с
Синодом,  то  в  министре, всегда в одном лице, ибо крестьянин полагает, что
имеется  всего  один  министр, как имеется один царь. Иногда в легендах роль
злого  гения  предоставляется  одному  из  членов  императорской  фамилии. В
царствование  Александра  II  эта не очень лестная роль обычно приписывалась
царевичу;  кто  теперь  его  заменит, когда он сам стал царем, я не знаю. Но
кто-то  заменит,  на  сей  счет мы можем быть вполне спокойны. Много страниц
можно  было  бы  заполнить  рассказами  о  наивных  и ребяческих выдумках, с
помощью  которых  крестьяне  пытаются  сохранить  то, что еще осталось от их
веры   в   царя,   перед   лицом   мрачной  действительности,  жестокости  и
несправедливости, творимой по его приказам.
     Однако  теперь  уже одни лишь крестьяне верят в эти россказни, да и они
изуверятся,  как  только их коснутся проблески культуры. Просвещенная Россия
давно  отбросила эти басни, прекрасно зная, что ничего подобного в России не
существует.   Сказки   о   старославянофильской  или  староаристократической
партиях  стоят  того  же, что и крестьянские легенды о мошенничествах Синода
или  коварстве  Сената.  На  протяжении  всей  нашей  истории  высшие классы
никогда  не  были способны стать могущественной политической силой. Читатель
помнит,  как создавалась наша так называемая аристократия и какой она была в
прошлом.  Такой она осталась и по сей день. В первое столетие после перевода
столицы  в  Петербург  могло  показаться,  что  она  изменилась.  Петербург,
возникший  в  отдаленном,  только  что  завоеванном  краю,  был  всего  лишь
огромным  военным  лагерем.  Его  низшие классы составляли чухонцы, высшие -
военные  и  штатские  чины, большинство из них иностранного происхождения. В
таком  городе  легче  легкого  было  совершать  преторианские  перевороты, и
честолюбивым   чужеземцам   и  придворным  предоставлялись  все  возможности
всецело  подчинить  своему  влиянию  государей  и  государынь,  и  вовсе  не
благодаря могуществу знати, а вследствие неурядиц в стране.
     Однако  эти  времена  давно  канули  в  Лету.  Если  теперь  произойдет
переворот,   он   будет   направлен   против  самодержавия  как  принципа  и
осуществлен   в   расчете   на  поддержку  передовых  сил  во  всей  стране.
Насильственное  изменение  образа правления без изменения его принципиальных
основ   представляется   абсолютно   невозможным   в   России.  Современному
фельдмаршалу  Миниху  едва  ли придет в голову совершить переворот для того,
чтобы  подняться  по лестнице придворной иерархии. При дворе нет такой силы,
которая   могла  бы  эффективно  противодействовать  воле  царя.  Нет  такой
политической   организации,   нет  аристократии,  нет  даже  государственных
деятелей  в  европейском  смысле  слова.  У  нас имеются только царедворцы -
разновидность  людей,  уже  забытая  в  Европе,  ибо  Россия  - единственная
страна,  где  воля одного - закон для миллионов. А что такое царедворец? Это
человек,   в  котором  от  поколения  к  поколению  развивалась  до  полного
совершенства  и  достигала  высокой  степени действенности одна-единственная
способность  навязывать свою волю государю, заставляя при этом верить в его,
царедворца,  покорность.  Все другие способности, чувства и наклонности, как
вещи  бесполезные и даже сугубо вредные, подавляются и постепенно отмирают у
этих низменных представителей человеческого рода.
     Но,   несомненно,   самая   неприятная  и  опасная  помеха  для  усилий
придворного   -   это   то,  что  называется  политическими  убеждениями,  -
определенные  политические  взгляды.  Этого  днем  с  огнем  не  сыщешь  при
деспотическом  дворе.  Царедворец  может  принять политическое знамя, как он
принимает  парадный  мундир,  если  оно  представит  ему  лучшие возможности
заискивать перед государем.
     Не  буду  приводить больше доказательств столь очевидных вещей. Упомяну
лишь  о  превращениях графа Дмитрия Толстого. Это скорее любопытное явление,
чем  иллюстрация.  Казалось бы, нет человека, чьи реакционные убеждения были
более  непримиримыми,  более  закоренелыми. Однако этот столп реакции в 1859
году,  всего за несколько лет до своего появления в качестве министра белого
террора  и  мракобесия,  опубликовал  в Брюсселе весьма занятную брошюру под
названием  "Голос из Германии"*. Обсуждая в ней вопросы европейской политики
того  периода,  автор  излагает  свои  общие идеи и политические взгляды. Он
всецело  за  либерализм,  за  конституционные  гарантии,  за  уважение  воли
народа.  Он  выражает  свое сожаление правительству Ганновера, пользующемуся
только  поддержкой  своих чиновников, в то время как народ против него (стр.
7).  То же самое, что и в России. Еще менее удовлетворяет либерального графа
поведение  правительства  Баварии,  где  король  целых  десять  лет держал у
власти  министра,  ненавистного  всей стране (стр. 6 и 7). Точно так же, как
обстояло  дело  с  Толстым  в  России. Он высказывает надежду, что правители
различных  германских государств "не последуют пагубному примеру Ганновера и
не  сокрушат  полицейскими  репрессиями  законные  чаяния  своих  подданных,
потому  что  создавать  препятствия  на  пути  прогрессивных преобразований,
когда  они  стали  необходимостью,  столь же опасно, как призывать к мятежу;
это  значит  поджечь дом с другого угла" (стр. 61). Он решительный противник
клерикализма  и  клеймит  "чудовищный  альянс либерализма и поповщины" (стр.
12).  Он  сурово порицает Наполеона III, к которому не может питать доверия,
потому  что  "он  воюет  за  свободу  чужеземцев  и  в то же время подавляет
свободу   в   собственной   стране"  (стр.  14).  И  он  полон  благородного
негодования   на   деспотические   правительства,   которые,   дескать,  "не
сочувствуя  устремлениям  своих  народов,  кричат:  "Будем  воевать!", желая
войны  лишь  для  того,  чтобы  народ  забыл о своих дурных правителях и они
ценой  войны могли бы спастись от его гнева" (стр. 10), то есть то же самое,
на что он теперь подбивает царя.
     ______________
     *  "Une  Voix  d'Allemagne"  par  le  Compte  Dmitry  Tolstoy Bruxelles
Muguaralt, 1859. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Цитаты   взяты  из  экземпляра  брошюры,  которую  мне  посчастливилось
достать.  Все  это  граф  Толстой, нынешний министр, писал собственноручно в
1859   году.   Едва   он   успел  вернуться  домой  из  своего  заграничного
путешествия,  как  весь  его  либерализм  испарился.  В  1859 году при дворе
усилилось  влияние великого князя Константина. То был период конституционных
устремлений.  В 1863 году к власти пришли князь Гагарин и антиаболиционисты.
В  мгновенье  ока  граф  Толстой  изменил  своим  глубоким убеждениям и стал
опорой самой черной реакции.
     Со  стороны  таких  людей  государю нечего опасаться оппозиции. Если бы
царю  вздумалось  изменить  свою  политику,  ему  понадобилось  бы лишь знак
подать,  и  половина его придворных немедленно окрасилась бы в нужный цвет -
из  ярко-красного  в  нежно-голубой,  если  только  это  обеспечит им лучшие
посты.


x x x

     Как  верно то, что не имеется никаких материальных препятствий, могущих
помешать  царю  изменить свою политику, так же верно и то, что он никогда не
изменит ее по собственной воле.
     Существуют  нравственные и духовные невозможности, столь же неодолимые,
как  неодолимы материальные препятствия. Деспоты обучены не хуже придворных,
даже  тщательнее, чем они. Если деспотизм, проявляемый государем, превращает
его  двор  в  школу  раболепства,  то,  с  другой  стороны,  и  он,  и толпа
царедворцев  влияют  друг  на  друга, ведь они окружают и воспитывают царя с
малолетства.  Одно порождает другое. Царедворец - слепок с деспота, деспот -
слепок  с  царедворца,  и  оба взаимно разлагают друг друга. Если придворные
испытывают  непреоборимое  отвращение  к свободным общественным учреждениям,
которые  сделают  ненужным  их  единственное  дарование, то и деспот льнет к
этому  извечному  скопищу  низкопоклонства  и  подобострастия,  цепляется за
возможность  одним  словом повергнуть человека в прах или поднять его ввысь,
ко  всему  этому  показному  всемогуществу, каким бы оно ни было призрачным.
Если   постоянные  старания  изучать  и  исполнять  всякие  капризы  деспота
притупляют  ум  царедворца,  лишают  его  восприимчивости  к  более  широким
взглядам,  то  искусственная придворная жизнь и ее низменные страсти создают
вокруг  самодержца  своего рода умственный вакуум, и он становится еще более
ограниченным, чем его придворные.
     Обладая  властью превращать в действие каждую мысль, каждую прихоть, он
строго  огражден  от всего, что может вызывать у него мысли и прихоти. Среди
ста  одного  миллиона царских подданных, безусловно, нет ни одного человека,
за  кем бы больше следили и надзирали в его повседневной жизни, чья духовная
пища   подверглась   бы  более  тщательному  контролю.  Царь  читает  только
извлечения  из того, что, как полагают, ему надобно знать; он не встречается
с  теми,  кого,  как полагают, ему следует избегать. Имеются тысячи способов
добиться  этой  цели  без того, чтобы вызвать неудовольствие государя. И это
происходит  на  протяжении многих лет и поколений, и не только с царем, но и
со всеми членами его семьи.
     Но  что  еще безнадежнее, чем развращенность самовластия, - это царящая
при  дворе  полнейшая,  трудновообразимая  неосведомленность  во  всем,  что
касается  простейших  вопросов  и элементарных условий жизни страны, которой
правят.  Стоит  лишь  прочитать  воспоминания  сенатора  Соловьева  и других
деятелей,  связанных  с прошлым царствованием, или послушать университетских
профессоров,  удостоившихся  обучать  малолетних  великих князей, а подчас и
беседовать  с  ними, или просмотреть передовые статьи катковских "Московских
ведомостей",   предназначенных,   можно  сказать,  для  личного  наставления
императора  и  его  фамилии,  и  мы создадим себе некоторое представление об
этом   причудливом,   извращенном   духовном  мире,  в  котором  живут  наши
правители.
     Нет  в  мире  такой  нелепости  относительно  жизни  России, которой не
поверили  бы  в  этом кругу, и самая общеизвестная, избитая истина покажется
там  столь  странной,  как  будто им рассказали о Сатурне. Не было бы ничего
неожиданного  в  том,  если бы царь поверил, будто политика графа Толстого в
области  народного  просвещения  -  олицетворение прогресса. Разве Катков не
утверждал  это  в  своих  передовых  статьях,  заявляя, например, что в этой
области  Россия  давно  опередила  Англию.  Когда  Толстой  временно попал в
немилость  и  был  снят  с  поста  министра просвещения, всю Россию охватило
ликование,  как  будто  она  освободилась от всенародного бедствия. Родители
служили  благодарственные  молебны за своих детей, освободившихся от страха,
что  их  будущность  будет искалечена и надежды разрушены. Однако император,
без  сомнения,  полагал,  что окажет стране большое благо, вернув Толстого к
власти,  не  то  вся  Россия изойдет слезами. Такие грубые заблуждения наших
царей  в  порядке  вещей. Надо вернуться на несколько веков назад и заменить
значение  времени  значением  социальных  перемен,  чтобы  что-то  понять  в
сумятице,  происходящей  в  умах  наших правителей. Ученый времен Аверроэса,
воскреснув  в  наши  дни, едва ли допустил бы такую путаницу в своих научных
воззрениях, как русские цари во внутренней политике.
     А  что можно сказать об умышленных искажениях, воображаемых призраках и
мнимых  опасностях,  изобретаемых  царедворцами,  чтобы поразить, запутать и
устрашить  государя, которого так легко напугать в его недосягаемой выси? По
воспоминаниям  сенатора Соловьева мы знаем, что Александр II серьезно боялся
такой   бессмысленности,   как   покушения   на   его   жизнь   со   стороны
антиаболиционистов!  Как  рассказывал  мне один осведомленный человек, графа
Лорис-Меликова   одно   время  изображали  перед  нынешним  императором  как
страшный  призрак  придворного  революционера! Разве после этого кого-нибудь
удивит,  если  на  его  место  посадят  военного  генерала типа Комарова или
Скобелева?
     Только  человек  с  исключительной  твердостью  характера,  необычайной
смелостью  и  прежде  всего  незаурядными умственными способностями сумел бы
порвать  все эти невидимые духовные и нравственные узы, чтобы иногда увидеть
проблески  правды.  Но  тот,  кто  не  одарен природой, кто хоть и родился в
пурпуре,  но  лишен силы ума, неизбежно покорится непрестанному напору толпы
настойчивых   и   бессовестных   царедворцев,   которые   при   всей   своей
непригодности  к  настоящему  делу  возвели в величайшую науку умение водить
своего  государя  за нос и вертеть им, как мячом, обращая все в свою пользу:
его  причуды  и  стремления,  его  хорошее или дурное настроение, слабости и
упрямство, пороки и добродетели, если таковые у него имеются*.
     ______________
     *  Читатель  позволит  мне  рассказать  в  этой связи забавный анекдот,
ничем  не примечательный, но совершенно достоверный, который показывает, как
легко при помощи маленькой хитрости одурачить императора.
     Это  произошло  в  первые  годы царствования Александра III с самарским
дворянином  по  имени  К.  Он хотел получить правительственную ссуду в сумме
200  тысяч  рублей  для  постройки  кожевенного  завода.  Многие  фабриканты
получают  значительные  суммы  из  государственных  средств  "для  поощрения
отечественной  промышленности".  Все  было  превосходно устроено. Всем, кому
надо  было, дали взятки. К. был настолько уверен в успехе, что, возвратясь в
Самару,  не  стал  ждать  несколько  недель,  оставшихся  до  окончательного
утверждения  ссуды  императором,  а  занял  обещанную ему сумму у татарского
купца  и  сразу  же  принялся  за  дело.  Велико  было  его  разочарование и
отчаяние,  когда  он  получил  телеграмму  с  извещением,  что  император не
утвердил  ссуду.  К.  бросился в Петербург к своим покровителям. Как же так?
Что  случилось?  Никто  ничего  не  знал.  Все  было  сделано правильно, как
обещано.  Но  император  отказал.  Царская  прихоть. Совершенно непостижимо.
Ничего  не  можем  сделать.  К.  считал  себя  погибшим человеком. Но в одно
прекрасное  утро,  когда  он выходил из приемной министра внутренних дел, за
ним  последовал  столоначальник  и спросил без обиняков, согласен ли он дать
ему  10  тысяч,  если дело устроится. К. воскликнул, что будет счастлив дать
даже   20   тысяч.  Чиновник  уклонился  от  дальнейших  объяснений,  и  они
расстались.  Через  месяц  К.  получил  телеграмму  с  вестью, что император
утвердил  ссуду.  Полный  ликования,  К. снова бросился в Петербург, получил
200  тысяч,  нашел  своего благодетеля столоначальника и отдал ему обещанные
20  тысяч.  Растроганный  такой  честностью  и  верностью слову, данному под
горячую  руку, чиновник сказал, что он хочет успокоить совесть господина К.:
для  получения  ссуды не пришлось придумывать никаких закулисных интриг, все
сделано  честно  и  добропорядочно.  Он рассказал, как был применен невинный
план,  чтобы заставить императора изменить свое мнение. "У нас, - сказал он,
-  всегда  имеется  большое  количество  бумаг  для представления на подпись
императору,  и  мы  заранее  знаем,  что  ему  приятно  будет  читать, а что
неприятно.  Так  вот,  все  зависит  от  порядка,  в каком будет лежать ваше
прошение.  Если  сверху  положим  четыре-пять  неприятных  бумаг, император,
дойдя  до  прошения,  будет  в  дурном  расположении  духа  и откажет. Если,
наоборот,  сверху  положим  одну за другой пять бумаг для него приятных, то,
дойдя до вашего прошения, он будет хорошо настроен и сразу его утвердит".
     Действительно,  проще простого. Факт абсолютно достоверный, да и трудно
было бы придумать такое. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Нет,  в  наше  время  коронованные  особы  не могут принимать серьезное
участие  в  управлении  государственными  делами. Они к этому органически не
способны.  Они не могут править, так пусть царствуют, пока люди не могут без
них  обойтись.  Если  же  они  пытаются  сделать  большее,  их  ждет должное
наказание,  и  это  опять-таки  оборачивается  проклятием  для  страны:  они
становятся  марионетками,  которых тянут за нити невидимые царедворцы, столь
же  бесчестные,  сколь  безответственные.  Смешно  было бы ожидать, что царь
вдруг  изменит  свою  политику  или  придворные  внезапно  пожертвуют  своим
честолюбием и собственными интересами ради блага народа.
     Нет,  чистое  безумие надеяться на политические преобразования в России
по  воле  самого  царя. Если подобные надежды были еще простительны в начале
прошлого  царствования,  то  теперь,  после  тридцатилетнего горького опыта,
столь  запоздалый  оптимизм  неуместен  и весьма похож на желание скрыть под
ним свое малодушие.
     Самодержавие  будет  уничтожено  -  в  этом  нет  сомнения.  Но  только
насильственным  путем.  Ни  одному народу никогда не приходилось выдерживать
такой  беспощадной  борьбы за политическую свободу, как русскому народу, уже
не  говоря  о тяжелых социальных условиях в России и огромном сосредоточении
власти  в руках правительства. В других странах борьба за свободу окончилась
некоторое  время назад, когда цивилизация еще не предоставила в распоряжение
правителей    материальных   преимуществ   усовершенствованного   оружия   и
поразительно  быстрых средств сообщения. Эти преимущества всецело на стороне
правящего  класса,  и  они  обрекли  на неудачу многие пламенные восстания и
замечательные выступления героев свободы.
     Но   нет   препятствий,   непреодолимых   решительностью,   отвагой   и
самоотверженностью.  Русский  царизм  должен  быть и будет уничтожен. Нельзя
позволить   тупому   упрямству   одного  и  бесчестному  себялюбию  немногих
остановить  прогресс  и  заслонить свет от стомиллионного народа. Можно лишь
пожелать,  чтобы  неизбежное свершилось не столь разрушительным, кровавым, а
наиболее  гуманным  путем.  Этому  может содействовать и общественное мнение
Европы.


x x x

     Как  ни  странно,  но  это  правда:  на  русские правящие круги большее
впечатление  производит  европейская  молва, чем вопли всей России от Белого
до Черного моря.
     Вся  Россия  слышала  о  злодеяниях  в  наших  политических  тюрьмах  и
содрогнулась.  Но  проходили  годы,  а правительство и не помышляло что-либо
предпринять  для  изменения  положения  политических  узников. Однако стоило
нескольким  французским  газетам выступить в защиту несчастной Геси Гельфман
и  сообщить,  что  власти,  заменив  смертный приговор, убивают ее медленной
пыткой  в  крепости, как царское правительство пошло на неслыханную уступку.
Оно   разрешило   иностранным  корреспондентам  посетить  заключенную  в  ее
временной  камере  с целью показать, что она жива и обвинение необоснованно.
Тысячи  жалоб  и  протестов  от  имени  самых  уважаемых  граждан  России не
удостаиваются  ответа,  производя  на дубовые уши царских властей не большее
впечатление,  чем  жужжание  надоедливой  мухи.  Но вот в "Таймсе" появились
передовые  статьи  о  России,  и  после  этого  петербургский  корреспондент
сообщил  своей  газете:*  "Весьма тягостное чувство возникло здесь недавно в
правительственных  кругах.  Английскую  печать  обвиняют  в  том,  что она в
последнее  время  приобрела  привычку  основывать  свое  мнение  о России на
пристрастных сочинениях тайных, давно эмигрировавших нигилистов".
     ______________
     * 24 декабря 1884 года (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     И  чтобы  дать  выход  чувству  обиды,  охватившему  высшие  круги,  их
журналисты распространяют нелепую клевету на нигилистов.
     В   чем   же   причина   этой   неожиданной   и  совершенно  непонятной
чувствительности?  Можно  без  конца  повторять,  что  влияние общественного
мнения  Европы на русское п