не
скажу.  А  потом  всплывет  то  дело с кубком... никто уже толком рассудить не
сможет по совести и справедливости".
    Он  приподнимался  на  подушке,  смотрел  на  стол,  где  в предрассветном
полумраке проглядывали контуры вынутого из чемодана кубка "Могила гладиатора".
Он  напоминал  ему  снова и снова о той трудной тайне, которая, как червь, как
дурная тайная болезнь, точила его.
    Днем  его  навестил  Сеня  Грачик,  который  сообщил,  что  он  пришел  по
тимуровскому  поручению,  чтобы  передать привет, доброе пожелание здоровья от
всего шестого класса и спросить: не нужно ли чего приезжему?
    - Погоди! - неожиданно вспомнил Артем.- А как это дружок твой, когда мы на
улице встретились, обозвал меня? Квинбус какой-то?
    Сеня смутился:
    - Куинбус Флестрин.
    - Это по-каковски же будет? Я по-английскому свободно разумею. Французский
разговор знаю прилично. Немецкий тоже немного понимаю. И итальянский. А такого
не слыхал. По-латинскому, что ли?
    - Нет,- смутился Сеня,- это по-лилипутскому.
    - Это  как  же так? Я вот много в цирках лилипутов встречал. Разные номера
работали у иллюзионистов, но не слышал я, что есть такой язык - лилипутский.
    - Нет.  Это  книга  есть  такая,-  пояснил  Сеня,  смущаясь  еще  больше.-
Называется  "Путешествие  Гулливера".  Она у Сурика есть. Как один человек там
попал  к  вот  таким  маленьким людям, и они назвали его Куинбус Флестрин. Это
по-ихнему, по-лилипутскому значит: Человек-Гора.
    - А,  Человек-Гора!  Это так. Это про меня и в афишах так писали. А насчет
того Квинбуса ты дай мне книжку почитать. Попроси у дружка. Интересно...
    Он  стал  постепенно  поправляться.  В общежитии ему с Пьером, по указанию
исполкома,  отвели  большую,  просторную  и  светлую комнату, где приехавшим и
предстояло  жить  временно  до  получения  квартиры  в  новом,  строящемся  на
возвышенности квартале.
    Он настоял, чтобы Пьер стал ходить в школу на занятия, так как считал, что
уже  может  обойтись один и не нуждается в неотлучном уходе. За то время, пока
Пьер  пропускал  занятия  по  болезни  деда,  те  самые мальчишки, которые еще
недавно  тайком  от  матерей  вставляли  клинышки  в  брюки  и расклешивали их
по-флотски,  теперь  стали  один за другим самочинно обуживать штаны. Но, к их
разочарованию,  когда  Пьер  снова  появился  в школе, то был он уже в обычной
форме,  такой  же, как и у других мальчишек. Это был результат забот Елизаветы
Порфирьевны,   которая   хотела,  чтобы,  как  она  говорила,  мальчик  скорее
ассимилировался.  Как это надо ассимилироваться, Пьер не очень хорошо знал, но
в  новую  форму,  которую  ему  посоветовала приобрести учительница, облачился
охотно.   Ему  надоело,  что  на  улицах  чужие  мальчишки  кричат  ему:  "Эй,
джентельмен! Стиляга!.."
    Ксане  сперва было отчасти жалко, что вот и новенький стал таким, как все.
Но ввиду того, что они с Милкой твердо задались целью перевоспитать приезжего,
то  форма в известной степени облегчала дело. Пьер действительно теперь уже по
виду  мало  чем  отличался  от других ребят в классе, и говорить с ним поэтому
было  проще.  Ей  очень  хотелось  доказать ему свою особую заботу. Но не было
случая:  из-за  болезни  деда  Пьер нигде не бывал и из школы шел прямо к себе
домой,  в  общежитие.  Тогда  Ксана  попросила,  чтобы ей тоже дали пионерское
поручение  -  навестить  Артема  Ивановича  Незабудного.  Проявить тимуровскую
заботу - так и было записано в протоколе.
    По  дороге  из  школы,  когда  шли  втроем,  Ксана,  Сеня  и Пьер, на ходу
решавшие,  как  лучше организовать эту самую тимуровскую заботу о деде Артеме,
им  повстречалась  квартирная  хозяйка  Грачиков  -  Милица  Геннадиевна. Она,
конечно,  была  уже в курсе всех новостей, прослышала о приезде чемпиона и его
приемного  внука  и  даже об истории на вечеринке у Колоброда все вызнала. Она
шла  из  магазина  с полной авоськой, из которой торчали хвосты и раззявленные
рты селедок.
    Увидев ребят еще издали, она запричитала:
    - Ах, боже мой! Что за парочка!
    Хотя  ребята  шли  втроем,  но  Сеня на полшага поот-стал, и, по-видимому,
слова Милицы относились к Пьеру и Ксане.
    - Ну  что  за  парочка! - воскликнула Милица, склоняя голову то налево, то
направо,  и  так  и  эдак  разглядывая  новичка.-  Познакомь меня, Ксаночка, с
молодым  человеком.  Бонжур,  очень  приятно,  Кутыркина  Милица  Геннадиевна.
Заходите к нам. Ничем удивить не собираемся, живем скромно, но будем рады. Что
же  ты  молчишь, Сеня? Пригласи молодого человека. Бог знает с кем водишься, а
хорошее знакомство не поддержишь.
    - Заходи,  правда,-  без восторга сказал Сеня и незаметно подшагнул, чтобы
стать снова рядом с Ксаной. Пьер неловко кивнул.
    - Большое  вам  мерси.  Будем ждать. Ты ведь знаешь, Ксаночка, его дедушка
твою  бабушку  бросил.  Ну,  в  общем,  оставил,  когда молодой был. Вы можете
считать  себя вроде как родственники... А ты, Сеня, не опаздывай к обеду, папа
велел тебе сказать, чтобы ты вовремя...
    Не  все  поняла  Ксана,  но  почувствовала  - на что-то нехорошее намекает
Милица.
    А Сеня прошептал:
    - Ух, сплетница!.. Честное слово, дурная она, ты ее не слушай!
    К  обеду он пришел вовремя, но решил чем-нибудь насолить Милице. Он видел,
что   каждый   раз,  перед  тем  как  отец  заезжает  обедать  домой,  хозяйка
прихорашивается,  подолгу  вертится  у  зеркала  и  запудривает  свой длинный,
хрящеватый  нос  с  ехидно  подергивающимся  кончиком.  Она употребляла пудру,
которую   называла   "а-ля   загар".   Сегодня,   пользуясь  тем,  что  Милица
захлопоталась   на   кухне,  он  пробрался  к  ней  в  комнату  и  подсыпал  в
розовато-коричневую  пудру  смешанное в банке с растолченным в порошок сахаром
какао.
    Когда приехал отец и сели обедать, мухи начали совершенно одолевать бедную
Милицу.  Она  так  и  не  могла  догадаться,  почему  это такая на нее напасть
сегодня.
    - Как  рано  в  этом  году  (хлоп!..) мухи развелись! - удивлялась Милица,
отмахиваясь  и  шлепая  себя  по  шее.-  Наверное  (хлоп!..), лето будет очень
жаркое...  Ф-фу!..  Буквально  в  рот  лезут. Сегодня же мухоморки поставлю...
Ф-фу! (Шлеп!)
    - Что это они за вас так взялись? - заметил Тарас Андреевич.
    - Да уж, верно, сладкая я такая,- кокетливо отвечала Милица, не подозревая
на  этот раз, как она близка к истине. Сеня с самым смирным и послушным видом,
опустив   глаза   в   тарелку,  деликатно  прихлебывал  суп,  прислушиваясь  с
наслаждением  к тому, как нещадно хлопает себя то и дело по лбу, по щекам и по
шее Милица Геннадиевна.
    ...После  странных  намеков  Милицы  во время встречи ее с Пьером и Ксаной
девочка  почему-то  не  решилась сразу пойти навестить Артема Ивановича. Не то
что она смутилась, но какая-то настороженность возникла у нее, и стало неловко
идти  вместе  с  Пьером к его деду. Ей бы хотелось пойти без него, побыть там,
прибрать комнату и расспросить деда Артема об отце, которого она совершенно не
знала, так как была еще совсем маленькой, когда он уехал снова воевать.
    Между  тем Ремка Штыб сообщил Пьеру, что с ним желает познакомиться Славка
Махан  - уличный коновод и чрезвычайно влиятельная, по словам Ремки, личность.
Махан  ждал  ребят  на  пустыре, с которого уже снесли дома перед наступлением
воды.
    Он  прогуливался  взад  и  вперед  у  черного  входа кино "Прогресс", куда
выпускали  после  конца  сеанса  публику.  Прохаживался  со  скучающим  видом,
оглядывая  окрестности. У него была особая манера курить: руку на отлет, держа
кончиками  двух  сложенных  в  щепоть  пальцев цигарку и при этом насвистывая,
ввинчивать в воздух дымок.
    - А-а,-  заговорил  он  своим  хрипловатым тенорком, увидев приближающихся
Штыба   и   Пьера.-   Слыхали  о  таком!  Вашему  высокосковородию  от  нашего
прохлади-тельства  низкий  бульон, мое почтение! Здоров, жертва капитализма! -
Он  протянул  небрежно  руку  Пьеру.-  Уже обмундировался под общий фасон. Ну,
приветик,  приветик  жителю  Европы. - А ты что есть, какой житель? Афргики? -
обиделся  неожиданно  Пьер.  -  Стоп, беседа! - Махан засунул руки в карманы и
сплюнул.-  Во-первых,  не  житель,  а  гражданин. Запомнил? Во-вторых... Штыб,
разъясни  этому  жителю,  что так со мной разговора не будет, принципиально...
Если  он,  конечно,  не  хочет  быть жертвой, а собирается жителем оставаться.
Растолкуй  ему, что у нас бывает, если кто чересчур фасон давит. - Пожалюйста?
- переспросил Пьер. Он не очень понимал, о чем говорит Махан, но почувствовал,
что ему угрожают.- Подумаешь,- сказал Пьер.- Да мой дедушка, если я ему скажу,
тебя  вон  будет  кидать на ту торгу одной ргукой. - Во-первых, это не гора, а
террикон.  Не мешает знать тем, которые из Европы. Раз. А второе - я на твоего
деда  с  высоты  того  террикона  чихать  хотел. Понятно? Штыб, ты чего его не
информировал? Что он у тебя еще вовсе темный? - Я ему говорил, а он ломается.-
Штыб покосился на Пьера. - Ну ладно, хватит,- отрезал Махан.- Сам возьмусь. Ты
вот  что...  Кончим-ка  дурака  валять.  Мы  же  свои  тут.  Может  быть,  дед
какое-нибудь  барахлишко  спустить захочет импортное, так тут есть люди. Можно
организовать  через меня выгодно и при этом иметь личный интерес. Ты, да я, да
мы  с  тобой.  Посторонние  не  требуются. Только давай условимся: без лишнего
звона.  Компрене?  Ну,  давай пять. И вообще контактуй со мной - не пропадешь.
Свой  будешь.  Как  говорится, поцелуй дугу в оглоб-лю, будешь мерину свояк. А
деду ты не очень покоряйся. Да какой он тебе, спрашивается, дед? Нашему забору
двоюродный плетень.
    Тем временем Ксана прибрала в комнате у Незабуд-ного.
    Разложила бумажные салфеточки, подмела. Аккуратно чистой тряпочкой обтерла
она  серебряное  тело гладиатора на кубке. Она уже собралась уходить, но Артем
Иванович попросил ее немножко посидеть с ним. Ксана взяла стул и пододвинула к
кровати, на которой лежал Неза-будный.
    - Как там мой парижанчик? Ничего? Подтягивается?
    - По  математике  совсем  уже  хорошо!  - с полной готовностью и торопливо
заговорила  Ксана.-  Только  по  русскому  ему  немножко  трудно с непривычки.
Окончания  в  падежах  немного еще путает. Но это у него исправится. Елизавета
Порфирьевна сказала, что он способный.
    - Вы  с ним построже там. Он балованный. Отвык от порядка. - Мы все решили
его перевоспитать,- сказала Ксана.
    - Ну  раз все, так уж справитесь, а то мне одному не под силу.- Незабудный
усмехнулся  и  вздохнул.- У меня для него авторитету мало. Считает, видно, что
самого меня еще недовоспитали полностью.
    Незабудный, двинув мохнатой бровью, легонько подмигнул Ксане.
    - Артем  Иванович!  - Ксана, по-видимому, решила начать какой-то серьезный
разговор.
    - Да ты меня зови просто дедя Артем.
    - Дедя  Артем...  А какой мой папа был? Мне бабушка все рассказала, как вы
его один раз спасли. Он красивый был, мой папа?
    Незабудный  хорошо  представил  себе  исхудалое  лицо  в  кровоподтеках  и
струпьях,  запавшие  глаза  и синеватые губы над бледными деснами с наполовину
выбитыми зубами.
    - О-о!  С  лица  он,  папа твой, Ксаночка, загляденье был! - быстро сказал
Незабудный  и  откинулся на подушку. - Такой с виду хороший был. Орел! Вот как
перед школой стоит, такой и был...
    - А тоже был сильный?
    Артем  вспомнил  обвисшее  на  его руках, совершенно невесомое тело, шею с
выпирающими  острыми  хрящами,  с бледной кожей, натянутой, как перепонка, над
провалами ключиц.
    - Не поверишь! - сказал он.- Не поверишь, до чего здоров был.
    - Высокий?
    - Ну, чуть помене меня, конечно. Но уж такой стройный, такой ладный.
    - А бабушка говорит, он не такой уж большой был ростом.
    - Да  матери  сын  родной  и  до самой его старости все дитя малое. Это уж
водится так.
    - Он очень смелый был, да?
    - Уж тут-то я не знаю и был ли когда-нибудь кто храбрее его!
    Артем  приподнялся  на  подушке.  Теперь  уже  было легче. Все было теперь
правдой.  Нечего было таить. Все было так, как в жизни. И он рассказал Ксане о
том,  как  ее  отец,  знаменитый  по  всей Италии русский партизан Бог-ритули,
прикрывал  уход  стариков,  женщин, ребятишек из окруженного фашистами села. И
как  боялись  его  при  жизни  фашисты.  И  как несли после смерти благодарные
итальянцы  его  гроб  сотни  километров, передавая из рук в руки, из селения в
селение,  как  почетную  эстафету.  Все,  что  узнал  он от людей в Италии про
бесстрашного   Богритули,  про  легендарного  сына  его  дорогих  друзей,  все
расссказал  Ксане  Артем  Иванович  Незабудный.  Она  слушала  его, то пугающе
бледнея,  то  вспыхивая  вся  и  разгораясь и делаясь действительно похожей на
тоненькую свечечку с нежным, колеблющимся и лучистым огоньком.
    Но  тут пришел Пьер. Он просто-таки не узнал комнату. Такой чистотой сияла
она  сейчас.  По  всему прошлись быстрые руки гостьи. Какой сверкающий порядок
царил  сейчас  во  всем!  И  на  столе  среди чашек, поставленных на аккуратно
вырезанные узорные бумажные салфеточки, стоял и сверкал, как новенький, кубок,
на  котором  серебряный  атлет,  опершись на одно колено, стоял другой ногой в
каменной могиле, поднимая могучей рукой округлую оливиновую вазу.
    - Останься с нами, внучка, чаек попить,- пригласил Артем Иванович.
    Но  Ксана  замотала  головой  и,  стараясь  не глядеть на Пьера, все время
поворачиваясь  к  нему  щекой  в красных пятнах, объяснила, что спешит, быстро
попрощалась и выпорхнула из комнаты.
    В  этот  день  Наталья  Жозефовна,  сев  за свой очередной пасьянс "Каприз
Наполеона",  была  несколько  удивлена,  когда  к ней неслышно подошла Ксана и
шепотком спросила:
    - Баба Ната, а вы гадать на картах умеете?
    Очень  строго  поглядела  на  нее через пенсне Наталья Жозефовна, пожевала
губами  и  не  спеша  объяснила, что она и в старое царское время не позволяла
себе  оставаться  во власти всевозможных пагубных суеверий, а уж сейчас Ксане,
как  пионерке  и  дочери  передовых  родителей,  совершенно  не к лицу в столь
ответственный исторический момент, когда Западная Германия снова вооружается и
грозит  бедами  человечеству,  как  она  слышала  сегодня  по  радио,  и когда
требуется высокая ясность сознания каждого человека, верить в ворожбу... И она
кратко  изложила  Ксане  свои взгляды на международную обстановку, разоблачив,
как всегда, НАТО и упомянув о СЕАТО.
    - Но  вы  же,  когда  пасьянс  раскладываете, так ведь тоже загадываете? -
возразила  Ксана,  пропустив  мимо  ушей  обличительные  высказывания  Натальи
Жозефовны по адресу НАТО и СЕАТО.
    - Пережиток!  -  вздохнула  Наталья  Жозефовна.- Пережитки властны еще над
нами.  И  потом, что за сравнение! - Она искренне возмутилась.- Я же загадываю
лишь  относительно  международного положения. Мне просто интересно, удастся ли
Аденауэру  получить ядер-, ное оружие для вермахта. Или вот эти,- она ткнула в
разложенные  веером трефы,- эти его тайные карты будут биты? У меня третий раз
сегодня   не  сходится.  А  мы,  бельгийцы,  достаточно  натерпелись  от  этих
тевтонских  набегов.  Что  думает  Европа - не понимаю. Но вы, вы, современная
молодежь,  вы должны быть свободны от этих предрассудков. Я имею в виду карты.
Стыдно, Ксана!
    Бедная  Ксана  повздыхала,  поводила  капризно  концами пальцев по клеенке
стола,  нарочно  производя  противный  пищащий  звук, который терпеть не могла
Наталья Жозефовна, но в душе должна была согласиться, что баба Ната права.
    Сеня  прогуливался  по Первомайской, куда он завернул, чтобы узнать, какую
картину  будут  показывать  на  следующей  неделе в кино "Прогресс". Он увидел
вдали Сурена.
    - И-ао! И-ао! - тотчас же закричал Сеня.
    Недавно в "Прогрессе" шел фильм "Смелые люди". И после этого все мальчишки
в  Сухоярке  в  результате  длительной  тренировки,  сводившей с ума домашних,
научились  воспроизводить  звук, которым герой картины призывал своего верного
коня  Буяна. Собственно, это было что-то напоминавшее крик осла. Но в картине,
как  только артист Гурзо становился на склоне горы и издавал этот клич "и-ао",
сейчас  же слышался, к восторгу мальчишек, заполнявших первые ряды зрительного
зала, топот скакуна, неудержимо мчащегося к своему бесстрашному хозяину.
    - И-ао!
    Сурик  остановился  молча. Когда-то он хорошо изучил клич Тарзана и мог бы
ответить  соответствующим образом, по-обезьяньи. Но лошадино-ослиное "и-ао" он
еще не отработал. Поэтому он молча остановился и ждал приятеля.
    - Слышал?   -   заговорил  подбежавший  к  нему  Сеня.-  Новая  картина  в
"Прогрессе"  - "Верные друзья". Интересная картина, Штыб говорит. Он уже ходил
на нее. Там смешное... Как на плоту трое дядек плывут, а у одного тапка с ноги
в воду. А потом они без всего остались, и без паспорта. И еще в милицию одного
из них забрали... Интересное кино!
    Сеня  принадлежал  к тем верным приверженцам кино, которые, какой бы фильм
они ни смотрели, ждут, что обязательно кто-нибудь упадет в воду или герои хотя
бы  уж  подерутся.  Во  всяком случае, произойдет что-нибудь очень смешное. И,
надо  надеяться,  не  будет  длинных разговоров и любовных объяснений, которые
только все дело затягивают.
    Но Сурик безучастно слушал его.
    - Интересное  кино,  говоришь?  -  протянул  он.- А вот известно тебе, что
такое вторая серия картины "Молодая гвардия"?
    - Го! Я уже пять раз ее видал.
    - А в шестой раз не желаешь? - многозначительно спросил Сурик.- Так имей в
виду - она с этим типом сговорилась завтра на эту картину идти.
    - Что же, она раньше не видела? - насторожился Сеня.
    - Это для него. Не понять тебе? Перевоспитывает. Он, наверное, и первую-то
серию еще не видал.
    - А ты откуда знаешь, что они идут?
    - А я видел - они билеты брали.
    - Сколько? Два?
    - Да нет. Три.
    - А третий, что же, для Милки? И она с ними?
    - Сеня,  тебе  должно  быть  известно, что хвост легко отрывается только у
ящерицы,-  с  важным  видом  произнес Сурик. (И откуда, шут его возьми, все на
свете знал этот мальчишка?)
    - При чем тут ящерица? - недоумевал Сеня.
    - О  боги!  -  Сурик  воздел  руки.-  До тебя что, не дошло? Я имею в виду
Милку. Она за ними всюду, как хвост.
    - Не  скажи.-  Сеня  задумчиво  покачал  головой.-  По-моему, наоборот, он
сильнее к Милке относится. Как считаешь?
    Сурик пожал плечами.
    - Да, я тоже так считаю, что наблюдается.
    - Видно, что ни в чем он не разбирается.
    - Где ему разобраться!
    И оба зашагали молча.
    В  тот же самый час Ксана, которая делала домашнее задание вместе с Милой,
собирая  книжки, чтобы идти домой, остановилась на мгновение у порога, а потом
таинственно сообщила:
    - Знаешь, Милка, когда мы вчера шли с ним с пения... он мне вдруг говорит:
"А  сколько,  говорит,  вашей  подруге  лет?"  Я говорю: "Мы с ней одного года
рождения".  А он не понял, спрашивает: "Как это?" Ну я ему объяснила. Потом он
стал  считать,  а  после  как  удивится  и  говорит:  "А на вид совсем уже как
мадмуазель, интересная" .
    - Врешь, Ксанка, так и сказал? Мадмуазель? И интересная?
    - Я, кажется, не имею привычки сочинять.
    Мила  испытующе посмотрела на подругу, подошла к зеркалу, поправила волосы
и глянула еще раз, уже из зеркала, на Ксану.
    Потом сказала ей, не оборачиваясь:
    - А он меня про тебя тоже спрашивал.
    - А  что  про  меня? -- Ксана, не доверяя зеркалу, быстро заглянула в лицо
подружке.
    - Подошел  на  переменке  и  говорит: "Почему, говорит, ваша подруга такая
всегда задумчивая?"
    - А ты что?
    - А  я  говорю:  "Она большей частью вообще обычно очень серьезная, потому
что много пережила".
    - Ну и он что?
    - Л  он  говорит:  "Это,  говорит, заметно - чувствуется. Я тоже, говорит,
много пережил, как и она".
    - Так и сказал: "Как и она"? Ой, Милка!
    И  они,  визжа,  схватив друг друга за плечи, долго прыгали и кружились на
месте.