очень  подходяще...  Ну,  ты  с  ним  сейчас  вроде  как
дружок-корешок  стал.  В случае чего, если услышит ночью, так ты выйдешь один,
заговоришь его, а я тем временем все сработаю...
    К   вечеру  внезапно  похолодало.  И  степь,  теперь  как  бы  отодвинутая
просторами  водохранилища,  снова  решила  напомнить  о  себе. Песчаный ураган
перемахнул  через  водное  пространство и обрушился на Сухоярку. У людей снова
заскрипело на зубах, как когда-то в сухие и знойные дни степного лета. У пазов
в окнах намело угольной пыли и песку; запорошило скатерти в домах.
    Потом  потемневшее  небо  передернуло  словно  гневной  гримасой, и вскоре
дочерна сгустившаяся тьма загремела и засверкала. В коротких промежутках между
слепящими  зелеными  полыханиями все проваливалось куда-то с грохотом в черные
тартарары. Первая летняя гроза с таким ливнем, будто все водохранилище хлынуло
на берег, разыгралась над Сухояркой. И первая буря пришла на водохранилище, до
сих пор такое спокойное, и разгулялась до того, что волны стали перехлестывать
уже через школьную дамбу, осевшую теперь глубоко в воде.
    Ветер сотрясал стекла в окнах школы, топотал по железной крыше. Все тонуло
в  грохотаний  и  темени  бури.  Казалось,  что  содрогается почва островка. И
страшен  был наседавший на окна, то разрываемый в клочья, то кувалдой бивший в
кровлю  зловещий простор. Он отпрядывал до самого горизонта и вновь всей своей
непроглядной и гулкой тьмой припадал к окнам.
    Упал  подмытый  волнами  и  опрокинутый  бурей  столб на дамбе. Оборвались
провода.  В  школе погас электрический свет. Онемел телефон. Как ни крутил его
ручку  дежурный Сеня Грачик - "большая земля" не отзывалась. И без того поздно
легшие  в  этот день ребята так и не могли заснуть. Да и страшновато было, что
говорить, в ту ночь на островке. Все казалось зыбким, ненадежным. Никто раньше
и  не  думал, что вода, окружающая школу, может проявить неожиданно свой столь
крутой  и  строптивый  нрав.  Директор  Глеб  Силыч  не вернулся с учительской
конференции  в  районе.  Елизавету  Порфирьевну  начавшаяся  гроза  застала на
берегу. Она была по делам в исполкоме. Хотя дождь уже шумел на улицах Сухоярки
и  тяжело  погромыхивал  горизонт  за  водохранилищем,  учительница  заставила
старого  лодочника немедленно перевезти ее на островок. Она промокла до нитки,
но  явилась,  опираясь  на  свою  клюку,  припадая  на больную ногу в огромном
ортопедическом  ботинке.  Она  появилась  на  школьной  лестнице,  как капитан
появляется  на  трапе  в  самый  решающий  для  корабля  момент.  И  все сразу
повеселели,  когда увидели Елизавету Порфирьевну, хотя выглядела она совсем не
по-капитански.
    Седые  мокрые  волосы  прилипли к вискам и щекам. Вымокшее платье обжимало
колени.  Но  с  мокрого  лица, по которому стекали с головы ручьи, смотрели на
всех веселые, взбадривающие глаза старой учительницы, повидавшей виды.
    Она  прошла в учительскую, оставляя в коридоре мокрые следы. Вожатая Ирина
Николаевна промчалась туда через минуту с горячим чайником.
    Когда   все   наконец  улеглись,  дежурный  Сеня  Грачик  обошел  дортуары
мальчиков. Как будто бы все спали. Ему показалось только, что, когда он вошел,
Пьер  юркнул  под  одеяло,  а  лежавший  на  соседней  койке Ремка Штыб быстро
повернулся  к  стене. - Чего шебуршитесь? - шепотом, на всякий случай, спросил
Сеня.-  Спать надо. Давно пора. Не добудишься вас утром. Сегодня и так не были
на зарядке.
    Оба приятеля даже не ворохнулись.
    Сеня  бродил  по тихим коридорам. Дождь еще бил в стекла, гремела железная
крыша  под  напором  ветра.  Гроза уже уходила, но молнии еще перемигивались и
гром ворочался где-то в отдалении, как бы задремывая. Только стекла легонько и
зудяще  отзывались на почтя уже неслышное его рокотание. Сене послышалось, что
хлопнула   выходная  дверь.  Он  сбежал  вниз  по  лестнице,  освещая  ступени
фонариком.  Отдаленный  рокот  грозы, громыхание оторванного листа кровли, шум
дождя  заглушали  его быстрые шаги. Он мигом скатился вниз, выглянул на улицу.
Никого  не  было.  Быстро  вернулся,  схватил  старую  газету,  валявшуюся под
лестницей,  накрылся  ею  и  снова выскочил наружу. Дождь четко забарабанил по
газете.  Фонарик  тускло  высветил маленькую остроголовую фигурку, нолускрытую
косо сверкавшими в его луче тяжелыми струями ливня. Кто-то, перегнувшись через
край  дамбы,  куда  выходило одно из школьных окон, водил руками по воде. Сеня
подошел  поближе,  нажал  снова  на  кнопку  фонаря и сквозь мелькание крупных
капель  разглядел  тоненькую  фигуру.  Капюшон плаща, нахлобученный на голову,
мешал разглядеть лицо. Сеня тихонько окликнул и направил на фигуру в упор свой
фонарь...  Он  тотчас выключил свет, так поразило его то, что он увидел. Перед
ним  была  Ксана.  В  руке она сжимала длинную кочергу, которой зимой ворочали
уголь в школьных печах.
    - Ксана! Это ты что?.. Ты чего делаешь?
    Она  выронила  вдруг  кочергу,  которая  скатилась вниз по откосу дамбы, и
обеими руками закрыла лицо. Сеня посветил еще раз на нее и не понял, что это -
струи  дождя  или  слезы  так безудержно бегут между прижатыми к лицу пальцами
Ксаны.
    - Да  потуши  ты!  - прошептала она, отворачиваясь.- Ну что ты высветился?
Оставь меня...
    Сеня  послушно выключил фонарик. Они стояли в полной темноте. Дождь лил на
них.  Изредка  отблески уходившей грозы освещали худенькую фигурку в Капюшоне.
Газета размокла и расползлась на голове у Сени.
    - Что ты тут делаешь? - спросил он еще раз шепотом.
    - Я сегодня дежурная у девочек.
    - А чего ты там искала?
    - Сеня!  -  Она прижала обе руки к своей груди.- Ты можешь дать слово? Дай
самое честное ленинское, пионерское.
    - Честное  ленинское,  пионерское,-  быстро  и послушно проговорил Сеня. -
Нет, ты пойми меня, Сеня. Только ты не сердись. Я знаю... это очень плохо.
    - Да про что ты?
    - Я  знаю...  Это  просто ужасно. Я ведь не думала... Я ведь только хотела
пока спрятать.
    Сеня  никак не мог сообразить, о чем шла речь. Темнота делала намеки Ксаны
еще более загадочными.
    - Сеня,  ты только пойми... Я просто не могла... Ведь это же было бы не по
справедливости.  А  вы  меня  тогда не хотели слушать... Я думала отдать потом
Артему  Ивановичу  и  чтобы  снова  назначили  соревнования.  Только  я  тогда
торопилась  очень,  пока темно было... когда свет потух... Вот и уронила через
окно,  за  дамбу.  Там  было совсем неглубоко. А за день вода прибавилась, и я
никак  не  могла  после  достать. А она все прибывает и прибывает. Я просто не
знаю,  что  делать.  Я  уже  вчера  ночью  пробовала,  так и не достала... Ты,
наверное, меня очень презираешь? Да, Сеня?
    Только  сейчас  Сеня понял, что речь шла о пропавшем кубке. Пораженный, он
не сразу сумел спросить:
    - Как же ты это могла, Ксана? А?.. Зачем же ты это сделала? Ведь ты же...
    Она,  полуотвернувшись,  плакала. Дождь колотил по капюшону, и слезы на ее
лице мешались с дождем. Она вся содрогалась от плача.
    - Я  сама  не знаю. Я же не хотела... Я только не могла, чтобы в первый же
раз...  и  папин  кубок  им...  А ты же меня сам обманул. И этот ваш противный
Пьерка. Я его с той минуты просто ненавижу...
    И  тогда  он почувствовал себя очень сильным, очень взрослым, способным на
любой подвиг. И он сказал нарочно с некоторой грубостью:
    - Ладно  тебе  реветь!  Покажи  лучше,  где  ты его упустила. Тут? Да, тут
глубина порядочная.- Сеня вспомнил, как в этом же месте его вытаскивал из воды
Пьер.-  Тут  вполне  даже  с головкой будет. Держи меня за гимнастерку. Только
крепко держи.
    - Что ты?! - испугалась Ксана.
    - Держи, говорю. Можешь держать, если просят? Где тут твоя кочережка?
    Сеня  нагнулся, разыскал среди камней кочергу, стал осторожно спускаться к
воде. - Держи как следует. Удержишь?
    - Удержу, удержу...- прошептала Ксана.
    Сеня,  погрузив руку с кочергой в воду, стал водить по дну. Сначала ничего
не  попадалось.  Кочерга сразу сделалась очень холодной. От нее озноб пошел по
всему  телу.  Потом что-то слабо звякнуло. Сеня ощутил неподатливую тяжесть на
конце  кочерги,  корябавшей  дно.  Он  стал  осторожно  вести кочергой то, что
зацепил,  по  откосу  дамбы,  наполовину скрытому водой... И вот при первом же
отблеске  молнии,  от  которого опять нехотя, с промедлением дрогнуло небо над
водохранилищем,   он  увидел  выползающую  из  воды  чашу.  Блеснула  под  ней
серебряная фигурка гладиатора.
    Через  несколько минут Сеня уже держал в руках драгоценный приз. Осторожно
водя пальцем, он счищал с него тину.
    - Ничего,  Ксана,-  успокаивал  он  девочку.- Он только в песке да в дряни
какой-то со дна. А так ему ведь ничего не сделается. Он же не ржавеет.
    - Мы его сейчас перепрячем,- прошептала Ксана, когда они оба, укрываясь от
дождя, вбежали в подъезд.
    - Ксана, может, не надо прятать больше? Она молчала.
    - Ксана,-  сказал  он,-  надо  вернуть.  Ну  хочешь:  засунем его сейчас в
подвал, а утром я его, как дежурный, будто бы найду и никому не скажу, что это
ты?
    - Сеня,  это опять врать, значит... Не хочу я больше так! А так сразу тоже
не могу...
    - Ну,  хочешь..-  предложил  он,  уже  окончательно обуреваемый восторгом,
который  породили  эта  необыкновенная  ночь с громом, молнией, бурей, ливнем,
удивительной находкой, и то, что они были сейчас вдвоем, только вдвоем и снова
говорили, как когда-то.
    Ведь  после  того как обнаружилось надувательство с письменными, Ксана его
за  эти дни и взглядом даже не удостоила. Как ни мучился Сеня, но не мог же он
заговорить с ней сам первый.
    - Хочешь, я скажу,- продолжал Сеня,- хочешь, скажу, что это все я?..
    - Нет,  Сеня,  нет,  хватит  уже обманывать... Я ведь все равно хотела его
достать и сама отдать. Ведь мы последние дни тут. А потом вс„ будут сносить. Я
хотела,  чтобы Артем Иванович приехал. Думала, ему. А он все не едет... Ты мне
так  помог,  Сеня,  спасибо тебе! Я ведь знаю, это тогда ты с письменными тоже
из-за  меня... Сеня молчал. Необыкновенное, никогда еще не испытанное волнение
словно схватило его за горло и не отпускало. Он стоял, прижимая к себе мокрый,
заляпанный илом, опутанный какими-то осклизлыми травами кубок. С кубка капало.
Капало с самого Сени. Он молчал, опустив голову.
    - Теперь,  я  знаю,-  прошептала  Ксана,-  ты  теперь  ко мне будешь плохо
относиться.
    Какая-то  заблудшая  молния,  догоняя  уже  миновавшую  грозу, метнулась в
вышине,  и небо ласково проворковало. И Сеня успел заметить, с какой неистовой
тревогой  смотрят  на  него глаза Ксаны. Но и сейчас, когда стало опять совсем
темно,  он  знал,  что она смотрит на него. У других людей все было внутри - и
радость,  и  боль,  и  печаль. А у Ксаны все было открыто. Она сама была вся и
печалью,  и  радостью,  и  лаской  -  это  всегда  ужасало Сеню своей открытой
беззащитностью. Ему казалось, что всякая пустяковая обида бьет Ксану по самому
больному, по самому живому.
    - Зачем  ты  так говоришь? - тихо сказал Сеня.-г Я же к тебе всегда знаешь
как относился!
    - И я к тебе...
    - Нет, ты теперь не так относишься, как относилась. А вот к Пьерке ты...
    - Да  ну его, я к нему только раньше так относилась. Теперь уже я вовсе не
так отношусь.
    - А теперь ты как будешь ко мне относиться?..
    И  долго  еще под старой школьной лестницей слышалось в темноте сквозь шум
ветра  и  ливня: "Отношусь... Относилась... Буду относиться... Он относится...
Мы будем относиться..." Словно кто-то спрягал на уроке грамматики глагол.
    Потом  они  оба задумались, где же все-таки до утра спрятать кубок. Нельзя
же  было его бросить здесь, под лестницей. И не тащить же его в спальню, чтобы
перебул-гачять  всю  школу.  Они  решили  спуститься  .в  подвал, заброшенный,
полузакрытый,  куда  уже  давно  никто  не  ходил, и пока оставить там до утра
кубок.  Было очень темно, а фонарик у Сени совсем уже иссякал. И в темноте сам
он  ушибся,  нарядно  стукнувшись  лбом  о  кирпичный  косяк.  А  Ксана где-то
расцарапала  руку.  Но  она  даже  не вскрикнула, а он только вытер тихонько в
темноте  кровь  со  лба  и слизал потом ее с руки. Кто это выдумал, что так уж
больно, если тяпнешься лбом о кирпич? Кто сказал, что в темноте страшно? И кто
это  вообще считает, будто ночью надо всем обязательно спать? Все это выдумали
те,  кто  никогда не слышал, как им говорят: "Мы будем теперь всегда дружить с
тобой. Ты мне главнее всего на свете. Я к тебе знаешь как отношусь"...
    Они  задвинули  кубок  в самый дальний угол подвала, в небольшую кирпичную
нишу, которую нащупал слабеющий луч фонарика. Потом Сеня помог Ксане подняться
по  трухлявым скользким ступеням лесенки, проводил ее в коридор второго этажа,
куда  выходил  дортуар  девочек.  Ох, в каком он дивном настроении был сейчас!
Только  теперь  он  почувствовал, что надо все-таки пойти переодеться. Он весь
вымок  на  дожде.  Рубашка  под  гимнастеркой прилипала к телу, и за шиворот с
мокрой  головы  стекали  ледяные струйки. Но когда Сеня, простившись с Ксаной,
спустился вниз и оказался уже в своем коридоре, он услышал, как осторожненько,
еле различимо скрипнула дверь их дортуара.
    Потом  донесся  шепот  в  коридоре.  Сеня  хотел зажечь фонарик, но что-то
остановило его. Он замер, прислушиваясь.
    - Лопату взял? - спросил кто-то в темноте.- А спички прихватил? Не забыл?
    Сеня разом узнал приглушенный голос Ремки Штыба.
    - Слушай,  Ргемка,-  донеслось  еще тише из темноты, - а может быть, лучше
оставить это дело?
    - Я тебе дам "оставить"!
    - А  если  все-таки  лучше сказать завтрга Иргине Николаевне? И уж как она
ргешит...
    - Не  хочешь,  не  надо.  Иди ложись в свою кроватку, мокрвпа заграничная.
Перепугался!  Тебе  такой случаи выходит. В газете напечатают, дурак. Ты скажи
лучше  -  спички  есть?  Давай сюда фонарь. Видишь, у меня все припасено. Сеня
напряженно вслушивался. Он никак не мог понять, о чем ведут разговор приятели.
Потом,  неслышно  ступая,  не  зажигая фонарика, он пошел за Пьером и Рем-кой,
осторожно шагавшими к лестнице.


    Глава X
    Человек с кубком

    Часа  за  два  до этого Незабудный навестил Богдана Анисимовича. Тот лежал
уже  дома  с  забинтованным  лбом.  Ранение  оказалось  неопасным, только удар
оглушил.  Больше  поразило Незабудного лицо Галины Петровны, сразу постаревшей
на много лет, с резко проступившими морщинами, с беспокойными желвачками у как
бы затвердевшего подбородка.
    "Крепко она его любит",- не без зависти подумал Незабудный. Он чувствовал,
что   Тулубеям   сейчас   не  до  него.  Пожелал  Богдану  Анисимовичу  скорее
поправиться,  узнал,  что  в  районе  напали  на след человека, нанесшего удар
Тулубею, попрощался с Галиной Петровной и пошел к себе.
    Было  уже  очень  поздно,  да и погода стояла не для гостей. Поэтому Артем
Иванович  удивился,  когда дежурный по общежитию, отдавая ему ключ от комнаты,
сказал,  что  кто-то  его дожидается. И действительно, в коридоре со стула под
фикусом у окна встал навстречу Артему Ивановичу какой-то незнакомый человек со
шляпой и небольшим чемоданом в руках.
    - Товарищ  Незабудный?  -  спросил  пришелец  и тут же сам себе ответил: -
Впрочем,  сомневаться не приходится и без паспорта. Добрый вечер. Разрешите? Я
к   вам.   Извините   за  позднее  время...  Если  интересуетесь  документами,
пожалуйста.- Он полез рукой за отворот пиджака - вынул красную книжечку.- Я из
Советского Комитета ветеранов войны.
    Это  был  очень  худой, смуглый, гладко выбритый, уже немолодой человек со
сдержанным  и  внимательным  взглядом  из-под  толстых  очков.  Артем Иванович
пригласил  его  пройти в свою комнату, указав на кресло у стола. Сердце у него
тревожно заныло.
    - Разрешите   поблагодарить   вас  за  доверие,  Артем  Иванович,-  сказал
незнакомец.- Спасибо, что вовремя поделились с кем надо.
    Незабудный настороженно смотрел на него, ничего не понимая.
    - Хорошо,   говорю,   что  тогда  адресок  органам  сообщили.  Пригодился.
Словом...  что  тут  долго  тянуть.-  Гость поправил очки и взглянул в упор на
Артема.-  Привет  вам  от господина... уж не знаю, как его называть,- пан, или
месье,  или герр... Ну, словом, от известного вам Зубяго-Зубецкого. Хотя лучше
бы  сказать  про  него:  под-люги-подлецкого. Вот эта посудинка вам знакома? -
вдруг  весело спросил он, нагнулся, ловким движением раскрыл свой чемоданчик и
обеими  руками  поставил  на  стол  перед  замершим Артемом Ивановичем кубок с
гладиатором и оливиновой чашей.
    - Нашли?  -  спросил  обрадованно  Незабудный,  решив было, что незнакомец
разыскал пропавший из школы кубок.
    Но  тут  же  увидел,  что  и  меч,  и  плита  со  щитом  над  углублением,
изображавшим  могилу, и рука, вздымающая чашу,- все на этом кубке повернуто не
так,  как  на  кубке,  подаренном  школе, а в обратную сторону. И Незабудный с
ужасом  понял:  перед ним та самая ваза, с которой ему пришлось когда-то столь
постыдно,   хотя   и   невольно,  расстаться.  Его  охватило  душное  смятение
Становилось  трудно  дышать.  Колющая  боль  скользнула из левой стороны груди
через  плечо  в руку. Рука как бы онемела, а потом заныла противно. Он смотрел
на  пришельца. Откуда у него этот кубок, который пришлось отдать в ненавистные
руки  чуть  ли не двенадцать лет назад? Чаша его срама. Сейчас придется испить
ее до дна...
    - Ну,  принимайте напарницу,- продолжал гость, показывая на принесенный им
кубок.- У вас, я слышал, один пропал в школе при таинственных обстоятельствах?
Отыщется,  будьте  покойны. Это все, надо полагать, ребячьи номера. Ну, а пока
найдется, может быть, вот это подойдет. А? Как по-вашему? Незабудный молчал, с
трудом и шумно переводя дыхание, слепо шаря рукой по левой стороне груди.
    - Да  вы напрасно волнуетесь, Артем Иванович. Совершенна зря тревожитесь,-
успокоил  гость.-  Чего  вы себя терзаете? Абсолютно ни к чему. Мы же ни в чем
дурном  вас  никогда  и не подозревали. Жизнь ваша нам хорошо, доподлинно и во
всех подробностях известна. Человек вы знаменитый, писано о вас и переписано.
    - Врали много,- выдохнул Незабудный.
    - Да, верно, кое-что и прифантазировали. Это мы тоже знаем. Тем более, что
я  сам  большой любитель, можно сказать - ваш болельщик. Я еще и Поддубного на
ковре  застал,  правда  уже  видел глубоким стариком... И захват ваш с суплеса
когда-то  отрабатывал. Так ведь и называется: захват Незабудного... Ну, сейчас
не  о  том  речь.  Извините,  что  в  такой  поздний  час побеспокоил, но дело
совершенно неотложное. И так мы уже с этим вопросом несколько задержались.
    - Товарищ,-  хрипло  сказал  Артем  Иванович,-  верьте  слову,  чести моей
верьте!..  Ведь  это  же тогда как вы-шлоГ.. Вы, конечно, не поверите, но ведь
это как получилось...
    - Артем  Иванович,  я же сказал, что нам все известно. Мы давно все детали
установили.  Хотите,  я  вам сам вкратце изложу. Только давайте поспешим, а то
время  не  ждет.  Ну,  если  я  в  чем-нибудь  ошибусь,  вы меня уж извините и
поправьте.
    И  гость  рассказал,  иногда  с  немного  вопрошающей  хитроватой усмешкой
вглядываясь  в  лицо  смущенного  Артема, как все это произошло двенадцать лет
назад с памятным кубком "Могила гладиатора".
    В  те дни Артем Незабудный оказался застигнутым военными событиями в одном
из  районов  Северной Италии, маленьком городке виноградарей и рабочих газовой
промышленности - Альфонсинэ, в нескольких десятках километров от Болоньи.
    Гитлеровцы,  оккупировавшие  район, который был одним из самых неукротимых
очагов  итальянского  Сопротивления,  устроили  в  болонском  цирке чем-ннонат
французской  борьбы.  Спортивным страстям надлежало несколько приглушить иные,
более  грозные  чувства,  бушевавшие  в  округе.  Так  искусственными взрывами
сбивают и гасят пламя газового пожара...
    На  арене  цирка  подвизался  один  из германских борцов, Зеп Гегенхам