рохов, заменив  их
механизмами, которые не кровоточат, не текут и гноятся. Он подумал о  том,
как обманул Бэбкока. "А почему обманывают больного раком?" Они  все  равно
не смогут этого понять.
     Он сел за чертежную доску,  прикрепил  чистый  лист  бумаги  и  начал
рисовать карандашом машину для исследования Луны. Закончив  машину,  начал
набрасывать кратеры и фон. Карандаш двигался все медленнее, наконец  он  с
треском отложил его.
     Нет желез, выделяющих в кровь адреналин, значит, он не испытывает  ни
страха, ни ярости. Его освободили от всего этого - от любви, от ненависти,
- но забыли об одном чувстве, на которое он еще способен.
     Синеску с черной щетиной бороды, пробивающейся сквозь  толстую  кожу.
Созревший угорь возле носа.
     Чистый и холодный лунный пейзаж... Он снова взял карандаш.
     Бэбкок со своим приплюснутым, красным носом, с гноем в уголках глаз и
остатками пищи между зубами.
     Жена Сэма с малиновой кашицей на губах. Лицо в слезах,  капелька  под
неком. И этот проклятый пес с блестящим носом и мокрыми глазами...
     Он повернулся. Пес был здесь, сидел на  ковре,  с  висящего  розового
языка  капала   слюна.   (Снова   оставили   двери   открытыми!)   Схватив
металлическую рейсшину, он взмахнул ею как топором. Пес коротко взвизгнул,
когда металл  раздробил  его  кости.  Один  глаз  заполнился  кровью,  пес
дергался в конвульсиях, оставляя на ковре темные пятна, а он ударил еще  и
еще раз.
     Маленькое тельце, скорчившись,  лежало  на  ковре,  окровавленное,  с
ощеренными зубами. Он вытер  рейсшину  бумажным  полотенцем,  вымыл  ее  в
раковине водой с мылом, вновь вытер и положил на место.  Потом  взял  лист
ватмана, развернул на полу и подсунул под тело собаки, стараясь как  можно
меньше пачкать ковер. Подняв труп щенка, он вышел с ним на террасу, открыв
дверь плечом. Выглянул через перила. Двумя этажами ниже бетонная  крыша  с
трубами. Никто не смотрит. Он сбросил собаку с бумаги, и та полетела  вниз
ударилась о трубу, оставив на ней красную полосу. Вернувшись в комнату, он
выбросил бумагу в мусоропровод.
     Пятна крови были на ковре, на ножках столика  и  на  его  брюках.  Он
вытер их водой и бумажными полотенцами,  потом  снял  одежду,  внимательно
осмотрел и бросил в прачечную. Вымыл раковину, вымылся сам дезинфицирующим
средством и надел чистую одежду. Войдя в  пустую  квартиру  Сэма,  оставил
дверь на террасу открытой и вернулся к себе.
     Чистый и холодный, снова сел за чертежную доску. Ему вдруг вспомнился
сон, который он видел сегодня утром: скользкие почки лопаются серые легкие
кровь и волосы шнуры кишок покрытые желтым  жиром  и  этот  смрад  как  из
уборной а он переправляется через какой-то вонючий желтый поток и...
     Он  начал  рисовать  тушью,  сначала  тонким  стальным  пером,  потом
нейлоновой кисточкой.
     ...поскользнулся и падал не в силах остановиться погружался в  вязкое
месиво  все  глубже  не  в  силах  шевельнуть  ни  рукой  ни   ногой   как
парализованный  и  напрасно  хотел   закричать   хотел   закричать   хотел
закричать...
     Машина карабкалась по склону кратера, руки ее были  вытянуты,  голова
откинута назад. Вдали виднелась скальная стена, горизонт,  черное  небо  и
звезды, как булавочные головки. Это был он там, на Луне,  но  еще  слишком
близко, ведь над головой, как гнилой плод, нависала  Земля  -  голубая  от
плесени, сморщенная, струящаяся, кишащая жизнью.




                             ДЭЙМОН НАЙТ
                        ВРЕМЕНИ ХВАТИТ НА ВСЕ


     Пер. с англ. М.К. Кондратьев

     На фоне серых стен и  панели управления сиял обзорный экран.  Лето.
Полдень. Листва.
     - Вот то самое место, - прозвучал в ушах Фогеля мальчишеский голос.
     Старик слегка тронул ручку управления, и точка обзора замерла футах
в двадцати над землей. Кленовая листва на экране покачивалась под легким
ветерком. Лежавшая внизу тропа едва различалась в густой тени.
     Изображение на  небольшом  экранчике выглядело столь  реально,  что
казалось -  можно пролезть в  рамку и  опуститься под  залитые солнечным
светом деревья. В комнату проникало теплое дыхание ветерка.
     - Я  смог бы  пройти там  с  завязанными глазами,  -  снова услышал
старик голос Джимми. Мальчик ерзал на стуле, руки у него на коленях то и
дело  сжимались  в  кулаки.   -  Помню,  мы  все  стояли  кружком  перед
деревенской аптекой, и кто-то из ребят предложил: пойдем купаться. Тогда
мы пустились бегом через весь поселок,  и  первое,  что я  сообразил,  -
направлялись мы не на пляж, а к старой каменоломне.
     Листва заплясала перед их глазами, когда ветер дунул сильнее.
     - Сейчас они появятся,  -  сказал Джимми.  -  Если,  конечно, время
выбрано верно. - Джимми обратил взгляд к индикаторам на приборной доске,
и  высокий  мальчишеский голос  прочел:  -  Двадцать восьмое мая  тысяча
девятьсот  шестидесятого года.  Одиннадцать  ноль  девять  тридцать  две
секунды. Утро.
     И неожиданно взвизгнул:
     - Вот они!
     На  экране  под  деревьями замелькали бегущие тела.  Фогель  увидел
голые загорелые спины,  майки, футболки. В стайке было восемь или девять
мальчишек,  все лет до двенадцати;  тащившийся позади худой темноволосый
мальчуган казался  немного младше.  Он  помедлил,  его  обращенное вверх
бледное лицо стало ясно различимо в  это мгновение сквозь листву.  Затем
повернулся и исчез в трепещущей на ветру темно-зеленой листве.
     - Вот и я.  -  Голос Джимми срывался. - Теперь мы карабкаемся вверх
по склону к каменоломне. Там темнотища кромешная, а старых елей столько,
что неба не видно. Мох там как холодная грязь, а мы босиком.
     - Постарайтесь расслабиться, - осторожно посоветовал Фогель. - Или,
может, отложим?
     - Нет,  сейчас,  -  судорожно  выговорил Джимми.  Затем  голос  его
выровнялся.  - Я немножко волнуюсь, но кажется, я смогу. Я ведь тогда не
то чтобы взаправду испугался. Просто так получилось. Мне не дали времени
приготовиться.
     - Для  этого  и  существует машина,  -  успокаивающим тоном заметил
Фогель. - Времени у нас вагон - хватит на все, что пожелаешь.
     - Я знаю, - как-то неуверенно отозвался Джимми.
     Фогель вздохнул.  Дневные часы утомляли его.  Да  и  в  работу свою
старик уже не особенно верил.  Работа есть работа, тем более, кто знает,
может,  кому-то и удастся помочь. Только все не так просто, как казалось
этим самонадеянным юнцам.
     На экране что-то промелькнуло. Джимми так и впился в него взором.
     В поле зрения ворвался мальчик - тот самый, что бежал последним. Он
неловко размазывал слезы по  щекам,  исцарапанным в  подлеске,  и  мотал
головой. Вскоре качающиеся ветви сомкнулись за ним.
     Джимми медленно разжал кулаки.
     - Вот и я,  -  раздался полный горечи голос.  - Убегаю. И реву, как
малое дитя.
     Паучьи пальцы Фогеля потянулись к  ручкам управления.  Точка обзора
медленно сползла вниз.  Целые  галактики зеленой листвы прошуршали мимо,
будто яркий дым,  а затем все замерло -  теперь они смотрели на тенистую
тропу, нависая над ней в пяти футах от земли.
     - Ты готов? - осторожно спросил Фогель.
     - Конечно,   -  отозвался  Джимми  -  как  прежде,  тонким,  слабым
голоском.

     После встряски он зашатался в  поисках равновесия и  в конце концов
уцепился за небольшое деревце.  Мир завертелся вокруг него, успокоился -
и Джимми расхохотался. Ствол дерева прохладен и гладок; льнувшая со всех
сторон листва роилась сплошным зеленым великолепием. Он снова оказался в
келлогских лесах тем самым майским днем, когда все пошло не так. Все как
прежде. Те же листья на деревьях. Тот же воздух.
     Джимми пустился вверх  по  тропе.  Через несколько мгновений сердце
бешено заколотилось.  Как  же  он  ненавидел их  -  всех  этих пацанов с
самодовольно ухмыляющимися рожами!  Сейчас они там,  наверху,  поджидают
его.  Но  в  этот раз он  им  покажет.  А  потом,  когда все закончится,
ненависть понемногу отпустит. Это точно. Только, Боже милостивый, как же
он их теперь ненавидит!
     Джимми карабкался во мраке под елями,  утопая ногами в  густом мху.
На какое-то мимолетное мгновение он пожалел,  что пришел. Но послать его
сюда   обошлось  родителям  в   тысячу  долларов.   Джимми  предоставили
великолепный шанс - и он ни за что его не упустит.
     Теперь  уже  слышны были  глухие и  призывные голоса мальчиков -  и
холодный всплеск, когда кто-то из них нырнул.

     В ожесточенной ненависти Джимми взобрался туда,  где открывался вид
на  глубокую мрачную пропасть старой каменоломни.  Видел он и  крошечные
фигурки  детей  -  там,  на  другой  стороне,  и  оползень на  склоне  -
единственное место,  где  можно  выбраться  из  воды.  Мокрые,  мальчики
расселись на камнях, дрожа от холода.
     Он  увидел мертвую ель,  что  лежала наклонно на  краю каменоломни;
спутанные корни ее висели в воздухе.  Ствол казался серебристо-серым;  у
основания -  наверное,  в  фут  толщиной.  Упала она вертикально вниз на
стену -  старое дерево с торчащими обрубками ветвей - а макушка застряла
в трещине.  Ниже ели был целый ряд уступов, которые позволяли спуститься
до самой воды.
     Но сначала требовалось пройти по мертвому дереву.
     Джимми взбирался по толстым искривленным корням, стараясь не думать
о жуткой пропасти.  А там, на другой стороне, маячили бледные пятна лиц.
Они поднимали глаза, они смотрят на него!
     Теперь Джимми живо припомнил, как все было тогда: цепочка мальчиков
спускается по  дереву,  руки раскачиваются в  поисках равновесия,  босые
ноги  осторожно ступают по  шершавому стволу.  Если  бы  только  его  не
оставили последним!
     Джимми шагнул на  ствол.  Затем,  сам того не желая,  бросил взгляд
вниз - и увидел разверзшуюся пропасть: черную воду и скалы.
     Дерево  покачивалось.  Джимми  попытался  сделать  следуюший шаг  и
понял,  что не может.  Все было в точности как тогда -  и теперь до него
дошло,  что  по  этому  дереву  просто  невозможно  пройти.  Обязательно
поскользнешься и упадешь вниз,  мимо скалистого утеса - вниз, в холодную
воду.  Прикованный к  стволу меж небом и  каменоломней,  он  мог сколько
угодно втолковывать себе,  что у  него все получится,  как и у остальных
мальчишек,  -  это ни капли не помогало.  Но что толку в уговорах, когда
совершенно ясно - когда каждому должно быть ясно - это невозможно.
     А там, внизу, холодно и безмолвно ждали мальчики.
     Джимми медленно отступил. Как горели на его щеках слезы ненависти к
самому себе!  Джимми перелез через  выгибающиеся дугой корни и  пустился
прочь  от  каменоломни,  отчетливо слыша далекие крики за  спиной -  они
звенели ему вслед, пока он, спотыкаясь, ковылял по тропе.

     - Не  стоит так расстраиваться,  -  безразлично произнес Фогель.  -
Может,  в  этот раз  ты  просто был не  готов.  Джимми ожесточенно вытер
ладонью глаза.
     - Не готов,  -  пробормотал он.  -  Мне казалось,  что смогу, но...
Наверное, слишком нервничал - вот и все.
     - А может...  -  Фогель заколебался.  - Некоторые люди считают, что
лучше забыть о прошлом и решать наши проблемы в настоящем.
     Джимми изумленно раскрыл глаза.
     - Теперь я  уже не  могу сдаться!  -  воскликнул он  и  возбужденно
встал.  -  Иначе вся моя жизнь будет разбита...  Знаете,  мистер Фогель,
никогда не думал,  что услышу от вас такое.  То есть я хочу сказать, что
сама суть машины... и всего остального...
     - Знаю,  -  отозвался Фогель.  -  Прошлое можно изменить.  Школьник
может пересдать экзамен.  Влюбленный может еще  раз сделать предложение.
Слова,  о которых вспомнили слишком поздно, могут быть сказаны. Раньше и
я так думал.  - Старик изобразил на лице улыбку. - Как в карточной игре.
Если не  нравятся карты,  которые имеешь на  руках,  можно взять другие,
потом следующие...
     - Верно,  -  кивнул Джимми,  успокоившись.  -  И если так подойти к
делу, то как я могу проиграть?
     Фогель  не  ответил  -  лишь  учтиво  поднялся с  места,  собираясь
проводить Джимми до двери.
     - Значит,   увидимся  завтра,   мистер  Фогель,   -  бросил  Джимми
напоследок.
     Фогель  взглянул  на  календарь,  висевший  на  стене;  там  стояло
двадцать первое апреля 1978 года.
     - Да, конечно, - ответил он.
     Уже  в  дверях  Джимми  обернулся  к  нему  -   бледный,  худощавый
тридцатилетний  мужчина,   в   безвольных  глазах   которого   светилась
безмолвная просьба...
     - Ведь там всегда завтра - правда, мистер Фогель? - спросил Джимми.
     - Да, - устало согласился Фогель. - Там всегда завтра.




                              ДЭЙМОН НАЙТ
                            ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО


     Пер. с англ. М.К. Кондратьев

     Первым словом,  надо полагать,  было "ай".  Какой-нибудь проглодит,
пытавшийся обтесать один камень другим,  промазал, разбил себе палец - и
вот, пожалуйста. Язык.
     Меня так  и  тянет к  подобным бесполезным и  непроверенным фактам.
Возьмем первого пса. Убежден, это был невероятно смышленый, но трусливый
волк,  сумевший так  запугать древнего человека,  что  тот  швырнул  ему
объедки.  Да  и  сам древний человек был жутким трусом.  Человек и  волк
обнаружили,  что могут вместе охотиться,  в  своей трусливой манере -  и
вот, пожалуйста, еще. Одомашненные животные.
     Признаю,  первые  несколько тысячелетий я  проявлял беспечность.  К
тому времени,  когда до меня наконец дошло, что человечество нуждается в
более  внимательном присмотре,  многие  решающие события уже  произошли.
Тогда я  был  молодым...  ну,  скажем,  молодым падшим ангелом.  Будь  я
постарше и поопытнее, история могла бы пойти совсем по-другому.
     Затем случилось так,  что  я  натолкнулся на  молодого египтянина с
женой,  сидевших на  камне у  берега Нила.  Вид у  них был хмурый;  вода
поднималась.  Неподалеку шастал голодный шакал,  и  мне пришло в голову,
что если я  на  пару минут отвлеку внимание молодых людей,  шакал сможет
преподнести им неприятный сюрприз.
     - По-вашему,  высоковато?  -  обходительно спросил  я,  указывая на
воду.
     Они довольно косо на меня посмотрели. Я постарался как можно точнее
скопировать внешность человеческого существа, но иллюзия была подпорчена
широкополым плащом, странным для этого времени.
     Мужчина ответил:
     - Хоть бы она вообще не поднималась.
     - Что вы,  странно такое слышать,  -  возразил я. - Если бы река не
поднималась, ваши поля не были бы столь плодородными, разве не так?
     - Верно,  -  согласился  мужчина,  -  но  только  если  бы  она  не
поднималась,  мои поля по  крайней мере остались бы моими.  -  Он указал
туда,  где  вода сносила его изгороди.  -  Каждый год после половодья мы
спорим из-за границ, а в этом году у соседа живет его двоюродный брат. А
двоюродный брат  этот  -  здоровенный мужик вот  с  такими бицепсами.  -
Длинной палкой мужчина стал задумчиво чертить в грязи какие-то линии.
     Эти  линии  несколько меня  встревожили.  Живущие  севернее  шумеры
недавно изобрели письменность,  и  я  до  сих  пор не  мог оправиться от
потрясения.
     - Что делать,  жизнь - борьба, - сказал я мужчине в утешение. - Ешь
сам, или тебя сожрут. Пусть победит сильный и пусть неудачник плачет.
     Мужчина, похоже, не слушал.
     - Вот бы найти способ,  - пробормотал он, разглядывая свои метки, -
чтобы получить какой-то  дубликат ограды и  ставить ее  потом в  прежнем
месте...
     - Чепуха, - перебил я. - Просто стыдно такое предлагать. Что сказал
бы твой старый отец? Ведь что было хорошо для него...
     За  все это время женщина не  произнесла ни  слова.  Теперь же  она
взяла у мужчины длинную палку и заинтересованно ее осмотрела.
     - А почему бы и нет? - сказала она, указывая на проведенные в грязи
линии. Мужчина начертил там примерный план своего участка, а каждый угол
отметил камнем.
     Тут-то шакал и бросился.  Отощавший и отчаявшийся, с пастью, полной
острых желтых зубов.
     Длинной  палкой  женщина съездила зверю  по  морде.  Шакал  побежал
прочь, жалобно завывая.
     - Вот  те  на!  -  воскликнул я,  неприятно пораженный.  -  Жизнь -
борьба...
     Женщина выругалась,  а  мужчина направился ко мне с  недвусмысленно
загоревшимися глазами -  так что я поспешил убраться.  И представляете -
когда после очередного половодья я вернулся, они измеряли поле с помощью
шестов и веревок!
     Опять  трусость -  тот  мужчина не  захотел разбираться по,  поводу
границ со здоровенным кузеном своего соседа.  Еще один счастливый случай
- и вот, пожалуйста. Геометрия.
     Вот бы мне все предвидеть -  я бы подослал пещерного медведя к тому
человеку,  который  первым  проявил  прискорбную искорку  любопытства...
Впрочем,  что толку в пожеланиях?  Повернуть стрелки часов назад не смог
бы даже я.
     Но  со  временем я  все  же  кое-чего  достиг.  Вместо  того  чтобы
попытаться подавить тягу к изобретательству,  я научился направлять ее в
нужное русло.  Я помог китайцам научиться делать порох.  (Семьдесят пять
частей  селитры,  тринадцать частей  серы,  двенадцать частей древесного
угля,   если  вам  интересно.   Только  вот  размолка  и   перемешивание
чрезвычайно сложны -  сами китайцы никогда бы не додумались.)  Когда они
стали использовать порох лишь для фейерверков,  я не сдался -  провернул
то же самое в  Европе.  Терпение всегда было моим козырем.  Я никогда не
обижался.   И  когда  Лютер  швырнул  в  меня  чернильницей,  я  не  был
обескуражен. Я просто стоял на своем.

     Периодические  неудачи   волнения  не   вызывали;   меня   угрожали
низвергнуть именно  достижения.  По  окончании каждой из  войн  возникал
какой-то импульс, теснее сплачивавший людей. Малые группы воевали друг с
другом,  пока  не  образовывали большие  группы;  затем  большие  группы
воевали друг с другом, пока не оставалась всего одна.
     Я  снова и  снова затевал эту игру -  с  египтянами,  с персами,  с
греками,  -  и под конец я их всех уничтожил.  Но я понимал,  где таится
опасность.   Когда  две  последние  группы  поделили  между  собой  мир,
последняя война могла кончиться вселенским миром, ибо уже не осталось бы
никого, чтобы воевать.
     В  последней войне следовало применить столь разрушительное,  столь
беспримерно губительное оружие, чтобы человечество уже никогда не смогло
оправиться.
     Такое оружие нашлось.
     И на пятый день,  оседлав ветер,  я рассматривал планету,  лишенную
лесов и  полей,  лишенную даже  верхнего слоя  почвы:  там  не  осталось
ничего,  кроме голого камня,  изрытого кратерами, подобными лунным. Небо
исходило нездоровым лиловым светом,  полное молний, выскакивавших словно
языки змей. Да, я заплатил высокую цену, но человечества не стало.
     Впрочем,  не совсем так.  Остались еще двое - женщина и мужчина. По
прошествии времени я обнаружил их,  живых и здоровых, сидящими на утесе,
что нависал над радиоактивным океаном. Они находились внутри прозрачного
купола - или силового поля, - не пропускавшего зараженный воздух.
     Представляете, как близок я был к окончательному поражению? Если бы
им  только удалось распространить свою  машину по  всему миру до  начала
войны...  Но эта оказалась единственной,  которую они успели сделать.  И
вот они сидели внутри нее, как две белых крысы в клетке.
     Они  сразу же  меня узнали.  Вблизи выяснилось,  что женщина совсем
молода и миловидна.
     - Весьма хитроумное приспособление, - учтиво обратился я к ним.
     На  самом деле  это  была  отвратительная штуковина -  плотные слои
проводков,  трубочек и прочей дряни глубоко под полом, а наверху большой
полукруглый пульт управления и множество горящих лампочек.
     - Жаль,  я  раньше не  знал,  -  можно было  бы  найти вашей машине
какое-нибудь применение.
     - Ну уж нет,  - угрюмо отозвался мужчина. - Это мирная машина. Она,
кроме прочего, генерирует поле, которое защищает от атомного взрыва.
     - Почему вы говорите "кроме прочего"? - поинтересовался я.
     - А у него такая присказка,