Удача, - слабо прошептал Джонни.
     - И  не  думай,  -  возразил ему Герцог.  -  Поверь на  слово более
старшему и  более умудренному.  В  этом мире ты  сам кузнец своей удачи.
Подумай о Ньютоне.  Вспомни об О'Дуайере.  Что?  Рука застряла в банке с
вареньем? Вы спрашивали об этом. А твоя беда в том...
     Джонни,   уже  знакомый  с  теорией  Герцога,   дальше  не  слушал.
Смотри-ка,  подумал он,  сколько всякой  всячины должно было  случиться,
чтобы  Герцог  подобрал ту  пятерку.  Для  начала кто-то  должен был  ее
потерять: встретил, скажем, приятеля в тот самый момент, когда собирался
убрать ее в бумажник,  и просто сунул ее в карман, чтобы пожать приятелю
руку.  А  потом забыл,  стал  доставать носовой платок,  и  будь здоров.
Дальше должно было получиться так,  чтобы каждый,  кто  там  с  тех  пор
проходил, смотрел в другую сторону или думал о другом. И наконец. Герцог
именно  в  ту  нужную  секунду должен был  посмотреть под  ноги.  Крайне
маловероятно. И все же каждый день такое случалось.
     Кроме  того,  людям  ежедневно  разбивали головы  цветочные горшки,
падавшие с карнизов десятого этажа.  Люди ежедневно проваливались в люки
и  натыкались на  шальные  пули,  которые  в  изобилии  выпускали стражи
порядка, преследующие преступников. Джонни поежился.
     - Вот те на,  -  вдруг произнес Герцог.  - Где такси? Эй, шеф! - Он
бросился вперед, к мостовой, свистя и размахивая рукой.
     С  любопытством озираясь вокруг,  Джонни  заметил  спешившую к  ним
нескладную фигуру.
     - Там Мэри Финиган, - сообщил он, указывая на фигуру.
     - Знаю,  -  раздраженно отозвался Герцог.  Такси как раз подкатило,
водитель уже  тянулся  назад,  чтобы  открыть  дверцу.  -  Ну,  поехали,
Джонни...
     - Но она,  кажется,  хочет с тобой поговорить, - возразил Джонни. -
Разве мы...
     - Сейчас нет времени,  -  сказал Герцог, подпихивая его к машине. -
Она с некоторых пор страдает словесным поносом,  пришлось махнуть на нее
рукой.  Шевелись!  -  бросил он водителю и добавил уже для Джонни:  -  А
кроме  всего  прочего...  А-а...  тут  просто  давнишнее злоупотребление
Господним терпением и нормативный английский.
     Пока машина вливалась в общий поток, Джонни бросил последний взгляд
на  девушку,  что стояла у  края тротуара и  смотрела им  вслед.  Темные
волосы беспорядочно разбросаны по лбу, девушка, похоже, недавно плакала.
     В утешение Герцог произнес:
     - Приручить ведьму,  как гласит пословица,  может всякий, но ему же
потом с ней и жить.  Так что, Джонни, мой мальчик, ты только что получил
ценный наглядный урок.  Удача ли  то,  что мы свалили от этой занюханной
бельевой прищепки? Никакая это не...
     Удача,  подумал Джонни,  точно  -  удача.  Что,  если  бы  такси не
подъехало в нужное время?
     - Как дважды два, мой мальчик. Единственная причина невезения - то,
что ты сам за ним гоняешься.
     - Причина в другом, - возразил Джонни.
     Джонни  снова  отключился от  задушевного голоса Герцога,  дал  ему
стать примитивным музыкальным фоном вроде бормотания статистов в  фильме
про  Тарзана,  когда  калавумбы  собираются скормить  прелестную девушку
львам.  И тут с ослепительным сиянием откровения до него дошло,  что вся
линия  жизни  каждого человека определяется невероятными происшествиями.
Вот он сидит здесь, все его пять футов и десять дюймов, все сто тридцать
фунтов,  один  из  миллиарда выстрелов,  сделанных по  команде.  (Какова
вероятность того,  что  данный отдельно взятый сперматозоид соединится с
данной   отдельно  взятой   яйцеклеткой?   Менее   одной   миллионной  -
невообразимо!) Что, если бы яблоко не упало на голову Ньютону? Что, если
бы О'Дуайер так и  не покинул Ирландию?  И что стала бы делать свободная
воля с  решением,  скажем,  не  становиться курдским пастухом,  если вам
случилось родиться в Огайо?
     Все  это  значит,  подумал  Джонни,  что  если  научиться управлять
случайными факторами -  тем,  как  в  баре  в  Сакраменто падают  кости,
настроением богатого дядюшки в Кеокуке,  содержанием влаги в облаках над
Сиу-Фоллс в 3.03 по центральному поясному времени, очертаниями камушка в
носке разносчика газет на Уолл-стрит,  то можно сделать все, что угодно.
Можно   заставить  малоизвестного  художника  по   имени  Джонни  Борниш
плюхнуться в пруд для игрушечных лодочек в Центральном парке,  расписать
ему весь ботинок красной краской и столкнуть ручную тележку...
     Но зачем и кому это могло понадобиться?

     Зал  ожидания в  аэропорту немного напоминал сцену  из  "Того,  что
грядет", разве что люди там не носили белых халатов, не были праздными и
невозмутимыми.
     Все  места  на  скамейках  оказались  заняты.   Герцог  нашел  пару
свободных квадратных футов на  полу за  колонной и  усадил там Джонни на
чемодан.
     - Теперь все у тебя в порядке. Вот билет. Вот журнал. Ажур. - Желая
взглянуть на часы. Герцог сделал резкий угрожающий жест.
     - Надо бежать. Вот еще что, мой мальчик, напиши мне свой адрес, как
только он у  тебя появится.  Чтобы я мог переправлять тебе почту,  и все
такое.  Ох,  чуть не  забыл.  -  Он  нацарапал что-то на клочке бумаги и
передал клочок Джонни. - Простая формальность. Уплатишь, когда захочешь.
Подпиши здесь.
     На  бумажке было написано:  "Я  должен тебе 50$".  Джонни подписал,
чувствуя, что немного лучше узнал Герцога.
     - Тэк-с. Все верно.
     - Герцог, - вдруг спросил Джонни, - Мэри беременна? Да? - На лице у
него было задумчивое выражение.
     - Надо думать, - добродушно отвечал Герцог.
     - Почему ты не дашь ей шанс? - через силу спросил Джонни.
     Герцог не обиделся.
     - Каким образом?  Скажи правду,  Джонни, ты что, можешь представить
меня  счастливым новобрачным?  -  Он  потряс руку  Джонни.  -  "Слово да
сказано будет и  пусть ты уйдешь;  хоть слышать то слово нет сил -  ну и
что ж;  томлюсь я  в  тиши средь печалей одних;  но  губы,  к  спиртному
приникшие,  губ  не  коснутся  моих!"  -  С  застывшей  улыбкой,  как  у
Чеширского кота, он растворился в толпе.

                                   2

     Неловко восседая верхом на чемодане, один среди толпы, Джонни вдруг
обнаружил,  что рассуждает в выражениях одновременно и более жестких,  и
более длинных,  чем обычно. То, как он размышлял, когда рисовал, или уже
нарисовал, или собирался рисовать, тоже происходило совсем по-другому, а
ведь он,  бывало,  целыми днями ничем другим и  не  занимался.  У  него,
Джонни Борниша,  был талант. Талант иногда определяют как Божий дар, что
большинство людей,  талантом не  обладающих,  путают  с  подарком из-под
рождественской елки.
     Тут все было совсем по-другому.  Это и мучило, и приводило Джонни в
восторг,  и  занимало  такое  место  у  него  в  голове,  что  множество
практических деталей туда пробиться уже  не  могли.  Без  преувеличения,
талант просто преследовал его,  и когда время от времени, как, например,
сейчас,   хватка  ослабевала,  на  лице  у  Джонни  появлялось  комичное
выражение,  как у человека,  который только-только проснулся и обнаружил
свои  карманы  очищенными,  а  ботинки -  обгоревшими в  результате злой
шутки.
     Он размышлял об удаче.  Хорошо, конечно, говорить о том, что каждый
берет свое,  и  Джонни полагал,  что в  какой-то  степени это верно,  но
Герцог действительно был человеком,  который постоянно находит деньги на
улице.  С  Джонни такое  случилось лишь  раз,  да  и  тогда нашел он  не
законное платежное средство,  а  японскую монетку -  латунную,  тяжелую,
размером  с   полдоллара;   с  одной  стороны  на  ней  была  изображена
хризантема,  с другой -  какой-то иероглиф.  Монетка казалась Джонни его
собственной  частичкой  удачи:  нашел  он  ее  на  улице,  незадолго  до
окончания средней школы, и вот - художник вынул кругляш из кармана - она
по-прежнему с ним.
     Что,  если вдуматься, довольно странно. Никаких суеверий, связанных
с  монеткой,  у  Джонни не было,  как и  особой к ней привязанности.  Он
именовал ее счастливой монеткой за неимением лучшего названия, поскольку
слово "талисман" уже вышло из моды,  а по сути удача за последние десять
лет  ему  не  светила.  Монетка оказалась единственным,  что с  той поры
осталось в  его  распоряжении.  Джонни потерял три  пары наручных часов,
бесчисленное количество авторучек,  две  шляпы,  три-четыре  зажигалки и
целые  пригоршни настоящих никелей  и  даймов,  принимаемых к  оплате  в
Соединенных Штатах. А никчемная японская монетка - вот она.
     Так  как  же  можно  себе  такое представить,  если  только это  не
удача... или не чье-то вмешательство?
     Джонни выпрямился. Дурацкая мысль. Наверное, это просто оттого, что
он не позавтракал,  впрочем,  в своем теперешнем настроении,  он склонен
был чуть ли не всему придавать зловещий смысл.
     Джонни уже  знал,  что старичок и  твидовая дама вмешивались в  его
жизнь по меньшей мере лет пять,  а то и дольше. Тем или иным образом они
несли  ответственность  за  те  "казусы",   которые  продолжали  с   ним
происходить,  -  здесь-то и просматривался зловещий умысел. Впрочем, при
желании можно было  назвать все  это  дурацкой мыслью.  А  если  все  же
поверить,   то  как  это  могло  помочь  ему  в  размышлениях  о  других
случившихся с  ним странностях -  наподобие находки и  хранения японской
монетки?
     Пользуясь такой логикой,  можно было доказать все,  что угодно.  Но
избавиться от навязчивой мысли художник не мог.
     Джонни  лениво поднялся,  держа  в  руке  монетку,  и  бросил ее  в
ближайшую урну.  Затем сел обратно на  чемодан,  чувствуя,  что невроз в
значительной степени  подавлен.  Если  монетка каким-то  образом к  нему
вернется, он получит доказательство худших своих опасений, если же нет -
как, без сомнения, и случится, - что ж, невелика потеря.
     - Извините,  пожалуйста,  -  обратился  к  нему  тощий  человечек с
натянутой физиономией, в каком-то чуть ли не ритуальном облачении. - Мне
кажется, это вы обронили. Японская монетка. Очень славная.
     Джонни с трудом обрел дар речи:
     - Ах, спасибо. Но мне она не нужна, возьмите себе.
     - О нет, - возразил человечек и чопорно удалился.
     Джонни  посмотрел  ему  вслед,   затем  на  монетку.  Грязно-бурая,
увесистая  и  твердая,   зазубренная  и  обтершаяся  по  краям.   Просто
нелепость!
     Ошибка  Джонни,  без  сомнения,  заключалась в  слишком откровенных
действиях.  Стараясь выглядеть как  можно беспечнее,  он  сжал в  кулаке
монетку.  Через некоторое время он закурил сигарету,  выронил ее и, пока
нашаривал окурок на  полу,  сумел  засунуть монетку под  ножку ближайшей
скамейки.
     Не   успел  Джонни  затянуться  вновь  обретенной  сигаретой,   как
массивная  туша  в  сером  костюме,   сплошные  мышцы,  прищурив  глаза,
опустилась рядом с  ним на колени и  извлекла монетку.  Туша внимательно
осмотрела кругляш и  с  той  и  с  другой стороны,  взвесила на  ладони,
звякнула по полу и наконец вручила монетку Джонни.
     - Ваша? - сиплым голосом осведомилась туша.
     Джонни  кивнул.  Туша  больше  ничего  не  сказала,  только  угрюмо
наблюдала,  пока  Джонни  не  положил монетку в  карман.  Затем  встала,
отряхнула колени и скрылась в толпе.
     Джонни почувствовал, как у него в животе собирается холодный комок.
Тот  факт,  что  схожий  сюжет  художник уже  видел  в  полдюжине плохих
фильмов,  спокойствия в  него не вселил,  он не верил в ряд естественных
совпадений, не позволяющих человеку избавиться от аккуратно упакованного
мусора, улики в виде нейлонового чулка или чего-то подобного.
     Джонни встал.  Прошло уже  почти двадцать минут с  тех пор,  как по
графику должен  был  отправиться его  самолет.  Он  должен избавиться от
проклятой  штуковины!  Непереносимо думать,  что  он  не  может  от  нее
избавиться. Конечно же, он может сбыть ее с рук.
     Низкий навес над багажным прилавком выглядел обещающе.  Джонни взял
чемодан,  стал  пробираться туда и  оказался рядом в  тот  самый момент,
когда  справочная  служба  разразилась невнятной  тирадой:  "Рейс  номер
шурумбурум до Бззмззвилля,  посадка производится у мыхода момер мемять".
Пользуясь этим  гамом,  Джонни  быстренько вынул  из  кармана  монетку и
забросил ее на крышу.
     Что  теперь?  Может,  кто-нибудь сходит за  лестницей и  слазает на
крышу за монеткой, чтобы затем вручить ее Джонни?
     Ровным  счетом  ничего не  произошло,  если  не  считать того,  что
справочное бюро снова испустило громоподобное бурчание,  и  на  сей  раз
Джонни разобрал свое место назначения, Джексон-вилль.
     Воспрянув духом,  художник остановился у  газетного прилавка купить
сигареты.  За  них он  заплатил полдоллара,  которые ему тут же шлепнули
обратно на ладонь.
     "Рейс номер шестнадцать до Жкснвилля, посадка производится у выхода
номер девять", - прогудело справочное.
     Джонни немедленно вернул сигареты,  не  в  силах  отвести взгляд от
японской монетки,  которая лежала,  издевательски твердая и реальная,  у
него на ладони... В кармане должны были лежать полдоллара, теперь их там
- ни слуху ни духу;  следовательно,  он выкинул их на крышу над багажным
прилавком.  Обычная ошибка. Но ведь за все десять лет, что Джонни таскал
с собой монетку, он ни разу не спутал ее с полубаксом, только сейчас.
     "Рейс номер шестнадцать..."

     Твидовая дама, сообразил Джонни, пока озноб медленно полз у него по
спине,  оказалась в  художественной лавке  раньше  него.  Она  не  могла
следовать за ним ни в автобусе,  ни в такси,  ни как-то еще -  просто не
хватило бы  времени.  Дама заранее знала,  куда он направляется и  когда
собирается туда прибыть.
     Все получается так, думал Джонни, пока монетка становилась холодной
и скользкой,  как рыба, у него в ладони, все получается так, как если бы
эти двое,  твидовая дама и старичок,  лет десять назад установили на нем
что-то  вроде радиомаяка -  так  что  он  оказывался для  них  как кот с
консервной банкой на хвосте.  Получается так,  что,  когда им нужно, они
могут  заглянуть в  какой-то  радароскоп и  увидеть его  жизненный путь,
подобный свитому в спираль куску медной проволоки...
     Но если все действительно так,  тогда спасения,  конечно,  нет. Его
жизненный  путь  вьется  через  конкретный зал  ожидания  к  конкретному
самолету и  снова  вниз  -  туда,  где  самолет  приземлится,  дальше  в
конкретную комнату,  затем в  конкретный ресторан,  так  что через день,
через месяц,  через год,  через десять лет  -  когда угодно -  они могут
потянуться и достать его, где бы он ни оказался.
     Спасения же  нет потому,  что нечто особенное встроено в  эту бурую
японскую монетку, некая комбинация случайных событий, которая сводится к
тому  невероятно  странному  результату,  что  он  просто  не  может  ее
потерять.
     Джонни с  диким  видом огляделся.  Паяльная лампа.  Разводной ключ.
Кузнечный молот.  Ничего похожего поблизости не  оказалось.  Лишь сильно
похожий на сцену из "Того, что грядет" зал ожидания в аэропорту, никаких
специальных инструментов здесь и быть не могло.
     Справа  из-за  прилавка вышла  прелестная девушка,  подняв секцию и
опустив ее  за  собой.  Джонни тупо  уставился вслед  девушке,  а  затем
перевел взгляд туда,  откуда она  вышла.  На  лбу у  художника собрались
морщины. Он подошел к прилавку и поднял секцию.
     Лысый  мужчина  в  нескольких  футах  от  него  прервал  телефонный
разговор и замахал Джонни трубкой:
     - Сюда нельзя, сэр! Входа нет!
     Джонни положил японскую монетку под углом туда,  где была привешена
секция. Убедился, что это именно японская монетка. Надежно ее закрепил.
     Лысый бросил трубку и направился к Джонни, протягивая руки.
     Джонни изо всех сил обрушил секцию вниз.  Раздалось глухое "бум", а
потом  возникло странное чувство  давления,  свет,  казалось,  помутнел.
Джонни повернулся и бросился бежать. Никто его не преследовал.
     Самолет  оказался  двухмоторным  реликтом.   Снаружи  он  отдаленно
напоминал что-то  из викторианской эпохи,  внутри же -  темную наклонную
пещеру с  невероятным числом втиснутых туда сидений.  Воняло там  как  в
мужской раздевалке. Джонни проковылял по узкому проходу к единственному,
казалось,  еще  свободному  месту  и  присоседился к  крупному  смуглому
джентльмену с полосатым галстуком на шее.
     Художник неловко пристроился в кресле. С тех пор как Джонни обрушил
на монетку секцию прилавка,  его не покидало какое-то особое чувство - и
самым неприятным было то,  что он  никак не  мог распознать,  что это за
чувство.   Как  бы   физическое  ощущение  чего-то  неладного  -   вроде
расстройства желудка, недосыпа или приближающейся лихорадки, но ничто из
перечисленного не подходило. Джонни проголодался, но не настолько. Тогда
он  подумал,  что у  него неладно со  зрением,  но  все вокруг выглядело
совершенно  нормально  -   он  прекрасно  мог  все  разглядеть.   Может,
что-нибудь с кожей?  Вроде такого легкого покалывания, которое... Нет, и
не кожа.
     Немного похоже и на опьянение - в ту долю секунды, когда понимаешь,
[как] ты напился,  и сожалеешь об этом,  -  похоже, но все-таки не то. А
отчасти напоминает предчувствие -  еще более явственное и тягостное, чем
раньше: "должно случиться что-то скверное".
     Пилот с  напарником прошли мимо и  исчезли в носовом отсеке.  Дверь
закрылась;  стюардесса осталась в  хвостовой части  и  принялась изучать
какие-то  бумаги  у  себя  на  столике.  Вскоре завыли стартеры и  ожили
моторы;  Джонни,  летавший до этого лишь раз, да и то с дерева, пришел в
ужас, услышав такой дьявольский шум. Еще минута бесконечного ожидания, а
затем  самолет потащился вперед,  покачивая носом,  затем пополз немного
быстрее, громыхая, - бесконечное бетонное пространство скользило мимо, -
наконец,  самолет,  подобно  какой-то  громадной,  нелепой  и,  главное,
[нелетной] птице,  по невероятной случайности приподнялся,  на несколько
футов оторвавшись от земли; взлетная полоса опрокидывалась, наклонялась,
уменьшаясь по  мере подъема,  вверх,  уже  куда выше тумана над  водой -
салон покачивался размеренно,  как гамак,  под аккомпанемент монотонного
урчания моторов.
     Сбоку послышался хлопок. Джонни повернул голову.
     Хлоп... хлоп... хлоп...
     Маленький металлический диск лихо скакал по ковру подобно блохе или
прыгающим  семенам  мексиканских  растений.  Затем  помедлил  немного  -
челюсть Джонни отвисала все  ниже  и  ниже.  Оказавшись рядом с  креслом
Джонни, диск подпрыгнул.
     И приземлился художнику на колени - бурый металлический кругляшок с
изображением  хризантемы,   согнутый  посередине.  Джонни  смахнул  его.
Кругляш прилип к ладони, будто магнит к железу.
     - А,  черт!  -  гаркнул чей-то голос прямо в ухо Джонни.  Между тем
Джонни просто не имел возможности уделить этому голосу внимание.  Другой
рукой художник пробовал оторвать монетку.  Жуткое ощущение - она липла к
пальцам и  не  желала  слезать с  ладони;  он  попытался соскрести ее  о
подлокотник своего  кресла.  С  таким  же  успехом можно  было  пытаться
соскрести собственную кожу.  Джонни сдался и принялся ожесточенно трясти
рукой.
     - Эй,  приятель,  прекрати!  -  Смуглый  мужчина в  соседнем кресле
приподнялся,  и тут получилась какая-то катавасия; Джонни услышал резкий
щелчок,  и  ему показалось,  будто из  жилетного кармана смуглого что-то
выпрыгнуло.  А  затем  к  пальцам  Джонни  на  мгновение пристала  бурая
японская монетка да  еще  сверкающее пенсне.  После  чего  два  предмета
переплелись каким-то отвратительным,  извращенным образом -  у Джонни от
такого зрелища даже потемнело в глазах,  - а затем снова развернулись, и
в  результате не  оказалось  ни  монетки,  ни  песне,  а  лишь  какой-то
совершенно немыслимый кожаный кошелечек.
     Да была ли эта монетка монеткой? Был ли кошелек кошельком?
     - Ну вот,  гляди,  что ты натворил! Тьфу! - Смуглый с искаженным от
гнева лицом тянулся к кошельку. - Не шевелись, прия