ка:
    -_Здорово, актив!
    - Здорово, пассив! - нашелся Сеня, слышавший когда-то это от Сурика.
    - Смотри-ка, разбирается. Привет, привет передовым!
    - Вали, вали, отстающий!
    - Ну, ты...
    С  этого  все и началось сегодня. И Сеня решил, что пора испробовать прием
японской  самозащиты,  которому  его  обучил  Артем Иванович. Взять неожиданно
крепко  правую  кисть  противника, вывернуть ее ладонью вверх, перегнуть через
свою  другую  руку, просунутую под захваченную руку нападающего, и нажимать. И
противник сейчас же взмолится - он будет совершенно беспомощен. Артем Иванович
даже  предупреждал,  чтобы,  пуская  в  ход  этот  прием, Сеня не очень сильно
нажимал,   а   то   у  противника  могут  разорваться  сухожилия  в  локте.  И
действительно,  когда  этот прием показывал Незабудный на Сене, все получалось
совершенно  так,  как говорил Артем Иванович. Нельзя было шевельнуться. И Сеня
должен  был  признать  необыкновенное  действие  приема.  Правда, когда он сам
пробовал   этот   прием  на  своем  великане-учителе,  то  полного  успеха  не
достигалось. А один раз даже, когда Артем Иванович пошутил и напряг руку, Сеня
неожиданно  для  себя  оказался  вверх  ногами.  Но  Артем  Иванович  и  тогда
одобрительно утешал его, отметив, что Сеня так и не разжал своей руки, удержал
захват.  И,  хотя  Артему  Ивановичу  ни разу еще не пришлось просить пощады у
Сени, однако прием был разработан досконально. И каждый раз теперь, когда Сеня
встречался  с  Артемом Ивановичем, он вместо рукопожатия проводил изученный им
японский  захват,  оказываясь  где-то  под  мышкой  у  Неза-будного.  Но Артем
Иванович  говорил,  что  прием  проведен  правильно.  Да,  великое  дело знать
.секреты. С ними ни-чего не страшно.
    Но,  должно  быть,  Сеня  сегодня  неточно провел прием. И Ремка, выдернув
тотчас же свою руку из захвата, мигом сбил Сеню подножкой на землю и уселся на
нем.  А  Махан был уже тут как тут. Он вздернул Сеню, держа его за шиворот, на
ноги,  поставил  перед  собой,  насмешливо  стряхнул  пыль с его гимнастерки и
принялся за дело сам.
    - Так.  Таким  макаром,  значит?  -  зловеще  продолжал  теперь  Махан,  с
удовольствием  ведя  свой  допрос.- Значит, выкопали вы там с папашей и с этим
самым  чемпионом вещички и между собой делите? Сильны! А нас, что же, с Ремкой
обойти желаете? А еще свои считались...
    - А я никогда твоим и не считался,- прервал его Сеня.
    - Хамишь,  парень!  -  прикрикнул Махан.- А на Красношахтерскую не хотите,
чтобы я вас сводил? Заявлю кому надо, так живенько разберутся.
    - Понятия даже не имею, про что ты намекаешь.
    - Видал? С переляку даже без понятия стал. Забывчивый какой.
    - Что  ты,  интересно,  Ремка, набрехал? - обратился Сеня к Штыбу, который
исподлобья  глядел  на  них.-  Как  тебе  не  совестно  только? А еще пионером
когда-то был у нас.
    - Была  у  одной  кошки  собака, да мышей не ловила, только котов давила,-
сказал  Махан.-  Ты  других  сюда  не путай. Не очень-то другими распоряжайся.
Хвост голове не указчик. Ну, будешь говорить все как есть?
    - Да брось ты! - Сеня отвернулся.
    - Один  такой  бросал  да  после три дня на карачках елозил, чтобы обратно
взять.
    - Ну и что?
    - Я тебе нукну. Что это за "ну"? Сел один дурындас в чужой тарантас да еще
погоняет.
    - Да что ты какую-то ерунду порешь!
    - Наша  ерунда  вашей чепухе родные враки. Ты не прикидывайся,- проговорил
Махан.  (Сколько дурацких присказок он знал! Но ведь кончится яге когда-нибудь
их запас!)
    - Сказал  я  тебе,  что  ничего  не знаю. Не понимаю даже, что за разговор
такой! - не выдержал Сеня.- Ну чего ты ко мне привязался?
    Махан  посмотрел  на  него,  на  Ремку Штыба. Он уже подозревал, что Ремка
что-то  тут  напутал. Больно уж уверенно и независимо держался этот пионерчик.
Но  отпускать его так Махану не хотелось. Он уже вошел во вкус, и ему хотелось
еще хоть немножко, но всласть поиздеваться над мальчишкой.
    - Ладно,- милостиво промолвил он,- я вижу, что ты парень крепкий. Пионер -
всем детям пример. А ну-ка, обзовись как следует. Обзовешься - и отпущу. А нет
- худо будет. - Балда ты! - сказал Сеня, храбрея от злости. Он слегка отступил
от  нового тычка.- Ну и что, если стукнул? Значит, еще раз балда. И еще раз!..
Трижды балда!
    - Эй,  парень,  ты меня лаять брось! Я говорю, чтобы ты сам обозвался. Ну,
обругаешься?.. Что, слабо тебе, пионер? Брезгуешь?
    - Не стану я.
    - Какой чистенький, черным словом замараться трусит!.. Видал ты его, Штыб?
    - Уж  я на него нагляделся,- сказал Ремка.- Правда, Сенька, обзовись. Чего
трусишь?
    - Я не трушу, а не хочу! - упорствовал Сеня.
    - Гляди  какой:  агу - не могу, засмейся - не хочу. Тебе что, трудно, если
человек тебя обозваться просит? Ты что, слов таких подобных не знаешь, что ли?
Научить?
    - Не хуже тебя знаю, а не стану...
    - Нет, станешь!
    - Сказал,  не  стану  -  и вс„. Можешь бить хоть до смерти, не стану я для
твоего удовольствия ругаться. Ну, пусти, Махан!
    - Я для такого цуцика пока еще не Махан.
    - Ну, пусти, Славка! - Сеня попробовал вырваться из крепко сгребших его за
гимнастерку рук.
    - Вот тебе еще за Славку!
    - Пусти...
    Махан скверно, грязно и длинно выругался.
    - Ну обзовись так, и пущу тогда.
    - Не  считаю  нужным.  Я  в  твою  компанию  не  зава-живался  и по-вашему
обзываться не желаю. Хоть умри - не скажу,
    - Ты у меня сейчас сам помирать запросишься, вша свинячая!
    Долго  бы  еще,  должно  быть,  издевался Махан, к удовольствию Ремки, над
бедным Сеней, но внезапно земля слегка дрогнула, чья-то гигантская тень как бы
накрыла  всех  разом.  Махану  в  первое  мгновение  показалось, что террикон,
высившийся  над пустырем, стал заваливаться на него. Он лишь услышал отчаянный
вопль Штыба: "Славка!", едва успел оглянуться и мигом выпустил из рук Сеню. За
ним, закрывая полнеба, высился всей громадой своих плеч Незабудный. Прежде чем
Махан  смог  двинуться  с  места,  огромная  рука  простерлась  над  ним, и он
почувствовал,  что  нос его ущемлен вмертвую двумя жесткими согнутыми пальцами
великана.  Он  попробовал  было  высвободить  нос, но пальцы сжали его с такой
силой, что Махан только занюнил тихонько.
    Артем,  не  выпуская  его  стиснутого  фалангами  среднего и указательного
пальцев  носа,  заставил  Махана  скрючиться  в  три погибели, а затем и вовсе
опуститься на коленки.
    - Рады,  что зила, как у злона, вот и навалилизь! - гнусаво заныл Махан, с
вывернутой шеей стоя на коленях.- Нашли з кем зладить.
    - А  ты сейчас с кем сладить хотел? Ты что, добрым уговором действовал, не
силком?  -  грозно спросил Артем.- А ну! - продолжал он, еще более мрачнея.- А
ну,  паразит,  говори,  повторяй  вслух  за  мной: "Я есть распротакой собачий
гад..." Ну, повторяй, говорю...
    Махан  сделал  какое-то короткое движение, и в шмыгнувшей руке у него, как
жало,  мелькнул  нож.  Артем с усмешкой, пренебрежительно отмахнулся свободной
рукой.  Нож  со  свистом  пролетел  у  всех  над головами и с силой вонзился в
телеграфный столб.
    - Баловать?  -  загремел  низкий  бас Артема.- На кого нож поднял? Говори,
гад, скорее, пока я тебя в лепешку не сплющил. Я из тебя жмых выдавлю.
    - Буждиде...  Ждо вы бежобдазиде! - гнусавил Махан, извиваясь на коленях с
безнадежно ущемленным носом.
    - Повторяй,  сказал,  за  мной, ну!.. А то я у тебя со-палку твою с корнем
выдерну. Говори: "Я есть распротакой собачий гад... который..."
    - Я же де богу, даз вы дажали...
    - Сможешь. Не сомневайся. Мы поможем. А непонятно будет, повторишь.
    И Махану ничего не оставалось, как послушно загун-досить:
    - Я ездь разбродакой зобачий дын.
    - Гад, а не сын! Я твоих родителей не мараю. Собачий гад.
    - Зобачий гад.
    - Который,-  продолжал  Артем,- по боговой ошибке и по людскому недосмотру
еще  существует  на  белом  свете...  -  ...да  бедом  сведе,- лопотал, сопя и
всхлипывая, Махан.
    - И обещаю не лезть больше к честным ребятам и близко к ним не подходить.
    - ...и близко де бодходидь.
    - Ну,  маршируй  отсюда  самым  резвым  аллюром,  гунявый! - сказал Артем,
отпуская  нос  Махана и тщательно отирая руку платком.- И спасибо скажи, что я
тебя еще при твоей нюхалке оставил. Только не суй ее больше куда не надо. А то
я  тебя  так в следующий раз прищемлю, что одну только шелуху от тебя хоронить
придется. Геть!
    И  Махан,  всхлипывая,  держась  за  распухший  нос,  поспешил скрыться за
строениями, огораживавшими пустырь.
    Так состоялось его посрамление.
    Артем  Иванович  не спеша пошел с пустыря. Немножко позади него шел, легко
подпрыгивая, чтобы попасть в ногу с ним, Сеня. В некотором отдалении следовали
Ремка  и  парень,  сопровождавший до этого происшествия Махана. Он с уважением
поглядывал на широкую спину чемпиона.
    - С  чего  он  к  тебе  привязался? - не оглядываясь, спросил Незабудный у
Сени.
    - Да ну его! Лезет все. Глупости всякие. Про клад какой-то допытывался.
    - Про какой такой клад? - Незабудный, приостановившись, через плечо глянул
назад на Сеню.- Это еще что за разговор?
    - Я  сам не знаю,- сказал Сеня. А потом тихонько и виновато добавил:- Дядя
Артем, а я с Ремкой боролся.
    - Ну?
    - Сборол он меня сразу.
    - А на прием захватывал, как я тебя учил? Сеня покачал головой.
    - Что так?
    - Да он никак не захватывается. Здоровый он.
    - Плохо я, значит, с тобой отработал. Но ничего, я тебя еще натренирую.
    Уже  смеркалось. Зажглись огни на эстакадах рудников. С каждой минутой все
ярче  разгорались  красные  звезды  на  копрах  шахт. Ремка со своим спутником
по-отстали, а Сеня шел за Незабудным, незаметно для него перескакивая от одной
ямки,  которую  на  ходу  оставлял  в  земле своей пудовой тростью чемпион, до
другой, стараясь каждый раз непременно ступить на этот богатырский след.
    Теплый, весенний ветер гнал из близкой степи запахи влажной земли и свежей
молодой травы.
    Вдруг  впереди  неслышно  шмыгнули по земле какие-то маленькие юркие тени.
Они,  как  катышки пыли, в которые заворачиваются брызги воды, если плеснуть в
жару на запорошенный пол, бесшумно ширяли в разные стороны.
    - Глянь!  - сказал парень, шедший с Ремкой Штыбом.- Да это суслики, никак.
Они тут, за оврагом, сроду не водились.
    - Я  уже  второй день примечаю,- откликнулся сзади Ремка.- Дерут из степи.
Воду, что ли, почуяли?



    Часть II
    Вода живая и мертвая


    Глава I
    Воде навстречу

    Ты  про  что,  не  пойму?  - Незабудный склонился над Ириной Николаевной и
подставил ей свое толстое с огромной мочкой ухо, похожее на калач.
    - Вода  скоро  подойдет,-  как  можно  тише  повторила  Ирина Николаевна.-
Подойдет вода, а наша школа к этому событию...
    - А это что, секрет? - спросил Незабудный.
    - Почему секрет? - растерялась она.
    - А что же вы тихо так говорите?
    - Разве? - Ирина Николаевна взялась обеими ладонями за загоревшиеся щеки.-
Ой,  глупо  как!  Это  знаете  почему?.. Мне все время хочется, когда я с вами
говорю, кричать во весь голос. Вы словно на горе где-то возвышаетесь, а я себя
чувствую  такой  ничтожной,  маленькой  и все время ловлю себя на том, что мне
хочется говорить страшно громко. Вот я сдерживаюсь и получается... Глупо, да?
    - Ну  что  вы,-  сказал  Артем  Иванович,-  вы  барышня заметная, то есть,
простите,  девушка  видная.  Молоды  только  очень.  Посмотреть  -  так  прямо
девчоночка совсем.
    Сеня,  которого  вожатая  попросила,  чтобы  он проводил ее домой к Артему
Ивановичу,  возмутился.  Для  него  вожатая была прежде всего учительницей, то
есть  человеком  уже немалого жизненного опыта и непостижимых познаний. Он сам
всегда  ужасно  обижался, если кто-нибудь давал ему на вид меньше лет, чем ему
уже было. И он испугался, как бы учительница не обиделась.
    - Какая  же  девчонка?..  Она  уже  почти целых полтора года, как институт
кончила. Девчонка! Совсем нисколечко и не выглядит!..
    Но Ирина Николаевна, закидывая голову с восхищенным изумлением, совершенно
по-ребячьи оглядывала Незабудного.
    - Нет, правда, вы просто невероятно до чего большой!
    - Куинбус Флестрин,- негромко пояснил Сеня. Артем Иванович отмахнулся.
    - Какой  там я Куинбус! - Он подошел к столу и снял с него книжку, которую
ему  еще  во время болезни принес Сеня.- На, возьми. Ты чего же мне не сказал,
что продолжение есть, как он к великанам попал, Гулливер. Я, брат, не Куинбус,
а  Грильдриг.  Это  он, когда, после того как у лилипутов побывал, у великанов
оказался.  Вот  тут  и понял он, что совсем он не Человек-Гора, а так только -
Грильдриг, козявка. Вот так и со мной вышло. Мотался среди лилипутов, а теперь
вон  к каким попал!..- Он смущенно захохотал, приводя этим в вихревое движение
гардину   на   окне.  Но  спохватился,  оправил  штору,  посмотрев  искоса  на
учительницу.
    - Так  вот,  Артем  Иванович,-  сказала она,- с Гидростроем я обо всем уже
договорилась.  С  шахтерами  на  шахте  все  в  порядке - сам Колоброда обещал
приехать. Но вы должны помочь тоже. Если это правда, что вы такой человек, как
о  вас  вот  Сеня  говорит,  вы  нам очень можете помочь. Надо поднять у ребят
чувство  ответственности  за  школу.  Надо,  чтобы  они гордились честью своей
школы,  чтобы  ревновали ее, чтобы, отстаивали. Я бы вас попросила... Мы хотим
вызвать на соревнование ребят из районной школы. Хотелось бы начать со спорта.
    Артем  совсем  повеселел.  Ему  нравилась  молоденькая, энергичная, хотя и
застенчивая  учительница-вожатая. Чижик, можно сказать, а гляди, как взвилась!
Сразу  загорелись и у него под насупленными, косматыми бровями глаза и ширнули
вверх концы усов, когда он услышал "лова вожатой насчет спорта.
    - Мне хотелось, чтобы вы их сами подбили на это,- продолжала учительница.-
Так  прозвучит  куда авторитетней. Шутка ли, сам Незабудный предложит, чемпион
чемпионов!
    - А   вода,   ребята,   тем  временем  идет,-  говорил  школьникам  Богдан
Анисимович,  когда  через два дня после встречи у Артема состоялось собрание в
школе.
    - Вот именно. Подходит вода,- подтвердил Никифор Колоброда.
    Он  сидел  в  президиуме  среди  других  знатных гостей и родителей. Литая
звездочка  Героя  Социалистического  Труда  сверкала золотом у него на лацкане
широкого  пиджака,  и  уголок  его  все  отгибался под ее тяжестью. Он сидел и
слушал,   как   Богдан   Анисимович   Тулубей   рассказывает  ребятам  о  ходе
строительства и приближении воды к Сухоярке.
    - Да,  скоро  вон  там  разольется,- продолжал Богдан Анисимович и показал
рукой на окна класса.
    И  все  невольно  посмотрели на окна, а потом опять на классную доску, где
Богдан  Анисимович  только что нарисовал мелком схему строительства, прочертил
толстой белой линией трассу канала и заштриховал площадь затопления... Да, вон
там,  за  окнами,  скоро  засверкает  водная  гладь и уйдет на дно степь. Воды
сейчас  еще  не  было,  но все уже словно разглядели ее там, под самыми окнами
школы,  и  у  всех  душа занялась на мгновение от сладко-холодящего, как мята,
предвкушения.
    ...Бубум!..  Бум!..  Тугой,  круглый, как барабан, звук какого-то далекого
тяжкого  удара  прокатился  за  окнами над степью, над пустырем, где виднелись
остатки  недавно  снесенных домов. Легонько тронуло стекла в окнах. - Взрыв на
выброс,-  пояснил, слегка покосившись в окно, Богдан Анисимович, усаживаясь на
место.- Дорогу водичке расчищаем.
    - Давайте,  дорогие ребята, и мы с вами на выброс всякую пакость, все, что
мешает!  -  так  начал  свою  речь  Никифор Колоброда, сменивший как раз в эту
минуту на трибуне Богдана Анисимовича.
    - Можно рвануть,- сострил из своего угла Ремка.
    Все  оглянулись  на  него  неодобрительно. Такое поведение Штыба никому не
понравилось.  Ведь  на  трибуне  стоял  не просто Милкин отец. Сеня даже Милке
удивлялся  не  раз,  видя, как она чересчур уж запросто и вольно обращается со
своим  знаменитым  отцом.  Нет, поднявшись на трибуну, тот стал не просто всем
знакомым  отцом Милки Колоброда, не только известным человеком, но уже лицом в
какой-то  мере неприкосновенным, оберегаемым всеми принятой традицией уважения
к  почетному гостю, к оратору, выполняющему особое свое назначение. Человек на
трибуне был уже сам по себе фигурой, вызывающей почтение. Он выступал. Правда,
выступал он, чувствуя, как видно, не очень-то себя в своей тарелке.
    Откашливался,  сморкался,  вытирал  большим платком вспотевшую шею. Видно,
нелегко  ему  было  на трибуне. Но это выступал знатный гость, большой портрет
которого  всегда  висел  на  Доске  почета  у Первомайской. И поэтому никто не
засмеялся  на  остроту  Ремки.  Все посмотрели на него с укоризной, а сидевшие
поблизости показали под партой кулаки.
    Но  сам  Колоброда  и  не поглядел в сторону Ремки. Ка-валось, что он и не
слышал глупой шутки.
    Он продолжал:
    - Товарищи  школьники!  Позвольте мне! Разрешите мне от имени шахтеров, по
их поручению поздравить вас. Скоро будете уже с большой водой. Благодаря чему?
Благодаря  заботам...-  Он  остановился,  нахмурился. Ему, должно быть, самому
было  скучно  говорить  привычными,  заученными на многих собраниях словами. И
вдруг  совсем  другим  голосом, тем, что и Сеня, и Пьер, и Ксана, и Ремка Штыб
слышали  не  раз,  когда  были  в гостях у Милки, Никифор Васильевич Колоброда
продолжал: - Вода-то подходит, а вот вы, школа ваша, подхода пока встречного к
такому большому делу в жизни не имеете. Ведь это будет уже у нас не поселок, а
что?  Будет  город  Сухоярка.  Возможно даже, станет и районного значения. Тут
теперь  близко  от  нас  пристань  будет.  Транспортировать  уголь  станем  по
воздушной подвесной дороге. А там прямо на баржи грузить...
    Верно,  Богдан  Анисимович?  -  Тот кивнул головой с места.- Значит, какой
вывод?  А такой, что с наших ребят и с нашей школы спрос будет уже другой. Тем
более,  что  вы тулубеевцы. Это имя по всей стране известное. Ему надо во всем
соответствовать.  А  у  вас  что? У вас еще. попадаются малосознательные. Вот,
скажем,  порядка  Шибенцова,  примерно. Одного не могу понять: отец - справный
шахтер,  а  сын,  как  мне  известно,  из  пионеров  отчислен,  в конце класса
плетется,  да  и  у других еще под ногами путается. Разве это тулубеевец? Одно
только название. Да и позорит он такое звание.
    Никто  уже не глядел на Ремку. И совестно, и страшновато было взглянуть на
него.  Не раз уже обо всем этом говорилось в классе. Но всегда это было делом*
обыкновенным  и  даже  в  какой-то  мере  привычным.  Ну  мало  ли  что скажет
учительница,  выговаривая  за  плохие отметки, за нерадивость или какой-нибудь
проступок.  А  тут об этом было сказано знатным гостем с трибуны. Ремка сидел,
застигнутый  врасплох,  с  багровыми  от срама и словно оттопырившимися ушами,
стараясь  сохранить полную неподвижность, но предательский скрип парты выдавал
его ерзание.
    - Я  бы  советовал  что?  Подтянуться,- продолжал Колоброда.- У нас теперь
всякое  дело  словно  бы  в большой воде начнет отражаться. Вот у нас на копре
всегда  звезда  горит.  Никогда не снимали все эти годы. Что она означает? Это
вам  всем  хорошо  известно.  Но  могу  и повторить для памяти. Звезда горит -
значит,  что? С планом порядок. Программу даем полностью и даже с превышением.
А  сейчас  знамя  переходящее  по тресту держим уже второй год. А школа у нас,
особенно  ваш  класс,  ребята,  не обижайтесь, от всего в отдалении топает. Не
гасите  нам,  ребята,  звезду.  Мы зажгли, а вам надо ее выше поднимать, чтобы
выше зв„зды над Сухояркой горели,
    Сурен Арзумяи поднял руку:
    - Можно вопрос?
    - Почему нельзя? Пожалуйста!! Сурик встал: - Вот вы сказали: все в большой
воде будет отражаться? И другие, которые хулиганничают?..
    Никифор   Васильевич   Колоброда   искоса  поглядел  на  Богдана  Тулубея,
п