его  на  поруки,  и  он  вызывается  в суд просто как
свидетель.  Но  своим  поведением  на  допросе  и  суде,  стремлением давать
показания  не против подсудимых, а, наоборот, в их пользу, этот человек ясно
показал, что он единомышленник в душе, если и не соратник на деле.
     В  другом случае прокурору, возможно, и удалось собрать какие-то жалкие
крохи  сомнительных  улик,  и  он  включает  арестованного  в  обвинительное
заключение.  Но  улики  так  маловероятны,  что  у суда при всем его желании
уважить  прокурора  нет другого выбора, как либо оправдать подсудимого, либо
вынести  ему  условный  приговор. Однако имеются все основания предполагать,
что  арестованный  такой  же  "злонамеренный",  как  и  его  друзья, которых
удалось   упечь   на   каторгу.   Кто   может   поручиться,  что  отсутствие
доказательств  не  чистая  случайность?  И даже если он до сих пор ничего не
совершил  -  о  чем это говорит? Лишь о том, что ему не представился случай,
вот  и  все!  Будучи  революционером  по  убеждениям,  он  непременно начнет
действовать  при  первой  же  возможности.  Это всего только вопрос времени.
Разумеется,  его  надо  освободить  из-под  стражи, но только с тем, чтобы в
случае необходимости немедленно снова арестовать.
     Разве  полиция  позволит  людям,  уже попавшим в ее сети, уйти с миром?
Это  было  бы  так  же нелепо, как дать военнопленным вернуться во вражеский
стан. Такое совершенно недопустимо.
     Но  оставим  юридические  соображения  законникам и рассмотрим вопрос с
другой,   общечеловеческой,   точки   зрения.   Возьмем  человека  настолько
безупречного,   что   его  нельзя  ни  арестовать,  ни  вызвать  в  качестве
свидетеля.   Но  "на  основании  полученных  сведений",  то  есть  донесений
филеров,   полиция  убеждена,  что  он  социалист.  Когда  существует  такая
уверенность,  то  отсутствие  доказательств уже никого не смущает. Полиция и
прокуроры   очень   высокого   мнения   о   честности   и   прямоте  русских
революционеров  и  твердо  знают,  что  у  них хватит мужества защищать свои
убеждения  и  действовать  только по велению совести. Недостаток улик служит
лишь тому, чтобы усилить подозрения полиции.
     Тот,  кто  имел  дело  с  нашими  прокурорами  и  жандармами, не мог не
слышать  десятки  раз  стереотипную  фразу:  "Мы очень хорошо знаем, что нет
улик  против  имярек  -  вашего  мужа,  брата, сестры или друга, но это лишь
делает  их  еще  более  опасными;  они  так  ловко все устроили, что полиция
ничего  не  может  найти".  Раз обнаружили волка под овечьей шкурой, то надо
принять  все меры, чтобы обезвредить врага порядка и общества. Если бы слова
"порядок"   и   "общество"   применялись   в   их   общепринятом   значении,
правительство  любой  страны,  возможно,  сочло  бы  целесообразным  выждать
немного  и  до  некоторой  степени  уступить  соображениям  общей  пользы  и
благопристойности.   Но   если   "порядок"  означает  собственную  шкуру,  а
"общество"  -  собственный  карман,  то  это  уж  становится психологической
невероятностью.   Правительство,   хозяйничающее   в   государстве,   как  в
завоеванной  стране,  правительство,  окруженное  со  всех  сторон  врагами,
естественно,  направляет все свои помыслы на обеспечение собственной защиты,
обладая  тем  более  неограниченными  возможностями  обеспечить  эту  защиту
наилучшим  образом.  И  такое  правительство неизбежно должно было дополнить
обычное  судопроизводство  еще  другой,  более  быстродействующей  и хитрой,
системой,  предназначенной  возместить  потери  и  исправить ошибки, то есть
осуществить  то,  что,  по  сути своей, разумеется, не способна была сделать
прежняя система.
     Новая  система известна под названием "административная процедура". Она
предусматривает  разделение  функций.  Суд  карает,  правительство принимает
предупредительные  меры.  Суд  имеет дело с преступниками, правительство - с
намерениями.  Суд  обыскивает  жилища и карманы, правительство заглядывает в
души и читает мысли.
     Когда  власти  решают,  что  человек  злонамеренный, они ставят его под
надзор полиции.
     В  этом,  само по себе, нет ничего необычайного или исключительного. Во
всяком  случае, на континенте вполне в порядке вещей установить за человеком
полицейское  наблюдение.  Но  там под надзор ставят только преступников, уже
находившихся  под  судом  и  следствием и осужденных. Между тем у нас слежке
подвергаются  люди, оправданные судом или даже никогда не бывшие под судом и
ни в чем не обвиняемые.
     Но  как  бы  велика  ни  была  разница,  это  еще не все. Есть надзор и
надзор.  В  обычном  понимании это слово означает, что полиция будет за вами
следить.  Как они будут следить - это их дело и дело их агентов. Все, что от
вас  требуется,  -  это  осведомить  их  о всяком изменении вашего адреса. В
России,  однако, все обстоит совершенно иначе. От человека, находящегося под
надзором,  требуют,  чтобы  он  максимально  облегчал  шпикам  выполнение их
задачи,  дабы  им  было  удобно  и не слишком обременительно следить за ним.
Предположим,  например,  что  приказано  поставить  под  полицейский  надзор
человека,  живущего  в  Одессе. Полиция в этом случае непременно заявит, что
она  не  сможет  установить  за  ним строгую слежку, если его не переселят в
некое  другое  место  на  расстоянии  нескольких  тысяч  верст  или более от
Одессы.   На  этом  основании  одессит  будет  незамедлительно  отправлен  в
означенное  место,  и его заставят оставаться там до тех пор, пока полиция с
ним  окончательно  не расправится. Поэтому полицейский надзор в России - это
лишь другое название для административной ссылки.
     Право  устанавливать за человеком слежку в качестве исправительной меры
по  русскому  уголовному  кодексу,  как  и  по  французскому  и  германскому
кодексам,   принадлежит   исключительно   суду.   Но  царское  правительство
осуществляет  эту  меру  совершенно  произвольно  и  без  малейшего зазрения
совести.   Оно   с   одинаковым  безразличием  отправляет  в  ссылку  людей,
оправданных  судом,  свидетелей, дававших правдивые показания, и граждан, по
каким-то непостижимым причинам подозреваемых в тайном сообществе.
     Из  всего  этого  напрашивается  следующий вывод: для русских подданных
возможность  быть  высланными  в  места  не  столь отдаленные ограничивается
исключительно  только  волей  жандармов  и  полиции.  Кроме  того,  под  тем
предлогом,  что  поведение ссыльного было не вполне удовлетворительным, срок
его  изгнания  может  быть  продлен  до бесконечности. Так, по делу общества
"нечаевцев"   осенью  1871  года,  когда  из  восьмидесяти  семи  подсудимых
тридцать  три были осуждены, а тридцать четыре оправданы, последних всех без
исключения  выслали.  Та же участь постигла многих свидетелей, хотя прокурор
не  осмелился  даже  предъявить  им никаких обвинений. Среди высланных была,
как  известно,  и  Вера Засулич. Она провела в ссылке несколько лет и обрела
свободу,  лишь совершив побег. Родственник Веры Засулич и один из свидетелей
на  процессе,  Никифоров,  тоже  был  выслан,  и,  хотя с тех пор прошло уже
четырнадцать лет, он все еще не вернулся.
     Административная   ссылка   играла   важную  роль  и  в  первый  период
революционного  движения.  Ссылка в Сибирь стала таким обычным явлением, что
при  упоминании  о  людях,  оправданных  по  тому  или другому политическому
процессу,  сразу  же  спрашивают: "А куда их сослали?" В этом вопросе нет ни
тени  иронии или сомнения, это самый естественный вопрос на свете. Наоборот,
если бы их не сослали, то это, безусловно, вызвало бы удивление.
     Полиция  нередко  играет  со  своей  жертвой, как кошка с мышью. В 1878
году  Александр  Ольхин, петербургский присяжный поверенный, заподозренный в
секретных  сношениях  с  революционной  партией,  был  выслан  в  Холмогоры,
Архангельской  губернии,  хотя  против него не имелось ни малейших улик. Два
года  спустя  полиция  вообразила, что нашла доказательства его вины. Он был
возвращен   в   Петербург   и  предстал  перед  судом.  Но  полиция  слишком
поторопилась.  Улики  оказались  недостаточными даже для самого сговорчивого
суда.  Ольхина  судили  по  процессу  Мирского  в ноябре 1879 года, и он был
признан  невиновным.  Однако  оправдательный  приговор  не  возымел никакого
действия  на  полицию.  Ольхина  снова  выслали,  и  вторая  его ссылка была
тяжелее первой.
     В  заключение  я  хотел  бы  назвать  одно широко известное имя - князя
Александра  Кропоткина,  брата  князя  Петра Кропоткина. Александр Кропоткин
был  математик  и  астроном  и  никогда  не  занимался  политикой.  Его вина
заключалась  в  родстве с Петром Кропоткиным, и, кроме того, он не выказывал
достаточного  почтения  жандармам. Осенью 1876 года на почте перехватили его
письмо,  предназначенное,  как подозревала полиция, для одного политического
эмигранта,  с  которым  Александр  Кропоткин  познакомился  во  время своего
путешествия  за  границу.  У него произвели обыск. Не было обнаружено ничего
подозрительного,  но князь был так неосторожен, что не скрыл своей досады по
поводу   вторжения   в   его   дом,  обращался  с  прокурором  и  жандармами
недостаточно  любезно  и,  как  говорят,  сказал  им  несколько теплых слов.
Заключение  в тюрьму не изменило его поведения, и в конце концов его сослали
в  Сибирь.  Это  произошло девять лет назад, Кропоткин все еще в Сибири, его
силы надломлены, и он лишился единственного сына.
     В  те годы людей еще отправляли в ссылку при помощи всяких хитростей. В
то  время как формально за ними устанавливался полицейский надзор в качестве
предупредительной  меры,  фактически  их  высылали  в  самые отдаленные края
империи  и  там  содержали  под  стражей. Таким образом, совершалось двойное
правонарушение.
     Во-первых,  этих  людей  карали  без суда и следствия, что само по себе
неслыханное  беззаконие;  во-вторых,  их  не  только  подвергали надзору без
всяких  оснований,  но  этот  надзор,  тоже  без  всяких  на  то  оснований,
юридической  казуистикой  превращался  в  приговор  к  бессрочной  ссылке. В
уголовном    кодексе,    надо   сказать,   нет   статей,   предусматривающих
административную  высылку.  Однако  это обстоятельство никого не интересует,
и, за исключением правоведов, мало кто над ним задумывается.
     Однако  с  1879 года всякая стеснительность была отброшена, и в течение
шести  лет административная ссылка была признанным средством надежной защиты
порядка  и совершенно официальным установлением в России. 2 апреля того года
Соловьев  совершил  покушение  на жизнь императора. Через три дня, 6 апреля,
был  издан  новый  закон,  по  которому  вся  Россия была разделена на шесть
военных   округов  под  деспотической  властью  шести  генерал-губернаторов,
облеченных каждый в своем округе чрезвычайными полномочиями.
     Местным  гражданским  властям  было повелено оказывать царским сатрапам
такое   же   абсолютное   повиновение,  какое  во  время  войны  оказывается
главнокомандующему,  и  они  пользовались  такой же диктаторской властью над
населением,  как  главнокомандующий.  В  их полномочия входило: а) высылка в
административном  порядке  всех  лиц,  чье  дальнейшее  проживание  в данном
округе  может  считаться  вредным для общественного порядка; б) заключение в
тюрьму  людей  по  собственному усмотрению и невзирая на положение и звание,
когда  они  сочтут  это  необходимым;  в)  запрещение или временное закрытие
газет  и  журналов,  идеи  которых покажутся им опасными, и г) принятие всех
мер,  какие  они  сочтут  нужными,  для  поддержания спокойствия и порядка в
подчиненных им округах.
     И это называется в России законом!
     С  апреля  1879 года административная ссылка стала уже вполне законной.
А  когда  шесть  сатрапий  были  уничтожены  и страна приведена "в состояние
безопасности"  (читай "осады"), чрезвычайные полномочия генерал-губернаторов
были присвоены всем губернаторам.
     С  этого  времени  административная  ссылка приняла массовый характер и
стала  столь  излюбленным  оружием  самодержавия в его борьбе с народом, что
фактически судебная процедура все больше и больше отходит на задний план.
     Когда  за  покушением Соловьева последовало несколько других покушений,
самодержавие    охватил   настоящий   пароксизм   страха   и   ярости.   Оно
почувствовало,  что  почва  колеблется у него под ногами, и усилило террор и
репрессии,  чтобы с корнем вырвать бунтарский дух. Для этой цели ссылка была
гораздо   более   действенным   оружием,   чем  суд  с  его  формальностями,
процедурами  и  проволочками. И по малейшему подозрению, действительному или
мнимому,  по малейшему признаку или по самому необоснованному побуждению эти
меры  произвольно  применяли направо и налево. Она стала чумой, опустошавшей
русскую землю.
     Однако  я пришел бы в большое затруднение, если бы меня попросили более
или  менее точно определить признаки и основания, являющиеся, с точки зрения
администрации,  достаточными  для назначения столь суровой кары, как ссылка.
Все  имеет  свое  мерило,  даже  уязвимость  русской  полиции.  В химии есть
вещества,  наличие  которых  проявляется благодаря очень сильной реакции, но
обнаружить  их  не удается даже при помощи самых чувствительных весов. Так и
с  полицией.  За  исключением  тех  случаев,  когда причиной является личная
антипатия  или  месть, - а такие случаи далеко не единичны - полиция, прежде
чем  оторвать  человека  от  семьи, от занятий, лишить его средств к жизни и
отправить  на  другой конец империи, должна что-то иметь против него. О том,
каким  бывает это "что-то", мы сможем составить себе приблизительное понятие
по  случаям,  действительно имевшим место и дающим некоторое представление о
причинах,  заставивших полицию отправить этих людей в изгнание. Но во многих
случаях   невозможно  даже  догадаться  об  этих  причинах,  и  я  умышленно
ограничиваюсь  теми эпизодами, когда сосланные занимали высокое общественное
положение,  ибо  с  ними  власти  обычно  несколько  больше считаются, чем с
простым людом.
     Начнем   с   Петрункевича,  помещика,  члена  черниговского  земства  и
председателя  мирового  суда  в  своем  уезде.  В мае 1879 года Петрункевича
арестовали  по  приказу  министра  внутренних  дел,  и  основанием для этого
послужили   опасные   мнения,  выраженные  в  официальном  докладе  местного
земства,  составленном комиссией под его, Петрункевича, председательством, в
ответ  на  министерский  циркуляр.  Его  арестовали  среди  белого  дня  при
выполнении  служебных  дел.  Не  разрешив ему даже попрощаться с семьей, его
спешно  отправили  в  Москву,  а  оттуда  выслали  в  Варнавино, Костромской
губернии.
     Примерно   в  то  же  время  был  арестован  доктор  Белый,  санитарный
инспектор черниговского земства.
     Так  как его имя не значилось под злополучным докладом и он не принимал
участия  в  заседаниях  земства,  то  о  его  "злонамеренности"  нельзя было
заключить  по  действиям или словам, а приходилось угадывать их по интуиции,
прочитать   в  его  душе.  Эту  обязанность  взял  на  себя  приходский  поп
Ивангорода   -   обязанность,   к  которой  священники  часто  питают  явное
пристрастие.  Он  объявил доктора Белого "злонамеренным и подозрительным" на
том  основании (привожу его слова буквально), что "доктор был лично знаком с
Петрункевичем,  часто  его  навещал  (в  чем,  разумеется,  не  было  ничего
необычайного,  так  как они жили всего в нескольких верстах друг от друга) и
разделял  его  взгляды, порочность которых была общеизвестна". Поп утверждал
далее,  что  доктор  Белый  выказывает  явную  склонность к обществу простых
крестьян:  он  редко  ездит  в  город,  где  бы  мог найти хорошее общество,
предпочитая   оставаться   в   деревне,  среди  крестьян;  он  не  проявляет
достаточной  заботы  о  здоровье  местного  дворянства и пренебрегает своими
больными  -  помещиками,  для  того  чтобы больше времени уделять больным из
простого  народа;  в  его больнице находятся две молодые женщины, из которых
одна  носит  русское  национальное  платье  (это  Боголюбова, бывшая сестрой
милосердия  в русской армии на Балканах; она была арестована через несколько
дней после ареста доктора Белого и выслана неизвестно куда).
     Поскольку  факты,  приведенные  попом,  не оставляли никаких сомнений в
"злонамеренности"  доктора,  местный  пристав Малахов 19 июля арестовал его.
Сначала  его  отправили  под  конвоем  в  Вышний  Волочок,  затем  выслали в
Восточную Сибирь - не более не менее!
     Известный  публицист  и журналист Южаков, сын генерал-майора и богатого
помещика  в  Южной  России,  был  выслан  Тотлебеном  в  Восточную Сибирь по
следующим  причинам:  во-первых, он принадлежит к неблагонадежной семье, где
все  члены  (за  исключением  генерала)  придерживаются  порочных идей (мать
Южакова  была арестована и десять дней содержалась в тюрьме за отказ назвать
имя  человека,  дававшего  ей  социалистический  журнал;  его  сестра была в
тюрьме  и  теперь  находится  в  Сибири);  во-вторых,  под  его  влиянием  в
"Одесском  вестнике"  после  покушения 2 апреля не были напечатаны некоторые
передовые статьи, направленные против социалистов!
     Чиновник  одесской  городской управы Ковалевский был выслан в Восточную
Сибирь  за  то,  что,  во-первых,  был мужем своей жены (Ковалевская, живя в
Киеве  отдельно от мужа, была там замешана в деле террористов и присуждена в
мае  1879 года к каторге), во-вторых, заявил в присутствии своих сослуживцев
в  городской  управе,  что  не  очень  высокого  мнения  о правительстве, и,
в-третьих, оказывал дурное влияние на своих друзей.
     Дело  Белоусова,  преподавателя  киевской  гимназии, еще интереснее. Он
был  арестован летом 1879 года, уволен с должности и выслан на Дальний Север
-  и  все  это  "по  чистому  недоразумению",  как  говорят  у нас в России.
Единственным  прегрешением  бедняги  была его фамилия - Белоусов, ибо он был
однофамильцем  человека,  с  которым полиция его спутала. Дело в том, что за
пять  лет  до  этого  другой  Белоусов  был обвинен или заподозрен в ведении
пропаганды  среди  киевских  рабочих, но ему удалось бежать. И вот Белоусову
пришлось  расплачиваться  за  грехи  своего  тезки,  которого  он  не знал и
никогда  в  глаза не видал. Еще в 1874 году его вызывали в полицию по такому
же   недоразумению,  но,  так  как  ошибку  тогда  удалось  разъяснить,  его
отпустили  якобы с "незапятнанной репутацией". Однако в 1879 году ему меньше
повезло.  На  этот  раз  полиция, разбирая, очевидно, старые списки, нашла в
них его имя и отправила в бессрочную административную ссылку.
     Надо  заметить в скобках, что такого рода qui pro quo* довольно обычное
явление  в  России. В Харькове, например, студент по фамилии Семеновский был
арестован  под  тем  предлогом,  что  три года назад судили и приговорили за
пропаганду  адвоката  с  такой  же  фамилией. Далее, в Одессе полиция искала
некоего  Когана. Но так как там было "два волка в одном овраге", она вначале
колебалась, кого из них взять, но преодолела это затруднение, забрав обоих.
     ______________
     * недоразумение (лат.).

     Однако   продолжим   историю  Белоусова.  Когда  киевскому  губернатору
генералу   Черткову   разъяснили   ошибку  и  попросили  отменить  приговор,
вынесенный,  как оказалось, ни в чем не повинному человеку, генерал ответил:
"Я  вполне  верю,  что вы говорите правду. Но в такое беспокойное время, как
сейчас,  власти  не  могут  себе  позволить  делать  ошибки.  Так  что пусть
отправляется  в ссылку, а через некоторое время он может обратиться ко мне с
прошением о пересмотре приговора".
     И  в  заключение еще один эпизод. Исидор Гольдсмит на протяжении восьми
лет  был  редактором  двух  влиятельных  русских ежемесячников. Когда в 1879
году  свирепствование  царской  цензуры  заставило