л на
соседей.   Он  хотел  своими  глазами  убедиться,  что  слова  докладчика  все
воспринимают   всерьез,   что   он  не  шутит.  И  несбыточные,  как  казалось
Незабудному,  посулы о том, каким будет район Сухоярки в ближайшие годы, всеми
воспринимаются  как  нечто  само собой разумеющееся. Вот в том-то и было самое
удивительное.  Люди вокруг Неза-будяого по-хозяйски прислушивались к тому, что
сообщал  лектор,  подробно  рассказывавший  о том, каким станет Сухоярка очень
скоро,  и,  согласно  кивая,  заносили  что-то  в  записные  книжки. И то, что
казалось  Незабудному сказкой, для них, для всех, кто сидел в зале, было делом
добрым  и  прочным  -  радостным, но вполне возможным и даже как бы совершенно
необходимым.
    А  когда  кончилась  лекция,  стали задавать вопросы из зала. И в том, что
спрашивали   люди,   тоже  звучала  спокойная  и  хозяйская  требовательность.
Чувствовалось,  что  спрашивают  о  чем-то очень нужном, большом, на что могут
предъявить права.
    - Предусмотрена  ли  новая  дорога  на  аэродром? А то грейдер совсем стал
никуда. Час на крылышках летишь, а три до дону добираешься на колесах...
    - Как в смысле рыбохозяйства на водохранилище будет? - Это спросил один из
стариков в мундире почетного шахтера.
    - Можно   ли  рассчитывать,  что  предприятия  Сухояр-ки  -  все,  словом,
хозяйство  -  будут  включены  в  общее энергокольцо? - Про то спросила полная
коренастая девушка с тугими длинными косами.
    - Будет  ли  свой  театр  в  Сухоярке?  И  какой?  Хорошо бы - музыкальная
комедия! - спросил парень, одетый в куртку с застежкой-"молнией".
    И тут все зашумели:
    - А драматического тебе что, не надо?
    - Ты без музыки и в театр не пойдешь?
    - Кстати,-  спросила  седая  женщина  в толстых очках,- что слышно о новом
помещении для музыкальной школы?
    Теперешнее уже тесно.
    - А как со строительством холодильника?
    Что-то  затянулось,-  спрашивали  из зала.- А солонина вот уж где сидит! -
Спрашивающий стукал себя ребром ладони под горло.
    - Планируется  ли  расширение сети шахтерских профилакториев? - раздавался
вопрос из другого угла зала.
    На  галерее  встал  парнишка  в форме ("Из горнорудного училища",- пояснил
Богдан)  и, прежде чем спросить, заранее уже залился краской так, что девчонки
рядом  с  ним начали фыркать друг дружке в плечо, отворачиваясь... У мальчонки
был  какой-то  странный  двойной  голос.  Он то говорил низким басом, то вдруг
сбивался чуть ли не на фистулу.
    - Прошу  сказать,-  начал  парнишка  густым  голосом,-  будет  ли  атомная
энергия,-  тут  он  вдруг  соскочил  с баса на дискант,- применяться в местных
условиях  на  угледобыче.  И как стоит вопрос с подземной,- он сошел на басы,-
газификацией угля? А также с гидродобычей?
    - Слыхал?!  -  Богдан  восторженно ткнул локтем в бок Незабудному.- Видал,
как  соображает!  Надо  мне его будет заприметить. Ишь ты, верещит и пиликает,
как дудка, а котелок варит.
    Потом,  когда  на  все  вопросы  даны были ответы, старики стали обступать
Незабудного. Кто сразу узнал и продирался через ряды к приезжему, а кто сперва
всматривался, а потом только начинал припоминать, кто перед ним.
    - Артем?! Будь ты неладен! Чтоб тебя разорвало!
    - Здоров,   Незабудный!  Недаром  так  тебе  фамилия.  Не  забыл,  старый.
Повертался.
    И каждый из стариков, проталкиваясь к Артему, еще издали здоровался:
    - О-о-о, бедолага! Мы думали, совсем ты от нас отломился, Артем.
    - День добрый, старый чертяка!
    Старики,  сгрудившись  вокруг  Незабудного,  громко  крякали, утирали усы,
лобызались  с Артемом Ивановичем и крепкими еще кулаками били чемпиона в плечо
и  в  грудь,  в  которой  только  гудело что-то от этих ударов, способных бы с
первого же раза повалить любого другого человека.
    Большинство  из  них помнил и узнавал сейчас Незабудный. Вот могучий Павло
Лиходий,  глава целого рода прославленных забойщиков. Вот веселый юркий Микола
Семибратный.  Жив  еще старик, не сдается. Подошел и Макар Зелепуха, а с ним -
Максим  Халилеев  и  Никита Перегуд. Все это были крепкие, двужильные старики.
Трудовые  и партизанские медали красовались на их мундирах с голубыми стоячими
воротниками  -  на  мундирах  почетных шахтеров. Вот какие это были деды! Да и
отцы   они  были  удачливые.  Едва  расспросив  Незабудного  о  том,  как  его
здоровьичко,  как доехал, все стали хвастаться успехами своих детей. Да и было
чем  похвастаться  перед  приезжим.  У  одного  сын  уже был где-то директором
завода,  а  другой командовал за инженера на большой шахте. У этого дочь стала
известной  балериной  и выступает сейчас в Ленинграде, в Академическом театре.
Вон она какая краса-кралечка на фотографии. Юбка, правда, малость коротковата,
но  это  уж  у  них  такое заведение, непременный фасон. А четвертый достал из
кармана  письмо  сына,  который был в Москве заместителем министра по угольной
части.  И  с завистью слушал рассказы этих удачливых отцов, полные чадолюбия и
родительского  бахвальства,  навеки уже бездетный и вчера еще бездомный Артем.
Ведь  и с Пьером у него что-то не складывалось как надо. Не получался из Пьера
Петька. Очень уж французистый был паренек.
    - Что  толку-то  в  стоячку да под сухую! - сказал старик Лиходий.- Пошли,
браты, в буфет.
    И  Артема  Незабудного  повели  в уютный зал, где люди толпились у стойки,
блиставшей  всеми  традиционными  ресторанными дарами. А над стойкой он увидел
старые  часы  с  кукушкой.  Да,  это были те самые часы, что висели когда-то в
трактире,  который так и звался "Подкукуев-ка", или "Кукуй". Давно уже, видно,
кукушка  не  отсчитывала  часов. Где ей было угнаться за новыми временами. Она
так  и застряла в окошечке своего домика, вытаращила глаза, раззявив беззвучно
клюв.  Откуковала,  видно,  свое  зозуля  и  теперь молча уставилась из своего
окошка на новую эпоху.
    Но  здесь,  в  буфете  Дворца  шахтера,  по-прежнему  встречались вечерами
вышедшие на пенсию, но еще по-шумливавшие старики шахтеры.
    Сдвинули  столики. Артема Ивановича усадили на почетное место, в центре. И
пошел большой, хороший разговор.
    - Так,- сказали старики и выпили все враз.- Значит, вотрь сянте, говоришь?
Ну, нэхай так. Сянте так сян-те. Будем здоровы!
    Хорошо.   Значит,  выпили  по-французски.  "Вотр  сант„.  Ваше  здоровье!"
По-немецки уже пили: "Прозит!"
    Теперь все налили себе кружки сызнова.
    - Ну,  в  Италии,  чай,  был? - спросил старик Зеле-пуха.- Давай же выпьем
тогда и под итальянский разговор. Это как будет?
    - У них, у итальянцев, пьют таким манером,- объяснил Артем,- сперва, стало
быть,  нальют  и  говорят:  "Салюте!"  А  потом  встают  и  друг дружку издаля
приветствуют: "Чин-чин". Вроде как бы, мыслится, чокнулись.
    - Вот и хорошо, выпьем чин-чином,- подхватил За-лепуха.
    Все шло отлично. Старики были довольны.
    - Культурно  сидим,-  говорил  кто-нибудь из них время от времени. Не раз,
конечно,  за  этот вечер вздохнули старики, вспоминая тех, кто уже давно выбыл
из  числа посетителей Подкукуевки и либо лежал на погосте, либо почил где-то в
братских  могилах,  либо  сгинул без вести в годы войны. Понурив седые головы,
помянули  старики  и  многих  сыновей  - своих и чужих, не вернувшихся домой,-
война поубивала...
    И  смолкали  все. Кто осторожно слезу выковыривал из морщины, кто медленно
ставил перед собой тяжелый, добела стиснутый кулак на столешницу.
    Незабудный  заметил,  что  у  многих горняков на почетных мундирах рядом с
трудовыми  медалями  и  орденами  красуются  ордена боевой славы, партизанские
медали.  Приподнял  пальцем  на  груди у Перегуда одну такую. И о каких только
удивительных  делах, о каких походах неслыханной дерзости - и о смелых рейдах,
оглушавших  оккупантов,  и  о безмолвной муке окружения, когда любой шорох мог
привести  к  гибели,  и о добровольном неистовом труде на подмогу фронту - обо
всем  пересказали  в  этот вечер Незабудному старики под давно уже не кукующей
деревянной  зозулей. Они побуждали друг друга к рассказу, сами же перебивали и
снова, как говорится, "делали подставу" для разговора. Только и слышалось:
    - А  ты расскажи ему, Павло, как наши хлопцы у них генерала кончали и весь
штаб с адъютантами... Чего ты головой крутишь? Ведь ты, черт старый, сам тогда
им штаб запалил зажигательной полбутылкой. Так все и полыхнуло...
    - Да  что  про то!.. Ты лучше вот что... Помнишь, как пехом с тобой тысячу
километров,  а  то  и  поболе  топали  через  фронт.  И  все  ночью.  Днем где
заховаемся, а как стемнеет - ходу! С нами еще человек шесть было. Пооборвались
все,  наголодовались - это жуткое дело! Чуть не голяком, и кости наружу торчмя
торчат. Кто вовсе босый, а кто на одну ногу обутый, а с другой товарищу обужку
дал. Чтоб хотя на одной топал. А все же до своих продрались.
    - Нехай  кто про жинок наших скажет! Как они с малыми ребятами мыкались по
эвакуациям.  Как  за  тем Уралом руки себе морозили. Танки в нетопленных цехах
собирали.  А  стужа  такая,  ветер  сибирский...  До того мороз, что поверишь,
Артем,  какую,  бывалочи,  железку  ни  хватишь, так шкура с пальцев начисто и
слазит. К железу как прикипает... А рукавиц не хватало. Живым мясом брали. - А
лучше спытай у Миколы Семибратного, как он в платяном шкафу, проще сказать - в
гардеробе,   три  месяца  жил,  на  манер  той  моли,  чуть  от  нафталину  не
задохнулся...  Он  в  хате одной сховался, как на разведку ходил. А в ту самую
хату  немецкого полковника жить поставили. Ну и попал наш Микола Васильевич. У
двора  часовой  день  и ночь. Ходу уже никуда из хаты. Хата, спасибо, большая,
три  горницы,  так полковник за стенкой в одной, а Микола наш в другой. Хозяин
был  свой,  наш  человек.  Оборудовал  в  шкафу все, как полагается. Ведерко с
крышкой  приладил  там.  Ну  конечно,  кормил чем мог. Днем, когда полковник в
штабе  своем,  Микола из шкафу выходил, вентиляцию шкафу и себе променаж делал
по  горнице...  Ну,  после, конечно, они того полковника самого же кончили и в
шкаф заместо Миколы определили.
    - И  про то, как восстановляли после шахту у нас. должен знать! Вентилятор
взорванный  был  немцами.  Так  мы, веришь, в противогазах работали, чтобы как
скорее дело наладить. Более десяти часов на-гора не выходили.
    - Да,  друг,  досталось  нам  тут... На голом месте сызнова жизнь заводить
пришлось. Но корень-то наш никому уже не вырвать. Нет. Он глубоко пущен. Вот и
пошел, пошел снова в рост. Сам видишь...
    - О, Артем, то еще не диво, что тебе сказывали... А вот, веришь, по двести
пятьдесят  граммов  хлеба  было...  да  какой там хлеб, отруби да жмых. И вот,
веришь,  по  двенадцать  часов  кряду рубили. Тут еще тогда от Ленина комиссар
приезжал.
    - Да тю, сдурел ты! То же в двадцатом году было, как белые шли.
    - Ой, твоя правда, трохи заблукался...
    Потом пришел знаменитый вожак комплексной бригады, знатный шахтер, депутат
Верховного  Совета  Ники-фор  Колоброда.  А  с  ним  и  ребята из его бригады,
державшие  уже  второй  год  знамя  по  всей  округе.  Это  было замечательное
содружество, как они сами себя называли,- коллективноопытники. Они действовали
по  правилу:  лучшее  от каждого - коллективу, лучшее от коллектива - каждому.
Таков  был  их  девиз.  Они  раз навсегда покончили со старым профессиональным
скрытничест-вом,  когда  один таил свой рабочий секрет, свою трудовую хитринку
от  других.  У них все шло в общий котел. Кто был послабее, тот учился у более
сильных  и  опытных.  А  сильный  перенимал  то, в чем был сам слабей ученика.
Проходчики, забойщики, крепильщики работали сообща, помогая друг другу, делясь
каждой  находкой,  всяким  новым  соображением.  Комплексная бригада Колоброды
работала  уже  в  счет  шестидесятого  года, на несколько лет перевыполнив все
годовые задания. Так рассказали Неза-будному старики.
    - Знакомься,  Артем...  Депутат  наш. От нас выбранный. Можно так сказать,
член самого правительства...
    А  Незабудный  смотрел  на сравнительно невысокого и не так чтобы уж очень
плечистого, хотя крепко скроенного, сутуловатого человека, с маленьким красным
эмалевым  флажком  на  лацкане, смотрел и думал: "Вот уже в счет шестидесятого
года  дает,  а  я  никак  свои долги за восемнадцатый год заплатить не могу, и
вовек мне не рассчитаться..."
    Еще  теснее  сдвинули  столы  и  снова  налили кружки пивом. Но Колоброда,
уважительно   поприветствовав   новоприбывшего,   поздравив  его  с  приездом,
застенчиво  отказался  от  новой кружки. Он объяснил, что у него дома семейный
праздник и дочка обидится, если отец не придет вовремя...
    - Я  ведь,  папаши, не имею привычки злоупотреблять,- смущенно отнекивался
Колоброда.
    - А ты не зло употребляй, а добро употребляй! - наседали старики.
    - Мне,  отцы,  сегодня  еще  и  подзаняться  надо.  Чертежик один... А тут
примешь сверх нормы, ну и сморит тебя... Так что не поимейте на меня обиду...
    - Он  у  нас на инженера жмет! - пояснили старики Артему.- Заочно! В город
на экзамены ездит...
    Колоброда,  кланяясь  и  прижимая к сердцу широкую руку с въевшейся в край
ногтей угольной чернью, еще раз поклонился старикам и ушел со своими парнями.
    - Ты  не  думай,  Артем,-  утешали  Незабудного  старики,-  это  он  не от
гордости.  Это  он  от  твердости. Это уж, как он себе поставил в жизни, так и
поступает.  Это  нето,  что нашему брату приходилось. У него жизнь ясная. Чего
ему за ворот закладывать? Правильно я говорю, старики?
    - Правильно,- подтвердили все.
    Подсел  к  столу  слепой  аккордеонист  с  партизанской медалью на зеленой
колодке.  И  чтобы  потрафить  гостю  и  в  то же время, не обижая его, чем-то
отметить особую встречу, аккордеонист заиграл: "Всю-то я вселенную проехал". И
сейчас  же  встал  за соседним столиком сидевший поодаль удивительно красивый,
немного похожий на цыгана человек, густоволосый, с легкой проседью на висках и
чистым голосом, при звуках которого все вмиг стихло кругом, запел:

    Всю-то я вселенную проехал,
    Нигде милой не нашел.
    Я в Россию воротился -
    Сердцу слышится привет.

    И  Незабудный  оценил  тонкую деликатность окружавших его людей и понял их
товарищеский намек и выпил еще кружку вместе со старыми друзьями.
    А  кудрявый  все  пел  и пел, и глаза его глядели куда-то в сторону поверх
сидевших  задумчиво  и  совсем  невесело,  хотя он лихо встряхивал при высоких
нотах кольцами черных, продернутых белыми нитями волос.
    То  был,  как тихонько объяснил на ухо Незабудному Богдан, Тарас Андреевич
Грачик, бывший завгар центральной автобазы в Сухоярке. От него много лет назад
ушла жена, уехала с одним хозяйственником, переведшимся в Москву, и оставила у
Тараса  Андреевича  на  руках  маленького сына. И с той поры стал Тарас Грачик
зашибать.  Вышла  у  него  один раз крупная недостача. Его судили. Учли старые
заслуги  и  в тылу и на фронте, но сняли с должности. И вот теперь он работает
шофером грузовика-самосвала на гидростроительстве.
    Выпили за все нации. Хорошо выпили! "Нехай все будут равноправные - нам не
жалко!"
    А загулявшие старики, приговаривая: "Эх, культурно сидим, законно гуляем",
вс„  чокались  и  чокались  с  Не-забудным и подливали ему и вс„ рассказывали,
какая  у  них теперь пришла жизнь. Кто хвастал уже мотоциклом, кто пианино, на
котором  учится внучка играть, а кто уже и телевизором, что приобретен загодя,
благо  деньжонки  подкопились, а уж через год-другой обещают в области открыть
телецентр  -  тогда,  поди,  и  не  достанешь.  Наперебой рассказывали старики
шахтеры Артему о новых горных комбайнах, о врубовых машинах и об иных чудесах,
которые теперь творились под землей.
    - А про такое дело слышал - РУВ? - допытывался старый Перегуд.
    - Нет... То что такое?
    - А-а,  то-то! Вашей загранице слабо, выходит, выстоять против нашей новой
техники!  А  у  нас, сказать, везде по всем рудникам теперь поставлен тот РУВ,
без него и техбезопасность шахту не принимает. Объясни ему, Богдан, що це таке
той РУВ?
    И  Артему  рассказали  об  удивительном  аппарате  РУВ,  который мгновенно
самовыключает  ток  в  подземной  сети, едва лишь кто-нибудь по неосторожности
коснется  оголенного  провода  высокого  напряжения. И с тех пор как поставили
этот  аппарат  под  землей,  ушла  оттуда одна из частых шахтерских смертей. А
сколько  еще  не  так давно погибало по неопытности или неосторожности молодых
ребят,   пораженных   насмерть  ударом  высоковольтного  тока  -  этой  всегда
подстерегающей подземной молнии.
    - Что   же,   бра  ты,-  сказал,  выслушав  это  и  многое  другое,  Артем
Незабудный,- что же, старики, счастливо живете. Да... Позавидуешь!
    Но  тут старики, хотя и согласились, что живут они хорошо и дети, дай бог,
имеют  хорошую  жизнь,  однако принялись вдруг ругать некоторых начальников за
бюрократизм,  невнимание  и  волокиту.  Но  и  эту  воркотню  слушал  Артем  с
удовольствием.   Он  заметил,  что  кто-то  из  сидевших  за  столом  украдкой
подтолкнул  чересчур уж крывшего каких-то начальников соседа и глазами показал
на гостя.
    Незабудный успокоил:
    - Это ничего, старики, что вы начальство ругаете. Это даже хорошо. А то уж
я  думаю, что это вы, такие деды нравные, и всем чересчур довольны. Начальство
уж больно уважаете.
    - Так  то ж не начальство. У нас руководство теперь называется,- поправили
его.-  Пойми  ты,  умная твоя голова. Из наших же. Вот мы их и учим. Это у нас
знаешь  как  называется  -  са-мо-кри-ти-ка.  Ты  небось в старое время только
критику знал, а у нас теперь и самокритика завелась на самих себя... Понял?
    Тут помянули и Галину Петровну, председательницу.
    - У-у-У с той лучше и не зачепляться.
    Отчешет!  - сказал старый Лиходий.- И как это ты, Богдан Анисимович, сам с
ней  управляешься?  Крутая  у тебя жинка. Все она, думаю, тебе постановляет...
Ну, что правда, то правда, голова!
    И все согласились:
    - Это уж точно сказать. Руководительница. Мать-хозяйка нашему мисту.
    - Зелепуха!  Ты  ему,  Макар, кажи, как она тебя раз шуганула, окорот тебе
дала,  когда  ты  на горло хотел ее взять. Помнишь, как тебе тот сарай из-под;
курей  снесли, который ты не на месте поставил!.. Он, понимаешь, глаза выкатил
да  на  нее: га да га! А она, Галина Петровна, ему в ответ: "А ты, старый, что
уж  так  очами зырка-ешь? Думаешь, искры из тебя летят? Не спалишь. То из тебя
уже  не  искра, а песок сыплется". Ей-богу, так и сказала. Да еще и прибавила:
"И  не  шуми,  старый.  Не на-тружайся так горлом, а то, не дай, говорит, бог,
долго ли до греха у другим месте..."
    Макар  аж  на  стенку  полез: "Как ты смеешь, бессовестная?!" А она: "А не
знаю,  про  что ты думаешь. Я, говорит, имела в виду, сердце у тебя больное. А
уж за какое место ты больше всего тревожишься, куда у тебя забота кинулась, то
я, кажет, отвечать не могу..."
    - Да  тю вас! - Зелепуха махал рукой на стариков.- Сарай-то все же указала
поставить у другим месте. И не-хай так.
    Посмеялись, а после Макар Зелепуха, как бы опечалившись немного, сказал:
    - Вот,  стало  быть, и ты весь вышел, Артем. Будешь вроде у нас на пенсии.
Тебе персональную, факт, поставят.
    - Факт!  -  шумели старики.- Это мало сказать, сам Незабудный! Всех в мире
переклал!
    - Только  ты  себе,  Артем,  какое-нибудь  занятие  приспособь,- продолжал
Зелепуха.-  Пошукай и выбери. А то ведь день ото дня отлички иметь не будет. И
такая  тебя скука прихватит, что и жить станет неохота - аминь, пирожки! Надо,
брат, и нам, старым, свой график иметь.
    - У нас с тобой график выполнен! - заметил старый Лиходий.
    - Брешешь,  Павло  Акимыч, брешешь на сто процентов! - возразил Зелепуха.-
Надо  по  ходу  жизни  отмечаться,  для  себя зарубки делать. Я вот себе какой
порядок  завел. Вот, скажем, по международным вопросам ассамблея собирается. Я
день  за  днем  газеты читаю. С утр