стоит та самая женщина, с кем он приехал. Только это была вовсе не
женщина, а мужик. Да, самый настоящий мужик. С него парик слетел.
     Кичатов: Вы не ошиблись?
     Бухарцев:  Нет,  этого  мужчину  ранее я видел у Решилина на даче. Он -
глухонемой,  говорили,  что  это телохранитель Феодота Несторовича. Только я
не понял, зачем нужен был этот маскарад.
     Чикуров: Как фамилия, имя, отчество этого глухонемого телохранителя?
     Бухарцев: Я знаю только его кличку - Каракурт.
     Кичатов: Может быть, все-таки Черная вдова?
     Бухарцев:  Да,  его  и  Черной  вдовой  звали.  Скворцов-Шанявский  мне
сказал,  что  это опаснейший тип, с ним нельзя связываться ни в коем случае.
Я  имел  случай  убедиться  в  этом  на  Чернушке.  Вместо того чтобы помочь
Решилину  выбраться из воды, Каракурт выхватил у Феодота Несторовича сумочку
с  моими  драгоценностями  и  пнул  его  ногой прямо в лицо. Решилина тут же
унесло потоком в море...
     Чикуров: А куда делся Пузанков-Каракурт?
     Бухарцев:  Не  знаю.  Я  сам  боролся  за  жизнь.  Чудо, что не утонул.
Выбрался  из  воды,  буквально  дополз до шоссе, где меня подобрала попутная
машина. В тот же день я уехал из Южноморска.
     Кичатов: Кого-нибудь встречали из тех, кто участвовал в "корриде"?
     Бухарцев:  Нет.  И вообще мне неизвестно, кто погиб, а кто остался жив.
Только  читал  о  смерти  Решилина, писали в газетах. Не заезжая в Москву, я
уехал в Белоруссию. Дальше вы знаете.
     Кичатов:  Кто  из  ваших  напарников по картам занимался наркобизнесом?
Точнее, торговал гашишем?
     Бухарцев: Привалов.
     Чикуров: А остальные?
     Бухарцев:  По-моему,  они  даже не знали, что у Степана Архиповича есть
гашиш.
     Кичатов: Вы не помогали Привалову сбывать наркотики?
     Бухарцев: Нет.
     Чикуров:  А  что  же  вы делали в Загорске в конце ноября? Были рядом с
матерью и даже не навестили.
     Бухарцев:  Не  поверите,  я специально ездил в Загорск, чтобы поставить
богу свечку за свое спасение во время смерча.
     Кичатов:  Как  же совместить ваше благочестие и осквернение могил? Ведь
это считается одним из самых страшных смертных грехов?"
     На этот вопрос подследственный ничего не ответил.
     Допрос  на  сегодня  был окончен. Чикуров и Кичатов вышли из Бутырки на
улицу.
     - Ну  что,  Дима,  -  после  долгого  молчания  невесело произнес Игорь
Андреевич  (они  с  подполковником уже стали на "ты"), - здорово мы с тобой,
друг ситный, обмишурились по поводу наркотиков, а?
     - Это  же  была  только  версия,  -  попытался успокоить его Кичатов. -
Причем  отработанная  добросовестно.  -  Затем, немного о чем-то подумав, он
сказал:
     - Жаль,   что   не  удастся  допросить  Пузанкова.  Фигура  странная  и
зловещая.  Представляешь,  то  он  глухонемой  мужик,  то говорящая баба, то
нежный муж, а то безжалостный грабитель сберкассы и убийца.
     - Потому  и кличка у него такая - Каракурт... Кстати, а знаешь, что это
значит? - спросил Чикуров.
     - Надо бы выяснить.
     - Не надо, я уже выяснил.
     - Интересно.
     - Каракурт  и Черная вдова - это одно и то же. Паучишка величиной всего
с  горошину,  а  валит  замертво  лошадь  и  даже  верблюда... Очень опасный
паучок...
     - Но при чем тут черная вдова? - не успокаивался Кичатов.
     - А  при  том,  что  каракуртиха  чуть  ли не сразу после брачной ночи,
когда  самец  оплодотворит  свою  возлюбленную,  считает  его миссию в жизни
завершенной   и   дальнейшее   существование  бессмысленным,  а  потому  она
"собственноручно"  отравляет  своего  незадачливого  супруга.  Для чего? Для
того,  чтобы,  законсервировав  его  в  паутине,  затем  полакомиться  своим
безвременно  погибшим возлюбленным... Видимо, тот, кто дал кличку Пузанкову,
хорошо знал его сущность.
     Расстались  на  троллейбусной  остановке.  Кичатову  нужно  было  ехать
допрашивать  Великанова:  утром  позвонила Юля Табачникова, та самая врач из
Южноморска,  которая  буквально  выходила  киноартиста  и вчера привезла его
наконец домой, в Москву. А Игорь Андреевич отправился к себе в прокуратуру.
     - Не  прощаемся,  - крикнул он коллеге, уже садившемуся в троллейбус. -
Жду после Великанова.
     Тот согласно кивнул.
     Когда  Чикуров добрался до проходной прокуратуры, к нему шагнул мужчина
в овчинном полушубке и обрадованно проговорил:
     - Здравствуйте, Игорь Андреевич!
     - Приветствую   вас,  Яков  Гордеевич,  -  ответил  следователь,  узнав
участкового  инспектора  из  Нижнего  Аянкута  и  пожимая ему руку. - Какими
судьбами?
     - Да   вот,   приехал...   Поговорить,  посоветоваться...  -  В  голосе
лейтенанта  слышались  неуверенные,  просительные  нотки. - Если, конечно, у
вас найдется время...
     - О чем речь - конечно, найдется!
     Через несколько минут они уже входили в его кабинет.
     Черемных   снял   полушубок,  оставшись  в  штатском  костюме.  Чикуров
вспомнил   почему-то   ночь   убийства   Листопадовой,  когда  от  свирепого
сибирского  мороза  трескались  могучие  сосны,  и  участкового инспектора в
трусах и валенках...
     - Что  следствие?  Арестован  ли  Чекист,  то  есть Шинкарев, подручный
Астахова? - спросил Чикуров.
     - Следствие  продолжается...  А  Чекиста  взяли  на  другой  день после
вашего  отъезда.  Он  не стал запираться и рассказал, что произошло, когда я
преследовал  их  в ту ночь. Пистолет-то был у него, у Шинкарева. Видя, что я
нагоняю  и  им  не  уйти,  Астахов  приказал  стрелять  в меня. Когда Чекист
промахнулся,  Астахов  крикнул:  пали  в  Изольду.  Тот  выстрелил и попал в
беднягу...  Пистолет  мы обнаружили в снегу. Провели экспертизу. Все верно -
Листопадова убита из него. На рукоятке - отпечатки пальцев Шинкарева.
     - За что же ее?
     - Астахов  боялся,  что  Листопадова расколется и заложит его в милиции
со  всеми потрохами. Выдаст, где схоронена его мошна. А ведь у Астахова было
припрятано не меньше, чем у Корейко! Вот, можете полюбоваться...
     Черемных  достал  из  кармана пачку цветных фотографий и разложил перед
следователем  на  столе.  Пачки  крупных купюр, сберегательные книжки, груды
перстней,  серег,  брошей, кулонов, золотых дисков для зубных коронок, монет
царской чеканки...
     - Где обнаружили? - спросил Чикуров, разглядывая фотографии.
     - У Листопадовой во дворе. Под полом в баньке.
     - Это   что,   казна  невидимого  града  Киникии?  -  усмехнулся  Игорь
Андреевич.
     - Да.  Несчастные  бичи,  как  пчелы, несли отовсюду взяток, рисковали,
верили,  что  Астахов  создаст  им  райскую жизнь. И знаете, что выяснилось?
Этот  "святой"  хотел  смыться  со  всем  добром.  Даже  паспорт  поддельный
приготовил.  Если  бы  не  убийство  Листопадовой  и  арест  - его бы и след
простыл!  Астахов  и  Чекисту  советовал сматывать удочки - милиция на хвост
села.
     - В каком смысле?
     - В  райцентре погорели двое астаховских ханыг, - объяснил лейтенант. -
На   мошенничестве.   -   Он  выбрал  одну  из  фотографий  и  пододвинул  к
следователю.  -  Колечки  выглядят  совсем  как  золотые,  верно? Даже проба
есть... А на самом деле фальшивые!
     - Господи,  у вас в Сибири тоже дурят честной народ подобными штучками?
- покачал головой следователь.
     - А где еще? - спросил лейтенант.
     Чикуров рассказал участковому о Роговом.
     - Значит, кличка у него Барон? - вдруг заволновался Черемных.
     - Да. Вам она что-нибудь говорит?
     - Конечно!  По  словам  Чекиста,  фальшивые  кольца  привез  в  Киникию
какой-то Барон!
     Волнение  лейтенанта  передалось  и  Чикурову  -  неужто отыскался след
Рогового?
     Чикуров  стал  расспрашивать о подробностях и все больше убеждался, что
речь  действительно  шла  о бывшем лидере прикарпатских уголовников. Совпало
описание  внешности,  манеры  Рогового,  которые  сообщил в своих показаниях
Шинкарев.  Точку  над  "и"  поставил  один  из  снимков,  привезенных Яковом
Гордеевичем.  Среди изображенных на нем драгоценностей Чикуров узнал браслет
Елены  Ярцевой.  Тот  самый,  который  попал  к Оресте Сторожук, а затем - к
Роговому.
     - Совершенно  точно,  -  сказал Черемных. - Чекист показал, что браслет
Астахову  продал  Барон.  Шинкарев  еще вспомнил, что Астахов подшучивал над
Бароном: не фальшивый ли, мол, браслет, как кольца? Тот страшно злился...
     - А где же теперь Роговой? - спросил следователь.
     - Как только запахло жареным, он словно сквозь землю провалился!
     - Опять   скрылся...  Жаль.  Ну,  в  общем-то  вы  отлично  поработали!
Спасибо! В Москву небось за наградой пожаловали?
     Лейтенант смутился.
     - Ну что вы смущаетесь? Считаю, что вам по праву положено.
     Только ушел лейтенант, появился Кичатов.
     Они  обсудили сведения, привезенные участковым по делу, а затем перешли
к Великанову.
     - Ну,  старина, ты бы артиста не узнал! Худющий, бледный, - рассказывал
Дмитрий  Александрович.  -  Постоянно мучают головные боли... Обстоятельного
разговора, как ты понимаешь, не получилось. Лишь самое главное.
     "...Когда  сорвало  палатку  и  хлынула  вода, - читал протокол допроса
Игорь  Андреевич,  -  я  инстинктивно  ухватился  за  надутую  автомобильную
камеру,  которая  служила  сиденьем. Нас завертело, понесло, но мне каким-то
чудом  удалось  выбраться  на  сушу.  В  изнеможении я опустился на камеру и
вдруг  рядом  в  море  увидел  мужчину  в  юбке, который отчаянно пытался на
четвереньках  выбраться  на  берег.  У  него  на  запястье болталась кожаная
сумочка,  та  самая,  которую  до  этого  я видел у Эрнста Бухарцева. В этой
сумочке  Бухарцев  носил  свое  золото,  а  когда проигрался в карты, то эту
сумочку  он  передал  Решилину.  Увидев  ее  теперь  в  руках другого, я еще
подумал:   "Почему?"   Вцепившись   в   какой-то   кустарник,   тот  мужчина
выкарабкался  на берег, но не успел подняться на ноги, как шагах в трех-пяти
от  него  появился  другой  незнакомый  мне мужчина с черными пышными усами,
черной  кудрявой головой. В его руке был пистолет, направленный на того, что
только  что  вылез  на  берег.  Раздался  выстрел.  Мужчина  в  юбке упал. Я
крикнул:  "Что  вы  делаете?  Это  же  преступление!" Стрелявший, не обращая
внимания  на  мои  слова,  подбежал  к  упавшему,  выхватил у него сумочку и
направился  бегом  ко  мне...  Я продолжал стоять на месте, скорее всего, от
страха  и  бессилия  перед вооруженным человеком. Когда он был совсем рядом,
нас  неожиданно  накрыла большая волна. Мужчина с пистолетом упал, но тут же
поднялся  и  направил  на  меня  пистолет.  Почти  в  упор.  Но  выстрела не
последовало.  Я неоднократно задумывался: "Почему он не выстрелил в меня?" И
всегда  приходил к одному выводу: "Оттого, что пистолет побывал в воде..." Я
хотел  бежать,  но  в  это  время  усач  ударил  меня рукояткой пистолета по
голове.  В  глазах  только пучки ярких искр, а потом круги, круги... Потеряв
равновесие,  я упал в воду. Но, видимо, было мелко, и отнесло меня недалеко.
Осталась  в  памяти  картина,  как  ударивший меня забросил в воду пистолет,
схватил  спасшую  меня  надутую камеру и лежа на ней стал быстро удаляться в
сторону  моря...  Сколько  я  пролежал  на  берегу  без сознания, не знаю...
Очнулся  я  в  больнице.  И  первое, что увидел: на соседней койке сидит тот
самый  усач, что ударил меня. От охватившего меня ужаса я снова провалился в
бездну. Окончательно я пришел в себя лишь через несколько дней.


     Вопрос. Скажите, за что же вас ударили пистолетом по голове?
     Ответ.   Видимо,   с   целью   избавиться   от  свидетеля  совершенного
преступления.
     Вопрос. Какова была цель вашего приезда в Южноморск?
     Ответ. Поиграть в карты, а еще точнее - проиграть в карты.
     Вопрос. Ваш ответ не совсем ясен. Почему вы хотели проиграть?
     Ответ.  Я  люблю творчество Федора Михайловича Достоевского и всю жизнь
мечтал  сыграть  в  фильме  по  его  роману  "Игрок".  А  когда такой случай
представился,  я почувствовал, что режиссер недоволен моей игрой. Не хватало
страсти,  не было глубины переживания. Да это и объяснимо. Дело в том, что у
меня  никогда  не было богатства, не было накоплений, я никогда их не терял,
а  следовательно,  и  не  переживал боль утраты. И вот, когда я после смерти
тети  получил наследство, тут и возникла у меня мысль сыграть в карты, чтобы
проиграть   и  испытать  чувства  горечи  и  проигрыша.  Как  вы  знаете,  я
действительно в одну ночь проиграл все, что имел..."


     Закончив чтение протокола допроса, Чикуров отложил его в сторону.
     - Не  знаю,  как  ты,  Дмитрий  Александрович,  а  я  впервые  встречаю
человека, который хотел проиграть, а не выиграть.
     - Да,  Саша  Великанов  человек оригинальный. Я его спрашиваю: "И вы не
жалеете  этих денег? А он мне в ответ: "О проигранных деньгах - нисколько, а
вот о потерянной роли в кино - да, до сих пор успокоиться не могу".
     - А  не играет ли Александр Филиппович Великанов, когда утверждает, что
его не волнует проигрыш?
     - Я верю ему. У него на сей счет целая теория.
     - Интересно, какая, если не секрет?
     - Нехитрая,  но  убедительная,  и  суть ее сводится к следующему. Врачи
утверждают,  что  подкожный  жир  вреден. И не случайно в природе нет жирных
зверей.  А  вот  среди людей почти у каждого второго лишний вес, что и ведет
ко всяким физическим заболеваниям.
     Великанов  считает,  что  богатства, накопления - своего рода подкожный
жир,  и,  если его много, он тоже наносит человеку вред. Человек, чтобы быть
социально  здоровым,  должен  бороться,  бороться в поте лица за каждый день
своего  существования.  И  тогда  он  будет  в  форме.  В  противном  случае
зажиревшее  общество  или  его  отдельные,  не в меру растолстевшие субъекты
начинают  страдать  социальными болезнями. В качестве примера он сослался на
МХАТ,  где  актеры  по  три года не выходили на сцену, а им платят. Какая же
тут  форма?  А вот когда актер борется за каждый выход на сцену, наконец, за
каждый  заработанный  рубль,  вот  тогда  только  и может произрасти талант.
Настоящий талант, а не тот, у кого на рубль амбиции да на грош амуниции...
     - Скажи, Игорь Андреевич, разве он не прав?
     - Что-то  в  этом  есть.  Но  с некоторыми положениями этой философии я
готов  поспорить  с  автором.  Вот  когда  выздоровеет он окончательно, а мы
закончим это дело, встретимся, поговорим.
     - Я думаю, что Великанов выздоровеет раньше.
     - Почему? - усмехнулся Чикуров.
     - Если  бы  ты  видел,  как за ним ухаживает Юля, у тебя не возникло бы
такого  вопроса.  Не отходит от него, старается предвосхитить его даже самое
маленькое желание.
     - Если я не ошибаюсь, эта самая Юля - поклонница его таланта.
     - Была  поклонницей,  а  теперь,  пожалуй,  больше  чем  жена.  Она его
ангел-хранитель.
     - Ты уверен, что это так? А вдруг ее больше волнует прописка в Москве?
     - Игорь,  не  смей...  Даже  думать  о  ней  так  грешно. Извини, но ты
напоминаешь  мне того самого московского бюрократа, который склонен видеть в
каждом иногороднем женихе или невесте заведомого подлеца.
     - Нет,  Дима,  к  бюрократам  я себя не отношу. А вот то, что профессия
следователя  на  мне  сказывается,  -  это  факт  неоспоримый.  Понимаешь, я
завидую  артистам.  И  знаешь  почему?  Потому, что у них перед глазами чаще
всего   празднично  настроенная,  хорошо  одетая,  аплодирующая  от  избытка
радостных  чувств  публика. Вот, наверное, многим из артистов и кажется, что
вся  жизнь  -  сплошной  праздник, кругом улыбки и аплодисменты. А кто перед
глазами следователя? Чаще всего это убийцы, хапуги, взяточники, хулиганы...
     - И их жертвы, - добавил Кичатов.
     - Те  и другие - люди глубоко несчастные. Вот и кажется нам, что вокруг
темно,  мрачно. Разве не так? Потому, наверное, я и отнесся к твоим словам о
Юле...  А  ведь  таких,  как  она, как Великанов, наверное, в жизни много? -
сказал  Чикуров  и посмотрел на часы. - Разговорились, а ведь, чего доброго,
Вербиков уже домой ушел. - И начал набирать его номер.
     Начальник  следственной  части  оказался  на  месте.  Чикуров  попросил
принять  их. Но Вербиков заявил, что спешит к руководству и попросил коротко
проинформировать  его  по  телефону.  Выслушав  короткое резюме Чикурова, он
остался  доволен  полученной информацией и решил похвалить следователей, что
позволял себе нечасто.
     - Отлично,  молодцы, - сказал он. - Кажется, картина прояснилась. Виден
финал.  Поздравляю.  С  удовольствием  доложу  Прокурору  республики,  внесу
предложение  о поощрении... Ну а подробнее поговорим завтра. Хорошо? - И, не
дождавшись ответа, повесил трубку.
     Рабочий день уже давно закончился.
     - Может, перекусим вместе? - предложил Игорь Андреевич.
     Подполковник   охотно  согласился,  хотя  и  удивился,  почему  Чикуров
вечером ест не дома.
     Следователи  вышли на улицу. Москва выглядела торжественно и нарядно. В
свете  неоновых  огней  хороводились медленные пушистые снежинки, а в каждой
витрине  сияли  игрушками, золотым дождем и мишурой елочки - город готовился
к  Новому  году,  празднику,  который  олицетворял для Игоря Андреевича дом,
семью и все связанные с этим радости, оставшиеся от детских воспоминаний.
     Но  ощущение  надвигающегося  Нового  года  теперь  отозвалось  в  душе
тоской:  какой уж праздник, когда в семье раздрызг. Вернее, по существу, нет
ее, семьи. Одна видимость.
     - Знаешь,  Дима,  -  поддавшись  настроению,  сказал  Чикуров,  - я вот
думаю, не бросить ли к чертовой матери следственную работу?
     - Тю-ю!   -   ошарашенно   протянул   Кичатов,  даже  остановившись  от
неожиданности.  -  С  чего  это  вдруг? Дело, считай, раскрутили, радоваться
надо, а ты...
     - Ужаснее  всего,  что  я  и  радости-то  особой не ощущаю. Мизантропом
становлюсь, что ли?
     - Уж  не  в  артисты  ли  думаешь податься? - с иронией спросил Дмитрий
Александрович, вспомнив их недавний разговор в кабинете Чикурова.
     - В  артисты уже поздно, да и дарования бог не дал. А вот в садовники -
с  удовольствием  бы!  Свежий воздух, цветочки, - мечтательно произнес Игорь
Андреевич.
     - Чтобы  они  зацвели,  нужно  прежде в навозе покопаться, - усмехнулся
Кичатов.
     - Все  равно  лучше,  чем  постоянно  иметь дело с подонками... Печалит
меня  вот  что.  Ну,  допустим,  в  результате моей работы посадят еще пять,
десять,  пятнадцать  подонков.  А  сколько  их  выскочит еще? Мартышкин труд
получается.
     С  каких-то  пор  в  нашем обществе стали чуть ли не нормой мздоимство,
воровство,  унижение  безвластных  и  угодничество  перед власть имущими. Мы
перестали  уважать ум, честность, порядочность, а преклоняемся перед чинами,
кабинетами,  машинами,  перед теми, кто умеет ловчить, пользоваться особыми,
недоступными   другим  благами...  Кто  такой  Варламов?  Взяточник,  делец,
расхититель!  Многие  прекрасно  знали это, но тем не менее уважали. Так же,
как  Решилина. Почитали как великого, покупали его творения за доллары, а он
на  самом  деле  мелкий  мошенник!  А  Жоголь?  Рядился  под бескорыстного и
страстного  поборника  перестройки.  Все  они,  Дима,  ряженые,  под-разными
личинами   скрывающие   свою   сущность   -   задавить,  задушить  ближнего,
предварительно  выпив  из него последние соки... Одним словом - каракурты...
Черные вдовы!
     - Но  согласись, старина, - возразил Кичатов, - кое-что мы уже начинаем
сознавать. Учимся черное называть черным, белое - белым... И это здорово!
     - Меня  пугают  словесные  извержения. Шумим, шумим, а дело? Боюсь, что
бюрократы  и  чиновники,  против  которых  и  ведется  эта атака, постепенно
привыкнут  к  шумовым  эффектам. Как в той басне: "А Васька слушает да ест!"
Ой, не потонули бы благие намерения в болоте равнодушия и апатии!
     - Не должны! Все хотят перемен.
     - Все ли? - с сомнением покачал головой Игорь Андреевич.
     - Придется   прозревать,