частью
полученных  денег Гарольд оплатил больничные счета и вознаградил  своих
спасителей.   Другая   часть  ушла  на  новую  одежду   и   на   оплату
четырехдневного проживания в дешевом неприметном отеле, когда он  снова
привыкал  сам заботиться о себе. Остальное, в самый последний день,  он
потратил  на  приобретение небольшого, как подсказало ему благоразумие,
револьвера и пачки патронов.
     Гарольд  сел  на  последний пароход до Искьи и прибыл  к  парадной
двери собственного дома без пяти одиннадцать. Был холодный вечер,  и  в
камине центральной залы пылал веселый огонь.
     -  Надеюсь, синьор Питер в добром здравии? - осведомился  Гарольд,
снимая пальто.
     -  О  да, синьор Гарольд. Он чувствует себя превосходно, но  очень
занят коллекцией.
     - Где же он? Мне бы очень хотелось с ним поговорить.
     - Он в погребах, синьор Гарольд. Только вот...
     - Что же?
     -  Синьор Питер никого не принимает, когда работает в погребах  Он
дал  строжайшее  распоряжение, синьор Гарольд, чтобы в  это  время  его
никто не тревожил.
     -  Что  ж,  хорошо,  - сказал Гарольд. - Полагаю,  мы  с  ним  еще
увидимся.

     Проклятая  штуковина  оказалась чем-то вроде  медвежьего  капкана,
только  вместо  двух  полукруглых челюстей там  было  четыре  сегмента,
которые сходились в центре - каждый с острым зубчиком. Боль была просто
невыносимая.
     Все    сегменты    двигались    на    концах    тонких    рычагов,
предусмотрительно  посаженных  на шарниры  так,  что  ужасный  механизм
защелкивался, стоило наступить на любую из четырех частей. Каждый рычаг
имел  пружину  -  слишком  мощную  для  мышц  Питера.  Вся  конструкция
соединялась  цепочкой с надежно вмонтированным в бетонный  пол  крюком.
Питеру этот крюк позволял двигаться в радиусе одного фута. Еще бы чуть-
чуть  -  и можно было бы перегрызть собственную ногу, тоскливо  подумал
Питер, но ничего не мог поделать.
     Грозная  загадка  состояла  в том, зачем  здесь  вообще  оказалось
адское  приспособление.  Разумеется, как и в родном  време