оварищества,  и
"беспорядки"  в  одном университете часто служат сигналом для выступлений во
многих  других  высших  школах.  Волнения,  вспыхнувшие  в  конце 1882 года,
распространились  почти  на  всю  учащуюся  Россию.  Они  начались далеко на
востоке,  в  Казани.  Ректор  Казанского  университета Фирсов лишил студента
Воронцова  стипендии,  чего  он не имел права делать, так как стипендия была
предоставлена  юноше  земством  его  родной  губернии.  Воронцов был в таком
отчаянии,  что  бросился  на ректора с кулаками, да еще в публичном месте. В
обычных  условиях  и в упорядоченной университетской обстановке такая грубая
выходка  вызвала  бы  всеобщее  негодование  и  сами  студенты заклеймили бы
поведение   Воронцова,  как  оно  того  заслуживало.  Но  вследствие  своего
деспотического  самоуправства  ректор сделался столь ненавистным, что в день
исключения  Воронцова  человек  шестьсот  студентов взломали двери в актовый
зал  и провели шумную сходку. Прибежавший проректор Вулич приказал студентам
разойтись.  Никто  его  не  слушал.  Двое  студентов  произнесли речи против
Фирсова  и  защищали  Воронцова. Бывший студент Московского университета, не
обращая  внимания  на присутствие Вулича, в самых резких выражениях выступил
против  попечителя,  ректора  и  вообще против профессоров. Под конец сходка
приняла  резолюцию,  и  проректору  Вуличу  вручили  петицию  с  требованием
немедленной отставки Фирсова и отмены исключения Воронцова.
     Перед  тем  как разойтись, студенты решили снова собраться на следующий
день.   Дирекция  университета  обратилась  к  губернатору  за  помощью  для
восстановления  порядка,  и  сей  мудрый  муж  немедленно  предоставил  в ее
распоряжение несколько взводов солдат и большие полицейские силы.
     Через  несколько  дней  было  официально  объявлено"  что  в  Казанском
университете   царит   полное  спокойствие.  Но  газетам,  вышедшим  с  этим
сообщением,  запретили  под  угрозой  закрытия  упоминать,  каким путем было
достигнуто   умиротворение:  что  студентов  избивали,  хлестали  нагайками,
таскали  за  волосы  и  многих  бросили  в  тюрьму.  Но,  несмотря на печать
молчания,  наложенную  на газеты, слухи о происшествии в университете быстро
разнеслись по стране.
     8  ноября,  как  указывалось  в  официальном сообщении, среди студентов
Петербургского  университета  были  распространены  гектографированные копии
письма  одного  казанского  студента  с  полным  отчетом  о  событиях, и они
вызвали,    конечно,    большое    волнение.   10   ноября   была   выпущена
гектографированная  листовка,  призывающая  к  всеобщей сходке петербургских
студентов  в  знак  протеста  против  гонений  на казанских товарищей. Когда
студенты  явились  на  место сходки, там уже в большом количестве находилась
полиция,  и  им  приказано  было разойтись. Но они отказались повиноваться и
вынесли  резолюцию,  выражающую  недоверие  властям  и  сочувствие казанским
студентам.  Полиции  была  дана команда применить силу, и двести восемьдесят
студентов были отправлены в тюрьму.
     На следующий день вышел приказ о временном закрытии университета.
     За  волнениями  в  Петербурге  и  Казани  сразу последовали подобные же
события  в  других университетских городах. 15 ноября произошли студенческие
беспорядки  в Киеве, 17 и 18 ноября - в Харькове. В Харьковском университете
волнения  носили  столь  серьезный  характер,  что  для  их  подавления были
вызваны  войска  и  произведены  многочисленные  аресты.  Почти одновременно
волнения  начались  в  Демидовском  юридическом  лицее  в Ярославле и спустя
несколько  дней в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве. Во всех
этих  высших школах события развивались в том же порядке - волнения, сходки,
насильственный разгон, аресты, а затем временное прекращение лекций.
     Беспорядки   -   частое   явление  в  университетах  и  высших  учебных
заведениях  по всей империи. Не проходит года, чтобы не происходило подобных
событий  в  различных  городах России. И каждое такое возмущение, как бы оно
ни  кончалось  -  улеглось  ли  благодаря  увещеваниям  профессоров или было
подавлено  казацкими  нагайками,  -  неизменно  влекло  за  собой исключение
большого  числа  студентов.  В некоторых случаях было отчислено пятьдесят, в
других  -  сто  человек и даже больше. Волнения в октябре и ноябре 1882 года
привели  к  увольнению  из  высшей  школы шестисот студентов. Суд, выносящий
решения  об  исключении,  то  есть  Совет  профессоров  университета,  делит
провинившихся    студентов    на    несколько   категорий.   "Зачинщики"   и
"подстрекатели"  исключаются  навсегда  и  лишаются  права  когда-либо вновь
поступить   в   высшую   школу.   Другие   увольняются  из  университета  на
определенный  срок  -  от  года  до  трех лет. Самое легкое наказание в этих
случаях  -  "отчисление",  наказание,  не  препятствующее виновному сразу же
поступить в другой университет.
     Однако  в  действительности  едва  ли  есть  разница  между одной мерой
наказания   и  другой.  "Полиция  рассматривает  всякое  нарушение  порядка,
допущенное  в  университете,  как  политическое  движение",  -  говорится  в
приведенном  выше  докладе  петербургских профессоров. Студент, присужденный
даже  к легкому наказанию, превращается в политически "подозрительного", а к
каждому  подозрительному  человеку  применяется  лишь  одна мера - высылка в
административном  порядке.  Как показали беспорядки 18 и 20 марта 1869 года,
наказание,  налагаемое  за самое простое нарушение учебной дисциплины, может
быть  отягчено  административной высылкой. Все студенты, отчисленные на год,
так  же как исключенные навсегда, были немедленно высланы. А после последних
беспорядков,  в  декабре  1878  года, ректору предложили сообщить начальнику
полиции   имена   всех   студентов,  когда-либо  представших  перед  Советом
университета,  даже  если на них не было наложено никаких взысканий, с целью
отправить их в ссылку.
     Если  в  других  частях  России  полиция  не  свирепствует  так,  как в
Петербурге,  тем  не  менее  и  там  делается все, чтобы помешать студентам,
участвовавшим  в  университетских  волнениях, возобновить свое академическое
образование.
     Сам  министр  берет  на  себя  труд преследовать и клеймить их. Приведу
пример.   В  одном  петербургском  еженедельнике  9  ноября  1881  года  под
заголовком   "Непонятное   решение   Совета   Киевского  университета"  была
напечатана следующая заметка:
     "Студенты,  временно  исключенные  из  Московского университета, подали
прошение  о  принятии  их  в Киевский университет. Но совет, рассмотрев этот
вопрос,   отказал   им  в  приеме.  Это  фактически  означает  отягчение  по
собственному   усмотрению   наказания,  первоначально  наложенного  на  этих
студентов. Им отказывают в праве, предоставленном им их судьями".
     И  печать  в  большей своей части осуждала Совет Киевского университета
за  жестокость,  которую  можно было назвать лишь чрезмерной и необъяснимой.
Однако  объяснялось  все  весьма  просто. Министр особым циркуляром запретил
всем  университетам  принимать исключенных московских студентов. Газетам это
было  известно  лучше  других,  и их диатрибы, их резкий тон имели лишь одну
цель:  заставить  Совет  Киевского  университета  разоблачить  двойную  игру
правительства,  - цель, которая, разумеется, не была достигнута. Подобные же
циркуляры   почти  неизменно  рассылаются  после  очередных  университетских
беспорядков, где бы они ни происходили.
     Студенческие  волнения  и  их  последствия далеко не единственный повод
для  борьбы  между  министерством и университетами. Эти события носят все же
исключительный   характер,   они   происходят   через  сравнительно  большие
промежутки   времени   и  сменяются  периодами  кажущегося  спокойствия.  Но
спокойствие  не  освобождает  студентов  от  шпионажа  и  репрессий. Полиция
никогда  не  прекращает арестов. Когда на политическом небе надвигаются тучи
и  правительство  по  любому  поводу  или  без  всякого повода бьет тревогу,
студентов  сажают  за  решетку  толпами.  В  такие  времена на долю учащейся
молодежи  выпадают,  конечно,  самые  тяжелые  испытания,  ибо,  как  я  уже
отмечал,   наши  студенты  почти  все  страстные  политики  и  потенциальные
революционеры.  Часть  арестованных студентов присуждают, даже после суда, к
различным  мерам  наказания.  Процентов  восемьдесят высылают в Сибирь или в
одну  из северных губерний и лишь немногим после кратковременного пребывания
в   тюрьме  разрешают  вернуться  домой.  Небольшой  части  приговоренных  к
определенному  сроку  тюремного  заключения могут даже позволить возобновить
свои  занятия  вместо высылки их в административном порядке. Но прощать не в
правилах царской полиции, она отнимает одной рукой то, что дает другой.
     15  октября  1881  года был издан закон о введении своего рода двойного
судопроизводства   и   порядка   наказания  для  студентов,  попадающих  под
указанные  категории.  Статьи  вторая  и  третья закона предписывают советам
университетов   действовать   в   качестве  особых  судов  для  разбора  дел
студентов,  уже  судившихся  и  оправданных обычным судом или уже искупивших
свою  вину,  отбыв  срок тюремного заключения. Если по удостоверению полиции
студент,  дело  которого  находится  на рассмотрении, действовал "по чистому
недомыслию   и   без  злостных  намерений",  Совет  университета  по  своему
усмотрению  волен  либо  допустить  его  к занятиям, либо исключить. Если же
полиция  вменяет  юноше  в  вину  "злонамеренность",  хотя  бы  даже в столь
бесконечно  малой доле, что сама она не сочла нужным преследовать его судом,
совет  тем не менее должен вынести решение об исключении его из университета
навсегда  и  лишении  права  поступать  в  другие  высшие учебные заведения.
Статья  четвертая  закона поясняет, что предыдущие статьи касаются не только
студентов,  подвергавшихся преследованию обычным судом, но и тех, кто спасся
от  чрезвычайного  "закона  об  общественной безопасности", то есть закона о
военном  положении,  превратившегося  в  одно  из  постоянных установлений в
России.
     Если  же  юноша  попал в руки полиции, то добиться смягчения его участи
изгнанника   представляет  чрезвычайные  и  почти  непреодолимые  трудности.
Прошение  о помиловании надо подавать лично императору, а много ли студентов
имеют  связи  при  дворе?  И  оно  удовлетворяется  лишь  в том случае, если
подавший  прошение может доказать, что в течение двух лет после освобождения
или   полного   искупления  своей  вины  он  раскаялся  в  своих  ошибках  и
окончательно порвал со старыми товарищами.
     Но   помимо   юридической   несообразности,  заключающейся  в  подобном
положении,   противоречащем   признанной   истине,   что   доказывать   надо
преступление,  а  не  невиновность,  как,  спрашивается, можно доказать свое
раскаяние  иначе,  как не изменой или предательством или, наконец, оказанием
услуг  полиции?  И  можно  с  уверенностью  сказать,  что  закон, касающийся
исключения  студентов,  оправданных  судом или уже подвергавшихся наказанию,
несмотря  на  кажущуюся  умеренность, имеет абсолютную силу; полиция никогда
не  милует, а если даже сие учреждение и закон о военном положении позволили
бы  этим  юношам  жить  свободно  в  обществе,  академическое поприще все же
осталось бы для них недоступным.
     Таковы  формы,  которые приняла настоящая война, уже более двадцати лет
то  явно,  то  скрытно  ведущаяся  между  нашей  молодежью  в высшей школе и
царским правительством.


x x x

     Но  все это только паллиативы, полумеры. Чего достигли за четверть века
безжалостных  гонений?  Ровно  ничего.  Вопреки арестам и изгнаниям студенты
питают  столь  же  непримиримую вражду к правительству, как и раньше. Судьба
тех,  кто  погиб в борьбе, нисколько не служит предостережением для тех, кто
выжил.   Больше,   чем   когда-либо,   университеты   являются  рассадниками
недовольства  и  центрами  агитации.  Очевидно, есть что-то в природе вещей,
неизбежно  приводящее к этим последствиям. Ибо что такое высшее образование,
как  не  изучение европейской культуры - ее истории, законов, учреждений, ее
литературы?  Едва ли можно сохранить в юноше, прошедшем университетский курс
и  изучившем все эти предметы, веру в то, что Россия - счастливейшая из всех
стран  и  ее  правительство  - вершина человеческой мудрости. Поэтому, чтобы
уничтожить  зло  в  корне,  надо  ударить  не  только  по  людям,  но  и  по
учреждениям.  Граф  Толстой,  как  проницательный  человек, это давным-давно
понял,   хотя   обстоятельства   лишь   недавно  позволили  ему  практически
осуществить  свои  дальновидные  планы.  В  результате  университеты  служат
теперь  мишенью  для  нападок  и  сверху  и  снизу.  Для начала граф Толстой
приложил  всемерные усилия, чтобы ограничить число студентов, увеличив плату
за  учение  в  высшей  школе  и  сделав  вступительные экзамены до нелепости
трудными.  Когда  эти  меры  не  уменьшили  притока  молодежи, стремящейся к
высшему  образованию,  граф  приказом  министерства  от  25  марта 1879 года
произвольно  запретил  доступ  в университеты вольнослушателям, составлявшим
значительную   часть   всех   студентов   и  пользовавшимся  этим  правом  с
незапамятных  времен.  В  Одессе, например, число вольнослушателей достигало
от  трети  до  половины  всех  студентов.  Так  новый закон, изданный графом
Толстым, сослужил ему верную службу.
     Однако  граф  все  еще  не  был  удовлетворен.  Он  провел еще и другие
мероприятия,  варварство  и цинизм которых трудно было бы превзойти, и таким
образом привел систему высшего образования в России почти к полному упадку.
     Медико-хирургическая  академия  в  Петербурге  первой  ощутила  на себе
последствия  новых  мер.  Нет  более  полезного  и  нужного  для государства
учреждения,  чем эта академия. Она подчинена военному министерству и готовит
для  армии  хирургов,  которых оказалось так катастрофически мало в турецкую
кампанию.  Но  этот  институт  с  его  тысячей студентов превратился в центр
политической  агитации;  императорским  указом  от  24  марта 1879 года было
предписано  преобразовать  его,  и  это, по сути дела, означало его разгром.
Число  студентов было сокращено до пятисот, срок обучения уменьшен с пяти до
трех  лет;  первые  два  курса,  где  учились  наиболее  горячие юноши, были
закрыты.
     Отныне  в  академию  принимают  лишь  тех, кто уже два года проучился в
одном  из провинциальных университетов. Всем студентам платят стипендию, они
носят  форму,  присягают  на  верность, числятся в рядах армии и подчиняются
военному  уставу.  По  требованию военного министра пятилетний курс обучения
недавно  был  восстановлен, но другие репрессивные меры сохранены во всей их
суровости.
     3  января  1880  года  другим  указом  было  предписано  преобразование
института  гражданских  инженеров.  Искалечение  столь необходимого учебного
заведения  еще более сократило немногие благоприятные возможности, имевшиеся
у учеников неклассических гимназий.
     Затем  наступила  очередь женского медицинского института в Петербурге.
Польза  от  этого института, основанного в 1872 году, была огромная, так как
число   врачей   в   стране  совершенно  недостаточно,  чтобы  удовлетворить
потребности  огромных масс населения. Кроме того, врачи, в которых ощущается
большая  нужда,  естественно, предпочитают оставаться в городах, где их труд
лучше  вознаграждается,  а сельские районы, за редкими исключениями, исстари
служат  добычей  кровопускателей,  костоправов,  знахарей и колдунов. Однако
женщины-врачи  охотно  едут  в  деревню,  довольствуясь скромным жалованьем,
которое  земство  может  им предложить. Поэтому женский медицинский институт
пользовался  чрезвычайной  популярностью,  и  просьбы прислать женщину-врача
поступали со всех концов страны.
     Когда  правительство  в  апреле  1882 года объявило, что "по финансовым
причинам"  оно вынуждено закрыть институт, это вызвало не только недоумение,
но   и   глубокое   сожаление   в  самых  широких  кругах  общества.  Газеты
протестовали,  насколько  хватало смелости; земство возражало; петербургская
городская  дума  и  несколько научных обществ предложили ежегодные субсидии;
частные  лица,  и  богатые,  и бедные, и даже захолустные деревни предлагали
собрать  средства  в  целях  сохранения столь ценного учебного заведения. Но
все  было  напрасно  - женский медицинский институт был обречен, и в августе
1882  года вышел указ о его закрытии. Студенткам, уже допущенным к занятиям,
дали возможность окончить курс, но новых студенток не принимали.
     Официальная  причина  закрытия института была, конечно, самой пустой из
всех  пустых отговорок, истинным поводом был страх, что институт может стать
рассадником революционных идей.
     Не  менее  характерным  для  позиции правительства было его отношение к
созданию   политехнического   института  в  Харькове.  Единственным  учебным
заведением  такого  рода  в  России  является  Петербургский политехнический
институт,  и  туда  устремляются  все  юноши,  желающие получить техническое
образование.  В  такой огромной стране, как Россия, одной высшей технической
школы,  конечно,  недостаточно,  и  в течение долгого времени Харьков мечтал
построить   свой   собственный   политехнический   институт.  Наконец  после
повторных   обращений   к  министру  народного  просвещения  и  переговоров,
продолжавшихся  более  десяти  лет,  разрешение  было  получено. Харьковская
городская  управа воздвигла прекрасное здание, назначили штат профессоров, и
все  было  готово  к  началу  занятий. Но внезапно правительство передумало,
отменило  данное  им  разрешение  и  запретило  открывать  институт  на  том
основании,  что  оно  не  видит  необходимости в учебном заведении подобного
рода.  Мало  того.  Вновь  выстроенное  здание,  стоившее Харькову пятьдесят
тысяч  рублей, правительство преподнесло в дар университету. Но университет,
борясь  за  общее  дело,  отказался  от  подарка. Здание все еще находится в
государственном  владении  и,  по  слухам,  будет превращено в кавалерийскую
казарму.
     В  довершение всего несколько месяцев тому назад грянул давно ожидаемый
гром,  поразивший  наши  университеты  в другом жизненно важном вопросе. Был
издан  новый университетский устав 1884 года, которым окончательно отменялся
устав 1863 года.
     Пожалуй,  ни  один  вопрос  последнего времени так сильно не взволновал
нашу  общественность, не возбудил столь жаркой полемики в печати, как отмена
устава  1863  года.  Этот устав, позволявший профессорам заполнять вакантные
кафедры   по   своему   выбору  и  избирать  членов  дирекции,  предоставлял
университетам  известную  автономию  и  независимость. Катков, один из самых
влиятельных   людей   в   империи,  близкие  друзья  которого  в  Московском
университете  не  считали  такую независимость для себя полезной, воспылал к
уставу  1863 года смертельной ненавистью. Уже много лет это было его Delenda
Carthago*.  Он  протестовал  против  устава  кстати  и  некстати.  Послушать
Каткова,  так  можно  подумать,  что устав был причиной всех "беспорядков" и
вообще  почти  всех  бед  последнего двадцатилетия. По его словам, подрывная
деятельность,  то  есть  нигилизм,  находит  свою  главную  опору  именно  в
автономии  университетов.  Ход  мыслей,  приводящий его к такому заключению,
краток  и прост: так как большинство профессоров тайно сочувствуют подрывным
идеям  (довольно странное признание для друга и защитника правительства), то
предоставлять  им  свободу  избирать  своих коллег означает не что иное, как
постоянное ведение за счет правительства революционной пропаганды.
     ______________
     * "Карфаген должен быть разрушен" (лат.).

     Но  этот  аргумент,  несмотря на все свое остр