и пострашнее. После того как он показал
им  все  это,  говоря  слова,  которые  православный  человек и повторить не
может,  поляк  и  заявляет:  "Через  семь  дней, говорит, у нас будет другая
лекция,  потом  еще  и  еще одна, и так до семи раз. А затем, после седьмого
урока..."
     Тут  гостья  повысила  голос  и  остановилась на миг, чтобы посмотреть,
какое действие произвели ее слова.
     - Ах! Ах! - стонала попадья. - Силы небесные, заступитесь за нас!
     - А  после  седьмой  лекции, говорит, мы будем сильны и могучи и сможем
взорвать  в  воздух весь этот городишко со всеми его жителями, до последнего
человека.
     - До последнего человека?! Ах!
     И  попадья  хотела  было  упасть  в  обморок,  но,  вспомнив  о близкой
опасности, взяла себя в руки.
     - А исправник - что он говорит?
     - Исправник  -  осел.  А может быть, эти интриганы склонили его на свою
сторону, может, он продался поляку.
     - Знаешь, что мы теперь сделаем, матушка? Пойдем к капитанше!
     - Да, верно. Пойдем к капитанше!
     Десять  минут  спустя  приятельницы  уже  были  на  улице, обе в том же
причудливом  наряде,  и,  если  бы  они  пустились плясать в снегу, их легко
можно  было  принять за пару резвых медвежат. Но слишком озабоченные судьбой
родного  города,  они  не  думали  о  забавах.  Дамы  спешили  еще  к  одной
приятельнице,  чтобы  поскорее  передать  ей  услышанную  от рыбницы Матрены
историю,  едва  ли  что-либо  утратившую  от  дальнейшего  пересказа, скорее
наоборот.
     "Капитанша"  была  жена  жандармского  капитана, служившего в Городишке
уже  несколько  лет.  Пока  ссыльных  было  мало, исправник был единственным
начальством.  Но  когда  число  их возросло до двадцати и они все продолжали
прибывать,   сочли   необходимым   назначить   второго   начальника  в  лице
жандармского  капитана.  Теперь  ссыльные  были  поставлены  под надзор двух
соперничавших  между  собой  властей, которые постоянно стремились подложить
друг  другу  свинью и, выказывая свое великое рачение, втереться в милость к
высшему  начальству,  разумеется,  за  счет  несчастных жертв, порученных их
заботе.  С  тех  пор  как  в  Городишко прибыл капитан, ни один политический
ссыльный   не   был   освобожден.  Если  исправник  давал  человеку  хорошую
характеристику,  капитан давал плохую, если капитан благоприятно отзывался о
ком-либо, то исправник, наоборот, отзывался о нем дурно.
     На   этот  раз  жандармский  капитан  нанес  своему  противнику  полное
поражение.  С  первым  же курьером губернатору был послан хитро составленный
донос.  Ответ,  содержание  которого не трудно себе представить, не заставил
себя  долго  ждать.  Исправнику  было  сделано  строгое  внушение  с угрозой
увольнения  со  службы "за небрежный надзор за политическими ссыльными" и за
дозволенные им вольности.
     Этот  нагоняй  так  напугал  полицейского  начальника,  что ссыльным не
только  было запрещено заниматься и читать лекции, но их поставили в условия
чуть  ли  не  осадного  положения.  Если  в  комнате одновременно собиралось
слишком  много  людей,  то  полицейский  уже  стучал  в  окно  и  приказывал
расходиться.  Им  запрещалось  также  собираться  группами на улице, то есть
вместе   гулять,   -   приказ   довольно   трудно   выполнимый  в  городе  с
одной-единственной  улицей,  и  это  приводило к постоянным недоразумениям с
полицией.


x x x

     В  ссылке  легко устанавливаются отношения близкой дружбы. Ссыльные все
время  подвергаются  всякого  рода  притеснениям,  они  живут  в  обстановке
всеобщего  недоброжелательства  и поэтому, естественно, льнут друг к другу и
ищут  прибежища  в  собственном  маленьком  мирке.  Как  это обычно бывает в
учебных  заведениях,  тюрьмах,  казармах  и на кораблях, так и в ссылке люди
легко  сходятся,  и  малейшее  сходство  характеров  и  склонностей  ведет к
глубокой симпатии, которая может перейти в дружбу на всю жизнь.
     После  наступления  зимы  маленькая  коммуна  наших  друзей пополнилась
новым  членом  в  лице  Старика,  очень к ним привязавшегося. Они жили одной
семьей,  но  особенно  близкие дружеские отношения создались между Тарасом и
молодым Оршиным.
     В  возникновении  дружбы есть что-то своеобразное и нелегко поддающееся
определению.   Возможно,   в   основе  их  дружбы  лежала  противоположность
характеров:   один   был  сосредоточен  и  сдержан,  другой  -  восторжен  и
экспансивен.  А  может  быть,  энергичного,  сильного  Тараса  привлекала  к
хрупкому   юноше,  мягкому  и  впечатлительному,  как  девушка,  потребность
помогать  и  покровительствовать  ему.  Как  бы  то  ни было, они были почти
неразлучны.  Но когда другие подсмеивались над Тарасом и над его дружбой, он
сердился  и  говорил,  что  это  не  более как привычка, и в его обращении с
Оршиным  часто  появлялась  какая-то  строгость  и сдержанность. Они даже не
говорили  друг  другу  "ты",  как  это  в  обычае  у  русской молодежи. Так,
всячески  скрывая  свои чувства, Тарас оберегал своего друга с заботливостью
преданной матери.
     Однажды,  в  начале  весны, - при однообразном течении времени ссыльным
хоть  и кажется, что дни тянутся бесконечно долго, но месяцы проходят быстро
-  оба  друга  возвращались  с  прогулки. Они в тысячный раз повторяли те же
предположения  о  вероятности  скорого  окончания  их  ссылки  и в сотый раз
приводили  те  же  доводы  в  поддержку  своих  надежд. Они, по обыкновению,
обсуждали  также  возможности  побега  и, по обыкновению, решали этот вопрос
отрицательно.  Ни  один  из них в то время не был склонен бежать. Они хотели
еще  подождать,  считая,  что  закон  о ссылке непременно будет отменен. Оба
были  социалисты,  но Тарас всецело был за широкую пропаганду в обществе и в
массах.  Он  сознавал  в  себе  недюжинный  ораторский  талант,  любил  свое
искусство  и уже вкусил первые плоды успеха. У него не было никакого желания
пожертвовать  своими  пылкими мечтами о будущем ради подпольной деятельности
члена  террористической  партии.  Поэтому  он  решил  выждать,  хотя ему все
труднее  становилось  переносить  свое  положение  и  все  невыносимее  было
терпеть.
     У  Оршина  же  не  было  ни капли честолюбия, это чувство было ему даже
непонятно.   Он  являл  собой  обычный  в  России  тип  молодого  народника,
восторженного  почитателя  крестьянства.  Он  хотел  в  свое  время  бросить
университет,  стать  учителем в какой-нибудь глухой деревушке и там провести
всю  жизнь,  не  стремясь  даже  оказать  какое-нибудь влияние на крестьян -
такая  возможность казалась ему пределом самонадеянности, - но приобщая их к
благам   культуры.   Его   планы   были  временно  расстроены  волнениями  в
университете,  в  которых  ему пришлось принять участие, и это привело его к
ссылке  в  Городишко.  Но  он  не отказался от своих мечтаний. Он хотел даже
использовать  свой  вынужденный  досуг,  чтобы изучить какое-нибудь ремесло,
дававшее  бы  ему  возможность  сблизиться  с  крестьянами,  которых он знал
только по стихам Некрасова.
     Когда  друзья возвращались в город, было уже поздно. Рыбаки выходили на
свой  тяжелый  ночной промысел. В розовом отсвете заката видно было, как они
чинят сети.
     Один из рыбаков запел песню.
     - Как они трудятся и все же поют! - воскликнул Оршин с жалостью.
     Тарас повернул голову и бросил на рыбаков отсутствующий взгляд.
     - Какая  чудесная  песня! - продолжал Оршин. - Будто душа народа звучит
в ней. Она очень мелодична, правда?
     Тарас  покачал головой и тихо рассмеялся. Но слова Оршина уже возбудили
его  любопытство,  и,  подойдя  ближе  к  певцу, он прислушался. Слова песни
поразили  его. Это, видимо, была старинная былина, и у него вдруг зародилась
новая  идея.  Вот  новое  занятие, которое поможет скоротать время: он будет
собирать  народные  песни и предания; такой сборник, возможно, явится ценным
вкладом   в   изучение  народного  песенного  творчества  и  литературы.  Он
поделился  своей  мыслью  с  Оршиным,  и  тот  нашел  ее великолепной. Тарас
попросил рыбака повторить песню и записал ее.
     Оба  легли  спать  в  прекрасном  настроении, и на следующий день Тарас
отправился  на  поиски новых сокровищ. Он не считал нужным делать секрета из
своих   намерений.   За  двадцать  лет  до  этого  группа  ссыльных  открыто
занималась  подобными  изысканиями  и  обогатила  науку  неизвестными дотоле
образцами  фольклора  северного  края.  Но  то  было  одно время, а теперь -
другое.  Исправник  не  забыл  историю  с  лекциями. Услышав о новом замысле
ссыльных,  он  рассвирепел  и  послал  за  Тарасом. Произошла сцена, которую
Тарас  не  так  скоро  забыл.  Исправник,  это грубое животное, этот ворюга,
посмел  оскорбить  его,  Тараса,  посмел  угрожать ему тюрьмой за то, что он
якобы  "смущал умы" - как будто у этих тупых сплетников есть хоть капля ума!
Вся  его  душевная  гордость возмутилась против такой наглости. Он готов был
поколотить  своего  оскорбителя,  но сдержался - его застрелили бы на месте.
Это  было  бы  слишком большой победой для этих мерзавцев. Тарас не проронил
ни  слова,  но,  когда  он  вышел  из  полицейского  управления, смертельная
бледность,  покрывавшая его лицо, показывала, чего стоило это столкновение с
исправником и как трудно было ему овладеть собой.
     В  тот  вечер,  возвращаясь  со  своим  другом  с  далекой и молчаливой
прогулки, Тарас вдруг сказал:
     - Почему бы нам не бежать? Все равно, ведь хуже не будет.
     Оршин  ничего  не ответил. Он не мог сразу принять решение. И Тарас его
понял.  Он  знал, почему Оршин колебался. Ссыльные, как и вообще люди, долго
живущие  вместе,  так  хорошо понимают друг друга, что ответ на вопрос часто
излишен, - они угадывают и мысли, и невысказанные слова.
     Оршин  был  в  хорошем  расположении духа. В Городишке открыли школу, и
должна  была  приехать  молодая  учительница,  которая,  как говорили, будет
учить  детей  "по-новому".  Юноша с большим нетерпением ждал ее приезда. Ему
приятно  было представлять себе, как он познакомится с нею и будет учиться у
нее  педагогическим  приемам.  Он  согласился  бы  теперь надолго остаться в
Городишке,  лишь  бы  ему  позволили помогать ей. Но об этом не могло быть и
речи.
     Наконец  учительница  приехала.  Она  окончила  педагогические  курсы и
первой  должна была ввести в Городишке новую систему преподавания. Вся знать
города  собралась  на  первом уроке, и все были охвачены таким любопытством,
словно  школа  была зверинцем, а учительница - укротительницей зверей. Оршин
не  удержался,  чтобы тотчас же не познакомиться с нею, и, когда он навестил
ее,  она  встретила  его  очень  приветливо. Страстно преданная своему делу,
молодая  учительница  была от души рада встретить человека, который разделял
ее  пыл  и  сочувствовал ее взглядам. После своего первого визита Оршин ушел
от  учительницы  с целой охапкой педагогических книг под мышкой и затем стал
часто  у  нее бывать. Но однажды, придя к ней, он нашел ее в слезах. Девушку
без   предупреждения  уволили  с  должности  "за  сношения  с  политическими
ссыльными".
     Оршин   был   в  отчаянии.  Он  горячо  протестовал  против  увольнения
учительницы,  ходатайствовал  за нее, уверял, что это он во всем виноват, он
искал  ее знакомства и она тут ни при чем. Но все было напрасно. Власти и не
думали менять свое решение, и несчастная учительница вынуждена была уехать.
     Посадив  девушку  на  пароход, Тарас с Оршиным возвращались с пристани.
Тарас снова повторил вопрос, который он однажды уже поставил своему другу:
     - Ну, разве я не был прав? - сказал он. - Ведь хуже не будет.
     - Да, да! - страстно воскликнул юноша.
     Обычно   он   выносил  всякие  несправедливости  с  таким  терпением  и
сдержанностью,  что  это  приводило  Тараса просто в отчаяние. Но, очевидно,
чаша наконец была переполнена.
     - Если  нас  не  освободят в эту зиму, мы убежим, - сказал Тарас. - Как
вы считаете?
     - Да, да, непременно!
     Но зима принесла с собой лишь новые бедствия.


x x x

     Был   почтовый  день.  Писание  и  получение  писем  было  единственным
событием,  нарушавшим однообразие застойной жизни Городишка. Ссыльные, можно
сказать,  только  и жили от одного почтового дня до другого. Почта приходила
каждые  десять  дней,  то  есть три раза в месяц. Хотя по правилам письма не
всех  ссыльных  должны  были обязательно подвергаться цензуре, но фактически
никто  из  них  не  был  от  нее избавлен. Власти мудро рассчитали, что если
поставить  одного  в  привилегированное положение, то придется поступить так
со   всеми,   иначе   вся   корреспонденция   будет   проходить  через  руки
привилегированного   ссыльного.   Поэтому   письма,  адресованные  ссыльным,
сначала   прочитывались   исправником,   затем   с  его  печатью  отсылались
адресатам.  Разумеется,  их  близкие с воли не писали ничего недозволенного,
точно  они  отправляли  письма  в  тюрьму, - каждый понимал, что они пройдут
через   руки   полиции.   Но   при  полнейшем  невежестве  чиновников  этого
отдаленного   края   цензурование  писем  вызывало  бесконечные  пререкания.
Какой-нибудь  научной  фразы  или  иностранного слова было достаточно, чтобы
возникло  недоразумение,  и  долгожданное, горячо желанное письмо исчезало в
бездонной  яме  Третьего  отделения.  Большинство  недоразумений  с полицией
происходят именно из-за конфискации писем.
     Корреспонденцию,  отправляемую  ссыльными из Городишка, постигала та же
участь.   Чтобы  помешать  им  уклониться  от  унизительной  обязанности,  у
единственного  в городе почтового ящика постоянно стоял на посту городовой и
без  стеснения  немедленно  завладевал каждым почтовым отправлением, которое
ссыльный  или  его  квартирная  хозяйка  пытались опустить в ящик. Несколько
копеек  заставили  бы,  конечно, этого молодца закрыть один глаз, а может, и
оба.  Но  какой  в  этом смысл? Жители Городишка так редко пишут письма, что
почтмейстеру  прекрасно  известен  почерк каждого из них, а письмо ссыльного
он   узнает  с  первого  взгляда.  Кроме  того,  переписка  местных  жителей
ограничивается  Архангельском  -  губернским  городом  и  центром торговли и
промыслов  этого края. Письма же, адресованные в Одессу, Киев, на Кавказ и в
другие дальние города, принадлежали исключительно ссыльным.
     Поэтому,  чтобы  избежать  цензуры,  приходилось  идти на уловки. И вот
однажды  Оршину  пришло  на  ум использовать для этой цели книгу, которую он
хотел  возвратить своему товарищу в Н-ск. Написав на полях большое послание,
он  так  упаковал  книгу,  чтобы  ее  нелегко было раскрыть на исписанных им
страницах.  Он  и раньше прибегал к этой хитрости, и всегда с успехом. Но на
этот  раз  из-за  случайности  дело  сорвалось и произошел страшный скандал.
Вряд  ли  нужно говорить, что Оршин не написал ничего особенно важного. Да и
что  может  быть  у  ссыльного такого особенного или важного? Но дело в том,
что,  сочиняя  письмо,  Оршин  был  в шутливом настроении и саркастически, в
нелестном  свете  изобразил  чиновное  общество Городишка, причем, как легко
можно  себе  представить,  исправник и его супруга оказались не на последнем
месте.  Исправник, раскрыв тайну книги, был вне себя от ярости. Он примчался
на квартиру наших друзей и, войдя, взорвался, как бомба.
     - Господин  Оршин,  одевайтесь  немедленно.  Вы сейчас же отправитесь в
тюрьму.
     - Но  почему?  Что  случилось?  -  спросил  молодой  человек  в крайнем
удивлении.
     - Вы  послали  тайную  корреспонденцию  в  газеты  с целью выставить на
посмешище  официальные  власти  и  тем  самым  вызвать  неуважение  к  ним и
потрясение основ существующего порядка.
     Тут  друзья  поняли,  в  чем  дело,  и готовы были расхохотаться в лицо
исправнику,  но  им было не до смеха. Надо было защитить товарища и отстоять
свои права.
     - Оршин  не  пойдет  в  тюрьму.  Вы  не  имеете права арестовать его, -
твердо сказал Тарас.
     - Я  не  с  вами  говорю,  и  извольте  молчать.  А вы, господин Оршин,
поторапливайтесь.
     - Мы  не  позволим  забрать  Оршина  в  тюрьму, - повторил Тарас, глядя
исправнику прямо в лицо.
     Он  говорил  медленно и очень решительно, что всегда было признаком его
сильного гнева.
     Все  поддержали  Тараса,  и  начался  горячий  спор.  Между  тем другие
ссыльные,  узнав  о  случившемся,  тотчас  же  прибежали  и присоединились к
протесту  товарищей.  Тарас  встал  у  двери.  Не  слушая настойчивых просьб
Оршина  не  подвергать  себя  из-за  него  опасности, товарищи не хотели его
отпускать.
     - Если  вы  посадите  его в тюрьму, то сажайте нас всех туда, - кричали
они.
     - И тогда мы разнесем ваш старый барак, - сказал Тарас.
     Дело  начало  принимать  скверный  оборот,  потому что исправник грозил
позвать  жандармов  и  применить силу. Тогда Оршин заявил, что отдает себя в
руки полиции, и друзья вынуждены были его отпустить.
     Оршина  продержали  под стражей только два дня, но это происшествие еще
более  обострило  отношения  между  ссыльными  и  полицией.  Ссыльные мстили
единственно  доступным  им  способом.  Дело  в  том, что исправник испытывал
панический,  почти  суеверный  страх  перед  критикой  в газетах, и ссыльные
решили  нанести  ему  удар  в самое чувствительное место. Они написали о нем
юмористическую  корреспонденцию,  и им удалось переслать ее окольными путями
в  редакцию  одной петербургской газеты. Корреспонденция дошла по назначению
и  появилась  в  печати.  Она не только попала в цель, но и вызвала страшный
переполох.  Сам губернатор был разгневан и назначил расследование. Во многих
квартирах  ссыльных были сделаны обыски, чтобы найти "следы преступления". А
так  как  виновников не обнаружили, то всех ссыльных обвиняли подряд и стали
подвергать  всякого рода мелочным придиркам, особенно в отношении переписки.
Полиция  требовала теперь строгого соблюдения каждого параграфа Правил, в то
время как прежде допускались всякие послабления.
     Первым  пострадал  от  этих  перемен  Лозинский.  Снова  встал извечный
вопрос  о  его  праве  заниматься  врачебной  практикой.  Спор об этом шел с
самого  прибытия  доктора  в  Городишко. Ему отказывали в праве лечить людей
под  тем  предлогом,  что  он  может  воспользоваться  своей  профессией для
ведения  политической  пропаганды.  Однако,  когда  заболевал  кто-нибудь из
начальников   или   членов   их   семей,   доктора   часто  приглашали;  его
профессиональная  деятельность фактически допускалась, хотя официально ее не
признавали.  А  теперь  исправник заявил ему напрямик, что, если он не будет
строго   подчиняться   правилам,   о   его   неповиновении   будет  доложено
губернатору.  Он,  исправник,  вовсе  не  намерен потерять свой пост, "чтобы
доставить удовольствие доктору Лозинскому".
     С   другими   ссыльными   обращались   не   с   большей  деликатностью.
Установленный  за  ними  полицейский  надзор  стал  просто  невыносим. Им не
разрешалось  больше  гулять  за  чертой жалкого городка, превратившегося для
них  в тюрьму. Их непрестанно изводили назойливыми полицейскими посещениями,
-  это  было  как перекличка в тюрьме. Не проходило ни одного утра, чтобы не
явился  городовой  справиться  об  их  здоровье. Через день они обязаны были
являться  в  полицейское  управление  и  отмечаться  в особой книге. В конце
концов,  это  была  та  же  тюрьма,  хотя и без камер, окруженная бескрайней
пустыней,  отрезавшей Городишко от всего мира надежнее, чем гранитные стены.
Вдобавок   полиция  ни  на  минуту  не  спускала  глаз  с  ссыльных.  Стоило
кому-нибудь  из  них появиться на улице, как за ним уже следили один или два
полицейских.  Куда  бы  они  ни  шли,  кого  бы ни навещали, кто бы к ним ни
приходил, за ними неотступно наблюдали исправник и его жандармы.
     Все  это  приводило  ссыльных  в глубокое уныние; не осталось уже почти
никаких  надеж