следователь.  -  Уж больно разномастная компания. С одной стороны, известный
художник,  я  имею  в  виду  Решилина,  а  с другой - Роговой-Барон, главарь
банды...  Заместитель  министра  Варламов  и  убийца,  грабитель Пузанков...
Прямо Ноев ковчег!
     - У  Ноя было все честно, - улыбнулся Вербиков. - В ковчег он взял семь
пар  чистых  и семь нечистых. И пришвартовался к горе Арарат, чтобы спастись
от потопа... А для чего собралась у горы Верблюд эта компания?
     - Заметь, сугубо мужская, - добавил Чикуров.
     - Да. А у мужчин обычно какой повод собраться?
     - Поводов-то  масса,  но  в  данном  случае  можно предположить: водка,
деньги,  карты.  Но  мы  с  Кичатовым  склоняемся к мысли, что причиной были
наркотики.  Ведь  гашиша  у Привалова имелось - во! - Игорь Андреевич провел
ладонью выше головы.
     - Неужто  и  Варламов?  -  с сомнением покачал головой Вербиков. - Ведь
как-никак заместитель министра...
     - А  ты  вспомни  совсем  недавние  запойные  времена! Пили на равных и
министры и работяги. Разве не так?
     - Не  совсем  на  равных.  Одни  пили  коньячок,  другие - бормотуху, -
улыбнулся Олег Львович.
     - Разве что, - ехидно поддакнул следователь.
     - И  все же, согласись, пьянка - одно, а сесть на иглу или на винт, как
говорят наркоманы, - другое.
     Вдруг  зазвонил  один  из  телефонов.  Вербиков  снял  трубку. Разговор
длился  долго.  Как  понял  Игорь Андреевич - о ЧП в Средневолжске. Когда он
закончился, Олег Львович с треском положил трубку и чертыхнулся.
     - В чем дело? - поинтересовался Чикуров.
     - Унюхали-таки!
     - Газетчики?
     - Ну  да!  И  откуда?  - Вербиков вышел из-за стола и нервно заходил по
кабинету.  -  Между  прочим, - он остановился возле следователя и показал на
телефон, - твой старый знакомый, Мелковский...
     - Мелковский?! Опять?!
     - На  этот  раз  он жаждет крови Жура! Требовал от меня подробностей. А
откуда  у  меня  подробности?  Да  ты  сам слышал: пока не разберусь, ничего
никому сообщать я не собираюсь. Им, журналистам, только дай палец.
     - А что Мелковский?
     - Буду,   говорит,   вести  параллельное  журналистское  расследование.
Докопаюсь, мол, до истины. Потом выступит в печати "невзирая на лица"...
     - Хамелеон,  да и только! - возмутился Чикуров. - Вспомни фельетон, где
он  метал  гром  и  молнии на голову бедного Васи Огородникова. И за что? За
мягкотелость  и либерализм по отношению к матерому взяточнику Цареградскому.
Ратовал за решительность. А теперь, выходит, ратует за противоположное.
     - Нашел   от   кого  требовать  принципиальности,  -  криво  усмехнулся
начальник  следственной  части  и  снова зашагал по комнате. - Ну и принесла
его   нечистая   по  наши  души!  Уж  он-то  постарается  насолить  тебе  за
березкинское дело! И меня, естественно, не забудет. Ах, как это некстати!
     - Да полно тебе, Олег... - пытался успокоить шефа Чикуров.
     - Помни  мое  слово,  этот  борзописец  сделает  все,  чтобы  развалить
следствие  по  южноморскому  делу!  Ты  даже  не представляешь, чем для меня
будет появление критического материала в печати!
     - Не понимаю, чего ты так испугался какого-то Мелковского?
     - У меня уже два выговора! Понимаешь, два!
     - Разберешься с Журом, позвони, хорошо? - попросил Чикуров.
     - Непременно, - пообещал шеф.
     Попрощавшись  с  Вербиковым, Игорь Андреевич вернулся к себе, но работа
не  шла:  мысли  постоянно  возвращались  к ЧП в Средневолжске. Сама по себе
история   была   отвратительной,  да  плюс  ко  всему  еще  создавала  массу
трудностей    для    следствия.   Теперь   необходимо   подыскивать   нового
оперативника,  вводить  в  курс.  А для этого нужно время. Время, которого и
так не хватало.


     На  следующий день с утра Игорь Андреевич позвонил судебно-медицинскому
эксперту.  Тот  как  раз  сидел  над  составлением заключения по результатам
вскрытия трупа Скворцова-Шанявского.
     Извинившись   за   свое  нетерпение,  следователь  попросил  поделиться
выводами.
     - Вывод  однозначный,  -  ответил  врач.  -  Самоубийство. На большом и
указательных   пальцах   правой  руки  имеются  легкие  порезы,  что  вполне
естественно, когда сам орудуешь бритвенным лезвием.
     - На теле были еще кровоподтеки, - напомнил Чикуров.
     - Да,   кровоподтеки,   ссадины   и   зажившие  ранки...  Происхождение
кровоподтеков  и  ссадин на обеих запястьях рук - это следы не то борьбы, не
то  сдавливания.  Возможно, покойному связывали руки веревкой или еще чем-то
мягким.  А  вот  затянувшиеся  струпьями  ранки  на груди - не что иное, как
ожоги.
     - Какого рода?
     - Прижигали раскаленным круглым предметом, скорее всего - сигаретой.
     - И как задолго до смерти?
     - Думаю,  дня  за  три-четыре,  -  ответил судмедэксперт и в завершение
сказал: - Подошлите кого-нибудь за заключением часиков в пять.
     - Хорошо,  - пообещал следователь и подумал: кого это он может послать?
Все приходится самому, на своих двоих.
     Он снова прочитал предсмертную записку Скворцова-Шанявского.
     "Выходит,  "истязания"  -  выражение не фигуральное, - решил Чикуров. -
Кто-то  издевался над Валерием Платоновичем. Причем с особой жестокостью. Но
зачем?  Чего хотели добиться от него? Сведений, действий? Что-то вымогали? А
может, мстили?"
     Следователь  вынул  из  сейфа  целлофановый  пакет  с окурком сигареты,
найденным   под  креслом  в  квартире,  которую  снимал  покойный.  Человек,
бросивший  окурок,  был,  по-видимому,  заядлым  курякой:  сигарета докурена
почти  до  самого фильтра. Вполне возможно, что как раз ею и прижигали грудь
Скворцову-Шанявскому. Сам Валерий Платонович не курил.
     На  листке перекидного календаря было записано: "Жоголь". Он, вероятно,
мог  сообщить  что-нибудь  о  Скворцове-Шанявском.  Вчера  по  этому  номеру
телефона  никто  не  отвечал. Игорь Андреевич набрал его снова. Трубку взяла
женщина.
     - Будьте добры, позовите Леонида Анисимовича, - попросил Чикуров.
     Негромкий,  надтреснутый,  как  это  бывает  у пожилых и больных, голос
поинтересовался:
     - А кто его спрашивает?
     - Следователь прокуратуры Чикуров, - представился Игорь Андреевич.
     - Так ведь Леонид Анисимович у вас.
     - Где у нас? - не понял Чикуров.
     - В прокуратуре города, арестован.
     - Кем? Давно?
     Но в трубке раздались короткие гудки.
     - Вот  те на! - присвистнул Игорь Андреевич и после некоторого раздумья
позвонил в прокуратуру города.
     Там  подтвердили, что бывший заместитель директора одного из крупнейших
гастрономов  столицы  Л.А.Жоголь  действительно  находится под следствием, а
дело  в  производстве у следователя по особо важным делам прокуратуры города
Москвы Василия Лукича Огородникова.
     Игорь Андреевич тут же набрал номер своего приятеля.
     - Привет,  товарищ  важняк!  - весело сказал он, услышав в трубке голос
Василия Лукича.
     - Здравствуй, Игорек! - Огородников обрадовался другу.
     - Ты, кажется, ведешь дело Жоголя?
     - Ну?
     - Поделись, за что его привлекли?
     - За целый букет...
     - На какой стадии дело?
     - Через  недельку  понесу  утверждать  обвинительное  заключение. Между
прочим, я тебе рассказывал об этом деле.
     - Когда?
     - Здрасьте! Помнишь, мы столкнулись на Кузнецком?
     - А, кажется, это из-за него ты и попал в фельетон?
     - Совершенно верно. Ну а тебе-то для чего Жоголь?
     Игорь  Андреевич  коротко  объяснил  и  сказал,  что хотел бы допросить
бывшего замдиректора гастронома.
     - Это  можно.  Как  раз  сегодня  я  провожу  последнюю очную ставку, и
Жоголя привезут сюда, в горпрокуратуру. Жду.
     Чикуров отправился на Новокузнецкую улицу.
     Подследственного должны были доставить через полчаса.
     - Эх,  перестройка,  перестройка,  - вздыхал Огородников. - Для одних -
надежда!  Другие  же  под  видом перемен сводят счеты, топят ближнего, чтобы
урвать   должность   потеплее   да  зарплату  пожирнее.  -  Он  похлопал  по
внушительной  стопке  томов  уголовного  дела.  -  Как в данном случае... Со
временем негусто, так что я самую суть.
     - Давай.
     - Если  ты  помнишь,  -  начал  Василий  Лукич,  - арестовали за взятки
директора  гастронома  Цареградского.  Взяли  с поличным. Работники магазина
все,  как один, показали: брал, систематически. А один Цареградский отрицает
начисто.  Понятно,  кому  охота  на  нары?  Но  я  засомневался:  уж  больно
гладенько  ложатся  обвинения  против директора. Да и вел он себя, по словам
подчиненных, не так...
     - В каком смысле?
     - Ну  взять  хотя  бы  предшественника  Цареградского,  находящегося  в
данное  время  в  местах  не  столь  отдаленных.  Он  тоже брал. Причем куда
скромнее   Цареградского,   но,   так  сказать,  отрабатывал  взятки.  Чтобы
облегчить   выполнение   плана,   доставал  дефицитные  продукты,  прикрывал
продавцов,  если  те  попадались  на  обвесе  или  обсчете.  А Цареградский?
Никакого   дефицита  не  выбивал,  а  план  все  равно  требовал.  Когда  же
нечестного  продавца  ловили  за  руку,  первым  обрушивался  с директорской
карой:  влеплял  выговор,  выгонял,  а  то  и  вовсе  передавал  материалы в
ОБХСС... За что же тогда, спрашивается, он брал оброк?
     - И большой? - полюбопытствовал Чикуров.
     - По  сто  рублей  с  каждого  завотделом  в  неделю, в общей сложности
получалось  две тысячи в месяц. И, понимаешь, передавались эти деньги как-то
странно.  Представь себе. Каждый понедельник в одиннадцать утра Цареградский
уезжает  в  торг  на  совещание.  В это же время секретарша директора уходит
домой  кормить  грудного ребенка. Тут-то в кабинет заходит старший товаровед
Ляхов  и  кладет  в  стол  Цареградского  собранные  пятьсот  рублей. Причем
просьбу  о том, чтобы Ляхов стал посредником в передаче взяток, Цареградский
почему-то  передал  старшему  товароведу не с глазу на глаз, а через Жоголя.
Ну, я тут и насторожился.
     - Почему?
     - Видишь  ли,  Цареградский  и Ляхов друзья еще со студенческой скамьи,
учились  в  одной  группе.  Более  того,  взял  в  гастроном  Ляхова  именно
Цареградский.  Вернее,  выручил.  Ляхов  ведь  болтался  без  дела,  так как
незадолго до этого его поперли с торговой базы.
     - За что?
     - Пил.  Хотя специалист он - каких поискать. Так что вполне естественно
было  бы  Цареградскому  самому попросить Ляхова быть посредником. Но Жоголь
дал  Ляхову  строжайшие  инструкции,  мол,  делай  вид, что никаких денег по
понедельникам  ты  директору  не  носишь. Товаровед так и поступал. Ну а раз
Цареградский  и словом ни разу не обмолвился, значит, все в порядке... Ляхов
еще  думал,  как  ловко  все  устроил  его друг: никто самого факта передачи
денег  ни разу не видел, потому что не из рук в руки. Короче, стал я копать.
Как  там  в писании, ищущий да обрящет! Вот и мне удалось ухватиться за один
кончик...
     Зазвонил  телефон,  Огородников  говорил  с  кем-то  несколько минут, а
положив трубку, спросил:
     - На чем я остановился?
     - Как ты ухватился за кончик, - улыбнулся Чикуров.
     - Так  вот,  - продолжал Василий Лукич, - Ляхов утверждал, что двадцать
восьмого  июля,  в  девять  часов  вечера,  как  только  закрылся гастроном,
Цареградский  позвал  его  в  свой  кабинет  и потребовал, чтобы завотделами
срочно  собрали  ему  тысячу  рублей: жену, мол, надо отправить на курорт...
Главное,  и Жоголь, подтвердил, что видел, как в девять вечера Ляхов вошел в
директорский  кабинет.  Но  о  чем шла беседа, Жоголь, естественно, был не в
курсе...  По  словам  Ляхова, последнее требование Цареградского переполнило
чашу  терпения,  ведь буквально накануне ему были переданы очередные пятьсот
рублей,  теперь  вот  подавай  еще  кусок! Короче, возмущенный Ляхов пошел в
милицию  и написал заявление. Тридцать первого июля старший товаровед вручил
Цареградскому  помеченные  доблестной  милицией  тысячу рублей. Директор, не
считая,  сунул  их  в  бумажник, и тут появились работники ОБХСС с понятыми.
Капкан  захлопнулся... Но Цареградский уверял, что не мог говорить с Ляховым
двадцать  восьмого июля у себя в кабинете в девять вечера, так как находился
именно  в  это  время  в  Ленинской  библиотеке на вечере поэзии Гумилева. И
подтвердить это могут племянник директора Буримович с женой...
     - Родственники, - покачал головой Чикуров. - Могли ведь сговориться.
     - Теоретически  могли.  Но  понимаешь,  Игорек,  таких родственников на
нечестное  дело  не  подобьешь,  -  заверил  Огородников.  -  Представляешь,
бросили  в  Средневолжске  благоустроенную  квартиру, перспективную работу и
махнули на север Тюмени, в Ямбург...
     - Небось за длинным рублем?
     - Какое  там! Сам Буримович социолог, зарплата чуть-чуть больше, чем на
Большой  земле,  как говорится. А жена его, Анастасия, и вовсе без зарплаты,
на  общественных  началах  библиотеку тащит! Словом, фигурально выражаясь, -
мечтают,  чтобы  в  их  Ямбурге  цвели  сады!  И  не просто мечтают, а делом
доказывают...  Ребята  что  надо! - Огородников показал большой палец. - И я
им  верю.  А  кроме того, показания Цареградского подтвердил и наш известный
критик Сильверстов. Читал небось его статьи?
     - Читал.
     - Дело  в  том,  что  Сильверстов вел тот самый вечер и хорошо запомнил
Цареградского,  который  вызвал  бурную  полемику,  задав вопрос, как теперь
расценивается   якобы   контрреволюционная  деятельность  Гумилева...  Таким
образом,  я окончательно убедился, что Ляхов врет. Но вот зачем? Какой резон
ему  топить  друга  и,  можно  сказать,  благодетеля?  Может, его направляла
чья-то  рука?  Назначил  я  очную ставку Цареградского и Ляхова. Ее-то Ляхов
кое-как  выдержал,  хотя юлил и изворачивался, как змей, глаза прятал, но на
следующий  день,  видимо,  совесть его доконала, и он выложил все начистоту.
Понимаешь,  двадцать  девятого  июля, запомни дату, Ляхов напился в дупель и
загремел  в  медвытрезвитель,  да  еще  плюс  ко всему потерял партбилет. На
следующий  день  его вызвал Жоголь, достал несколько объяснительных записок,
написанных  Ляховым  по  поводу  своих прошлых прогулов и выпивок на рабочем
месте,  и  спрашивает: где потерял партбилет? Ляхов только потеет да мнется.
Жоголь  пригрозил  ему,  что  он  вылетит  из  партии  и  с работы с волчьим
билетом.  Ни в один магазин его не возьмут даже грузчиком. Бедняга товаровед
бухнулся  в  ножки Жоголю, взмолился, чтобы не губил: жена только что родила
второго  ребенка,  а  он,  мол, единственный кормилец. Сделаю, говорит, все,
что  прикажете,  только  не  увольняйте.  Ну,  Жоголь  еще  покуражился  для
большего  устрашения  и  говорит:  если  ты  настоящий  коммунист, то должен
помочь  разоблачить  матерого  взяточника.  Пойди,  мол,  в ОБХСС и заяви на
Цареградского.  А  взамен замдиректора обещал все уладить и с вытрезвителем,
и   с   партбилетом.   Ляхову   ничего  не  оставалось  делать,  как  только
согласиться. Дальше ты знаешь.
     - Выходит,  насчет разговора в кабинете Цареградского двадцать восьмого
июля - идея Жоголя? - уточнил Игорь Андреевич.
     - Да. Ляхов был лишь жалкой марионеткой в руках Жоголя.
     - Постой, но ведь ту тысячу рублей Цареградский все-таки взял!
     - О,  Жоголь мудрый провокатор! Когда Ляхова выгнали с базы, он одолжил
у  Цареградского девятьсот рублей. На полгода. Ляхов как-то упомянул об этом
случае  при Жоголе, а тот намотал себе на ус. А когда пришло время, вспомнил
и воспользовался.
     - Ясно,  - кивнул Чикуров. - Цареградский подумал, что Ляхов возвращает
ему  должок.  Ну  а  каким  образом Жоголь мог бы уладить дело с партбилетом
Ляхова?
     - Очень  просто, - засмеялся Василий Лукич. - Партбилет лежал в сейфе у
Жоголя.
     - Как это?
     - Видишь  ли,  напоил  Ляхова  некто  Еремеев.  Он же выкрал партбилет,
бросил  беднягу  товароведа  в  сквере  и  заложил  ближайшему  постовому. А
Еремеев  -  шестерка  Жоголя,  что-то  вроде  телохранителя.  Усек? Все было
продумано Жоголем до мелочей.
     - А что за личность этот Еремеев?
     - Двадцатипятилетний   оболтус.  Учился  в  институте  физкультуры,  не
закончил,  выгнали.  Из  спорта  его тоже турнули. Помнишь, когда боролись с
подпольными  группами каратэ? Еремеев возглавлял одну такую. Было возбуждено
уголовное  дело,  но  кто-то его выручил. Думаю, Жоголь... И вообще, Еремеев
самый настоящий паразит!
     - Паразит,  насколько  я  понимаю,  сидит  у кого-нибудь на шее и сосет
чужую кровь, - заметил Игорь Андреевич.
     - Еще  как  сосет!  Пьет  кровушку  из  своего тестя, довольно крупного
ученого.  Фамилия  Киселев...  Недавно  газеты  писали  о  клубе  "Аукцион",
который  создал  и  возглавляет  Киселев. Там помогают молодежи проталкивать
изобретения. Читал?
     - Да, да, что-то припоминаю, - кивнул Игорь Андреевич.
     - Этот  Киселев и его жена буквально души не чают в единственном внуке,
и  Еремеев пользуется этим обстоятельством. Хотят дед с бабкой видеть внука,
пусть гонят четвертной!
     - Ну и подонок, - покрутил головой Чикуров.
     - А  если  они  оставляют  у  себя  внука  на сутки - полсотни! Ободрал
стариков  как  липку.  Машину  Киселева  прибрал  к  своим  рукам,  дачу под
Звенигородом.  Между  прочим,  эта скотина еще стихи пишет. Только что вышел
его первый сборник.
     - Ну и как стихи?
     - Я   не   понял.  Сплошная  заумь!  Рифма  не  рифма,  никаких  знаков
препинания.  Спросил  у  Сильверстова,  тот  обозвал  Еремеева  воинствующим
графоманом.
     - Уж, наверное, понимает толк - критик!
     - Даже   не   знаю,   какому   Сильверстову  верить,  -  развел  руками
Огородников. - Теперешнему или тому, до перестройки?
     - А что?
     - Самозабвенно  ругает  сейчас  то,  что  раньше  хвалил. И наоборот, -
усмехнулся Василий Лукич.
     - Ладно,  вернемся  к  делу, - сказал Чикуров. - Суть я уловил, но есть
кое-какие  вопросы.  Куда,  например,  девались  деньги, которые клал в стол
Цареградского Ляхов?
     - Представь  себе:  их  забирал  Жоголь.  И  делал  это каждый раз, как
только Ляхов покидал кабинет директора. Ловко?
     - Ясненько...  Теперь  о  самом  Жоголе.  Насколько  я понимаю, вся эта
провокация  против  Цареградского  была  задумана,  чтобы освободилось место
директора и Жоголь занял его, так?
     - И  занял  бы,  это  точно! После ареста Цареградского Жоголя сразу же
сделали  и.о.  Мне  говорили в управлении торговли, что уже был готов проект
приказа о назначении Жоголя директором. Я помешал.
     - И за что едва не поплатился своим местом? - улыбнулся Чикуров.
     - Ох,  не  говори!  Как только вышел фельетон, меня хотели... - Василий
Лукич  сделал  жест, словно обеими руками сворачивал что-то. - Спасибо шефу,
отстоял. Знаешь, я почти уверен, что фельетон тоже организовал Жоголь.
     - Неужто он был такой всесильный?
     - Могучий!  И  двуликий.  Как  тот  древний бог Янус. Для сослуживцев и
начальства  - честный работящий мужик. У него и кличка-то знаешь какая была?
Белый  Ворон!  Сдается,  сам  Жоголь  и  пустил  ее. В смысле: отличается от
остальных  торгашей  тем,  что  не  ворует продукты и не берет с подчиненных
мзду.
     - И  что,  он  действительно  не воровал и не брал? - В голосе Чикурова
слышалось явное недоверие.
     - Представь  себе, на работе был чист! Более того, радел за мир во всем
мире, сострадал сиротам...
     - В каком смысле? - вскинул брови Чикуров.
     - Каждый  месяц  из  его зарплаты бухгалтерия перечисляла деньги в Фонд
мира.  Сумма  небольшая,  но  важен  сам факт. А когда в стране создали фонд
помощи  детям-сиротам,  Жоголь на следующий же день перевел на его счет свою
квартальную премию.
     - А  сам  что,  сухой  корочкой  питался?  В  рубище  ходил?  - съязвил
Чикуров.
     - Почему  же,  любил  телятину  с  рынка,  костюмы покупал в "Березке".
Каждые  три  года  приобретал  новую  "Волгу",  а  прежнюю сбывал кавказским
тов