мом  каторги.  Но вскоре администрация, ничем не стесняясь,
стала  рассылать  людей  по  таким  местам,  одно  название которых вызывает
чувство ужаса.
     Даже  пустынная  Якутская  область  и  та  стала  заселяться ссыльными.
По-видимому,  следовало  бы  ожидать,  что  если  люди высылаются в Якутскую
область,  то  это  должны  быть весьма важные преступники. Но о таких важных
преступниках  обществу  до  сих  пор  ничего  не  известно,  а между тем уже
появилось   в   печати   несколько   никем   не   опровергнутых   сообщений,
доказывающих,  что  в  основании  таких  высылок  лежали  какие-то странные,
необъяснимые  мотивы.  Так,  господин  Владимир Короленко еще в прошлом году
рассказал  в  "Молве"  свою печальную историю с единственной, по его словам,
целью  вызвать  разъяснение:  за  что,  за какие неизвестные преступления он
чуть не попал в Якутскую область?
     В  1879  году  в  его  квартире были сделаны два обыска, причем не было
найдено  ничего  компрометирующего,  но тем не менее он был выслан в Вятскую
губернию,  не  зная  причин  высылки.  Прожив  около  пяти  месяцев в городе
Глазове,  он  удостоился  внезапного  посещения исправника, который сделал в
квартире   обыск,  но,  не  найдя  ничего  подозрительного,  объявил  нашему
ссыльному,   что  он  высылается  в  совершенно  неудобное  для  культурного
человека   селение  Березовские  Починки.  Через  несколько  времени  в  эти
несчастные  Починки  вдруг  являются  никогда  не  виданные  здесь жандармы,
забирают  господина Короленко со всем его домашним скарбом и увозят в Вятку.
Здесь  его  продержали  пятнадцать  дней в остроге, ни о чем не допрашивая и
ничего  не  разъясняя  ему, и наконец отвезли в Вышневолоцкую тюрьму, откуда
только один путь - в Сибирь.
     К   счастью,   эту   тюрьму   посетил  член  верховной  комиссии  князь
Имеретинский,  к  которому Короленко обратился с просьбой разъяснить: куда и
за  что  высылают  его?  Князь был настолько любезен и человеколюбив, что не
отказался  дать  бедняге  ответ на основании официальных документов. По этим
документам  оказалось,  что Короленко высылается в Якутскую область за побег
из ссылки, который он в действительности никогда не совершал.
     В  это время верховная комиссия уже начала пересмотр дел о политических
ссыльных,  стали  выходить  на  свет  божий  возмутительные неправды прежней
администрации,  и  в  судьбе  Короленко совершился благодетельный перелом. В
Томской  пересыльной  тюрьме  было  объявлено  ему и еще нескольким таким же
беднягам,  что  пятеро  из  них  получают  полную  свободу,  а другие пятеро
возвращаются в Европейскую Россию.
     Впрочем,  далеко не все так счастливы, как Короленко. Иные и до сих пор
продолжают   испытывать   прелести   жизни   близ   полярного   круга,  хотя
преступления их немного разнятся от преступления Короленко.
     Например,  якутский  корреспондент  "Русских  ведомостей" рассказывает,
что   в   Верхоянске   живет   ссыльный   юноша,  судьба  которого  поистине
замечательна.  Он  был  студентом  первого  курса Киевского университета. За
беспорядки,  бывшие  в  университете  в  апреле 1878 года, он был выслан под
надзор  полиции  в Новгородскую губернию, которая считается менее отдаленной
губернией  и  куда  поэтому  высылаются люди, наименее скомпрометированные в
глазах  властей.  Даже тогдашняя строгая администрация не придала делу юноши
никакого  серьезного  политического значения, что доказывается переводом его
из  Новгородской  в  более  теплую  и  лучшую  во всех отношениях Херсонскую
губернию.  Наконец,  ко  всему  этому нужно прибавить еще то обстоятельство,
что  в  настоящее  время  по  распоряжению Лорис-Меликова почти все студенты
Киевского  университета,  высланные  под надзор полиции в города Европейской
России  за студенческие истории, получили свободу с правом опять поступить в
университеты.  А один из этих киевских студентов и до сих пор живет в ссылке
в  Якутской  области,  куда  попал,  в  сущности,  потому  лишь,  что высшая
администрация   нашла   возможным   облегчить   его   участь   переводом  из
Новгородской   в  Херсонскую  губернию.  Дело  в  том,  что  когда  одесский
генерал-губернатор   Тотлебен   проводил  очистку  вверенного  ему  края  от
неблагонамеренных   элементов   посредством   высылки  в  Сибирь  всех  лиц,
состоявших  под надзором полиции, то и бывший киевский студент подвергся той
же  участи за то лишь, что имел несчастье состоять под надзором полиции не в
Новгородской, а Херсонской губернии.
     Другой,  не  менее  поразительный  случай  высылки  в  Восточную Сибирь
рассказан   в   "Московском  телеграфе".  По  словам  этой  газеты,  высылке
подвергся  Бородин, поместивший в петербургских журналах несколько статей по
вопросам  экономическим  и  земским.  Он  жил в Вятке под надзором полиции и
раз,  бывши  в  театре,  поспорил  из-за  места  с  помощником  квартального
надзирателя   Филимоновым.   Во  время  спора  полицейский  чиновник  ударил
Бородина  в  грудь  на  глазах  многочисленной  публики. И этот-то удар имел
решающее  влияние на судьбу не обидчика, а обиженного. Помощник квартального
надзирателя  не  получил от начальства даже простого выговора, а Бородин был
заключен  в  тюрьму. Много стоило Бородину хлопот, чтобы при помощи связей и
заступничества   освободиться   от  тюремного  заключения.  Но  пользоваться
свободой  ему  пришлось  очень  недолго,  потому что вскоре он был отправлен
этапным порядком в Восточную Сибирь.
     За  что  же, однако, был выслан Бородин, если столкновение с помощником
квартального  надзирателя благополучно окончилось освобождением от тюремного
заключения?  Если  мы  не  ошибаемся,  ответ  на  этот  вопрос  находится  в
сообщении   "Русских   ведомостей"  о  высланном  из  Вятки  авторе  статей,
помещенных  в  "Отечественных  записках", "Слове", "Русской правде" и других
журналах.  Автор  этих статей не назван по имени, и о нем сообщается только,
что,  живя  в  Вятке,  "он  совершил  великое  преступление в глазах местных
властей.   Когда   начальство   утверждало,   что   вверенная  ему  губерния
благоденствует,  он  цифрами и фактами доказывал, что губерния эта не только
не  благоденствует, но даже голодает". Этот беспокойный и неприятный властям
человек  два  раза  был  подвергнут  полицейскому  обыску,  и  наконец в его
бумагах  была  найдена  приготовленная  для  печати статья, которая будто бы
была причиной высылки автора в Восточную Сибирь.
     После  продолжительного  этапного  путешествия  в арестантском халате с
бубновым  тузом  на  спине  наш  писатель  прибыл  в  Иркутск  и  здесь имел
удовольствие  получить  "Отечественные записки", где целиком, без сокращений
и пропусков, напечатана статья, бывшая причиной его ссылки.
     Теперь  посмотрим,  что представляет собой жизнь человека, сосланного в
Якутскую область.
     Прежде   всего  следует  обратить  внимание  на  удобство  сообщения  с
центральным  правительством.  Если  ссыльный,  живущий  в Колымске, вздумает
подать  графу  Лорис-Меликову  прошение  об  освобождении  из ссылки, то это
прошение  будет  идти  по почте до Петербурга один год. Другой год необходим
для   того,  чтобы  из  Петербурга  дошел  до  Колымска  запрос  к  местному
начальству  о  поведении  и образе мыслей ссыльного. В течение третьего года
будет  путешествовать  в  Петербург  ответ  колымского  начальства,  что нет
препятствий  к  освобождению  ссыльного. Наконец, на исходе четвертого года,
получат в Колымске министерское предписание об освобождении ссыльного.
     Если  ссыльный не имеет ни родового, ни благоприобретенного имущества и
до  ссылки  жил умственным трудом, на который нет спроса в Якутской области,
то  в течение четырех лет, когда почта успеет совершить четыре оборота между
Петербургом  и Колымском, он по меньшей мере четыреста раз рискует умереть с
голоду.  От  казны  выдается  ссыльным  дворянам  пособие  по шесть рублей в
месяц,  а  между тем пуд ржаной муки стоит в Верхоянске пять-шесть рублей, а
в  Колымске  -  девять рублей. Если малопривычный для образованного человека
неблагодарный  физический  труд, или помощь с родины, или, наконец, поданная
"Христа   ради"   милостыня   спасут   ссыльного   от  голодной  смерти,  то
убийственный  полярный  холод  наградит  его  на  всю  жизнь  ревматизмом, а
слабогрудого  совсем  сведет  в могилу. Образованного общества совсем нельзя
найти  в  таких городах, как Верхоянск и Колымск, где насчитывается жителей:
в  первом  -  224  человека,  а  во  втором - немного более, да и те большей
частью  или  инородцы,  или  обынородившиеся, потерявшие свою национальность
русские.
     Но  это еще счастье для ссыльного, если он попадает на житье в город. В
Якутской  области  существует  еще другой, такой жестокий, такой варварский,
вид  ссылки,  о  котором  русское  общество  до сих пор не имело понятия и о
котором  оно  в  первый  раз  узнало  из  сообщения якутского корреспондента
"Русских   ведомостей".   Это   "ссылка   по  улусам",  то  есть  расселение
административных  ссыльных в одиночку по разбросанным и нередко отстоящим на
много  верст  одна  от  другой  юртам  якутов.  В  корреспонденции  "Русских
ведомостей"  приведен  следующий  отрывок из письма улусного ссыльного, живо
рисующий    ужасное    положение   интеллигентного   человека,   безжалостно
заброшенного в юрту.
     "Казаки,  привезшие  меня  из  Якутска,  уехали, и я остался один среди
якутов,  ни  слова не понимающих по-русски. Они вечно за мной следят, боясь,
если  я  уйду  от  них,  своей ответственности перед начальством. Выйдешь из
душной,  одиноко  стоящей юрты пройтись - за тобой уже следит подозрительный
якут.  Берешь  в  руки топор остругать себе палку - боязливый якут жестами и
мимикой  просит  тебя  оставить его и идти лучше в юрту. Входишь туда: перед
печкой  сидит, снявши всю одежду, якут и ищет вшей - красивая картина! Якуты
живут  зимой вместе с рогатым скотом, часто даже не отделяясь от него тонкой
перегородкой.  Помет  скота и детей в юрте, чудовищная неопрятность и грязь,
гниение  соломы и тряпок на постели, разные насекомые в огромном количестве,
душный  донельзя воздух, невозможность сказать два слова по-русски - все это
положительно  может  свести  с ума. Пищу якутскую есть почти невозможно: она
неопрятно  приготовлена,  часто  из тухлых продуктов, без соли, с непривычки
от  нее делается рвота. Посуды и одежды своей они вовсе не имеют, бань у них
нет нигде, всю зиму - восемь месяцев - ходишь не чище якута.
     Отлучаться  мне  никуда  нельзя, а в сам город за двести верст отсюда -
тем  более.  Живу  я  поочередно у жителей: у одного - полтора месяца, потом
идешь  на  тот  же  срок  к  другому и так далее. Читать нечего, ни книг, ни
газет; я ничего не знаю, что делается на свете".
     Дальше   этого   жестокость  не  может  идти,  дальше  остается  только
привязать  человека  к  хвосту  необузданного  коня  и  погнать  в степь или
сковать  живого  человека  с трупом и бросить на произвол судьбы. Не хочется
верить  возможности,  чтобы  человек  без  суда, по одному административному
распоряжению подвергался таким тяжелым мучениям.
     В  особенности  кажется  странным до невероятия уверение корреспондента
"Русских  ведомостей",  что  до  сих  пор  никто еще из сосланных в Якутской
области  не получил никакого облегчения, а, напротив, в последнее время сюда
прибыли  еще  десятки  административных  ссыльных,  которые  большей  частью
размещены по улусам, а впереди ожидается прибытие новых ссыльных*.
     ______________
     *  Этот  отчет  об  условиях административной ссылки в Якутской области
полностью  подтверждается  недавно вышедшей книгой Мельвиля "В дельте Лены".
(Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Несколько  слов  о  притворной  недоверчивости  автора статьи. Ведь это
лишь  обычный  прием  русской  подцензурной  печати - выражать так непрямо и
бесстрастно  свое  неодобрение  действий правительства. "Земство", как знает
каждый   русский  человек,  читавший  указанную  статью,  ни  на  минуту  не
сомневалось  как  насчет  сообщавшегося прибытия означенных десяти ссыльных,
так  и  ожидаемых  дальнейших  прибытий, упомянутых корреспондентом "Русских
ведомостей".
     Это,  несомненно, крайний предел, до которого дошла официальная система
административной   ссылки  в  том  виде,  как  она  организована  в  России.
"Земство"  совершенно  право  -  дальше  идти некуда. После приведенных мной
фактов   теперь   уже  могут  говорить  одни  лишь  цифры.  Обратимся  же  к
свидетельству цифр.
     Административная  ссылка  произвела гораздо более глубокие опустошения,
чем  суды. По данным, опубликованным в "Вестнике народной воли" в 1883 году,
за  время с апреля 1879 года, когда в России было введено военное положение,
до  смерти  Александра  II  в марте 1881 года происходило сорок политических
процессов  и число обвиняемых достигло 245 человек, из них 28 были оправданы
и  24  приговорены к незначительным мерам наказания. Но за этот же период из
одних  только  трех  южных  сатрапий  -  Одессы,  Киева  и  Харькова,  -  по
документам,  имеющимся в моем распоряжении, было выслано в различные города,
в том числе в Восточную Сибирь, 1767 человек.
     На   протяжении   двух  царствований  число  политических  заключенных,
приговоренных   по   124  процессам,  составило  841,  причем  добрая  треть
наказаний  была  почти  только  условна.  Официальных статистических данных,
относящихся  к  административной  ссылке, у нас нет, но, когда при диктатуре
Лорис-Меликова  правительство попыталось опровергнуть обвинение в том, что в
ссылку  отправлена  половина  России,  оно  признало  пребывание в различных
частях  империи  2873  ссыльных,  из  которых все, кроме 271, были высланы в
короткий  период  времени  - с 1878 по 1880 год. Если не будем делать скидки
на  естественное  нежелание  правительства  признать всю меру своего позора;
если  позабудем, что из-за множества начальников, обладающих правом издавать
распоряжение   о   высылке   в   административном  порядке  по  собственному
усмотрению,  никому  не  отдавая  об  этом отчета, центральное правительство
само  не  знает,  каково  число его жертв;* если, не замечая всего этого, мы
будем  считать,  что  число  этих  жертв  составляет  примерно  три тысячи -
действительное  число  ссыльных  в  1880 году, - то для последующих пяти лет
беспощадных  репрессий  мы  должны  удвоить это число. Мы не погрешим против
истины,  предположив,  что  за  время двух царствований общее число ссыльных
достигало   от  шести  до  восьми  тысяч.  На  основе  сведений,  полученных
редакцией   "Народной   воли",   Тихомиров  подсчитал,  что  число  арестов,
произведенных  до  начала  1883  года,  составляет  8157,  а ведь в России в
девяти случаях из десяти за арестом следует высылка или еще худшее.
     ______________
     *    См    книгу    М.Леруа-Болье    о   России,   том   II.   (Примеч.
Степняка-Кравчинского.)

     Но  нам,  в  сущности,  незачем  задерживаться на статистике наказаний.
Несколько  тысяч  ссыльных больше или меньше - это не меняет картины. Важнее
то,  что  в  стране, столь бедной интеллигенцией, все, что было в ней самого
благородного,  великодушного  и  одаренного,  похоронено  с этими шестью или
восемью  тысячами ссыльных. Все ее жизненные силы сосредоточены в этой массе
людей,  и  если  их  число достигает не двенадцати или шестнадцати тысяч, то
только потому, что народ просто не в силах дать столько.
     Читатель  уже  видел,  какие причины кажутся правительству достаточными
для  оправдания  высылки человека. Не будет преувеличением сказать, что одни
только  шпионы  да  еще  сотрудники катковских "Московских ведомостей" могут
считать  себя  в  безопасности  от  этой угрозы. Чтобы заслужить высылку, не
обязательно  быть  революционером,  вполне  достаточно не одобрять целиком и
полностью  политики  и  действий  царского правительства. При таких условиях
образованный, честный человек скорее будет сослан, чем спасется.
     Ссылка  в  любой  ее  форме  - будь то жизнь среди якутов или высылка в
северные  губернии  -  за  немногими исключениями означает неминуемую гибель
обреченного  и  совершенное разрушение его будущности. Для зрелого человека,
имеющего  уже  профессию  или  занятие,  - ученого или известного писателя -
ссылка  неизбежно  является  страшным  бедствием,  приводящим к лишению всех
жизненных  удобств,  утрате  семьи,  потере работы. Однако, если он обладает
энергией  и  силой  характера  и  не  погибнет  от  пьянства  или нужды, он,
возможно,  выживет.  Но  для  юноши, обычно только еще студента, не имеющего
профессии  и  не  достигшего  полного  развития  своих  способностей, ссылка
является  просто  роковой.  Если  даже  он  не  погибнет  физически,  то его
моральная  гибель  неизбежна. А ведь молодые составляют девять десятых наших
ссыльных, и они подвергаются наиболее жестокому обращению.
     Что  касается  возвращения ссыльных, то оно обставляется правительством
чрезвычайными  строгостями. Верховная комиссия, назначенная Лорис-Меликовым,
освободила  всего  174 человека, и двойное количество тотчас же заступило их
место.  Этот  факт  подтверждается  и  в  книге  Леруа-Болье  "Много шума из
ничего".  Если  даже несколько человек из политических ссыльных после многих
лет  изгнания  по  счастливой случайности или с помощью влиятельных друзей и
без  того,  чтобы быть вынужденными купить свою свободу трусливым лицемерием
притворного  раскаяния, и вернулись из ссылки, то с момента их возвращения к
активной  жизни  их  преследует подозрительное полицейское око. По малейшему
поводу  им  снова  наносится  удар,  и  на этот раз уж нет больше надежды на
спасение.
     Сколько изгнанников! Сколько погубленных жизней!
     Деспотизм  Николая убивал людей, уже достигших зрелости. Деспотизм двух
Александров  не давал им возмужать, набрасываясь саранчой на юные поколения,
на  молодую  поросль,  едва  только показавшуюся из земли, чтобы пожрать эти
нежные  всходы.  Какую  другую причину можем мы найти безнадежному бесплодию
нынешней   России   в   любой   области  духовной  жизни?  Наша  современная
литература,  правда,  гордится великими писателями, даже гениями, достойными
занять  высочайшие  вершины  в  самую блестящую эпоху литературного развития
любой  страны.  Но  творчество  этих  писателей берет начало еще в сороковые
годы.  Романисту  Льву  Толстому  -  пятьдесят  восемь лет, сатирику Щедрину
(Салтыкову)  -  шестьдесят  один  год, Гончарову - семьдесят три, Тургенев и
Достоевский,  оба  недавно скончавшиеся, родились в 1818 году. Даже писатели
не  столь  великого  таланта,  как,  например,  Глеб  Успенский  - в прозе и
Михайловский  -  в  критике,  принадлежат  к  поколению, которое, начав свою
творческую  жизнь  в  начале  шестидесятых  годов, не терпело столь жестоких
гонений  и  не  было так истерзано, как их преемники. Новое поколение ничего
не  создает,  ничего  совершенно.  Самодержавие  обрекло  на  гибель высокие
чаяния,   порожденные   блестящим   пробуждением   первой   половины   века.
Бездарность торжествует!
     Ни  один  из  нынешних  писателей не показал себя достойным наследником
традиций  нашей  молодой  и  могучей  словесности  как в литературе, так и в
общественной  жизни.  Руководители  нашего  земства,  какими бы скромными ни
были  их  назначения,  принадлежат  к  старшему  поколению.  Жизненные  силы
последующих  поколений  похоронены  самодержавием  под  снегами  Сибири  и в
самоедских  деревнях.  Это  хуже  чумы.  Чума  приходит  и уходит, а царское
правительство  угнетает  страну уже двадцать лет и будет продолжать угнетать
ее  еще  бог  весть  сколько. Чума убивает без разбора, а деспотизм выбирает
свои  жертвы  из цвета нации, уничтожая всех, от кого зависит ее будущее, ее
слава.  Не  политическую  партию  сокрушает  царизм, это стоми