ионов, - отпускает мою  руку  Ладушкин,
откидывается на сиденье и уточняет, - немецких марок.
   - И вы думаете, что я сейчас еду за этими самыми деньгами?
   - За деньгами или за информацией о них.
   - В дом отдыха "Овечкино", что на болотах под Неклюдовым?  -  уточняю
я.
   - А зачем вам еще туда тащиться? - не сдается Ладушкин.
   - Минуточку, что там написано про Зебельхера? - Я показываю в листки.
   - Да ничего там не написано. Это я по дружбе узнал у  одного  служаки
из конторы имя офицера, застрелившего тогда раненого Грэмса в метро.  Он
еще пристрелил и женщину, напарницу Грэмса.
   - Ее фамилия - Хогефельд. - Я смотрю на Ладушкина пристально, но  его
оптимизм непробиваем.
   - А я что говорю! Ты же сама опознала ее сестру - Анну!  -  Инспектор
опять перешел на "ты". - Теперь прикинь,  зачем  к  нам  сюда  приезжать
одновременно и Зебельхеру,  и  сестре  террористки,  убитой  этим  самым
Зебелемхером?
   - Ты думаешь, что за деньгами?
   - Здесь написано, что деньги Фракции исчезли. Или были переведены  на
другие анонимные счета, или сняты  и  спрятаны.  Допустим,  я  маньяк  с
тяжелыми  последствиями  сотрясения  мозга.  Допустим,  этот   Зебельхер
приехал ловить сестру убитой им террористки, но она-то! Она?! Зачем  она
приехала, зачем пошла в квартиру твоей тетушки?! Что она искала? Ты  вот
только дурака из меня не делай, ладно?
   Похоже, Коля устал. Дышит  тяжело,  оттягивает  гипсовый  воротник  и
осторожно промокает салфеткой вспотевшую багровую шишку на лбу.
   - Ты по датам посмотри. Я все проверил.  Ханна  приехала  в  Германию
устроить любовную интрижку со своим  братом  в  восемьдесят  девятом.  С
маленькой дочкой. У нее тогда  брака  с  Рудольфом  не  получилось,  она
уехала. В девяносто  четвертом,  уже  будучи  замужем  за  Латовым,  она
приезжает опять. В девяносто пятом она  приезжает  на  могилку  любимого
братца, знакомится с сестрой Бригит Хогефельд Анной, дерется  с  ней  до
крови в ночном баре и больше в Германию -  ни  ногой!  И  что  случилось
такого интересного в ее последний приезд? - азартно шепчет  Ладушкин.  -
Так, мелочь одна. Под  машину  попал  бывший  сотрудник  бригады  GSG-9,
напарник Зебельхера, а сам Зебельхер  был  ранен  ножом  в  потасовке  с
ночным грабителем!
   - Совпадение, - пожимаю я плечами.
   - Именно, что конкретное совпадение  по  числам  этих  событий  и  ее
пребывания там!
   - Ладно. Если ты такой умный и  сообразительный,  расскажи,  при  чем
здесь засушенный палец?
   - Тут я пока пробуксовываю, - сознался Ладушкин, допивая свой  чай  и
засыпая в рот пол пакета ара
   Хиса. Поскольку после этого  он  некоторое  время  не  мог  говорить,
потому что усиленно жевал, я попыталась объяснить свою точку  зрения  на
происходящее.
   - Плевать мне на деньги. Плевать мне на террористов.  На  Зебельхера,
на ФСБ и на тебя, Коля Ладушкин. У меня дело в Овечкине, я  его  сделаю,
потому что обещала бабушке.  Ханну  с  мужем  мог  убить  кто  угодно  -
ревнивая жена одного из ее любовников, или несколько ревнивых жен сразу,
бывшая жена Латова, сестра  Бригит  Анна  в  отместку  за  расцарапанную
физиономию, мой дядя Макс, чтобы забрать себе дочь и привести  мир  хотя
бы в относительное равновесие, моя мама в припадке ненависти,  мой  отец
от любовной тоски, маньяк в лесу, поджидающий автомобильные парочки,  да
кто угодно!
   -  А  как  насчет  тебя,  Инга  Викторовна?   -   приторным   голосом
поинтересовался Коля Ладушкин.
   - Я не могла убить. Я не воин. Я, конечно, могу  убить  случайно,  по
необходимости  при  самообороне,  да  и  то  только  предметом,  имеющим
отношение к хранительницам очага. Согласись, отрезание голов  совершенно
спокойно сидящим в машине людям не назовешь самообороной. Зачем это мне?
   -  Неполная  семья,  страдания  матери,  подростковый  максимализм  и
страховка!
   - Какая страховка?
   - Жизнь Латова была застрахована на десять тысяч долларов.
   - Ну что ты, Коля, все про деньги да про деньги? Добавь хоть какое-то
разнообразие в свои ненормальные вымыслы.  Кстати,  бывшая  жена  Латова
могла знать про деньги.
   - Но страховку получат дети или их опекун! Латова с дочерьми и ты!
   - Скучно, Коля. Давай, как в стандартном детективе, разложим  все  по
полочкам.
   - Да я вот тут уже все  набросал  на  начальном  этапе  следствия.  -
Ладушкин подвигает ко мне листок. - Отсутствующие головы и кисти  рук  -
это делают  для  затруднения  опознания  тел.  Так...  что  там  у  меня
дальше... Беспорядочные связи  Латовой,  но  тогда  бессмысленна  смерть
Латова. Если предположить, что убить хотели именно  Латова,  а  жену  за
компанию, то страховка выходит на первый план. Если хотели убить  Ханну,
а Латов попал случайно, то на первый план выходят деньги Фракции КА.
   - Вот тут у тебя написано "ритуальное убийство", это что?
   - Наши аналитики просмотрели архивы.  Некоторые  секты  используют  в
своих шабашах членовредительства и убийства.  Но  как  только  в  Москву
приехал Зебельхер, я все понял.
   - Что именно?
   - За сведениями о запрятанных  деньгах  охотилась  Анна  Хогефельд  с
напарником и Зебельхер. Лопес, кстати, никак не придет в себя, и я  могу
предположить, что Зебельхер приложит все усилия, чтобы оказаться  у  его
больничной койки первым, если тот очнется.
   - Охотились они, а еду за деньгами я, так, что ли?
   - Точно. Все дело в тебе.
   - Откуда я могла узнать про деньги? Моя тетушка  Ханна  была  женщина
умная, если уж и поделилась с кем, то не  с  дочерью  своей  припадочной
сестры, у которой она увела мужа!
   - Палец, - заговорщицки подмигивает мне Ладушкин.
   - Палец?..
   - Засушенный палец в сейфе. Я все понял. Монастырь, засушенные  мощи,
а? Вот тут, - он осторожно постучал себя по багровому лбу, - сейчас  все
сложилось в цельную картинку.
   - Ладно. - Я махнула рукой и начала собираться. - Ты, Коля, со своими
ушибами почти инвалид.
   Может, подождешь меня в  Лакинске  в  гостинице?  Я  за  день  должна
управиться,  съезжу  в  "Овечкино"  и  обратно,  сразу  заберу  тебя  из
гостиницы, вместе вернемся в Москву.
   - А вот полного дурака из меня делать не надо,  -  зловеще  пригрозил
пальцем Ладушкин. - Не надо, Инга Викторовна, делать из меня идиота!
   - Как хочешь, Коля, только не утопись потом от разочарования.
   - А я, Инга Викторовна, оптимист! - объявил Ладушкин.  -  Любой  опыт
употреблю с толком! Только ты не спеши сильно, я быстро ходить не  могу,
сама понимаешь - нога  не  сгибается.  Вот  тут,  над  коленом,  видишь,
перевязка? Нет, ты  пощупай,  пощупай!  Это  же  твой  любимый  оператор
разводным ключом!..
   - Мне пора, Коля, извини, сиделка из меня плохая.
   - Ну как же такое может быть?  -  хромая,  догоняет  меня  в  тамбуре
Ладушкин. - Сиделки из хранительниц очага должны быть отменные!
   - Кто это сказал?
   - Ваш дедушка, то есть который не  дедушка,  а  брат  бабушки,  Питер
Грэме, инвалид второй группы. Он сказал, что если я на  вас  женюсь,  то
буду иметь примерную  мать  детей,  отличную  домохозяйку,  медсестру  и
восторженную любовницу одновременно. Он сказал, что вы - настоящая  дочь
Вельды, хоть и не воин...
   - Я дочь Марии.
   - Мария - это потом, а сначала у Евы,  той  самой,  первой,  родилось
семь дочерей, все на разные темы, вы из рода Вельды -  правительницы,  а
вы и не знали? А все дочери Вельды - самостоятельные и волевые  женщины,
умеющие  за  себя  постоять.  Дочери  Вельды  славятся  в  основном  как
женщины-воины. А ваш дедушка, который брат бабушки,  предпочитает  иметь
дело с хранительницами очага, женщин-воинов ненавидит всей душой, он сам
признался, и бабушку вашу, воина, с трудом терпит,  да...  Куда  же  вы?
Инга, вы не можете меня так просто бросить,  посмотрите,  какая  высокая
платформа? Помогите почти инвалиду!
   С платформы я смотрю на  взъерошенного  Ладушкина,  которого  толкают
выходящие из тамбура люди, на багровую шишку на  его  лбу,  на  гипсовый
воротник и больше всего на  свете  в  этот  момент  хочу  стать  воином.
Воином,  равнодушно  пристреливающим  раненых   врагов,   черт   возьми!
Перешагивающих через их отбитые ноги!
   Глаза инспектора смотрят умоляюще, раздражение внутри меня  сменяется
сомнением. Кто знает, может, он ходит за мной, как  привязанный,  кормит
орешками,  поит  чаем,  развлекает  бредовыми  идеями  из-за  тех  самых
пирожков?! Вероятно, на всех мужчин эта начинка действует по-разному,  и
Ладушкин с сотрясением мозга пока никак не может понять, что  мчится  на
встречу со мной не из-за профессионального  рвения,  а  исключительно  в
силу зловещей, обманом  навязанной  ему  сердечной  привязанности!  Сама
виновата, не удержалась, проэкспериментировала!
   Делаю шаг к вагону и подставляю под его огромную ладонь плечо.
   Мама, долетев до Гамбурга, поехала на такси  по  указанному  бабушкой
адресу и два дня примерно сидела перед телевизором, никуда не  выходила,
развлекала беседами о Москве престарелую пару, уехавшую  из  России  так
давно, что некоторых слов мамы они просто не понимали, только  улыбались
грустно и кивали головами, как два седых болванчика.
   На третий день мама решилась немного прогуляться. Вооружившись картой
города, дошла до центра,  выпила  пиво  из  высокого  тонкого  бокала  в
уличном кафе, долго наблюдала за скворчащей  сарделькой,  но  решила  не
рисковать здоровьем и ограничилась сухим соленым  печеньем.  Оглядевшись
после этого, она  обнаружила  себя  в  совершенно  чужом  городе,  среди
совершенно чужих людей, которые, как бы ни перемешать их в  пространстве
незнакомых улиц или во времени суток, все равно никогда  не  бросятся  к
ней  в  восторге  узнавания,  не  станут  тормошить,  припоминая  унылые
подробности чьих-то вечеринок, не  спросят,  почему  она  сегодня  плохо
выглядит.
   Мама от этого приободрилась и решила рассмотреть  мужчин  поблизости.
Не  то  чтобы  она  сомневалась  в  могуществе  бабушкиных  духов  после
показательного шоу в аэропорту, просто, в силу присущей ей стервозности,
она  любое,  даже  весьма  опасное  дело  всегда  доводила  до  абсурда.
Присмотрев дружелюбно уставившегося на нее крупного блондина лет сорока,
мама позволила себе слегка  улыбнуться  и  только  занялась  поисками  в
сумочке зеркальца, как обнаружила блондина уже рядом, с  двумя  бокалами
пива и  широченной  улыбкой  на  розовом  лице.  Они  заговорили,  мама,
извиняясь за  свой  немецкий,  перерыла  сумочку,  потом  вспомнила  про
раздавленную ботинком пудреницу, еще раз придирчиво осмотрела блондина и
достала синий флакончик. Как только  она  его  открыла,  немец  спросил,
отчего у фрау расстроенный вид? "О, это пустяки, один военный  растоптал
мою пудреницу". -  "Как?!  Военные  в  Москве  топчут  сапогами  женские
пудреницы?!" - "Иногда, - кивает мама, - хорошо, вот  духи  сберегла  от
ботинка". - "Немедленно,  просто  сию  же  минуту  идем  покупать  новую
пудреницу!" - возбудился немец.
   Мама  особенно  не  сопротивлялась,  пока  он  не   открыл   тоненько
звякнувшую дверцу ювелирной  лавки.  "Нет,  что  вы,  я  не  могу  этого
позволить!" Мама с ужасом смотрела  на  цену  золотой  пудреницы,  немец
одной рукой доставал чековую книжку, а другой крепко  держал  маму  чуть
повыше локтя мягкой потной ладонью, словно опасаясь, что  она  исчезнет.
Как на грех, обслуживающий их  продавец  оказался  молодым  человеком  и
совершенно классическим немцем - то есть тоже категорическим блондином!
   Принюхавшись к беспокойной покупательнице, он тут же стал уверять  ее
спутника, что эта женщина заслуживает большего, заговорщицки подмигивал,
куда-то звонил, и по напряженному лицу девушки у двери магазинчика  мама
поняла, что сейчас сюда доставят нечто до  такой  степени  дорогое,  что
лучше ей сбежать еще до того, как она это увидит.
   Выдернув руку, мама бросилась к дверям с колокольчиком,  побежала  по
узкой улице, наугад свернула, кого-то толкнула, извинилась,  рассмеялась
и, совершенно обессилев, легла потом  животом  на  бордюр  обнаруженного
фонтана, опустив в воду ладони и  держа  свое  отражение  подрагивающими
пальцами, и не узнала веселого самодовольного лица в ладонях.
   Проплутав еще с час,  она  угодила  в  ссору  молодой  пары.  Девушка
плакала в парке на скамейке, мужчина ходил рядом кругами, громко  говоря
и жестикулируя.  Мама  села  напротив,  скинула  туфли,  вытянула  ноги,
отметив про себя, что  мужчина  -  брюнет,  можно  посидеть  спокойно  и
расслабиться. Конечно, употребленные ею в уличном кафе больше двух часов
назад духи должны были уже испариться  и  потерять  свою  силу,  но  кто
знает!..
   В какой-то момент девушка бросилась на мужчину с кулаками, он  ударил
ее по лицу, заломил руку за спину, бросил на скамейку, сам отошел и  сел
на другую.
   - Я утоплюсь, -  вдруг  отчетливо  сказала  девушка  по-русски.  Мама
вздрогнула. Закурила.
   - Наплюй, - посоветовала она после второй затяжки.
   Девушка посмотрела на нее сквозь пелену слез, неуверенно улыбнулась и
покачала головой.
   Мама обулась и перешла к ней на скамейку.
   - Что у тебя в сумочке? - кивнула она на круглый  замшевый  рюкзачок,
который девушка носила на  груди  -  лямками  на  спине.  -  Высыпай  на
скамейку.
   Подавив  судорожным  вздохом  подступающие  слезы,  девушка   прижала
рюкзачок руками.
   - У меня нет денег.
   - Не нужны мне твои деньги. Знаешь, кто я?
   - Не-е-ет.
   - Добрая волшебница. Высыпай.
   Не отводя глаз от маминого лица, девушка медленно  стащила  рюкзачок,
открыла  его  и  вытряхнула  на  скамейку.  Мама   разгребла   небогатое
содержимое.  Выбрала  тюбик  туши  для  ресниц.   Открутила   крышку   с
кисточкой-елочкой. Понюхала тушь.
   - Брюнет, значит? - спросила она в никуда и достала флакон  с  буквой
Р. - Ладно. Сейчас наколдуем.
   Подмигнув открывшей рот девушке, мама отлила из флакона духи в  тушь.
Завинтила крышку. Взболтала. Дунула три раза и зачем-то щелкнула языком.
   - Все! Крась.
   - Да я же реву. - Девушка собирала вещи. Ее мужчина встал и  прошелся
возле них, что-то бормоча.
   - Нервный, - кивнула на него мама. - Не хочешь красить - подушись,  -
протянула она пузырек. Девушка затрясла головой. -  Слушай,  это  совсем
безвредно, я бы тебе показала, но боюсь, он сразу набросится на меня!
   Тяжело дыша, девушка смотрела то на маму, то  на  сердитого  мужчину.
Потом, решительно утерев щеку тыльной стороной ладони, открыла пузырек и
провела по этой щеке кончиком пробки.
   - Молодец! - похвалила мама.
   Мама бежит по траве от двух рыжих спаниелей.  За  нею  бежит  хозяйка
спаниелей, тщетно пытающаяся привлечь внимание своих собак. За  хозяйкой
спаниелей бегут мальчик и девочка с шариками, они думают, что  тети  так
играют. Добежав до ограды, мама бросается вдоль нее, отыскивая выход  из
парка и  размышляя  над  особенностями  воздействия  определенного  типа
запахов на эротические нервные импульсы блондинов  и  рыжих  собак.  Еще
мама думает,  можно  ли  назвать  примирением  молодой  пары  мгновенное
совокупление их прямо на лавке, еще она думает, как ей повезло,  что  на
нее, сдобренную колдовскими духами, мужчины все-таки  реагировали  более
прилично... или не повезло? И вот тут в ней  просыпается  давно  забытый
профессиональный интерес к составу этих  духов!  Давно  забытый,  потому
что, закончив Менделеевский, мама почти не  работала  по  специальности,
если  не  считать  трех  лет,  когда  она   была   технологом   молочной
промышленности.
   Запыхавшаяся, пошатывающаяся от усталости, но счастливая, что с  ходу
смогла вспомнить кое-какие  формулы  ароматических  углеводородов,  мама
бредет по вечерним улицам чужого  города,  никем  здесь  не  узнанная  и
оттого совершенно свободная - она теперь больше всего  озабочена  только
одним. Она думает, сможет  ли  создать  подобные  духи,  не  прибегая  к
употреблению снятой  в  полнолуние  со  спин  земляных  жаб  росы,  мочи
девственницы,   пыльцы   цветущего   папоротника,    льняного    семени,
растолченного в серебряной ступке с цветами белладонны, подогретой смолы
вишневого дерева... пота молодого  мужчины  после  косьбы  на  клеверном
поле... высушенного барсучьего помета... и... и!.,  содержимого  половых
желез взрослого кота...
   Я ясно вижу перед собой ее возбужденное  счастливое  лицо,  съехавший
набок парик, отсутствующий взгляд - ликующее  вдохновение  свободы  -  и
думаю, как же хорошо, что она не знает и половины состава того, чем  так
щедро поделилась с несчастной девушкой.
   Девушка  страстно  подвывает  на  скамейке.   На   траву   вывалилось
содержимое ее сумочки, она на ощупь нашарила тушь для ресниц и зажала ее
в ладони с исступлением истинно верующего.
   Мама обнаруживает на  своем  пути  аптеку  и  решительно  распахивает
прозрачную дверь.
   Бабушка печет пирожки с картошкой.
   Дедушка Пит, проснувшись, задвинул под кровать плевательницу и  опять
спрятался под одеяло.
   Натужно дыша под мышкой у хромающего Ладушкина, навалившегося на  мое
плечо, я медленно тащусь по унылому осеннему городку, и  дует  ветер,  и
моросит дождь, и  на  остановках  люди  скучиваются  под  навесами,  как
родные. Пахнет аптекой, пирожками с картошкой и  тем  особенным  запахом
одинокой старости, которым  просквозились  маленькие  города  далеко  от
Москвы.
   А в гостинице нет мест.  Собственно,  это  и  не  гостиница  вовсе  -
обшарпанное здание бывшего общежития, но мест все равно нет, потому  что
там живут беженцы.
   -  Одноместный  номер  на  ночь,  -  заговорщицки  шепчет   Ладушкин,
протягивая администратору свой паспорт и сто рублей в нем.
   - И не стыдно вам? - радуется возможности  осадить  наглого  москвича
румяная сероглазая женщина. Ее  руки  быстро  и  беспрерывно  двигаются,
мелькая спицами, и кусок чего-то, что скоро (и даже очень скоро, судя по
тому, как вяжет она, не глядя и словно в забытьи, так некоторые  вертят,
забывшись,  колечко  на  пальце)  станет  приятной  теплой   одежкой   в
красно-сине-зеленую полоску.
   - Как вы разговариваете со служащим внутренних дел при исполнении!  -
возмущаюсь я.
   - Да ладно! - улыбается женщина. - Ему  комната  нужна  как  раз  для
исполнения, да?
   - Нет, - влезает Коля Ладушкин, - нам комната нужна исключительно для
разврата!
   - Ну-у-у так!... - понимающе кивает администратор.
   -  Никакого  разврата,  -  сопротивляюсь  я  и  категоричным  голосом
приказываю:
   - Покажи ей удостоверение!
   - Не покажу, - уперся Ладушкин. - Чуть что - сразу  удостоверение!  А
может, я хочу с тобой провести ночь!
   - Ты же хромаешь, - ужасаюсь я  и  внимательно  оглядываю  инспектора
снизу вверх. - А лицо? Ты видел свое лицо?!
   - Вы тоже не королева красоты,  -  успевает  высказаться  женщина  за
стойкой. А спицы - дзинь, дзинь...
   - А при чем здесь вообще нога? - возмущается  Ладушкин  и  добавляет,
подумав. - Тем более лицо?
   - У тебя гипс на шее, и ты полный идиот, - приговариваю я Колю.
   Некоторое время он обдумывает ответ, нервно теребя  собачку  "молнии"
на куртке.
   - Скажите ей,  что  и  гипс,  и  мозги  в  этом  деле  не  помеха,  -
подсказывает ему женщина, на секунду откладывает вязанье  и  протягивает
Ладушкину ключ с биркой из замусоленной картонки  с  полустертой  цифрой
21. Ладушкин молниеносно цапнул ключ, забрал свой паспорт, уронив  сотню
на вязанье, и со словами "Сейчас я тебе покажу, что главное!.." обхватил
меня за талию, поднял и, хромая, поволок к лестнице.
   - Второй этаж, третья дверь налево!  -  благословила  его  на  подвиг
администратор.
   Ладушкин проволок меня вверх по ступенькам, я честно висела  на  нем,
расслабленно волоча ноги.  Открыв  дверь  с  номером  21,  мы  осмотрели
чистенькую комнату,  высоченную  кровать  с  металлическими  спинками  и
чудовищного размера подушками - горкой - под кружевной накидкой. Фикус в
углу.  Телевизор  на  тумбочке  под  еще   одной   кружевной   накидкой.
Веселенький букет из