договоримся   о
транспортировке тел сюда.
   - Куда - сюда? - Я оглянулась.
   - Сюда, в дом. Обмоем, обрядим и к утру, глядишь, с божьей помощью  и
похороним.
   - Как это - к утру? Как это - обмоем? Бабушка, сейчас похоронные бюро
полностью готовят  любое  тело  к  захоронению:  и  обрядят,  и  сделают
косметическую обработку, и на кладбище привезут!
   - Да, - спокойно кивнула бабушка, что-то  внимательно  разглядывая  у
себя ладони. -  Сейчас,  конечно,  не  то  что  раньше.  Забальзамируют,
накрасят, но это не наш случай. - Она не смотрит мне в лицо, я  чувствую
неладное, надо бы замолчать, но перспектива перевозки сюда, а тем  более
обмывания и подготовки к захоронению даже таких хороших людей,  как  моя
тетушка Ханна и ее четвертый муж, пугает меня до тошноты.
   - Но, бабушка...
   - Это не наш случай, - повышает она голос, - потому что  они  сделают
все... - Тут она поднимает на меня глаза и повышает голос:
   - Все! Кроме главного. А главное заключается  в  том,  что  моя  дочь
должна быть захоронена це-ли-ком. Поняла?
   Лучше не отвечать, да она и не ждет ответа, быстро уходя  к  дому.  Я
совсем забыла о головах в морозилке.
   - Если ты не будешь отмывать свою боевую раскраску на лице, то у  нас
есть еще десять минут для важного разговора!  -  кричит  мне  бабушка  с
терраски, и я понуро волочусь на ее голос.
   - Сядь сюда и закрой глаза.
   Оглядев бабушку в торжественной шляпке, белом пальто  тонкой  шерсти,
перчатках и длинном шифоновом шарфе,  окутывающем  ее  шею  и  плечи,  я
закрываю глаза.
   - То, что я скажу, сейчас покажется тебе неважным,  но  впоследствии,
как это обычно бывает с взрослеющими людьми,  обязательно  всплывет  или
при необходимости, или как последствие жестокого опыта. Ты подумаешь: "А
ведь бабушка мне говорила!" Так вот. Детка, ты не воин.
   От неожиданности я открываю глаза.
   - Род мой ведет свое  начало  от  лонгобардов,  гордиться  тут  особо
нечем,  бездарные  мужчины-воины  погубили  себя  и  весь  род.  Поэтому
впоследствии  женщины  всегда  принимали  решения   самостоятельно,   не
особенно полагаясь на силу и ум мужчин.  Это  главное.  После  позорного
разгрома войска ничтожнейшим Пипином-младшим они поделились, на воинов и
на утешительниц - хранительниц очага. Женщины-воины  воевали,  особо  не
заботясь о детях, оставляя их обычно женщинам - хранительницам очага. Но
судьба всегда устраивала  так,  хвала  ей  и  проклятие,  что  в  тройке
поколения обязательно были две женщины-воина. Я, твоя мать и  ты  -  это
тройка. Я - воин.
   - А-а-а?..
   - А-а-а твоя мать и ты - не воины. Но моя вторая дочь Ханна тоже была
воин. Не о нас речь. Ты должна понять, что как хранительница очага ты  -
бесценна. Именно хранительницы очага сохраняют род.  Поэтому  ты  должна
уметь  все,  что  умеет  хранительница  очага.  Родить.  Принять   роды.
Безболезненно убить детей, если все воины погибли и они могут попасть  в
плен к врагу, но это сейчас не актуально, -  бормочет  бабушка,  загибая
пальцы. - Вылечить рану. Ухаживать за больными и после смерти  правильно
подготовить тело к захоронению. Не так уж много, но это важно. Главное -
знать, что ты - не воин, и не предпринимать бессмысленных попыток  вести
бой. Твоя задача - прятаться, защищаться, любить, плодиться,  утешать  и
любой ценой, хитростью или удачей, но вырастить детей. Если  ты  начнешь
воевать, ты будешь сразу же уничтожена. Определись, скажи сама себе:  "Я
не воин, я ненавижу войну" - и займись делом настоящих женщин.
   - По-похоронами? -  шепотом  интересуюсь  я.  -  Это  дело  настоящих
женщин?
   - И это тоже.
   - Бабушка, ты ведь не любишь воевать.
   - Ненавижу, но что поделать.
   - А моя мать? Если  она  не  воин,  значит,  она  тоже  хранительница
очага?
   - Твоя мать ребенок, застрявший  в  десятилетнем  возрасте.  Она  так
испугалась  ранних  месячных,  что  расстроила  психику,  скрывая   свои
сексуальные фантазии и приспосабливаясь  к  играм  недозревших  девочек.
Заигралась и совершенно потерялась. Она нам не  помощница.  Десятилетняя
девочка ведь не сможет обмыть покойника, чтобы это хорошо кончилось  для
самого покойника и для окружающих. Все. Нам пора.
   - А мне кажется, - я бежала  за  ней,  -  что  я  не  умею!..  Что  я
испытываю сильное отвращение, как только подумаю о трупах вообще,  какой
же от меня толк?
   - Твои глаза будут первое время бояться, а руки все сделают.
   - А мне кажется, что ты меня убеждаешь в том, чего я не могу!
   - А мне кажется, - резко остановилась бабушка, - что от  тебя  пахнет
спиртным, и это очень некстати. Проверим, все ли бумаги на  месте.  Так,
разрешение забрать  тела,  договор  на  перевозку,  паспорт...  Где  мой
паспорт? Вот он. Деньги. Идем. Хотя  вид  у  тебя,  конечно,  -  бабушка
смотрит в мое лицо и качает головой, - как у гейши после запоя.
   - Куда мы идем? Подожди, пусть ты будешь воином, а я - хранительницей
очага, только давай представим, что сейчас вокруг нас - двадцать  первый
век, не надо убивать детей, чтобы они не попали в  плен,  не  надо  мыть
трупы, для этого есть специалисты, не надо...
   - Мы идем на станцию, чтобы доехать до города на автобусе. Потому что
ты не в состоянии вести машину, тебя с таким лицом остановит  первый  же
постовой и отберет права, как только приблизится на полметра.  Детка,  -
она сменила тон на ласковый, - ты всегда мне доверяла, разве я хоть  раз
тебя подвела?
   - Никогда, -  отвечаю  я  без  раздумий.  Бабушка  всегда  была  моей
защитницей и подружкой.
   - Тогда просто поверь, что мы должны это сделать. И даже  не  столько
ради мертвых, сколько ради нас самих, ради твоих детей, ради детей твоих
детей. Хорошо?
   - Бабушка, миленькая, как же я рада, что ты не из  древнего  племени,
поедающего своих мертвых ради вечной памяти о них!
   - Не юродствуй. Если тебе  трудно  меня  понять,  представь,  что  ты
умерла. Представила?
   - Ну, допустим.
   - И тебя похоронили без головы.
   - Это еще почему?!
   - Потому что ты была воином, твой враг победил, отрезал голову  и  не
нашлось ни одной утешительницы, которая  позаботилась  бы  о  правильном
захоронении!
   - Ладно, я согласна, без головы не очень удобно.
   - А теперь представь, как я  могу  довериться  людям  из  похоронного
бюро, когда вот в этой справке и во всех протоколах записано,  что  тела
без голов?! И не забудь, что это ты, именно ты принесла мне в дом голову
дочери! Если мы сейчас вспомним, что живем в двадцать  первом  веке,  то
должны первым делом заявить, что некто прислал  головы  наших  родных  с
курьером на дом внучке и внуку! Сто раз расписаться, что не имели  злого
умысла, положив эти головы в морозилку, а  если  не  объясним  подробно,
какие добрые  намерения  нами  тогда  руководили,  то  не  миновать  нам
психического освидетельствования. Спасибо, детка, я за  свою  жизнь  уже
дважды доказывала, что психически больна, и еще трижды -  что  полностью
излечилась! Последний раз Питер просто выкрал меня из больницы, он...  Я
не верила, что помещусь в багажник, тогда он сам туда  залез,  а  он  на
голову выше меня, скрючился и поместился! Он уложил меня  в  багажник  и
вывез! Два года я жила с  поддельным  паспортом  с  фамилией  последнего
мужа!
   - Прости, - пробормотала я, испугавшись ее покрасневшего лица.
   - Ты мне веришь?
   - Конечно, верю.
   - Тогда не задавай идиотских вопросов и делай все, что скажу.
   Двое молодых мужчин в строгих черных костюмах и еще двое в спецодежде
погрузили в автобус два гроба. Один на другой.
   - Женщина должна быть сверху, - приказала бабушка, и  я  видела,  как
один из мужчин закатил глаза, сдерживая улыбку.
   Те, которые в костюмах, поехали с нами в салоне автобуса, придерживая
гробы. На меня нашел какой-то ступор,  происходящее  воспринималось  как
кино - отстраненно, с болезненным вниманием,  но  почти  без  эмоций.  В
автобусе я все время смотрела на руки мужчин в трикотажных перчатках.  У
переезда шофер закурил в ожидании,  когда  поднимут  шлагбаум,  и  через
рельсы переехал так осторожно, что заработал похвалу -  благодарственный
кивок бабушки.
   Осмотрев вход в подвал, молодые люди переговорили  друг  с  другом  и
заявили, что спуск  по  такой  лестнице,  как  и  подъем,  договором  не
предусмотрен. И  где  вообще  родственники  мужского  пола  для  помощи?
Бабушка сразу выдала им спускоподъемные деньги из кошелька и позвала  на
помощь соседа, живущего через дом. Четвертым пошел шофер.
   Когда гробы были  перенесены  в  подвал  и  расставлены  на  стульях,
бабушка напомнила сопровождающим агентам похоронного бюро, что их  время
оплачено до десяти утра следующего дня, и  пригласила  молодых  людей  и
шофера в гостиную. Дедушка Пит  как  раз  заканчивал  сервировку  стола.
Приунывшие было работники ритуальных услуг при  виде  множества  блюд  и
бутылок на столе оживились и даже сняли свои черные пиджаки и  перчатки,
вымыли руки и помогли Питу открыть бутылки, и пригласили поужинать нас с
бабушкой.
   - Спасибо, у нас дела, - строго заявила она и повела меня за  руку  в
подвал.
   Мы открыли первый гроб. Надели перчатки.
   - Латов, - кивнула бабушка. - Бери за простыню, понесли на  стол.  Ну
что с тобой? А, забыла. Я вот тут приготовила тебе респиратор.
   - Нет. Это не из-за запаха, - отказалась я.
   - Конечно, не из-за запаха. Ты должна различать запахи не как хорошие
и плохие, а как несущие  определенную  информацию.  Ты  из-за  пятен  на
простыне?
   Я кивнула.
   - Ничего, детка. Несем. Вот так. Молодец. Я приподниму, а  ты  вытащи
простыню.
   Как ни странно,  но  я  совершенно  спокойно  рассмотрела  швы  после
вскрытия на теле, и место отсечения головы, и обрубки рук.
   - С мужчиной мы  справимся  быстро.  Я  все  приготовила.  -  Бабушка
поставила на стол рядом с телом небольшой медный таз с водой. -  Смотри,
что я делаю, и запоминай. Начинаем обмывать с  ног.  Ногам  было  тяжело
носить. Теперь руки. Рукам было тяжело держать.
   Медленными  движениями,  обмакивая  губку  в  таз,  бабушка  проводит
сначала по ступням, потом по щиколоткам и выше, моет запястья и руку  до
плеча.
   - Теперь грудь. Груди было тяжело дышать. Теперь живот.  Животу  было
тяжело строить. Теперь чресла. Чреслам было легко и приятно,  но  и  они
устали. Пусть все отдохнут. Теперь я поверну, а ты помоги  положить  его
спиной вверх. Спина. Спине было тяжело прятать крылья.  Ягодицы.  Устали
сидеть. Переворачиваем. Промокаем. Принеси одежду.
   Бабушка натягивает трусы,  я  помогаю,  приподнимая  ноги  трупа.  Мы
переворачиваем тело Латова и надеваем  майку,  рубашку,  пиджак.  Кладем
его. Бабушка занимается  застегиванием  пуговиц,  я  натягиваю  носки  и
вожусь с кожаными туфлями.
   - Он пахнет, - зачем-то говорю я.
   - Ты молодец, - кивает бабушка. - Ты хорошо держишься и  все  делаешь
правильно. Я застегну брюки, а ты уложи в гроб сначала подкладку,  потом
простыню, потом накидку расправь, чтобы свисала  равномерно  и  ни  одна
складка не мешала лежать спине.
   - Галстук, - говорю я тихо, заметив, что на вешалке с одеждой  Латова
он один и остался.
   - Повяжем позже. Бери за ноги, перенесем.
   - Не хочешь позвать работников ритуальных услуг?
   - Нет. Обойдемся. Своя ноша.
   Тяжело дыша, мы тащим Латова к гробу.
   Бабушка показывает, что тело надо подвинуть, чтобы осталось место для
головы. Она складывает руки Латова на животе.  Руки  падают.  Тогда  она
связывает концы рукавов пиджака лентой.
   - Ну вот и ладно, вот и хорошо, - снимает перчатки и  бросает  их  на
пол. - Я посижу, а ты вымой стол перед Ханной.
   Соединяю шланг с носиком крана у ванны и лью  воду  на  металлическую
поверхность стола.
   - Холодную!
   Я киваю и смотрю, как вода стекает  со  стола  в  сток,  по  стоку  в
углубление в цементном полу и скручивается воронкой у дырочки с сеткой.
   - Уходи, вода, - говорю я неожиданно для себя, - к мертвой воде.
   Бабушка улыбается легко - уголком рта.
   - А знаешь, как дальше? Уходи, вода, к мертвой воде. Уходи под землю,
не теки везде. Там твоя река, там твоя лодочка. Тебе ее  качать,  а  мне
новый день встречать.
   - ...а мне новый день встречать...
   Бабушка встает, подходит и гладит меня по  голове,  тыльной  стороной
ладони проводит по щеке.
   Обмыв Ханну, мы ее одеваем и некоторое время  молча  стоим  у  стола.
Вечернее черное платье до щиколоток обрисовывает складками тонкой  ткани
длинные породистые ноги. Короткая накидка из белой норки делает тело без
головы непропорционально широким вверху.
   - Понесли? Туфли наденем, когда уложим. Туфли велики.
   - Почему ты выбрала эти? - спрашиваю я у бабушки.
   - Все пересмотрела. У нее в квартире были только на высоких  каблуках
и ботинки. Пришлось купить лодочки на низком каблуке. Там на высоких  не
очень ей удобно будет. С Ханной  еще  не  закончено.  Я  пошла.  Принесу
недостающее, тогда и скажем напутствие.
   - Пойти с тобой?
   - Нет. Помой стол. И скажи про мертвую воду. Я скоро.
   Я остаюсь одна в оглушающей тишине. В подвале нет ходиков, которые бы
напоминали о движении времени, не капает из крана вода, два  тела  рядом
со мной неподвижны и совершенно бесшумны. Когда на лестнице  послышались
шаги, мне показалось, что тишина разрывается этими шагами,  как  плотная
бумага вечности, в  которую  я  почти  упаковалась,  застыв  и  перестав
дышать.
   Спускается бабушка с двумя пакетами в руках. Мы подходим  к  столу  и
стоим некоторое время молча, собираясь с силами. Выкладываем  содержимое
первого пакета. Темные волосы Ханны покрыты изморозью, я смотрю,  смотрю
и никак не могу отвести глаз от инея на еле заметной  полоске  усиков  у
мертвых замерзших губ.
   Бабушка берет голову двумя  руками,  медленно  приближает  к  себе  и
целует в лоб. Также торжественно держа ее на весу, она идет к  гробу.  В
этот момент больше всего на свете мне захотелось допить то, что осталось
в бутылке, которую отобрала фермерша.
   Я  натягиваю  перчатки  и  беру  две  кисти.  Пальцы  растопырены   и
напряжены. На одном безымянном сломан ноготь. Уложив  кисти  к  обрубкам
рук, я придаю им законченность, теперь тонкие запястья в белом  мехе  не
кажутся сиротливыми,  хотя  судорожно  растопыренные  пальцы  застыли  в
беспокойстве внезапной смерти.
   Когда все закончено, пакеты отправлены  в  топку,  галстук  на  груди
Латова расправлен, бабушка  показывает  жестом,  чтобы  я  стала  по  ту
сторону гроба Ханны. Она протягивает руки, я -  неуверенно  -  свои,  мы
сначала  касаемся   друг   друга   пальцами,   потом   ладонями,   потом
крепко-накрепко переплетаем  пальцы  над  мертвым  телом.  Сквозь  вдруг
накатившие слезы фигура бабушки расплывается и пол уходит из-под ног.  Я
моргаю, сгоняя слезы, и  смотрю  вниз.  Стою.  Смотрю  на  бабушку.  Она
закрыла глаза и чуть улыбается.
   - Тебе покажется, - голос ее такой тихий, что мне  боязно  дышать,  -
что ты стала невесомой. Тебе  покажется,  что  небо  совсем  рядом.  Это
награда за наше терпение  и  проводы  умершей.  Ханна  отдает  нам  свою
энергию, бедная девочка, я думала, она уже совсем пустая,  а  она  ждала
нас. Ждала, когда мы поможем. Ханна, уходи.
   - Уходи, - повторяю я.
   - Быстрей уйдешь, быстрей себя найдешь, быстрей вернешься. -  Бабушка
дергает свои пальцы,  освобождая.  Я,  преодолевая  судорогу,  с  трудом
расцепляю свои.
   Утерев слезы,  касаюсь  мокрой  рукой  левой  замерзшей  руки  Ханны.
Бабушка плюет на ладонь и вытирает ее о  правую  замерзшую  руку  Ханны.
Наткнувшись на мой обалдевший взгляд, качает головой:
   - Что смотришь? Ты только что сделала то же самое.
   - Я?
   - Да. Ты оставила ей немного своих  слез.  Я  не  собираюсь  плакать.
Скажу тебе по секрету, мне уже давно кажется, что  я  не  умею  плакать.
Поэтому я оставила  ей  немного  слюны.  Чтобы  она  узнала  нас,  когда
вернется, и не сделала ничего плохого, если придет в этот мир  волчицей,
тигром или змеей.
   - А... На тело Латова не нужно плюнуть?
   - Нет. Мужчины не имеют вечной  памяти.  Она  им  не  нужна,  они  не
продолжатели рода.
   - Теперь что? - оглядываюсь я на беспамятное тело Латова.
   - Закрываем накидки.
   Поднимая с двух сторон  концы  тонкой  ткани,  раскладываем  кружева,
тщательно закрывая голову и тело.
   - У Ханны руки остались лежать вдоль тела, - замечаю я, когда мы идем
к гробу Латова.
   - Это правильно. Они ей понадобятся.
   Я устала до сковавшего меня оцепенения полного  равнодушия.  Укрываем
Латова. Бабушка гасит  свет  и  зажигает  свечи.  Три,  четыре,  пять...
восемь... двенадцать, двадцать пять свечей. Мы садимся в  ногах  мертвых
на табуретках.
   - Теперь - самое трудное, - вздыхает  бабушка.  -  Нам  нужно  сидеть
здесь до рассвета и охранять тела от чужих заблудившихся душ.
   Мне хватает сил усмехнуться, в тот момент я уверена,  что  все  самое
трудное позади, подумаешь - посидеть часов шесть-семь! Но  свечи  начали
оплывать, прошло, по моим предположениям, минут сорок,  и  сидеть  стало
совершенно невыносимо.
   - А  нельзя  табуретки  заменить  стульями  со  спинками?  -  шепотом
интересуюсь я. Бабушка качает головой:
   - Выпрями спину. Сядь ровно, вытянись вверх, плечи и живот  расслабь,
а шею напряги, как будто хочешь что-то рассмотреть вдали. Дыши короткими
вдохами и выдохами. Положи руки на колени, ладонями  вверх,  ноги  можно
расставить. Еще час-другой будет невмоготу, потом легче.
   - Бабушка... - прошептала я, когда свечи оплыли наполовину.
   - Молчи, - шепотом приказала она. -  Ты  держишь  на  себе  небо.  Не
шевелись. Не потревожь уходящую смерть.
   Когда свечи догорели, я почти  улетела,  я  ушла  за  краешек  то  ли
легкого облака, то ли клочка лебединого тумана.
   - Рассвело, - пошевелилась бабушка. - Сначала глубоко выдохни,  потом
вдохни и пошевелись.
   - Я нехочу-у-у...
   - Пора вставать.
   - Подожди...
   Бабушка хлопнула в ладоши, я открыла глаза.
   - Хочешь есть? - спросила она, когда я встала, потягиваясь.
   - Да!
   - Спасибо судьбе, с тобой все в порядке.  Пойду  разбужу  работников,
можешь перекусить, пока они будут их выносить.
   Заспанные служащие из похоронного бюро "Костик и Харон" спустились  в
подвал, скривились, стали размахивать перед собой руками, разгоняя запах
и  дым  истаявших  свечей.  Перед  тем  как  накрыть  гробы,  они  долго
рассматривали очертания тел.
   - А вроде как голов не было, - задумчиво сказал один.
   - Не было голов и рук, - потягиваясь, ответил ему напарник. - У  меня
по документам на всякий случай записано, что тел некомплект.  На  всякий
случай, - повторил он, - чтобы родственники не утверждали, что мы что-то
потеряли при перевозке.
   - А теперь вроде как есть, - пожал плечами первый и почему-то  быстро
застегнул все пуговицы своего черного пиджака.
   Я застыла у лестницы. Бабушка  с  безмятежным  лицом  убирала  свечи,
помогая себе скребком и собирая воск на поддон.
   Тот,  который  застегнулся,  стал  между  гробами  и   по   полминуте
осматривал сначала одно тело под  кружевами  накидки,  потом  -  другое.
После чего повернулся к бабушке, развел руками и повысил голос:
   - Я говорю, что были тела без голов, а теперь с головами!
   - Ну и что? С головами ведь лучше, - спокойно заметила бабушка.
   Работники   похоронного   бюро   переглянулись.   Второй,   помоложе,
занервничал, двинулся было к гробам и уже протянул руку к телу Ханны, но
потом спрятал ее за спину и подозрительным голосом поинтересовался:
   - А откуда же они взялись, головы?!
   - У меня всегда есть парочка про запас,  -  не  раздумывая,  ответила
бабушка.  -  Закрывайте  крышки,  выносите,  хватит  тут  разговаривать.
Делайте свое дело. Стойте! - повысила она  голос,  когда,  потоптавшись,
молодые люди закрыли крышкой гроб Ханны. - Я вам  уже  говорила,  -  она
погрозила пальцем, - женщина - сверху! Выносите сначала мужчину!
   Побледневшие   сопровождающие   потребовали   позвать