ище располагалось в обширной низине, окаймленной зелеными холмами. На
вершину  одного  из  них вели марши колоссальной лестницы. Там высился храм. К
подножию   его   примыкало   окончание  грандиозной  колоннады,  которая,  как
прямоугольная  скоба, с трех сторон обрамляла площадь кладбища. Все внутреннее
пространство  его было тесно заставлено невысокими беломраморными надгробиями,
на  которых  стояли  вазоны  с  белыми и золотыми хризантемами. Море мрамора в
кипении бело-золотых лепестков... Но здесь были похоронены люди попроще. А те,
кто  побогаче  и  знатнее,  нашли  себе  вечный  приют  под  сенью  гигантской
колоннады.  Там,  в  нишах  и  между  колонн,  в гробницах и под тяжеловесными
постаментами    памятников,   покоились   именитые   граждане,   аристократия,
негоцианты,  городские  богатей,  щедро  оплатившие  эту вещественную и вечную
память по себе, недоступную для кармана простого человека.
    Озадаченный, стоял он некоторое время, с насмешливым удивлением поглядывая
на  памятник  старой  генуэзской  бубличницы, здоровенной тетки, красовавшейся
среди  знатных  могил  со  связкой  выточенных  из  мрамора бубликов. Уверенно
расставив  толстые  ноги,  она  утвердилась  тут  в той самой позе, в которой,
верно,  когда-то  стояла  у  генуэзских причалов, зазывая моряков-покупателей.
Посетитель,   у   которого,   заинтересовавшись,   попросил  объяснения  Артем
Незабудный,  охотно  рассказал  ему,  что бубличница сколотила за жизнь немало
деньжат, во всем отказывая себе ради бессмертия. Она еще при жизни купила себе
место  в  Стальено  и  заказала одному из лучших ваятелей свой памятник. Вот и
стоит она за свои собственные деньги среди самых знатных покойников Генуи.
    И  подивился  еще  раз Незабудный тщете славы человеческой в том мире, где
пришлось   ему   прожить   лучшие  годы  своего  века,  потратив  их  тоже  на
бессмысленную погоню за славой и деньгами.
    Он  равнодушно  брел  затем  среди роскошеств бронзы, гранита и мрамора. И
только  у  одного  надгробия  постоял  в  раздумье.  То  был памятник ученому,
который,   как   видно,   жил,  целиком  поглощенный  своей  наукой,  и  думал
отгородиться  ею и от жизни и от смерти. Ваятель изобразил его уже поверженным
временем,  одряхлевшим,  сидящим  бессильно  на земле. Возле него была брошена
раскрытая книга с чертежами. Валялись инструменты, выпавшие из старческих рук.
А  стена,  которую  он  возводил  всю  жизнь, высилась за ним, так и оставшись
недостроенной.  И  уже  обвалились,  упали два-три камня. А сверху, через край
пролома, протянулась, готовая сграбастать старика, костлявая рука смерти.
    Не  скоро  отошел от этого памятника Артем. Его одолевали невеселые думы о
собственной  жизни,  ушедшей так нелепо, об одиночестве, которое он ощущал все
болезненнее,  о  неодолимой  стене,  которой  он сам отгородил себя от Родины.
Потом  он побрел дальше. И среди могил Стальено вдруг увидел скромный, бережно
отгороженный   уголок.   Здесь   рядами,  как  на  солдатском  кладбище,  были
расположены  небольшие  надгробия. На мраморной доске, поставленной у прохода,
чернела  вырезанная надпись: "Остановись, прохожий, и склони тут голову. Здесь
те, кто лег в землю, чтобы ты еще мог свободно ходить по ней".
    Медленно  шел  Артем  по узкой, посыпанной розовым песком аллее, по тесной
дорожке  между  скромными  могилами.  Шел и читал на небольших каменных досках
имена  итальянские,  французские,  польские,  И вдруг он словно сам окаменел у
наклонной  плиты  с  вправленным  в  нее  застекленным медальоном-фотографией.
Неза-будному  показалось,  что  и  ветер,  струившийся  по песку дорожек, тоже
замер.  Не  шевелились  ветви  тамарисков  и  пиний.  Недвижны  были  лепестки
хризантем в вазонах надгробий.
    Из  медальона,  врезанного  в  плиту,  глянули  в  упор на Артема знакомые
большие темные, широко и слегка вкось расставленные глаза. И разом узнал Артем
и  этот не принимающий никаких уверток взгляд, и тонко вырезанные крылья носа,
и  решительную, плотную складку губ, и глубокую ложбинку немного выставленного
вперед подбородка. Он!..
    "Неизвестный  русский  командир партизанской группы. Действовал под именем
Богритули,-  прочел Незабуд-ный.- Геройски погиб 28 октября 1944 года в районе
Альфонсинэ".
    Дальше шли врезанные в мрамор строгими, прямыми буквами строки эпитафии:

    Спи, русский друг! Безымянную славу твою
    Слава впитала земли, что тебя родила.
    А кровью своей ты вспоил итальянскую землю.
    Да будет тебе она пухом.

    Сомнений  не  оставалось.  Это  был  тот  самый  человек, которого отбил у
гитлеровцев  и  принес  израненным  к себе в каморку Артем Незабудный, И опять
что-то  невыразимо  знакомое  как  бы  всплыло на мгновение в чертах человека,
запечатленного  на  фотографии.  Так  неуловимо ускользает вот-вот уже готовая
зазвучать  в  памяти мелодия где-то давно слышанной песни... Артем стоял и раз
за  разом  от  начала  до  конца  перечитывал  и перечитывал строки, выбитые в
мраморе.  "Вот, безымянным погиб,- думал он,- но даже смертью и то своей земле
родной славу дал. А я, живой, именитый, а при жизни безродный..."
    Незабудный  опустился  на колени, осторожно горстью сгреб немножко земли с
могилы в расстеленный на траве носовой платок и завязал его, как ладанку.
    Когда Артем поднялся, он увидел старого, одетого во все черное человека.
    - Знал  ли  лично  синьор  храброго  Богритули?  - спросил старик. Это был
служитель  кладбища.  Незабудный  кратко  рассказал ему, что встречал когда-то
человека,  лежащего  под  мраморным  надгробием, но кто он и откуда родом, ему
неизвестно.  Хотелось  узнать подробности гибели храброго Богритули, с которым
так  удивительно  и  так  до  обиды ненадолго связала его судьба. Но служитель
сообщил, что никаких подробностей о Богритули никто не знает. Известно только,
что это бывший русский командир, попавший тяжело раненным в плен и угодивший в
лагерь  смертников. Там он поднял восстание и организовал дерзкий побег. Потом
его  снова  изловили,  и  он  еще  раз ушел из лагеря, сколотил большую группу
партизан и долго наводил смертный ужас на оккупантов по всей Тоскане и Эмилия.
Когда  гитлеровцы  хотели предать огню и смерти население одной из деревень за
помощь  партизанам, Богритули со своими товарищами пробился на помощь и держал
оборону  до тех пор, пока последняя женщина с ребенком не оставила селение. Он
дал возможность спастись всем жителям - и старым и малым - и только тогда снял
свой  пулемет,  которым  прикрывал  отход женщин и детей. Здесь его и настигла
пуля гитлеровцев.
    И  еще  сказал  служитель  генуэзского  кладбища, что тело Богритули несли
сотни километров по очереди жители итальянских сел, как эстафету, передавая из
деревни  в  деревню.  Вот  и  похоронен  теперь  неизвестный  русский  храбрец
партизан,  скрывшийся  под  именем  Богритули,  в самом почетном месте старого
генуэзского кладбища Стальено.
    - Мольто  корадже!  (Очень  смелый!)  -повторял  старый служитель.- Мольто
корадже!..
    Артем  вернул  билет в порту и задержался тогда на несколько дней в Генуе.
Он  разыскал  бывших  партизан  из  "АНПИ"  - Национальной ассоциации партизан
Италии,  попробовал  навести  у  них  справки  о  таинственном  Богритули. Все
рассказывали ему о подвиге русского партизана, но никто ничего не мог сообщить
о  его  происхождении,  никто  не знал о настоящем имени его. Кто знает, может
быть,  он  был грузином и такова была его подлинная фамилия - Богритули? Нечто
похожее слышал когда-то Артем.
    Каждый  день  он  приезжал  на  Стальено.  И  всякий  раз  заставал  там у
мраморного   надгробия  Богритули  ворохи  свежих  огромных  белых  генуэзских
хризантем. Чьи-то неведомые руки приносили цветы на могилу русского партизана.
    - Может  быть,  вы  знаете  хоть,  кто  приносит  эти цветы? - допытывался
Незабудный у знакомого уже смотрителя.
    - Кто?  Вы  хотите  знать - кто? Люди, синьор! Благодарные люди. Их много,
этих  людей,  в сердцах которых всегда будет жить память о храбреце, что лежит
здесь. Мольто корадже, мольто корадже!
    Пришла  было  Артему  мысль  найти  православного  священника  и отслужить
поминальную  молитву  за  погибшего.  Но  усомнился Человек-Гора. "Ведь, поди,
коммунист  был, вряд ли бы попа звал. Что же я против воли покойника пойду. То
не дело".
    Он  добрался  через Ниццу в Париж и прозябал там несколько лет. Тренировал
молодых  борцов в спортивной школе. Но, еще стоя на могиле Богритули, он молча
поклялся  себе  во  что бы то ни стало вернуться в свои родные края, разыскать
близких  героя и отдать им вместе с бережно хранимой запиской землю с могилы в
Генуе.
    Артем  Иванович  и  раньше  осуществил  бы  свои  намерения,  но  жил он в
последнее время не один. До этого долгие годы он мыкался в полном одиночестве.
Короткое время была у него жена, молодая красивая шведка из труппы циклистов -
акробатов  на  велосипедах.  Но еще до войны она ушла к богатому американскому
импрессарио,   старше  ее  лет  на  тридцать  пять.  Измученный  одиночеством,
Незабудный  подобрал  в  приюте  для  детей так называемых "перемещенных лиц",
вызволил  из  сиротства  одну живую душу и твердо решил вернуть ее Родине. Это
был  сынишка русской женщины, которую знавал Артем Иванович. Она вскоре умерла
от  чахотки  в  одном из парижских госпиталей. Мальчишка оказался в приюте без
рода, без племени... Петя, или, как он уже привык, Пьер Кондратов.
    Нелегко  было  вырвать  его  из  приюта,  над которым шефствовало какое-то
американское  филантропическое общество, уже готовившееся переправить мальчика
за  океан.  Очень  сложные  отношения  царили  в  мире  людей, по тем или иным
причинам  и  в  разное  время  оставивших Родину. Те, кто принадлежал к кругам
белых  эмигрантов,  покинувших  страну  в  первые годы революции, считали, что
грехи их перед Родиной за давностью лет большей частью прощены. Большинство из
них и правда относились к Советской стране с постепенно нарастающим уважением.
Они  искренне  презирали  и  ненавидели  фашистов,  гордились победой русского
оружия.  Как  они  выражались,  Советская  Россия  выполнила свою историческую
миссию  -  "славянский  щит  опять  спас Западную Европу от тевтонского меча и
рабства".  В  этих  кругах  многие  жили  надеждой снова вернуться на Родину -
особенно  молодежь,  уже выросшая на чужой земле и свою в глаза не видевшая. К
так  называемым  "перемещенным"  они  относились  с  нескрываемым осуждением и
старались не якшаться с ними.
    Среди  "перемещенных" было очень много всевозможного сброда, человеческого
отребья,  вынужденного  скрываться от справедливого гнева и суда родной земли.
Но  было  тут  и  немало несчастных, случайно захваченных черным вихрем второй
мировой  войны. Отринутые злосчастно сложившейся судьбой от всего, что им было
родным,  они  в  то  же  время старались держаться подальше от белоэмигрантов,
считая их буржуями, аристократами и чуждым для себя элементом.
    Все  это  очень  осложняло  дело,  когда  Артем  решил вырвать мальчика из
сиротского  приюта.  Но среди чиновников нашлись люди, приверженные к спорту,-
они  хорошо  помнили  славу  Незабудного. В конце концов ему удалось усыновить
Пьера.  Ради  него  одного  уже стоило вернуться, чтобы мог расти мальчишка на
родной  земле  среди  своих  соплеменников,  а  не мыкаться по приютам в чужих
краях.  Хотелось  возвратить  Родине живую душу, чтобы хоть этим как-то отдать
малую  толику  неоплатного  долга,  в  котором  всегда  чувствовал  себя Артем
Незабуд-ный. Да и самому хотелось помереть Дома, лечь на покой в родную землю,
где,  должно  быть, давно уже лежит старуха мать, с которой он расстался тогда
же  -  в 1918 году. Но не так-то легко отпустили его домой. Поднялся крик, что
он обманным путем завлек мальчика, похитил его из так называемого "свободного"
мира  и  теперь  насильно  тащит  в  страну  большевиков.  Против  Незабудного
выступили  некоторые  правые  газеты. Он получал анонимки с угрозами, которые,
впрочем,  не  производили  на  него  большого впечатления, так как он привык к
подметным  письмам,  сулившим  ему  мало  приятного  еще  с  давних лет, когда
расцветала его борцовская карьера.
    Несмотря  на  то  что  советское  посольство  своими встречными действиями
поддержало  хлопоты  Незабудного,  местные  власти  всякими  уловками пытались
задержать  его  отъезд.  Чиновники  придирались  к  каждой  букве  документов,
цеплялись за любой повод для проволочки.
    Спортивная  школа  предъявила  ему огромную неустойку. Пришлось распродать
все,  что  можно,  чтобы  покрыть  долги.  Распрощался Артем со многими своими
чемпионскими  медалями  и  кубками, только один оставил - "Могилу гладиатора".
Хоть  и  напоминал он о тайне, терзавшей душу бывшего чемпиона мира, но не мог
расстаться  с  этим кубком Незабудный. Да и опасно было напоминать этим призом
об истории, которую, может быть, не все еще знали или помнили.
    Приходили  к  Незабудному  люди,  прослышавшие о его намерении вернуться в
Советский  Союз.  Многие  из  них  грозили  уже  вслух всякими неприятностями,
пугали,  стращали  или,  наоборот,  пытались  сманить,  сбить с толку и Артема
Ивановича  и  его приемыша. Посылали к Пьеру и монахов и репортеров. Увивались
вокруг  мальчишки  какие-то  подозрительные  субъекты. А один из них уже перед
самым отъездом Артема, увидев у него на столе приготовленный к запаковке кубок
"Могила  гладиатора",  нагловато подмигнул борцу - дескать, знаем мы историю и
со  второй  вазой...  Вот  если  шепнуть  кому-нибудь  об  этом  в Москве, то,
пожалуй... Быть бы этому человеку со сломанной шеей, спустил бы его Незабудный
с  лестницы,  да,  спасибо,  помешал Пьер, вбежавший на рык Артема Ивановича в
комнату...
    Ни  угрозы,  ни  посулы,  ни  мерзкие намеки не подействовали. И вот Артем
Незабудный вместе с усыновленным Пьером, который называл его дедом, вернулся в
родные края.


    Глава IV
    Земляки вы мои, земляки

    Вот  откуда  взялся  в  Сухоярке великан, который встретился сегодня утром
Сене Грачику и его верному другу Сурену Арзумяну, когда оба приятеля спешили в
школу.
    Худенький  Сеня  Грачик,  несмотря  на  прохладную еще погоду, был уже без
пальтишка, в одной форменной гимнастерке, с проступавшими у ворота ключицами и
угловатыми плечами.
    Весь он был словно расп„рт изнутри жердочками. Тоненький, летучий, шел он,
подпрыгивая   от   нетерпения,-   каждый  шаг  с  наскоку,  сам  весь  легкий,
напряженный,  словно  воздушный  змей,  которого  вот-вот запустят и он взмоет
упрямо ввысь...
    Его  друг  Сурен,  на  полголовы выше, выглядел немного увальнем. Он шагал
неспешно,  нахохлившийся  и очень серьезный. Голова у него была круглая, давно
не  стриженная.  Волосы сзади, с толстой шеи на узких покатых плечах, когда он
ворочал головой, ездили по воротнику пальто.
    Да  и сам он, ушастый, круглоглазый, с длинными, сросшимися на переносице,
мыском   вниз,   бровями,   маленьким   горбатым  носом  и  торчащими,  высоко
поставленными ушами, очень смахивал на совенка.
    Конечно,  оба  мальчика  сразу  же  обратили внимание на встретившегося им
великана.  Они  заметили  его  еще  издали  и  теперь  отбегали назад на целый
квартал, чтобы снова пойти навстречу и разглядеть как следует еще и еще раз.
    - Вот это да! Дядя Степа! - шепнул Сеня Грачик.
    - Шагающий экскаватор сто кубов,- подтвердил Сурен.
    - Дяденька, достань воробушка,- хихикнул Сеня.
    Казалось,  великан  не  обратил  на  них  внимания. Он продолжал шагать по
обочине  тротуара,  огромными  махами  переставляя  толстые ноги в ботинках на
плотной  каучуковой  подошве.  Палица  в  его  руке взлетала и с глухим стуком
опускалась,  оставляя  на  влажной  земле  глубокие  следы  - Типичный Куинбус
Флестрин,- изрек с ученым видом Сурен, став еще более многозначительным.
    - Точно, Куин...
    Исполин   внезапно   стал.   И,   прежде  чем  Сеня  успел  отскочить,  он
почувствовал,  что какая-то мягкая, бесшумная сила мгновенно вознесла -его под
самые,  как  ему  показалось,  облака.  Неуловимый  взмах  огромной  руки  - и
мальчишка  очутился  на  карнизе  балкона,  за перила которого успел судорожно
уцепиться.   А  великан  низким,  добродушным  басом,  от  которого  загудела,
казалось,  вся  земля  вокруг,  спросил  внизу  под балконом у оставшегося там
Сурена:
    - Ну как, хлопчик? Этого воробья достать? Или не-хай там остается?
    Смущенный  необычайностью  случившегося,  не зная, реветь или же не стоит,
Сеня зашептал, свешиваясь с перил:
    - Дяденька, сымите меня отсюда поскорее. Я же вам ничего такого не сделал.
А то на меня вон уже ругаются. Там тетенька за окном. Она думает - я сам.
    И  действительно,  за  стеклом  балконной  двери  появилась  худая  дама в
старомодном  пенсне  и  прическе  валиком. Она грозила мальчику обеими руками,
воздетыми к небу. Тут же она беззвучно всплеснула ими, так как мальчонка на ее
глазах исчез, как бы снесенный неведомой силой.
    - А  может  быть,  тебя  вон  на  ту  каланчу закинуть, чтобы ты поближе к
воробьям был? - вежливо осведомился незнакомец у Сени, поставив его на землю.
    - Не  надо,  дядя!  -  поспешно  взмолился  тот, веря, что и это уже может
случиться.
    - Ну,- сказал Незабудный,- говорите тогда, где у вас тут школа.
    - Идемте,  дядя,  мы  вас  проводим.  Мы  сами туда. У нас как раз сегодня
каникулы кончились. Первый день занятий. А вам зачем школа?
    - Да вот новичка к вам хочу определить.
    - А в какой класс? - с нетерпеливой надеждой спросили сразу оба мальчика.
    - Сами-то вы в каком?
    - Мы в шестом.
    - Ну  вот, значит, как раз к вам. Ему бы на годик по-старше полагалось, да
с языком трудно будет, Лучше уж пусть год повторит.
    - А он что, не русский?
    - Да нет, русский...
    - Это ваш кто - сын? Да?
    - На манер того, что внучек.
    Ничего не понимавшие мальчишки повели незнакомца-великана в свою школу.
    Сеня кинулся подать великану его толстую трость, желтую, отливавшую сквозь
лак  прожилками  и  наплывами  породистого  дерева,-  Незабудный поставил ее у
стены,  когда  бережно снимал мальчика с балкона. Сеня протянул руку к трости,
схватил  ее,  хотел  приподнять  и даже руку отдернул в испуге - трость словно
приросла  к  стене.  Он  взялся  снова,  потянул  сильнее. Трость шевельнулась
слегка.
    Артем крикнул:
    - Не  тронь!  Не сдюжишь или еще живот себе сорвешь. Не по носу табак! Это
только мне с руки. Я с этим посошком весь свет обошел. Да...
    И,  легко  вскинув трость, в которой, верно, было не меньше двадцати кило,
зашагал с мальчишками.
    Они  вели  незнакомца,  стараясь  шагать  в  ногу  с  ним  и потому ступая
вприскочку слева и справа, и победоносно поглядывали на всех прохожих, которые
невольно  замирали,  оторопев  при  виде  исполина.  В  какой  восторг  пришли
мальчишки,  как  прыснули  они, когда какая-то старушка, которую они обогнали,
вдруг   съежилась   вся,  вобрала  голову  в  плечи,  шарахнулась  в  сторону,
оглядываясь, суматошно закрестилась:
    - Ох, чтоб тебе!.. А я думала, конный какой наехал... Они прошли мимо двух
старых деревьев на площади.
    - Раинки? - спросил, остановившись, Артем Иванович.
    Мальчики  обрадовались,  что  он знает местное название этих деревьев. Оно
повелось по имени несчастной девушки Раи, которую когда-то довел до отчаяния и
самоубийства соблазнитель-шахтовладелец. Ее похоронили за оградой кладбища уже
в  степи.  И на могиле выросло дерево всем на диво, не совсем привычного вида,
что-то  вроде  граба,  но  постройнее.  И  с тех пор эти деревья стали звать в
Сухоярке  раинками.  Но  Артем Иванович сейчас шел, не узнавая родных мест. Он
вспоминал,  как в былые его приезды в Сухояр-ку строения, улицы, дома казались
ему  осевшими  в  землю, укоротившимися, до смешного уменьшившимися. А теперь,
наоборот,  все