йти  на  некоторое  расстояние  от  берега. Затем надо бросить на несколько
шагов  от  себя  яйцо в воду. Оно станет немедленно погружаться на дно. Теперь
пусть  бросивший попытается, наклонившись к воде всем туловищем, достать яйцо,
опустившись  на  известную  глубину: он тотчас убедится, что опуститься в воду
передней  частью  не  очень  легко и для этого нужно усилие. И явление это ему
докажет,  что вода способна держать его тело, если он смело ляжет на живот, на
что ему тем легче рискнуть, что он не на глубоком месте, всегда может стать на
ноги".
    В  учебнике  плавания,  который  Сеня  знал  уже наизусть, о таком способе
ничего  не  говорилось.  Но  там  имелось  твердое указание, что учиться нужно
непременно под руководством опытного инструктора или хотя бы хорошо плавающего
товарища.  Найти  яйцо было значительно легче, чем подыскать в частном порядке
опытного   инструктора,  тем  более  что  Сеня  не  хотел  бы  осрамиться  при
ком-нибудь.  Ведь  в  классе  давно знали, что он лучший теоретик по плаванию.
Яйцо  же  выдали  накануне за завтраком. Сеня не стал его есть, спрятал. И вот
сейчас  прихватил яйцо с собой на дамбу под школьным окном. Ночь была светлая.
Луна  в  три  четверти  стояла  прямо  над водохранилищем. Серебряная дорожка,
легонько виляя, протянулась по водной глади.
    Раздевшись,  Сеня  попробовал  ногой  воду. Она показалась ему ледяной. На
мгновение  его  охватила  нерешительность  - может быть, не стоит? Не лучше ли
завтра  пойти  вместе  с Дмитрием Антоновичем? Признаться ему, что плавать еще
Сене не приходилось, и сделать первый опыт при учителе!
    Но  Сеня  тут  же  сбросил с себя это краткое оцепенение. Сначала медленно
вошел  в  леденящую  воду  и,  стиснув  зубы,  втянул  живот,  стал  осторожно
передвигаться, постепенно заходя все глубже и глубже.
    Теперь  надо  было  бросить  яйцо, которое Сеня крепко держал в руке. Сеня
слегка  нагнулся  и  пустил яйцо по воде. Но то ли яйцо было болтуном, то ли и
тут наврал "Секретарь-наставник", яйцо не тонуло. Зато, едва ступив к нему еще
один  шаг,  ушел  в  воду  с  головой  Сеня. Вопреки поручительству "Домашнего
секретаря-наставника",  вода  не  держала  переднюю  часть  туловища. Дно ушло
из-под  ног  мальчика.  Очевидно,  оно  обрывалось здесь круто в глубину. Сеня
потерял  упор,  забарахтался,  кувыркнулся,  наглотавшись  холодной,  пахнущей
чуточку  какой-то  гнилью  и, как ему казалось, жирной воды. На мгновение Сене
удалось  всплыть  на поверхность. Он, судорожно раскрыв рот, старался вдохнуть
воздух. Вот тут уже проклятое яйцо и полезло ему прямо в открытый рот, так что
он  чуть  не  захватил его губами. Сеня с отвращением отогнал тыкавшееся ему в
рот  яйцо  и  почувствовал,  что  пальцы  его  ног  касаются  дна. Он стоял на
цыпочках.  Вода  доходила  ему лишь до подбородка, если задрать голову повыше.
Достаточно  было  лишь  немножко опуститься, стать на всю ступню, и рот уходил
под  воду.  Тут  Сеня,  болтая  руками,  наткнулся на что-то твердое, схватил,
сделал  судорожное  движение,  чтобы  выбраться на поверхность, и в свете луны
увидел,  что  он  держится за большую вешку, которую ребята когда-то поставили
здесь, отмеряя наступление воды. Обеими руками уцепившись за вешку, он пытался
подобраться поближе к дамбе. Но вода так и норовила перевернуть его. Ноги вело
кверху,  а  голова  и  плечи то и дело уходили под воду. И вешка гнулась. Надо
было звать на помощь. Ничего не поделаешь.
    - Сурик!  -  закричал  не  очень  громко, боясь перебудить всех, Сеня. Ему
казалось,  что  верный  друг  его  и  во  сне  должен  услышать  зов приятеля,
оказавшегося  в  беде.  Но  никто  не откликался. Сеня начинал застывать.- Эй,
Сурик! - повторил Сеня уже погромче.
    И вдруг он услышал, как раскрылось окно спальни и кто-то выпрыгнул, должно
быть, так как над головой Сени на берегу что-то плюхнулось на землю.
    - Это  кто есть? Ты чего? Алло? - услышал Сеня и сразу узнал голос Пьерки.
Только этого недоставало!
    - Ты  зачем  там?  -  спросил  Пьер.- Вот Глеб Силыч узнает, он тебе!.. Не
велели же!
    - Я  т...  т...  только т... т... так, хотел глубину пром... м... мерить,-
заблеял бедный Сеня, у которого уже зуб на зуб не попадал.
    - Отчаянный ты! - сказал Пьер и уселся на берегу.- А вода холодная?
    - Н... н... не очень чтоб-б-б,- пробубнил Сеня, уже совершенно коченея.
    Вешка  гнулась,  стоять  на  цыпочках  было уже невыносимо больно. Сводило
пальцы  на  левой  ноге.  Но  как  Сене  было  признаться, что он не может сам
выбраться из воды?
    Пьер сидел почесываясь, потягиваясь. Потом посмотрел на окна школы.
    - Хитерг  ты!  -  с  некоторым восхищением произнес он.- Вызвался дежурным
быть,  а  сам  - купаться. Не думал я, что ты такой отчаянный. А может быть, и
мне  искупаться?  И  до  каких  порг  нам запргещать будут? Тем-пергатурга уже
вполне, а? Как, по-твоему, темпергатурга воды?
    - Нормальная,- забулькал несчастный, так как нечаянно опустил подбородок.
    - А что это там плавает все около тебя?
    - Яй-ц-ц-цо...- Зубы у Сени так и цокали.
    - Это,  навергное,  утиное,- не спеша размышлял вслух Пьер.- Вряд ли здесь
будет  кургиное.  Это утка, навергное, снесла. А ну, погони его ко мне, я тебе
сргазу  скажу - кургиное или утиное. Утиное, оно обычно есть немножко... он...
немножко  плю  гран... кргупнее и чуточку пргодолговатее и скорглупка немножко
шергша-вая...
    Неизвестно,  сколько  бы  времени  еще Пьер продолжал толковать о различии
между куриными и утиными яйцами, но вдруг голова его слушателя ушла под воду и
тотчас появилась с громким бульканьем. Сеня отчаянно отплевывался.
    - Нырять учишься? - спросил Пьер.- Надо уши пальцами зажимать и ноздри.
    - Пьер,-  вдруг  тихо взмолился Сеня,- я что-т-т-то никак не выйд-д-д-ду.-
Тут  спасительная  мысль  пришла  ему  в  голову, неукоснительно уходившую под
воду.- У меня судорога.- Сеня слышал не раз о том, что судорога случается даже
и у самых лучших пловцов и признаться в этом совсем не предосудительно.
    - О-о-о,  судоргога - это очень плохо. Ложись сразу на спину,- скомандовал
Пьер,- и уколи себя в икру, если у тебя есть булавка.
    - Я без булавки плаваю,- признался совсем уже безнадежным голосом Сеня.
    - Напргасно,  совершенно  напргасно,-  поучительно  прокартавил  Пьер,-  в
пргохладной  воде  лучше  купаться,  всегда  имея  при  себе булавку на всякий
случай.  Воткнул  бы  в  пояс  тргусов. Что, она тебе плавать бы помешала? Ты,
между   пргочим,   осторгожней,  если  судоргога.  Тут  глубоко  и  может  дно
затягивать.-  Пьер шагнул к самой кромке воды.- Ох, тут скользко как! Давай на
всякий случай ргуку.
    Сеня  изо  всех  сил уцепился за руку Пьерки, чуть не стащив его в воду. И
тот, видно, почувствовал, что дело неладно. Он стал очень серьезным.
    - Дергжись кргепко, Гргачик,- проговорил он.- Не тргусь.
    Он  помог Сене вскарабкаться на берег. Пьеру при-шлось тащить его изо всех
сил,  так  как Сеня совсем ослаб. Собравшись в комок, обхватив свои трясущиеся
плечи ладонями, Сеня присел на корточки и тихонько попросил:
    - Т-ты никому не рассказывай, ладно?
    - Какой ргазговорг,- ответил Пьер.
    - А то неудобно.
    - Еще бы! Дежургный,- понял его Пьер.
    - Спасибо тебе,- продолжал Сеня.- Я бы сам в жизни не вылез.
    - Чего  там  спасибо.  Пустяки.-  Пьер  помедлил  и принялся обеими руками
растирать задрогшую спину Сени.- На контргольной ргассчитаемся - тоже поможешь
вылезти.
    И они вернулись в школу, где все давно уже спали.
    Мог  ли он после всего этого не послать решения задачки Пьеру, а заодно уж
и Ремке Штыбу во время контрольной? Он понимал, что это не очень-то хорошо. Не
такое пионерское поручение давали ему. Но ведь приз надо было выиграть. Ксана,
как  казалось  Сене,  не  пережила бы, если бы приз имени ее отца с первого же
раза ушел в, другую школу. Да и как было не помочь Пьеру, у которого, когда он
оглянулся  со своей парты на Сеню, было такое выражение, которое, должно быть,
бывает  у  тонущего, пытающегося выкарабкаться из воды человека. Сеня не знал,
какое  выражение  лица  было  у  него  самого  в  ту ночь, но он теперь хорошо
понимал, что испытывает человек в подобном положении...
    Пьер получил за контрольную пятерку. А Ремка, тот даже при готовом решении
не  мог  заработать больше тройки,- такую мазню развел в задаче. Но тройка эта
все-таки  была  уже отметкой, при которой допускали в команду эстафеты. Теперь
надо  было выправить обоих бегунов по литературе. И у Пьера и у Ремки одинокие
четверки  и  кучковавшиеся  тройки  перемежались  двойками.  С такими оценками
неумолимая  Ирина  Николаевна  не допустила бы ни того, ни другого к участию в
состязании.  Дело могло спасти домашнее сочинение, которое задала всему классу
Елизавета Порфирьевна. "Моя любимая книга" - такова была тема. Хуже уже нельзя
было  придумать.  Любимые  книги!  Легко  сказать!..  Пьер  читал до приезда в
Сухоярку главным образом детективные романы.
    Хорошенькое  будет дело, если он принесет Елизавете Порфирьевне сочинение,
в  котором  будет  утверждать,  что  его  любимая книга "Приключение кровавого
Фантомаса",  "Любовь  на дне ада" или "Убийство в полночь". Что касается Ремки
Штыба,  то  ему  уже  сама  постановка  вопроса казалась издевательской. Самая
любимая  книга?  Он вообще терпеть не мог книг. Ему приходилось кое-что читать
по   обязанности,  но  любить  это  занятие  казалось  ему  делом  недостойным
настоящего парня. Если бы хоть еще насчет кино спросили.
    - Ну  в  конце  концов,-  обратился  Сеня  к  обоим  приятелям,  когда уже
приближался срок сдачи домашних работ,- "Молодую гвардию" в кино вы же видели?
    - Ну,  видел,-  сказал  Ремка.-  Это  как  одна  там дроби бьет, цыганочку
танцует, Любка?.. А на самом деле она против фашистов действует?
    - Вот, вот, это самое!
    - Это можно,- сказал Ремка.- Пиши, что это моя любимая.
    - Ну, а ты? - обратился Сеня к Пьеру.
    - Жюля Верна можно? - спросил Пьер.
    - Конечно, можно.
    - Ну, тогда это пусть будет "Дети капитана Гранта",- согласился Пьер.
    - Стой!  Это  и я тоже в кино видел,- откликнулся Штыб.- Ты лучше мне пиши
про это.
    - Нет  уж,-  сказал Сеня,- ему простительно, он недавно к нам приехал. Вот
пускай и пишет про Жюля Верна. Тем более, что француз.
    - Нет, писать это ты будешь,- уточнил Ремка.
    - Я  тебе  помогу, Пьер,- попытался было вразумить товарища Сеня,- но пиши
сам.  А  то  ведь будет заметно. И потом лучше бы сразу уж про три книжки. Они
ведь друг с дружкой связаны - "80 тысяч лье под водой", "Дети капитана Гранта"
и "Таинственный остров".
    - Я "Таинственный остров" уже немножко забыл,- сказал Пьер.
    - Ну,  я  тебе напомню. Помнишь, как они на острове оказались и там им все
время кто-то помогал, спасал их, а оказалось, это капитан Немо.
    - Давай,  давай  про  них,-  милостиво  согласился Пьер.- Я вообще морское
люблю. Пиши.
    Сначала  Сеня  еще  пытался  как-нибудь вдохновить обоих своих подопечных,
чтобы  они  самостоятельно сделали домашнюю работу. Ничего не получилось. Пьер
хотя и старался, но никак не мог связать воедино мысль о трех книжках. А Ремка
Штыб  нес такую околесицу, что и слушать было тошно, а не только читать это на
бумаге.  Чтобы  не  тратить  попусту время и покончить с грызущими его укорами
совести,  Сеня  постарался представить себе на минуту лицо Ксаны в том случае,
если  приз  достанется  другой  школе...  И как только представил себе это, то
махнул на все рукой. Попросить Сурика Сеня не решался. Не следовало его путать
в  это сомнительное предприятие. Тут дело, что говорить, не очень-то красивое.
И  скрепя  сердце,  просидев  три дня по нескольку лишних часов в классе после
уроков,  Сеня  сам  написал  сочинение  для  обоих.  Велел  им  переписать  за
воскресенье. Тем более, что шестому классу разрешили с субботы до понедельника
побыть  на  "большой  земле"  -  дома  у  своих:  там  удобнее  было незаметно
переписать работу.
    Сам  Сеня так замучился с двумя работами для своих незадачливых подшефных,
что  еле  успел написать собственное сочинение. Он писал про "Овода". Он видел
"Овода"  в  кино  и  не  раз  перечитал  книжку. Овод был одним из любимых его
героев.
    Удивительно:  хромой,  с  виду  непривлекательный,  а  такой  благородный,
храбрый и неукротимый человек!
    Пьер получил за сочинение "пять", так как Елизавета Порфирьевна, учитывая,
что  у  него  встречались  затруднения  с  русским языком, простила ему многие
погрешности,  которых  он  не  избежал,  переписывая слово в слово то, что ему
подготовил  Сеня.  Ремка  Штыб  при  переписке ухитрился сделать три грубейшие
ошибки  и  еле-еле  "натянул"  тройку.  А,  к  изумлению  самой  же  Елизаветы
Порфирьевны,  Сеня,  всегда  писавший работы на пятерки, в этот раз должен был
удовольствоваться четверкой.
    - Ты  спешил,  Грачик, заметно спешил,- огорчилась Елизавета Порфирьевна.-
Ты  слишком  много  внимания  уделил внешности, физическому облику. А ведь это
только лишь одна черта. Образ Овода куда полнее, чем у тебя. Прочитай еще раз.
    - Я уже три раза читал,- сказал Сеня.
    - Ну,  значит,  надо  перечитать  в  четвертый. Приходи ко мне, мы с тобой
поговорим  об  Оводе.  Дело  ведь  меньше  всего в том, что он хромает...- Она
внезапно смешалась.
    И Сеня кинулся поднимать ее палку, со стуком покатившуюся по полу.
    Ксана  назвала  своей  любимой книгой "Повесть о настоящем человеке". Мила
Колоброда  - книгу Ильиной о Гуле Королевой "Четвертая высота". Сурен Арзумян,
неутомимый книгочей, ухитрился написать сразу про три книги: про "Тимура", про
"Тома  Сойера"  да  присоединил  еще  к  этим  двум  Гаврика  из "Белеет парус
одинокий"  Катаева.  Он,  конечно,  получил  пятерку. А Сене сейчас было не до
собственных  отметок.  Он  испытывал очень сложное чувство, когда Ксана, после
того как были розданы с отметками домашние задания, подошла к нему и сказала:
    - Ты,  Сеня,  правда  друг! Спасибо тебе. Я тебе так благодарна... то есть
все мы...
    Ничего  не  сказал Сеня Грачик. Сердце у него пылало от нежной гордости, а
уши  горели еще жарче. Ему было и хорошо, и ужасно совестно. Что же, он сделал
так, как просила Ксана. Он подтянул двоих отстающих, правдой или неправдой, но
подтянул. Он вернул в команду двух лучших бегунов. Если бы только знала Ксана,
как  это  было  все  достигнуто?  А  впрочем,  что  же тут такого? Вот Никифор
Колоброда,   знаменитый  шахтер,  прославленный  бригадир,  он  тоже  помогает
отстающим  и,  наверное, за них не раз делает проходку, чтобы не отставала вся
бригада.  А  слава  у  всех  у  них  общая.  Ничего  тут  такого  и  нет, если
разобраться!.. Так размышлял Сеня.


    Глава VI
    Два жезла

    "На  случай моей смерти настоящим заявляю всем..." Слова эти уже несколько
дней  не  выходили  из  головы у Пьера. "На случай моей смерти..." Неужели дед
Артем чувствует приближение конца? А он казался еще таким бравым. Грузная сила
чувствовалась  в  каждом его движении и в том, как без всякой натуги вскидывал
он,  выходя  на  прогулку,  свою тяжеловесную дубинку на весу, или двигал дома
одним  плечом  дубовый  шкаф,  переставляя  его  на  другое  место.  Правда, в
последнее время дед стал заметно сдавать. Почти не делал обычной гимнастики по
утрам,  объяснял, что уже не под силу. То и дело жаловался на сердце, принимал
валидол,  капая на сахарок, по нескольку раз в день принимался считать пульс и
с  какой-то  непривычной грустной внимательностью поглядывал иногда на Пьера и
при  этом  качал,  озабоченно  вздыхая,  головой.  И  все  же  таким  прочным,
несокрушимо  могучим  и  по-особому  красивым  выглядел  дед,  когда  в  своей
широкополой  шляпе,  поигрывая  полу-торапудовой  дубинкой,  шел  он по улице,
покручивая сивые усы, величественно кивая с высоты своего роста людям, которые
его приветствовали...
    А  вот, оказывается, о чем он думает, когда остается один: "На случай моей
смерти..."
    В  прошлое воскресенье, когда Пьер вместе со всеми был отпущен на "большую
землю"  и сидел дома за столом Артема Ивановича, переписывая набело с Сениного
черновика сочинение "Моя любимая книга", ему нечаянно попалась эта бумажка. Он
сразу  узнал  почерк  деда. Это тоже, должно быть, был черновик, столько в нем
было  помарок,  зачеркнутых  слов. Запись обрывалась на полуслове. Может быть,
дед Артем взялся писать все заново, либо еще не дописал начатого. Но Пьера как
холодом  обдало  от  слов,  крупно  написанных  сверху листка: "На случай моей
смерти..."
    "На  случай  моей  смерти  настоящим  заявляю всем, что если действительно
будут  обнаружены  разные  ценные  предметы,  которые  награбили  и захоронили
фашисты,  как  сообщали некоторые лица, и если среди этих предметов будет, как
сказали те же лица, второй кубок "Могила гладиатора", парный к тому, который у
меня  имеется,  то прошу людей верить мне, что хотя я и сильно виноватый перед
Родиной  и людьми, но тут я был вполне честный, Родину не предавал, и в данном
отношении все произошло без всякого умысла с моей стороны, потому и про..."
    На том и обрывалось загадочное завещание.
    Пьер  был  ошеломлен  и  подавлен. Значит, правду сказали тогда те двое, о
которых  и слышать не хотел дед. Видно, знал дед Артем, что второй кубок может
оказаться  спрятанным  среди зарытых где-то сокровищ и с ними хоронится что-то
такое,  что  дед  скрывает  в  глубокой тайне и что, появившись снова на свет,
может  угрожать  ему смертным позором... Что-то еще было написано сбоку на той
бумажке.  Почерк  был  торопливый, бесконечные помарки затрудняли чтение. Пьер
так  и  не  успел  узнать,  что  написано  сбоку, потому что явился внезапно с
прогулки  дед. Он увидел за своим столом Пьера. Хорошо еще, что тот догадался,
едва  заслышав  шаги  деда,  положить  сверху одну из книг, прикрыв ею листок.
Артем Иванович сразу, беспокойно глянув на стол, как бы торопясь прибрать его,
снял и книгу и ту бумажку и запер в ящик стола.
    "А  может  быть,  все-таки  написать  тем  двоим  по  адресу,  который они
назвали",-  думал  Пьер.  Написать,  сообщить, что он готов поделиться... Нет,
ничего  ему  не  надо,  все  готов  он отдать, только чтобы вернули тот второй
кубок, чтобы деду ничего больше не угрожало ни бесславием, ни позором, который
почему-то таился на дне оливиновой вазы, где-то припрятанной.
    Неплохо  было бы, конечно, взять и себе половину сокровищ... Нет, не себе!
Пьер  уже начинал привыкать, что можно думать не только о себе. Вот, например,
хорошо  бы  поставить новый, красивый, настоящий памятник Григорию Тулубею. И,
конечно,  совсем  не  ради  Ксанки.  Если  уж пошел об этом разговор, то Милка
нравилась  ему  больше.  Она  была девчонка видная, умела и глазом повести при
разговоре.  А Ксана уж больно птенчик, бабушкина внучка... Можно было бы также
на  эти  средства, если их раскопать, сделать в новой школе, когда переедут на
"большую  землю",  морской кабинет. И чтобы там была мастерская, где делали бы
красивые  модели кораблей. Тоже неплохо. А на худой конец, угостить весь класс
-  если уж гулять, так гулять,- всю школу мороженым по три порции на человека.
Это тоже неплохо!..
    Но  дед запретил ему даже думать о каких-то там сокровищах, велел выкинуть
раз и навсегда из головы все это. Ладно ли будет, если он сейчас тайком затеет
эти поиски?
    Пока  же  надо  было приложить все усилия, чтобы хоть этот стоящий сегодня
еще  на  столе  у  деда  кубок  не  покинул  Сухоярки.  Кубок  ныне звался уже
официально:  приз  имени  Героя  Советского Союза Тулубея, учрежденный Артемом
Незабудным.  Он  должен был оставаться в школе имени Героя. Незаметно для себя
Пьер  уже привык к новым товарищам, понемножку научился дорожить их уважением,
и ему хотелось показать себя перед ребятами с лучшей стороны.
    Праздник  Воды  был  назначен  на воскресенье. День выдался, как гово