, куда работать пойдешь, когда школу
кончишь? Дальше планируешь учиться или как?
    - О-о!  -  Пьер  оживился.-  Я  имею  одну  большую мечту. Я много времени
мечтаю. У меня будет свое кафе, там музыка и много, много гарсонов. Это значит
лакеи.  И  я  буду всех очень угощать. А потом будет красивая яхта. Буду брать
пассажиров. Будем делать вояж, путешествовать.
    - Это,   конечно,   хорошее   дело,   разлюбезное   занятие:   угощать  да
путешествовать,-  сказала Галина Петровна.- Но ведь только так проешься быстро
да  проездишься.  Либо  на  людях наживаться тебе придется. Ты как же хочешь -
предпринимателем  быть, что ли, или в Нарпит пойдешь, буфетчиком на пароход? Я
что-то тебя не разумею.
    - Нет,  паргдон! - возбужденно пояснил Пьер.- Это будет у меня мое. Лично.
Это, как сказать, свое дело.
    - Так. Свое дело. Ну, а свое призвание, думка какая-нибудь на жизнь у тебя
есть?  К чему у тебя склонность имеется? Как ты думаешь, что ты в жизни делать
должен?  Ведь  не  только  угощать да катать товарищей с музыкой. Цель жизни у
тебя есть?
    - Какая  цель  жизни?  -  переспросил  Пьер, кашлянул, как будто проглотил
что-то,  и  вдруг  громко,  заученно,  бесцветным голосом отрапортовал: - Цель
женщины - рожать солдат, а мужчины - убивать их, воюя.
    И  тогда  она вдруг встала, крепко схватила его маленькой, но цепкой рукой
за ухо и стала таскать Пьера из стороны в сторону.
    - Где же, где же ты пакости такой набрался, а?
    - Лессе  муа!..  Оставьте!..  Больно  же! Ну пустите! - Пьер обеими руками
уперся в локоть Галины Петровны, но та не выпустила его уха.
    - Больно?  -  проговорила  она,  мотая  его  голову. - А я и хотела, чтобы
больно. Чтобы запомнил. Чтобы, как услышал такую где брехню подлую или сам так
подумал,  ухо  у тебя сразу зачесалось.- Она отпустила Пьера и оттолкнула его.
Он стоял весь красный, не зная, что ему делать: бежать, оставаться, наговорить
что-нибудь этой маленькой, старой, злой женщине.
    - Вот иди и скажи деду, что я тебе уши нарвала за глупые твои слова.
    Но Пьер не уходил. Он стоял и кусал губы. И все краснел и краснел.
    - А  пишете  сами везде, что у вас нет физических наказаний..- пробормотал
он.- Значит, только так? Пргопа-ганда?..
    Он  покраснел  еще  пуще.  Казалось,  что  кровь сейчас брызнет у него. Но
брызнули слезы.
    - Ты  что  это?  -  всполошилась смущенная Галина Петровна.- Больно я тебе
сделала?  (Пьер замотал головой.) Обиделся?.. Ну ты меня извини. Я ведь к тебе
хотела  с лаской, а не с таской. Позасоряли тебе, дурню, мозги. Мальчик ты еще
молодой,  складненький,  а  городишь  шут  знает чего. Ты разве фашист? Ты мне
скажи  -  фашист?  Нет ведь! Ты же ведь наш, русский. А теперь наш, советский.
Что  же  ты, как тот попка, поганые чужие слова повторяешь? От плохих людей ты
их набрался. Это вс„ люди конченые. Им рано или поздно крышка. У тебя у самого
они,  вон  те,  у которых цель жизни - убивать, отца с матерью сгубили. У меня
сыночка отняли, да какого!.. Ой, Пьерушка... Дай-ка я тебя уж попросту Петькой
звать буду? Ах ты, Петька-петушок, золотой гребешок! Не масляна твоя головушка
бедовая,  а несмышл„на. Задурили тебе ее. Не слушай ты лис поганых. Унесли они
тебя  уже  раз  за  темные  леса,  за  высокие горы... Ну и будет! - Она вдруг
сильной,  уверенной  рукой  подтянула  к  себе  Пьера.-  Что же это у тебя тут
пуговка на честном слове мотается? Такой кавалер, а тут неуправка. Дай-ка я ее
живенько  на  место поставлю.- Ловким движением она сняла со стены, где висела
бархатная туфелька, иглу с ниткой.- Ну, стой смирненько, а то уколю.
    Мигом пришила, откусила нитку.
    - Ну вот, теперь полный порядок.- Она поспешно отдернула руку, пряча ее за
спину.-  Нет,  уж  ты только руку мне не лижи. Это у нас не заведено. Дай-ка я
тебя  лучше  так.- И, взяв его за виски, поцеловала в лоб.- Деду кланяйся. Дед
твой  тоже  глупостей понаделал на весь белый свет. Да под старость, видно, за
ум  взялся.  А уж мы его тут не оставим без внимания. Не сомневайся. Скоро вам
квартирку  хорошую  дадим,  в  новом доме выделим, на Первомайской, где сейчас
строится.
    Поздно  вечером, когда вернулся со строительства Богдан, бабушка, садясь с
ним за ужин, приготовленный Натальей Жозефовной, вспомнила:
    - Ксанка-то  наша,  замечаешь?..  Как  этот Петушок из Парижа-то прилетел,
неровно  дышит, а? Был он у меня сегодня. Ох, ералаш у него еще в головенке. Я
его тут за уши оттаскала.
    - Ты что, в уме?
    - Я-то в здравом уме и твердой памяти. А вот теперь пусть и он запомнит. А
Ксанка-то, Ксанка, а?
    Богдан,  отодвигая  допитый  стакан, с добродушным лукавством посмотрел на
жену:
    - Да  уж  признавайся,  старая...  И у тебя, я приметил, душа зашлась, как
чемпион чемпионов явился.
    - Да  ну  тебя,  Богдан!  -  возмутилась  Галина  Петровна.-  Оставь! Я же
серьезно говорю.
    - А  я  что,  шутки  шучу?  Что внук приемный, что дед пришлый, вижу - вам
обеим с Ксанкой покою не дают.
    - Вот  дурень-то  старый,  вот  чумовой!  Честное  слово!  Видали  вы его,
граждане?  Это  ты  куда  же мыслями подался? У-у, чертушка, хуже, чем молодой
был!
    Она  всей  ладонью  уперлась ему в лоб и сильно толкнула. Но он удержал ее
ладонь обеими руками, прижал к своему лбу, потянул медленно вниз, пока ее рука
не  пришлась  ему  к  губам,  и  остановил ее тут, тесно сведя косматые брови,
плотно сомкнув веки.
    - Сколько  годов, а ты все у меня такой же, как был. Ой, Богдане, казачина
скаженный, не сточило тебя ничем!..


    Глава XVII
    Честь и слава

    Незабудный   хоть   и  полеживал  еще  иногда,  как  советовал  ему  Левон
Ованесович,  но  уже  стал  понемногу  выходить.  Разговор  с Пьером очень его
взбудоражил.  Нельзя  было  таить дольше то, о чем проболтался мальчишка. Надо
было  на  что-то  решаться.  Может  быть,  посоветоваться с Галиной Петровной?
Все-таки руководство...
    И после долгих раздумий он решился.
    Надел  лучший  костюм,  темно-синий, с еле проступающей красной прожилкой,
тщательно выбрился, взял свою знаменитую двадцатикилограммовую трость, которой
обстукал чуть ли не весь шар земной, и пошел в исполком.
    - Записывались?  -  спросил  секретарь,  хмуро  покосился  на внушительную
дубинку,  с  которой  уже  имел  несчастье  познакомиться,  но  тотчас  строго
сосредоточил взгляд на кончике собственного носа.
    - Это куда же надо записываться? - не понял Артем Иванович.
    - Не  знаю,  как у вас там, за границей,- сказал секретарь,- а у нас такой
порядок,  что  если  собираются о чем-либо у руководства исходатайствовать, то
заранее на прием записываются.
    - Ну,  коли  такой  порядок,  то  валяй  записывай,- добродушно согласился
Незабудный.
    - На  сегодня,  извиняюсь,  уже записи нет. Я вас, разрешите, на следующую
неделю занесу.
    - Да уж ты занесешь. Это я вижу... Нелегкая туда не занесет, куда ты.
    - Вам лучше знать, куда нелегкая заносит.
    - Слушай, ты!..- Приемная наполнилась гудением баса Артема Ивановича.
    Но  тут  дверь  кабинета  председательницы  распахнулась. Оттуда вывалился
толстый  человек  с  расстегнутым  брезентовым  портфелем. На ходу, недовольно
покряхтывая,  он  засовывал в портфель папку. Тесемки ее болтались. Галстук на
толстяке  вылез  из-под воротничка. Даже ботинки на нем расшнуровались. Видно,
баня  ему  была  только  что  хорошая.  Вдогонку вышедшему из глубины кабинета
прозвучал  голос  Галины Петровны, негромкий, но решительный. Толстяк поправил
галстук,  завязал  тесемки  на  папке.  Потом  кинулся  к  телефону  на  столе
секретаря,  назвал  какой-то  номер,  навалился на аппарат, захрипел в трубку,
прикрывая ее ладонью:
    - Свищенков?..  Я  это.  Крутенюк...  Срочным  порядком  отставить,  что в
отношении   переноса  продмага  решили.  Мать-хозяйка  ни  в  какую.  Да,  сам
попробуй...  А я лично... спасибо тебе! Ни боже мой! У нее уже сигналы были от
населения. Отставить, говорю. Дверь из кабинета приоткрылась.
    - Ты, Артем? Ко мне?
    На Галине Петровне ладно сидел синий шевиотовый костюм. Уголки белоснежной
блузки были выпущены поверх жакетки, на которой Незабудный заметил две пестрые
полоски  орденских  планок.  Сама  она  показалась Артему Ивановичу в этот раз
строгой  и  даже  как  бы  ростом  побольше,  чем выглядела дома. Должно быть,
подставленные  по  уже  давно  миновавшей моде высокие плечи жакетки придавали
фигуре председательницы эту непривычную осанистость.
    - Да я только спросить,- начал было Незабуд ный.
    - Не записан на сегодня, предупреждаю,- вмешался секретарь.
    Галина Петровна взглянула на часы, висевшие в приемной.
    - Так сейчас еще минутки две до приема есть, Илья Гурьевич,- примирительно
заметила она.- Надо все-таки уважать, человек приезжий.
    - Нечего  было  уезжать.  Вот  и  не  значился  бы  приезжим. Сорок лет не
торопился, а теперь заспешил, без очереди просится.
    - Вот  что, Илья Гурьевич,- промолвила председательница,- ты что-то лишнее
брать  на  себя  стал.  Уж  как-нибудь я без твоих этих нравоучений обойдусь с
посетителями...
    - Галина   Петровна...   Товарищ   председатель!   -   Секретарей   так  и
взъерепенился,   даже  карандашик  с  размаху  положил  на  стол.-  Я  бы  при
посторонних попросил вас...
    - Не  знаю,  чего  бы ты там попросил, а я вот, товарищ Лобейко, требую...
Понял?  Требую, чтобы ты с людьми был потактичнее. И собой Советскую власть не
заменял.  Она  человека  приняла, а ты попрекаешь. И нечего карандашами о стол
стучать.  Давай  уж  без  стуку... Проходи, Артем, присаживайся там. Вот время
только  зря  проваландали.  А  теперь  уж, верно, прием надо начинать. Ты меня
извиняй,  Артем,  но у меня так заведено. Чтобы люди минуты зря не ждали.- Она
еще  раз поглядела на стенные часы.- Садись покуда там, Артем. Посиди, погляди
нашу работу. Интересного, может быть, мало, а секретов нет...
    Артем  Иванович сел в уголок клеенчатого дивана, глубоко прогнувшегося под
тяжестью его тела.
    - Мне, Галя, только посоветоваться... Я ненадолго.
    - Как  ни ненадолго, а часы счет любят. Придется тебе посидеть. У меня тут
еще...-  Галина  Петровна посмотрела на какие-то записи, лежавшие перед ней на
столе,  позвала  секретаря.-  Гурыч,  соедини-ка  меня с гор-торгом.- Затрещал
телефон  на  маленьком  столике  возле ее кресла. Она взяла трубку.- Стахов?..
Товарищ  Стахов, вы что это там фантазируете насчет продпалатки? И не думайте.
Людям  ходить  три километра придется. Надо о народе думать. Ничего. Завезете.
Транспорт  у  вас  на  это  выделен...-  Она  положила  трубку и опять позвала
секретаря.- Гурыч, будь добр, свяжи-ка меня с электростанцией. Они, кстати, не
звонили?..  Нет? Так. Ну-ка, я сама наведаюсь... Это кто?.. Архипчук? Ты что ж
не звонишь? Думаешь, я тебя в темноте не разыщу? Напустил в город мраку!.. Как
- в какой темноте? Что это у вас с током целый день, радио еле можахом, в кино
-  муть одна... О ремонте надо было вовремя думать... Врешь. Это ты наш дом на
первую  линию  подключил!  А  я  вот заходила в аптеку, где вторая линия... Не
бреши.  У  Богдана  вчера  специально вольтметр попросила. И замерила. Еле сто
девяносто  натягивает.  Не  даете  вольтажа  положенного...  Ну смотри...- Она
положила  ладонь  на  рычажок,  сняла.-  Девушка,  соедините-ка  меня  с пятым
строительным...  Ну как, начальники? Дома в ванной скоро мыться будем? Как - к
чему  вопрос?  А  я  полагаю, что не скоро... Вы что это, граждане добрые, там
затылки  чешете?  Если ждать таких, как вы, так не скоро мы воду увидим. Очень
просто.  С  Гидростроя  звонили.  Где  двадцать  машин, которые вы должны были
сегодня  к  полдню дать?.. С резиной плохо? Вы сами что-то тянете, как резина.
Смотрите   вы...  У  меня  и  на  сухом  месте  попариться  придется.  Это  же
государственное  дело.  Надо  соображать...  Закругляйся! У меня прием... Если
через  час  машин  на  месте  не  будет,  в райком сообщу, как хотите. Да, да!
Кстати,  что  это  вы  как  со  школой  возитесь? Застряли на третьем этаже...
Слушайте, вы только не божитесь. Я в бога с восемнадцатого года не верю. А вот
вода  придет - где дети учиться станут? На нас Гидрострой жмет, требует старое
здание уже сносить...
    Незабудный  во все глаза глядел на нее с дивана. Вот так Галя-плитовая, ай
да шахтерка! Дает всем жару. И откуда что взялось? Ведь как распоряжается всем
-  не поспоришь, не ослушаешься. Нет, зря он сюда явился со всеми этими своими
темными  утайками. Ей и слушать противно будет. Да и время занимать у человека
совестно.  Вон  у  нее  сколько  дел!  Но  ему  уже хотелось сидеть, слушать и
смотреть.
    - Ну  давай,  Гурыч,  зови-ка  там, приглашай,- распорядилась тем временем
Галина Петровна.
    И  начался  прием.  Один  за  другим  входили люди, присаживались на молча
предложенный  стул  перед большим столом председательницы, выкладывали ей свои
нужды,  просьбы  свои  и  заботы.  Посетителей было много. Неза-будному начало
казаться,  что  не  везет  ему:  попал он в такой трудный для председательницы
день. А день-то был самый обыкновенный, и прием ничем но отличался от тех, что
были накануне и будут на следующей неделе.
    Сначала  пришла  худенькая  заведующая детскими яслями и стала жаловаться,
что  в  скверик, куда выходят окна ее яслей, глядит окнами недавно открывшийся
клуб строителей. И вот, как только наступила теплая погода, самодеятельный хор
строителей  весь  вечер  репетирует  под  самыми окнами яслей. И дети вечерней
смены  не  могут  спать.  И  пугаются.  И пеленок не напасешься. Нельзя ли хор
куда-нибудь перенести?
    И Галина Петровна уже названивала в клуб строителей:
    - Дело  не  в  пеленках,  а  в  детях. Вы же не можете вашим этим хористам
распоряжение дать, чтобы они только одни колыбельные песни пели. У вас там два
каменщика  басовитых  есть, так как рявкнут "Реве тай стогне", так у меня тут,
на  Советской,  слышно.  В общем, переносите репетиции куда хотите, а детей не
пугайте. И имейте в виду, лично проверю.
    Потом   явился   Макар  Зелепуха.  Он  никак  не  ожидал  встретить  здесь
Незабудного и очень смутился. Сидя у стола председательницы, он все поглядывал
на  Артема Ивановича, попробовал даже подмигнуть ему, на что тот подбадривающе
усмехнулся, двинув усом.
    - Ты,  Галина  Петровна,  уж  не  серчай на меня. Ну был у нас разговор...
Старики  и  сей  день  вс„ меня им допекают. Вс„ вспоминают, как ты меня тогда
осекла. Так я ведь не про то. Ту сараюшку снес я, как было твое указание. А ты
мне тесу обещала. Надо же новый ставить. Курей-то держать негде...
    Получив  направление  на  лесной  склад,  он  ушел, по дороге хитро двинув
клочкастой бровью в сторону повеселевшего Незабудного.
    Тут  позвонили  еще  с  какого-то  строительного  участка и, видно, чем-то
обрадовали  председательницу,  потому  что  она  вдруг  повеселела и сказала в
трубку:
    - Вот  это  разговор!  Вот  это  как музыку слушать. Спасибо тебе, товарищ
Андрюшин,  за  всех  спасибо!  Хорошо. Завтра же назначим комиссию на приемку.
Порадуете людей. Сразу же, если все в порядке, заселять будем.
    Она  не  успела  положить  трубку,  как  кто-то, видно, уже подсоединился.
Потому  что  Галина  Петровна  закричала: - Что, что? Из радио... Так я же вам
послала  свой  текст.  Нет,  насчет  нового городского парка это извиняйте. Не
стану. Рано еще говорить про то. Я пустыми бочками греметь не привыкла. Да. Уж
как хотите.
    Пришла потом маленькая веселая старушка и подробно рассказывала о том, как
Галина  Петровна  помогла  ей  жильем, и как ей теперь хорошо живется на новом
месте,  и  какие  тут аккуратные соседи, не то, что те, вредные и нахальные, с
которыми она жила прежде на Поселковой.
    - Так чего ж тебе еще требуется, бабушка?
    - Поблагодарить  тебя  требуется.  Только  всего! Ты не думай, я в черед к
тебе  на  прием  записанная. Я с той недели еще записанная. Пришла-таки просто
сказать,  что спасибо тебе. Я за тебя как на выборах голос отдавала, то и хочу
сказать:  не  зря. Нет, не зря, Галина Петровна. И вот мой весь тебе разговор.
Потом  явился  сухонький  пожилой  гражданин  в  тюбетейке, с острой седоватой
бородкой  на  румяном  и подвижном лице. Загремел листами толстой, свернутой в
трубки  бумаги. Он прижимал эти трубки к себе, разворачивал их, как гармонь, и
то  наступал  на  председательницу,  то  отбегал назад, показывая то, что было
начертано  на этих листах. И Галина Петровна, встав со своего места, принимала
иногда у него листы, отходила с ними к окну, чтобы посмотреть лучше, на свету.
    - Ну спасибо вам, Илларион Петрович,- приговаривала она.- Поставим в среду
же  на президиуме. Да, я думаю, всем понравится. И, ей-богу, прямо не верится.
Неужели  у  нас  в  Сухоярке  такая  красота  будет?.. Артем, подойди-ка сюда,
полюбуйся. Погляди только, какой через год-другой наша Сухоярка станет. Видишь
проекты?  Вы  познакомьтесь,  кстати.  Это  скульптор  наш.  Илларион Петрович
Скородумцев. Это он Гринин памятник лепил, что перед школой стоит.
    - Товарищ  Незабудный,  если  не  ошибаюсь?  -  оживился скульптор.- Очень
приятно. Вы, слышал, самого Григория Богдановича в далеких краях встречали?
    - Было дело.
    - Ну  как  считаете? Как на ваш глаз? Справился? Ухватил я в основном? Мне
ведь хотелось передать вот этот характер поразительный.
    - В  точности,-  глухо проговорил Незабудный.- В аккурат, как живой. Я как
подошел, глянул, так меня ровно молнией прожгло. Вылитый!
    Скульптор  со  всех сторон восхищенно оглядывал исполинскую фигуру борца и
наконец не удержался:
    - Эх,  товарищ Незабудный... Артем Иванович, если не ошибаюсь? Вот если бы
вы  согласились...  Мне  большая фигура заказана для будущей набережной, где у
нас  водохранилище  будет. Вот здесь намечено!..- Он развернул один из листов,
показал  пальцем.-  Эх,  если бы вы разрешили с вас! О лучшей натуре и мечтать
нечего. Из бронзы отолью. На века, так сказать.
    - Нет,-  Незабудный  качнул  своей  могучей шеей,- спасибо вам. Повременим
покамест  с бронзой, я покуда из своего собственного материала еще покрасуюсь.
Вот помру, тогда уж и отливайте из бронзы. Если, конечно, потребуется...
    Долго  длился  прием  у  председательницы.  Часа два, не меньше. Под конец
пришла  когда-то,  верно, красивая, очень прямо державшаяся дама с мертвенным,
увядшим  лицом  под  полями  старомодной  шляпки  с  цветочками,  и цветы тоже
выглядели  завядшими. Она заявила протест против переноса на новое место части
кладбища.  У  дамы там был похоронен муж - инженер, всю жизнь проработавший на
шахте  в  Сухоярке.  Дама  прижимала  платок  к  виску  и говорила с тихой, но
назойливой  обидой  о  том,  что  надо  уважать память людей... И надо уважать
чувства близких.
    - Я  и  чувства  уважаю,  гражданка,-  тихо сказала ей Галина Петровна,- и
людей  привыкла уважать, и еще до того, как они покойниками стали. Ясно? Знала
я  вашего  супруга  Евгения  Дементьевича...  Очень был хороший инженер. И мы,
шахтеры,  всегда  его  уважали  и  ценили. И, поверьте, не тревожили бы мы его
праха.  Но ведь ему-то все равно сейчас, где покоиться. А нам надо живых людей
расселять,  новое  жилье  возводить. Жилье! Понимаете вы это? Место, где людям
жить!  Ведь  вода  идет.  Сколько кварталов на снос!.. А что ж худого, если мы
перенесем могилку Евгения Дементьевича на новое кладбище?
    - Вам этого не понять,- сухо сказала дама.- Вам все эти понятия чужды. Что
делать!..  А ведь я и квартиру сменила, чтобы быть поближе там... Чтобы каждый
день могла ходить... Где вам это понять!
    Галина  Петровна встала, перегнулась через стол и внимательно вгляделась в
лицо посетительницы.
    - И  это  кому же вы вс„ говорите? - почти шепотом произнесла она.- Вам на
автобусе  не больше десяти минут ехать туда, на новое место. Пешком если, то и
тогда  полчаса  не  потребуется. А до могилы, где у меня сын... до той могил