бу,
адресованную  вышестоящим  властям,  но ничего не мешало ему наказать за то,
что  ее  написали. Он отнял у узников книги, некоторых вовсе лишил прогулки,
для   других   сократил   ее  и,  наконец,  приказал  заколотить  в  камерах
вентиляционные  отверстия  над дверьми. Когда один из больных, Сиряков, стал
жаловаться,  что  ему  нечем  дышать,  Грицылевский  сказал:  "Тем скорее он
издохнет!"
     Но  интереснее  всего было решение губернатора. Признав, что смотритель
действительно  не  имел права заковывать в кандалы заключенного, отсидевшего
"испытуемый  срок",  губернатор предписал арестантам, подписавшим жалобу, за
оскорбление  смотрителя  надеть  наручники  и  посадить в карцер на время от
одних суток до трех!
     Поднимемся еще выше.
     Летом  1877  года  в  Ново-Белгородскую тюрьму приехал министр юстиции.
Между  прочим он зашел в камеру Плотникова, уже умиравшего от чахотки. Узник
сказал  ему,  что  если  не  будут изменены нынешние невыносимые условия для
политических,  то они очень скоро перейдут из этой временной могилы в могилу
вечную.  На  это  граф  Пален  с  особенной расстановкой и со своим немецким
акцентом  ответил: "Так вам всем и надо! Страдайте! Вы сделали много зла для
России!"
     В   тот   период,  не  надо  забывать,  русские  социалисты  занимались
исключительно  только  распространением социалистических брошюр. В каторжный
централ,  в  сущности  говоря, не был отправлен ни один террорист. Последняя
группа    политических   заключенных,   перед   которой   открылись   ворота
Белгородской  тюрьмы,  была  осуждена  по  процессу  Ковальского  -  Свитыч,
Виташевский и еще два революционера*.
     ______________
     *  Чтобы  быть  вполне  точным,  я должен сказать, что эти люди, строго
говоря,  не  могут  быть  названы пропагандистами. Но с другой стороны, они,
безусловно,  не  были  террористами.  Правильнее будет сказать, что они были
больше  чем  пропагандисты,  но  и не террористы. Они выдвинулись в короткий
промежуток    времени,    между    концом    пропагандистского   и   началом
террористического  периода.  Прежде  чем  решиться  устраивать  покушения на
прислужников  самовластья,  карая  их  за действия, какие я выше описывал, и
тем  самым навлечь на своих товарищей новые жестокости, революционная партия
постановила  перейти  к  самообороне,  оказывать  сопротивление  полиции при
арестах.  Это  было  время,  когда  защита  с оружием в руках конспиративной
квартиры  была  вменена революционерам в обязанность. Свитыча и Виташевского
судили   за   участие   в   одном   из   таких   актов  самозащиты  (Примеч.
Степняка-Кравчинского.)

     С  наступлением  террористического  периода  положение новобелгородских
политических  заключенных стало еще невыносимее. Правительство рассматривало
их  как  заложников,  и  после  каждого удара, нанесенного террористами, оно
обрушивало на обреченные головы узников весь свой бессильный гнев.
     - Вы  мне за это дорого заплатите! - говорил смотритель тюрьмы в каждом
таком случае.
     После  убийства  Мезенцова  у  политических  отняли  все  книги.  После
убийства  генерал-губернатора  Кропоткина их заковали в кандалы. А когда еще
кого-то  убили,  выселили  из  Харьковской  губернии  родителей политических
заключенных  без  права  возвращения в свои дома. После первого покушения на
императора некоторые из этих несчастных были сосланы в Сибирь.
     Узников  непрестанно  пытали  мелочным  злом  и  глумлением, закрывали,
например,  вентиляционные  отдушины  в  камерах.  Под конец все душники были
наглухо  заколочены,  и узники едва могли дышать. Казалось, смотритель хотел
удушить их. Так их наказывали за провинности, совершенные другими.
     Собственно   говоря,  режим,  установленный  в  каторжном  централе,  в
основном,  тот  же,  что  и в Доме предварительного заключения. Та же полная
изоляция  узников,  лишение  их  движения,  возможности  заниматься полезным
трудом,  физическим  и  умственным. И последствия тоже одинаковы: утраченное
здоровье,  чахотка, цинга, общее расстройство всего организма. Разница в том
лишь,  что заключенные, ожидающие суда, еще питают надежду на оправдательный
приговор,  да и на суде они могут рассказать об истязаниях, заклеймить своих
мучителей.  Но  заключенным  в  тюрьмах такого утешения не дано. Для них нет
больше  надежды: протестовать они не могут, а жалобы служат лишь тому, чтобы
увеличить  их невзгоды. Отданные во власть тюремщиков, они имеют один удел -
сносить  нечеловеческую  жестокость  и  грубые надругательства. В Петербурге
заключенные,  находящиеся под предварительным следствием, могут, кроме того,
тайно  сообщаться  со  своими  близкими  на  воле,  им  придает силы будущая
встреча   лицом  к  лицу  с  их  врагами,  -  так  воинам  вселяет  смелость
нетерпеливое   ожидание   скорой   битвы.  Но  у  узников  тюрьмы  нет  этих
преимуществ.   Отрезанные   от   общества   людей,  угнетенные  убийственным
однообразием  своего  беспросветного  существования,  физически  и умственно
обессиленные,  им  нечего больше ожидать, кроме новых мучений и безвременной
смерти задолго до того, как истечет срок их заточения.
     Я  уже обращал внимание моих читателей на то, как действует на здоровье
и  на  психику узников система одиночного заключения в Доме предварительного
заключения.  В  Ново-Белгороде,  где  условия  неизмеримо тяжелее, одиночное
заточение  -  настоящее  бедствие. В тюрьме постоянно свирепствуют чахотка и
тиф.  Если  половина или три четверти арестантов выживают, то это происходит
не   по  причине  заботливого  ухода  за  больными  со  стороны  тюремщиков,
наоборот,  они  делают все, чтобы сократить их дни, но благодаря прекрасному
климату  и  благодатному воздуху благословенной Украины, страны их неволи. И
все  же  из  двадцати молодых мужчин в возрасте от двадцати трех до тридцати
лет  шесть  человек  умерли  после  четырех лет заточения в централе. Из них
пятеро  погибли  в  стенах  тюрьмы,  шестой,  Лев  Дмоховский,  -  на пути в
сибирскую ссылку.
     Но  самый  страшный  бич для узников одиночного заключения, бич, против
которого   благоприятные   климатические   условия   не   спасение,   -  это
умопомешательство.  В  то  время  когда автор упомянутых мной вторых записок
заканчивал  свою  тетрадь,  в  правосторонних  одиночках, одну из которых он
занимал,  из  четырнадцати  заключенных  было  пять  душевнобольных, то есть
более  трети. Он записал их имена: Плотников, Донецкий, Бочаров, Боголюбов и
Соколовский.   Двое   были   тихие   сумасшедшие,   у   троих   было  буйное
помешательство.  Они  наполняли клетки тюремного здания неистовыми воплями и
диким  ревом,  душераздирающим  плачем  и  безумным  хохотом. Словами нельзя
описать  и воображение бессильно нарисовать весь ужас пребывания в этом доме
умалишенных  тех,  кто,  хоть и сохранил еще здравый ум, живут в страхе, что
их  постигнет  участь  больных  товарищей.  Они постоянно видят нависшую над
ними  тень  рокового  недуга.  Но  все настойчивые и упорные усилия добиться
перевода   душевнобольных  в  психиатрическую  больницу  в  течение  долгого
времени  оставались  тщетными  и  полностью  так  и  не  увенчались успехом.
Бочаров,  один  из  самых  тяжелых  психически  больных, - он страдал буйным
помешательством  -  многие  месяцы  оставался в своей конуре, прежде чем его
увезли,  и  это  произошло  лишь  после  усиленных  домогательств со стороны
заключенных  и  врача. Смотритель распорядился наконец отправить Бочарова из
Ново-Белгорода,   но   не   в   психиатрическую   больницу,   а  в  соседний
Борисоглебский каторжный централ, где он вскоре после этого умер.
     О  Гамове  тюремные  власти вообще не сочли нужным побеспокоиться, и он
умер  в  состоянии  умопомешательства в своей камере. Плотников, правда, был
переведен  в  сумасшедший  дом,  но  только  после того, как стал совершенно
безнадежным  и  ему  недолго  оставалось  жить. Он скончался через несколько
недель после того, как его увезли из тюрьмы.
     Но   это  еще  не  самое  худшее.  Обращение  тюремных  надзирателей  с
несчастными    психически    больными    неслыханно    варварское.   Приступ
умопомешательства  карается  так,  словно это акт умышленного неповиновения.
Их  пинают  ногами, надевают наручники и, если они все же продолжают шуметь,
с  яростью  швыряют на пол камеры и заставляют там лежать. Все это доносится
до  слуха  других  узников,  и они становятся еще более несчастными от столь
ужасных  мучений  своих  товарищей,  от  жестокости  тюремщиков, от сознания
невозможности ни предотвратить мучения, ни отомстить за жестокость.
     Психически  больным  нет  никакой  пощады;  они так же должны соблюдать
режим,  выполнять  те  же правила, что и здоровые, и они подвергаются тем же
наказаниям  за  небрежность  или  непослушание.  У  Боголюбова,  того самого
Боголюбова,  который  по  распоряжению Трепова подвергся истязанию розгами и
был  отомщен выстрелом из револьвера Веры Засулич, приговоренного за участие
в  демонстрации  на  Казанской  площади  к  пятнадцати  годам  каторги, была
навязчивая  идея,  что  все  вокруг  в заговоре, чтобы убить его. Однако его
брили  так  же,  как  и  других. Когда явился цирюльник, бедняга закричал от
страха,  сопротивляясь  с  неистовством  отчаяния.  Но  ничего  не  помогло.
Надзиратели душили и связали его и наконец насильно побрили.
     Когда  в  апреле  1879  года  генерал, посланный новым губернатором для
официального    инспектирования    Белгородского   централа,   обратился   к
заключенным  со  стереотипными  вопросами: "Имеете ли что-либо заявить? Есть
ли жалобы?" - один из кавказцев, князь Цицианов, сказал ему:
     - Да,  генерал. Я прошу о милости, которую вы легко можете мне оказать.
Я  прошу  присудить  меня  к  смертной  казни.  Жить  здесь означает умирать
медленной  смертью,  и  это  больше, чем я могу вынести. Умоляю вас положить
конец моим страданиям. Прошу вас дать мне умереть.
     Этот  ответ,  который  я  привожу  слово  в слово, подводит итог всему,
рисует нам всю страшную картину. Комментарии излишни.
     Теперь  мы  оставляем  каторжный  централ с его ужасами и муками, с его
страдальцами-узниками   и   тиранами-тюремщиками;  и  я  предлагаю  читателю
сопровождать  меня в другие места действия. Но советую ему крепко взять себя
в руки, ибо следующий мой рассказ еще страшнее предыдущего.


                                 Глава XIX

ТРУБЕЦКОЙ БАСТИОН

     На   берегу  Невы,  прямо  напротив  Зимнего  дворца,  высится  русская
Бастилия  -  Петропавловская  крепость. Каменную громаду, широкую и плоскую,
венчает  суживающийся  кверху  тонкий шпиль, точно конец гигантского шприца.
Крепость  делит  город  на  две  части,  и  в течение дня ее ворота открыты;
прохожие  свободно проходят через мрачную узкую теснину извилистых сводчатых
подвалов  с образами святых и зажженными перед ними лампадами в углах. Здесь
помещаются  караульные  крепости.  Но  после  захода  солнца  ворота наглухо
затворяются,  и,  когда ночь опускается над столицей и тысячи огней заливают
набережные  стремительной  Невы,  одна  лишь  крепость окутана мглой, словно
огромная  черная  пучина, всегда разверстая, готовая поглотить все, что есть
самого  благородного  и  чистого  в  этом  несчастном  городе  и  в  стране,
проклятием которой она является.
     Ни  один  живой  звук  не  нарушает  мертвой  тишины,  висящей над этим
приютом  отчаяния.  Однако  и  зловещая цитадель имеет свой голос. Он звучит
далеко  за  стенами этой огромной могилы неизвестных мучеников, похороненных
ночами  во  рвах,  далеко  от  казематов,  где  лежат  те,  чей черед еще не
наступил.  Каждые  четверть  часа  огромные  часы  на колокольне отзванивают
томительно-однообразную,   раздражающую   мелодию,  всегда  одну  и  ту  же:
"Господи, помилуй".
     Здесь   воистину   алтарь   деспотизма.   С   самого  своего  основания
Петропавловская  крепость  была  главной политической тюрьмой империи. Но ее
вынужденные  обитатели резко различались по своему положению и воззрениям. В
прошлые   века   главными   пленниками  цитадели  были  участники  дворцовых
заговоров,  пребывавшие  в  ней  на  пути  в  Сибирь или на эшафот. Одним из
первых  был  злосчастный  царевич  Алексей,  сын  Петра  Великого, наследник
престола.  В крепости вам и посейчас показывают камеру, где беднягу пытали и
задушили  по  приказу  отца.  Позднее  сюда сажали генералов, членов Сената,
князей  и  княгинь.  Здесь была также заточена знаменитая княжна Тараканова,
погибшая  во  время  наводнения,  когда  вода  затопила  подземные  застенки
крепости.   После   окончательного  упрочения  нынешней  династии,  в  конце
прошлого  века,  дворцовые  заговоры  и  перевороты  прекратились.  Крепость
оставалась  пустой  до  1825  года,  когда  она  приняла  в  свои стены цвет
русского  дворянства  и  армии  -  декабристов,  героев,  стремившихся  не к
свержению  деспота,  чтобы  себя  поставить  на  его  место, а к уничтожению
самого принципа самодержавия.
     Но  вот  через  два  поколения  картина  снова  меняется.  Недовольство
существующим  строем  углубилось  и  охватило  широкие слои общества. Уже не
армия,  а  лучшие  люди русского народа поднимаются на борьбу с деспотизмом.
Это  не отдельная атака, а беспощадная война без передышки и перемирия между
русским  народом  и его правительством. Крепость снова переполнена узниками.
За  последние двадцать лет через ее каменные казематы прошли сотни борцов, а
за ними последуют еще сотни, без конца и края.
     Однако  вплоть до последнего времени Петропавловская крепость считалась
скорее  "предварительной",  чем каторжной тюрьмой. Обвиняемых в политических
преступлениях  держали  в  крепости  до  суда,  а  затем обычно отправляли в
сибирскую  каторгу.  Тем  не  менее здесь во все времена пребывало известное
число  заключенных  -  и  они  подвергались  наиболее  суровому  и  строгому
надзору,  -  брошенных  сюда  без  всякой  формальности судебного приговора,
просто  по  личному указу царя; их держали в казематах крепости долгие годы,
часто всю жизнь.
     В  Алексеевском  равелине  находится  -  или  находилась  в 1883 году -
таинственная  узница,  женщина,  умирающая от чахотки. Ни один человек, даже
тюремщики  и  политические  заключенные,  ничего  о  ней  не знает - ни о ее
преступлении,  ни  даже  ее  имени,  и  она  в тюремном реестре значится под
номером своей камеры.
     В  не очень отдаленном прошлом, прежде чем царская бюрократия преуспела
в  уничтожении  всякой  индивидуальности,  даже  в чертах самого деспотизма,
число  таких  таинственных  узников  было значительно больше, нежели теперь.
Крепость  с  ее  мрачными подземельями всегда готова была поглотить всякого,
кто   стал   неугоден   кому-нибудь  из  царских  временщиков.  Ибо  России,
христианнейшему  государству,  не подобало перенимать у Востока дикий обычай
зашивать неугодных людей в холщовые мешки и выбрасывать их в море.
     С  течением  времени  и усилением деспотического режима Петропавловскую
крепость  стали использовать более часто и регулярно, и ее преимущества были
высоко  оценены.  Все внимание обращалось на то, чтобы узники, погребенные в
ее  мрачных  глубинах,  хранилищах зловещих и позорных тайн властителей и их
опричников,  никогда  не  получили  возможность  открыть  эти тайны ни одной
живой  душе.  Отсюда  практика  скрывать  личность заключенного под номером,
словно  под  железной  маской,  утаивать  его  имя,  его  происхождение, его
прошлое.  Практика, надо сказать, стародавняя! Наши историки, допущенные для
научных  изысканий к архивам полиции, часто обнаруживают указы о заточении в
крепость  лиц,  об  имени  и  деле  которых  коменданту крепости под страхом
строжайшей  кары запрещено было узнавать. Стражники, приносившие пищу такому
таинственному  узнику,  входили  в  камеру в страхе и убегали оттуда со всех
ног,  боясь,  как  бы  случайно  оброненное  им слово не привело их в камеру
пыток никому не доверявшей Тайной канцелярии.
     Неудивительно,  что  об  этих  вселяющих  ужас  казематах всегда ходило
множество  фантастических  слухов,  странных преданий и народное воображение
добавляло  легенду  к  легенде.  Одна  из  них  возникла по поводу восстания
декабристов.  Народ  верил,  что  им  покровительствовал  старший брат царя,
великий  князь  Константин,  наследник  престола, которому страна присягнула
прежде,  чем  стало  известно,  что  он  тайно отрекся в пользу Николая. Так
родился  миф  о заточенном в крепости великом князе, дряхлом, седом старике,
с  длинной  белой  бородой,  доходящей  ему  до колен. И живет он одной лишь
мечтой  -  освободить  крестьян  от рабства. Уже многие годы после того, как
подлинный   Константин,   который   вел   разнузданную  и  распутную  жизнь,
отправился к праотцам, легенда все еще жила в народных сказках.
     Но  дух  времени  и  толпы  узников  в  крепости  не  порождают  больше
призраков,  мифы  и  легенды уже не возникают. Вполне хватает реальностей. С
другой  стороны, порядки и нравы, насаждавшиеся в течение полутора столетий,
передавались  тюремщиками  из  поколения  в  поколение, и все они прониклись
верностью  режиму.  В  них  царское  правительство  обладает непревзойденным
штатом  охранников,  столь же вышколенных для исполнения своих обязанностей,
как немые рабы какого-нибудь султанского сераля.
     Крепость  отличается от большинства других застенков тем, что все в ней
поставлено  на  военную  ногу.  Здесь нет штатских или наемных смотрителей и
надзирателей,  как  в домах предварительного заключения и каторжных тюрьмах.
Все  обязанности  тюремщиков  выполняют солдаты и жандармы, и над их головой
всегда  висит  дамоклов  меч  военного  устава. Охрана узников, подвергаемых
строгой  изоляции  в  одиночных  камерах,  доверяется  стражникам, тщательно
подбираемым  среди  других  с  помощью  системы  соглядатайства  и взаимного
шпионажа.  Это  тем  легче,  что  Петропавловская крепость, как все подобные
крепости,  построенные  по  планам  Вобана,  состоит  из бастионов, куртин и
равелинов,  представляющих совершенно отдельные тюрьмы со своим смотрителем,
часовыми   и   служителями.  Тюремная  стража  никогда  не  меняется,  ведет
замкнутую   жизнь   и   не  общается  с  другими  стражниками  крепости,  не
принадлежащими к их отделению.
     Петропавловская   крепость   отличается   не   только   своей   военной
организацией,  но  и  строгостью надзора и суровостью дисциплины. В то время
как   в   большинстве  тюрем  считается  достаточным  не  допускать  общения
политических   арестантов   между   собой,   в   крепости  им  не  дозволено
разговаривать  даже  со  служителями.  Последним запрещено отвечать на самый
простой  и  невинный  вопрос  политического  узника.  Дружеское приветствие,
замечание  о погоде, вопрос: который час? - все равно никакого ответа. Молча
они  подходят  к вашей дверной форточке, молча подают вам еду, молча уходят.
В  час,  установленный  для прогулки, они молча отпирают двери и молча ведут
вас  на  предназначенный для прогулки дворик. Молча они следят за вами, пока
вы  делаете  свой  "одиночный  моцион",  и  по истечении положенного времени
снова  отводят  вас  в  камеру,  ни разу так и не проронив ни слова. "Они" -
потому,  что  их  всегда двое, ибо служителю строжайше запрещено подходить к
дверной  форточке  заключенного,  а тем более входить к нему в камеру иначе,
как  в  присутствии  жандарма.  Преимущества  такого  правила очевидны: этим
осуществляется  система  контроля  над  заключенными  и служителями, а также
взаимного  шпионства  среди  стражников  крепости,  что  составляет  одну из
характерных особенностей русской Бастилии.
     Огромные  размеры  крепости  и ее своеобразная архитектура дают властям
возможность  добиться  цели, которую они тщетно пытались достигнуть в других
тюрьмах,  -  полностью  изолировать