ы,
мне  самой  дорогой...  тысячи  километров. А десять лет с лишком я и не знала
даже, где она. Вот спасибо, человек нашел... Только на другом краю света. А вы
мне такое говорите! Нет уж, видно, не понять вам! Посетительница тоже встала.
    Они стояли и смотрели друг на друга, чужие и непохожие.
    - Простите,- сказала дама.
    - Да что тут...- Галина Петровна устало опустилась в кресло.
    Как  после  всего  этого  было  начинать  разговор о каких-то сомнительных
тайнах   и  припрятанных  кладах?  Но  Галина  Петровна,  отпустив  последнего
посетителя,  попросила  секретаря,  чтобы  распорядился дать чайку на двоих, и
пересела  сама  на  диван,  с  которого  собирался  уже  было подняться Артем.
Маленькой  сильной  рукой  она  удержала  его  за плечо, согнала потом ладонью
пелену усталости со своего лица, словно паутину сняла.
    - Ну, Артем, задержала я тебя, прости ты меня...
    - Царица  ты  Савская и Соломон мудрый в одном лице...- пробормотал Артем,
отворачиваясь.- Честное тебе даю слово. Ну никогда не думал, не гадал, Галя...
И  во  сне  не  снилось,  что ты такая станешь! Ведь какое же, погляжу, у тебя
хозяйство!..
    - Да ладно тебе, Артем... Выкладывай, что там у тебя.
    - Нет, я лучше, Галя, когда в другой раз...
    - Как знаешь, Артем. Крутишь ты что-то. Чего-то таишь.
    - Ну, Галя,- Артем Иванович решился,- как знаешь, а я правду скажу.
    Нет,  не  все  сказал  он. Утаил-таки самое трудное, что и трогать-то было
больно  и  совестно...  Всего  сказать, конечно, не решился, но передал кратко
разговор, о котором сообщил ему Пьер.
    Галина Петровна, выслушав его, задумалась.
    - Знаешь,-  сказала  она  потом  твердо,-  я  тебе, может быть, тут плохая
советчица.  Это  дело  твоей  личной  совести.  Только  чую  я, что ты чего-то
темнишь. Не все договариваешь.
    - Да нет же, Галя...
    - Ты  не спорь. Это твое дело. Я не допытываюсь. А все-таки на твоем месте
я  бы кой-куда сообщила. Тут дело что-то не совсем чисто. Кстати говоря, у нас
тут  долго  слушки ходили, будто где-то в этих местах фашисты большие ценности
позарывали.  Ну  мы  тут  одно  время  и  поиски  делали.  Но  пока  ничего не
обнаружили.  Вот,  правда,  на  Гидрострое,  так  там  один раз, когда поселок
Степной сносили, экскаватор банку консервную из-под земли выцарапал. Там верно
были  кое-какие вещички. Кольца, ожерелье одно. Сдали государству. Говорят, на
довольно приличную сумму. Нахапали где-то, видно, каты-фашисты, да не успели с
собой  унести.  А больше пока ничего не слышно. Во всяком случае, не мешало бы
сообщить  куда  следует.  Скоро  тут  полрайона  водой  зальет.  Чего же добру
пропадать  на  дне?  Сгодится  в  хозяйстве.  Затраты у нас очень огромные. Я,
Артем, конечно, могла бы сама о нашем с тобой разговоре сообщение сделать, но,
по-моему, умнее будет, если ты лично туда зайдешь. Мало ли какие вопросы могут
быть. Верно? В общем, ты иди, а я позвоню, чтобы тебя сразу приняли.
    И  отправился  Артем  на  Красношахтерскую  улицу, в дом No 8, где у входа
стоял часовой.
    Артема Ивановича приняли в небольшой, очень чистой комнате.
    Через опущенные донизу легкие шторы на окнах свет лился на сверкавший, как
будто  только  лишь  сейчас вымытый пол. Худощавый, медлительный и даже как бы
несколько  сонный,  но  вдруг  становившийся неожиданно быстроглазым человек в
штатском  встал  навстречу  Артему  Ивановичу.  Пригласил  сесть.  Сел сам. Со
вниманием, но словно бы без особого интереса выслушал. Побла-годарил.
    Затем  Незабудного  пригласили  пройти  еще в один кабинет, побольше, тоже
очень чистый и несколько пустынный.
    Все  тут  было голо и строго. Ковровая дорожка вела по натертому до блеска
паркету  к  большому  столу,  без  единой  бумажки  на нем. Человек в штатском
познакомил  Артема  Ивановича  с  высоким,  уже немолодым военным. Здесь Артем
Иванович  снова  повторил  свое  сообщение. И опять его вежливо поблагодарили.
Сказали спокойно, что поступил он совершенно правильно.
    Порекомендовали  все  дело  сохранить  в строжайшем секрете, чтобы не было
лишних  разговоров.  На  листке,  вынутом  из ящика стола, записали тот адрес,
который  назвали  в Париже Пьеру его незваные гости. И листок снова спрятали в
стол.  Обещали  списаться  с центром, с Москвой, поскольку дело получалось уже
международное и могло иметь самые неожиданные оттенки. Просили не тревожиться.
Сказали,  что примут меры. И не советовали пока что говорить Пьеру о визите на
Красношахтерскую.
    Теперь,  по  существу,  Незабудный  сам отдался во власть судьбы, грозящей
раскрыть  для  всех ту постыдную, нелепую историю, опровергнуть которую он уже
вряд  ли бы смог, если бы она обнаружилась. Трудно было бы вскрыть погребенную
этим  происшествием  истину.  Однако  на  душе у Артема Ивановича стало как-то
спокойнее.  Во  всяком  случае,  поступил  он  честно.  Все  пришло в какой-то
порядок.  Теперь,  хотя  бы  до поры до времени, он мог смело смотреть в глаза
людям.  А  там - как уж получится. Если не соврали тогда Пьеру те двое, если и
правда  вместе с тайником раскроется и его тайна, грозящая ему позором, хотя и
безвинным,   он   попробует   доказать,  что  не  так  уж  грешен,  как  может
показаться...  А  коли не удастся опровергнуть, что же, пусть это ему будет за
все  прошлое.  По  дороге  домой  он  присел  отдохнуть на скамейке под старой
раинкой.  Надо  было  еще  зайти  на почту, чтобы получить пенсию, которую ему
окончательно  и  щедро  установила  теперь  Москва  "за  особые  заслуги перед
отечественным  спортом".  Подошла  незнакомая  совсем  молоденькая девушка. По
крайней   мере,  такой  издали  показалась  она  Артему.  Когда  приблизилась,
Незабудный увидел, что не такая уж она девочка.
    Только фигурка у нее была совсем как у школьницы,- легкая, с тонкой талией
и маленькой головкой, оплетенной двумя толстыми косами. Она держалась свободно
и совсем по-юному.
    - Простите,   вы   из  местных?  -  обратилась  она  к  Артему  Ивановичу,
настороженно  поглядывая  на  его  костюм, покрой которого изобличал человека,
приехавшего издалека.
    - Из  местных,-  с  удовольствием ответил Артем Иванович. Он еще испытывал
каждый  раз удовольствие, что наконец может считать себя местным. Много лет он
нигде не был "местным".
    - Вы не можете сказать, где здесь школа имени Ту-лубея? - спросила она.
    Незабудный  стал  медленно  вставать,  приподняв  вежливо  шляпу. И, когда
выпрямился, молоденькая незнакомка даже слегка попятилась и приоткрыла рот.
    - Ух, какой вы! - вырвалось у нее.
    - Пожалуйста,  барышня...-  пробасил  Незабудный.-  Я вас доведу. Мне в ту
сторону.
    Девушка с удивлением вскинула на него глаза при слове "барышня". По пути в
школу   они  разговорились,  познакомились.  -И  девушка,  почувствовав  сразу
какое-то особое доверие к спутнику, поразившему ее одинаково как ростом, так и
фамилией,  рассказала,  что  она назначена старшей пионервожатой в школу имени
Тулубея и зовут ее Ирина Николаевна, а фамилия у нее Стрекотова.
    - Вот,  ребятки,  знакомьтесь. Любите и жалуйте,- объявила на другой день,
появляясь  в  классе, Елизавета Порфирьевна, вводя за собой Ирину Николаевну.-
Это  наша  новая  учительница.  Она  будет преподавать в младших классах, а по
совместительству  станет  вашей старшей пионервожатой. Вот у нас до сих пор не
было  такой, а теперь будет. И уж вы, пожалуйста, помогите ей быстренько войти
в курс всех наших школьных и пионерских дел.
    Ребята,  сидящие на задних партах, даже привстали, чтобы рассмотреть новую
учительницу,  которая  к  тому  же, как оказалось, должна была стать теперь их
пионерской руководительницей.
    - Какая молоденькая! - перешептывались девочки.- И хорошенькая!
    - Больно уж сама как девчонка! - не одобрили мальчики.
    А она, чуть поворачивая голову влево и вправо, медленно озирала класс, ряд
за рядом, парту за партой, словно запоминая всех, кто сидел тут.
    - Значит, вон вы какие, пионеры шестого "А",- негромко произнесла она.
    Ремка поднял руку и, не дожидаясь вызова, вскочил с места.
    - Наш  отряд  самый  лучший,-  заговорил он особым звонким голосом, словно
заранее  припасенным  для  такого  случая,-  и  по  успеваемости,  и  по сбору
металлолома  и  утиля,  а  также  по  всем показателям. И по дисциплине. Мы на
хорошем счету. Наша школа знатная вообще и на хорошем счету.- Он смотрел прямо
в  лицо  учительнице,  а под партой тихонько лягал Пьера и украдкой подмигивал
ребятам.  И  все  видели  эту игру, всем было смешно, что Ремка говорит сейчас
так,  как  обычно  говорит  в подобных случаях Глеб Силыч, даже тем же изюмным
голосом.  Глеб  Силыч  всегда  говорил  гостям  из района, что школа неизменно
числится  на  хорошем  счету.  И  к  этому  все привыкли. Как будто полагалось
говорить  так. Класс слушал снисходительно, пряча за невозмутимостью насмешку.
Но  Сене,  глядевшему  в  доверчивое внимательное лицо Ирины Николаевны, стало
вдруг  очень  совестно.  Он осторожно перевел взгляд на Ксану и увидел, что ей
тоже не по себе от болтовни Ремки. А тот бойко продолжал:
    - У нас все наши пионеры...
    Но Ирина Николаевна, вдруг выставив перед собой ладонь, остановила его.
    - Хорошо, хорошо... Я ведь от тебя отчета не требовала. Условимся так, что
отчитываться  о  нашей  пионерской  работе  будем  уже вместе. Ладно? А сейчас
давайте лучше познакомимся с вами как следует.
    И,  раскрыв  журнал,  она  стала вызывать ребят одного за другим. И каждый
вставал,  когда  она  называла  его  фамилию,  и  говорил "я" или "здесь". И в
каждого  она  вглядывалась  с  веселым  и  немного  вызывающим  как  будто, но
дружеским  интересом.  Словно  приглашала.  "Ну, мол, давай, давай! Погляжу я,
какой такой ты, Арзумян Сурен? И что ты за человек, Грачик Арсений?"
    Когда  дошла  очередь  до  Милы Колоброда, она вскинула голову от журнала,
спросила:
    - Это не того ли известного Колоброды, что рекорд проходки поставил?
    И Милка, страшно покраснев, буркнула:
    - Того!
    - Интересно!   -   И  чувствовалось,  что  новой  пионервожатой  и  правда
интересно.  Она  только  сдерживается  с  трудом, чтобы не расспросить Милку о
знаменитом  отце.  Потом  Ирина  Николаевна  вызвала еще по алфавиту несколько
ребят. И вдруг остановилась, вгляделась в журнал, склонившись над ним, и тихо,
как бы с затаенным вопросом, прочла:
    - Тулубей? Тулубей Ксения.., Ксана встала:
    - Это я.
    Ирина  Николаевна  долго, что-то думая про себя, смотрела на Ксану и вдруг
сама заметно порозовела.
    - Герой Советского Союза Григорий Тулубей - это...
    - ...отец, отец! - зашептали все, привставая с парт.- Это отец ее.
    - Он  мой  папа был! - звонким, стеклянным голоском своим ответила Ксана и
потупилась.
    Новая  пионервожатая  встала  из-за  стола,  подоила  к парте, где все еще
стояла Ксана, перебирая руками край передника.
    - Да,- сказала Ирина Николаевна,- похожа. Садись.
    Она вернулась к столу, оглядела класс и внезапно стала очень строгой, даже
суровой, как показалось Ксане.
    - Вот видите,- сказала Ирина Николаевна,- мне выпала честь теперь работать
вожатой  у  пионеров  школы,  которая  носит  имя  замечательного  человека...
Удивительной  храбрости  человека! Ему славу поют и честь воздают не только на
нашей  земле, не только под нашим небом, которое он так бесстрашно защищал. Но
и там, далеко, под голубым небом Италии... И в классе у вас учится дочка этого
человека.
    Все  в  классе  обернулись  на  Ксану  и  посмотрели на нее так, как будто
никогда раньше не видали.
    - Вон  там,  за  окном, стоит ему памятник. (И все повернулись к окну.) Но
вот,  ребята,  посмотрела  я и на памятник, и в кое-какие дела школьные успела
заглянуть,  и показалось мне... Может быть, я, конечно, ребята, ошибаюсь... Но
показалось  мне,  что  имя Героя у вас само по себе, а дела ваши, и школьные и
пионерские,  где-то  сами по себе. Портрет в коридоре, портрет такого героя не
застеклен. В пазах рамки пыль. С бюста перед входом, я посмотрела, бронзировка
сходит, край постамента с угла обвалился. Говорят, переписывались вы сначала с
болгарскими  ребятами,  потом  с  итальянскими  школьниками из Генуи начали. И
заглохло  у  вас  это дело. По успеваемости тоже... Мне казалось бы, что школа
имени  такого  человека,  каким  был Григорий Тулубей... по успеваемости такая
школа должна бы выше находиться. А как по-вашему?
    Класс  молчал  подозрительно,  не  зная,  к  чему в конце концов склонится
разговор. Все выжидательно посматривали на новую вожатую.
    - Слышала  я,-  продолжала  она,-  что  и на строительство канала, который
принесет сюда столетиями ожидаемую воду, вы тоже еще ни разу не ездили. Кто-то
в классе поднял руку и сказал с места:
    - Мы были.
    - Ну-ка,  поднимите  руки,  кто  был?  - В классе подняли руки еще два-три
человека.-  Ну  вот  как  мало!  Только случайно попадали. Кто был, а кто и не
был.-  Ирина  Николаевна  медленно  обвела  взором  класс.-  А  вот  на письмо
итальянских партизан, которые ухаживают в Генуе за могилой нашего Героя, как я
выяснила,  ответ до сих пор не послан. И сами посудите, ребята... Оправдываете
вы  сегодня  ту высокую честь, которая так счастливо выпала на вашу долю? Ведь
это  великая  честь,  я  считаю,  учиться в школе, из стен которой вышел такой
герой.   Небось   школьники   других  городов  и  итальянские  ребята,  многих
сверстников  которых спас, заплатив жизнью своей, Григорий Богданович; они все
вам  завидуют. Они-то, должно быть, думают: вот уж, наверное, школа так школа,
если  в ней вырос Григорий Тулубей, знаменитый Богритули... Вот уж, конечно, в
этой  школе, раз она сохраняет имя Героя, дело идет! А разве так идет, как они
представляют,   если  сказать  по  совести?  Разве  так?..-  Ирина  Николаевна
помолчала,  будто ожидала ответа.- А я считаю, ребята, есть замечательный один
девиз!  Я  случайно  в  Ленинграде  его откопала, именно откопала. Приехала на
каникулы  в  Ленинград.  Зимой  была.  Пришла  на  старое  Александро-Нев-ское
кладбище,   где   Суворов   похоронен,   где   композиторы,   где  Чайковский,
Римский-Корсаков...  И  вот на одной старой могиле петровских времен увидела я
на чугунном гербе надпись: "Не слыть, а быть". И только после узнала я, совсем
уже  недавно, из газет, что у Григория ТуЛубея в записной книжке тоже было это
записано: "Не слыть, а быть". Вы только вслушайтесь, как это хорошо, и строго,
и  верно сказано. Какое правило для жизни дано! "Не слыть, а быть". То есть не
просто  славиться, не только считаться, а на самом деле быть таким, каким тебя
считают.  Соответствовать славе своей. Правда, хорошо ведь, ребята? "Не слыть,
а быть".
    Она  не видела, как вспыхнула, а потом побелела Кса-на Тулубей. А в классе
от одной стены до другой, от передней парты до задней прошелестело: "Не слыть,
а быть". Все повторяли про себя это кто вслух, кто шепотом.
    - И  мне  будет стыдно, если мы уроним высокую честь зваться тулубеевцами.
Ведь  вы  же  тулубеевцы!  Это  помнить надо. Нужно не только слыть, но и быть
тулубеевцами.  Вот ваша подружка Ксения Тулубей, она, верно, чувствует, к чему
обязывает  ее  фамилия.  А всех вас, пионеров школы, которая носит это же имя,
разве оно не обязывает? И я вам говорю с самого начала прямо: если положение в
школе  мы  с  вами  не  исправим, я же первая поставлю вопрос о том, чтобы имя
Тулубея передали какой-нибудь другой, более его достойной школе.
    Ксана  сидела вся белая, ни кровинки в лице, только виднелись еле заметные
мраморные прожилки да облетел словно какой-то дымок вокруг лба и залег у глаз.
Мила заметила состояние подруги, покосилась и быстро сказала:
    - Ой, лучше не надо!..
    - Да,  лучше  не надо,- согласилась новая вожатая. Она встретила смятенный
взгляд  Ксаны,  услышала,  как  тревожно  загудел класс, и повторила: - Лучше,
конечно,  не  надо.  И  я  уверена, что мы никому это знамя не отдадим. Правда
ведь?
    Директор Глеб Силыч спросил у новой вожатой:
    - Ну   как,   справляетесь?  Вы  там  возьмите  себе  на  заметочку  этого
Кондратова. Знаете, чтобы не выделялся. Чтобы не сказывалось все-таки чуждого,
нежелательного влияния. Как-никак это ученик с отягченной биографией. И важно,
чтобы  в  классе превалировало иное начало. Вы меня понимаете? Кстати, что это
вы  им  там  насчет  школы  излагали?  Я  подходил  к дверям класса, и до меня
случайно долетело... Нет, я не в порядке замечания, не думайте. Но просто так,
дружески,  как  старший  товарищ. Не рекомендую. Тем более, что наличествует в
коллективе   мальчик   из   эмигрантских   кругов.  Следует  учитывать.  Любое
опрометчивое   ваше   суждение  может  легко  стать  достоянием  нежелательных
элементов и быть дурно истолковано. Во вред реноме нашей школы. А она числится
среди  передовых  по району. А так как класс чрезвычайно дружный, контингент в
целом однородный. Я думаю, справитесь.
    Он,  должно  быть,  искренне  хотел подбодрить молодую учительницу, но она
почему-то после этого разговора ужасно заскучала.
    - Ну  что  это  вы?  -  успокаивала ее Елизавета Пор-фирьевна.- Он человек
неплохой, наш директор, и администратор очень дельный.
    - Господи!  -  ужасалась  Ирина  Николаевна.-  Он  такой  чистый, вымытый,
холодный.  Мне  кажется,  когда  он  берет свой портфель, что и у того по коже
пупырышки идут...
    - Ну,  это  вы  преувеличиваете,  душенька. Он, правда, только чересчур уж
цифрам  доверяется.  Недаром  у  него  любимое  выражение  - это: "Числимся на
хорошем  счету".  За  суммой  иногда слагаемых не видит. А все дети разные. Не
верьте никогда тем педагогам, которые самонадеянно заявляют вам, что они знают
свой  класс  как  собственные  пять  пальцев.  Кстати,  и  пальцы-то  на  руке
неодинаковы. Разве похож, скажем, большой палец на мизинец?
    Ирина  Николаевна  послушно  взглянула  на  свою  маленькую, по-детски еще
пухлую руку и весело закивала головой.
    А  у  хорошего  пианиста,-  продолжала  старая  учительница,-  все  пальцы
подчинены  музыкальному  строю.  Так  и  ребята. Они, в общем, все разные. Это
числа именованные, если уж пользоваться арифметикой. Их нельзя складывать, как
дрова  в  поленницу.  Сорок  учеников  у  вас в классе? Так помните: это сорок
различных  человеческих  характеров! И не складываются они так просто в класс.
Ведь  нельзя  же  прибавлять метры к литрам, яблоки к мячам, складывать дома и
корабли.  Но  их  надо объединять тем главным, общим, что есть уже хорошего во
всяком  или  должно  быть  в  каждом.  И  чтобы  возникла  эта высокая, добрая
общность,  которая не расплющивает личный характер, а обогащает личность,- вот
в  этом  я  и  вижу  нашу с вами задачу... И тут важно не числиться на хорошем
счету, а в самом деле добиться своего. Да,- произнесла она задумчиво,- именно,
"не слыть, а быть". Это вы очень хорошо им сказали.
    ...Как  только кончились занятия, Ирина Николаевна отправилась прямехонько
в  исполком  и  потребовала  разговора с председателем. Секретарь - тот самый,
который  ушиб  ногу  тростью  Незабудного  в  первый  день  приезда чемпиона,-
сообщил,  что председательница только что отбыла на строительство, и предложил
пройти   к   заведующему  отделом  народного  образования.  Ирина  Николаевна,
постучавшись,  вошла в небольшой кабинет. Там, кроме молодого человека в очках
и  лыжной куртке, приподнявшегося за столом, стояла маленькая пожилая женщина.
На  ней  был  брезентовый плащ, сапоги, залепленные грязью. В руке она держала
военную походную сумку с планшеткой, очевидно заменявшую ей портфель.
    - Как  же  можно  так, товарищ! - заговорила Ирина Николаевна, обращаясь к
человеку  в лыжной куртке, которому она представилась еще накануне, как только
приехала.- Я вот пробыла вчера и сегодня в школе нашей. Школа воспитала такого
человека, прославилась его именем! И вдруг перестала беречь свои традиции. Как
же