я  насилию  одновременно.  Когда  она  перешла  к
обсуждению особенностей религиозного онанизма Достоевского в его  романе
"Братья Карамазовы", я переполнилась  ею,  как  только  что  выловленный
утопленник водой и тиной.
   - Скажи, что я тебя достала, что я несу всякую чушь,  что  лучше  мне
заткнуться, пока окружающие не повесились от  тоски,  -  вдруг  завелась
она. Вероятно, выражение моего лица  не  оставляло  никаких  сомнений  в
отношении моего самочувствия.
   - Напиши мне письмо, - предложила я. - Мне очень  интересно  все  про
Ивана Карамазова, напиши это на бумаге.
   - Письмо? Зачем, я же рядом!
   -  Тебя  пятнадцать  лет   твоя   мама   унижала   пренебрежением   и
раздражением. А моя меня - постоянными нотациями и нравоучениями. Мы еще
долго не сможем поговорить. Для меня лучший собеседник  -  Лом,  он  был
единственным любимым сыночком у матери, всю себя посвятившей этой любви.
Он может слушать что угодно и в любых извержениях, потому что смотрит на
жизнь распахнутыми  от  счастья  и  интереса  глазами.  А  мы  -  сквозь
опущенные ресницы недолюбленных дочерей.
   - Не правильная теория! -  фыркнула  Лора.  -  Именно  у  нравственно
угнетенных  детей,  в  силу  противостояния  обстоятельствам   жизни   в
одиночку...
   - И про это напиши. - Я перебила ее. - Извини, я держусь из последних
сил.
   - Ладно, могу тебе помочь. Не изводись и не переживай. Мою мамочку  и
Латова убил дедушка Питер.
   Я затормозила и еле успела уйти  в  сторону  от  вишневой  "шестерки"
сзади.
   - Спасибо, - кивнула я,  когда  убедилась,  что  хоть  и  въехала  на
тротуар, но никого не задела, и машина цела. - Ты мне  здорово  помогла.
Мне теперь намного легче! И зачем он это, по-твоему, сделал?
   - Все затем же. В целях  воспитания  в  любимом  внуке  отстраненного
отношения к жизни. Меня-то  воспитывать  бесполезно,  я  насчет  мамочки
иллюзий не питаю с восьми лет. А Антон...
   - Прекрати говорить всякую чушь!
   - Это не чушь. Я сложила  некоторые  факты,  все  так  и  получается.
Котенка - прирезал, - загибает она первый палец. - Вороне вообще  голову
отрезал. Видит в темноте. И  еще,  это  он  научил  мою  маму  правильно
скрючиться, чтобы поместиться в  багажнике,  он  так  бабушку  украл  из
психушки!
   Смотрю на ее  четвертый  загнутый  палец.  Обшариваю  глазами  панель
машины.
   - Что? - наклоняется ко мне Лора. - Что ты ищешь?
   - Ладушкин был прав, - бормочу я, откинув голову на спинку сиденья  и
закрыв глаза. - Он просил  не  выбалтывать  громко  все,  что  придет  в
голову!
   - А пусть попробуют доказать! - повысила голос Лора. - Это просто мои
фантазии,  так  сказать,  неудачные  сопоставления  фактов  из  жизни  с
предполагаемым образом врага!
   - Да почему ты считаешь Питера врагом?!
   - Он враг, я это чувствую, - переходит на шепот Лора. - Тебе разве не
встречались такие мужчины - предельно самоуверенные,  объясняющие  любой
свой неприглядный поступок только им доступной моралью? Женщина  никогда
не прирежет раненого котенка только для того, чтобы преподнести  ребенку
урок о бренности всего живого! Он, видите ли, закалял твое сердце!
   - Я хочу, чтобы ты перестала говорить о старом и больном  человеке  в
таком тоне.
   - Ох уж эти наши любимые больные старички! Давайте их  пожалеем!  Они
так одиноки, так беспомощны! - кривляется Лора. - А никому в голову ведь
не  приходит  спросить,  почему  этот  старик  одинок?  Почему  от  него
отвернулись его близкие? Почему с Питером  не  разговаривает  сын  Макс?
Почему от него удрал Руди, когда ему было еще пятнадцать? Я бы  менялась
стариками, которым больше шестидесяти лет, - заявляет Лора. - Я согласна
взять любого чужого и ухаживать за ним, потому что ничего о нем не  буду
знать! А моего умного, образованного дедушку Питера пусть  себе  возьмет
на сохранение семья, которая не  знает,  как  он  закалял  сердце  своей
маленькой внучке! Как он  наказывал  Руди,  запирая  его  в  подвале  со
страшной крысой и вот такой летучей  мышью,  обучая  его  противостоянию
"бабскому эсктремизму" - его термин!
   Я кое-как завела машину и выехала на дорогу. Руки на руле тряслись.
   - А бабушка? - спрашиваю я тихо.
   - А бабушку я лично на руках в рай внесу!
   От такого заявления пришлось опять затормозить.
   - Выходи!
   - Ты меня выгоняешь?! - со злорадным удовлетворением спрашивает Лора.
   - Нет. Я бросаю машину. Дойдем пешком, тут недалеко, километров пять.
Я не могу вести, я угроблю нас обеих.
   - А можно я поведу? - умоляюще смотрит Лора. - Я тебя так довезу,  ты
даже ни одной выбоинки не заметишь! Я не скажу больше ни слова, клянусь!
   Стою, держась за открытую дверцу машины. Ноги подкашиваются.
   - Ладно. Открой мне заднюю дверцу.  Кое-как  заползаю  на  сиденье  и
ложусь, поджав ноги.
   - Лора, - я решаюсь сделать заявление лежа, когда мы уже подъехали  к
подъезду, - я ничего не смыслю в воспитании детей...
   - И слава богу! - радуется она.
   - Ты обещала  молчать.  Давай  просто  попробуем  жить  вместе  и  не
навредить друг другу. Ты не  трогаешь  Антона  и  не  развиваешь  в  нем
чувство неполноценности  ни  устно  -  категорическими  заявлениями,  ни
физическим воздействием - рукоприкладство и опробование на  нем  приемов
восточных единоборств  отныне  запрещены.  Я  со  своей  стороны  обещаю
никогда не делать выводов и не принимать поспешных решений,  не  обсудив
все с вами обоими. Школу, одежду, еду и  способы  проведения  свободного
времени выбираешь ты. Новых друзей,  которые  хотят  войти  в  наш  дом,
обсуждаем  втроем.  Способы  заработать  деньги,  собственного  мужа   и
стариков, которых нужно сохранить, выбираю я.
   - А ты совсем дохлая стала, - задумчиво замечает  Лора,  повернувшись
ко мне. - Тебя что-то мучает? Напиши-ка мне письмо, мамочка...
   "...Здравствуй, Инга, здравствуй, дочка. Вот, решила рассказать  тебе
кое-какие подробности собственного подросткового периода, так, на всякий
случай, вдруг забуду в угаре счастливой жизни или  что-то  изменится  на
расстоянии времени.
   Случай первый. В самых потайных уголках моей памяти  он  остался  как
недописанная новелла под названием "Полет летучей мыши в лунную  полночь
июня". Мне было пятнадцать, я панически боялась подвала, и,  чтобы  меня
туда заманить,  бабушка  просила  то  занести  вниз  корзину  яблок,  то
поискать какую-то баночку с мудреной надписью на латыни. После таких  ее
просьб я обычно с полчаса стояла на солнцепеке, потому  что  Руди  -  мы
были погодки - имел собственный секрет противостояния подвалу.
   По его наблюдениям, чтобы вынести в подвале ужас  часа  в  полтора  и
остаться живым и невредимым, достаточно было прожариться как следует  на
самом солнцепеке, смотреть при  этом  нужно  было  на  раскаленный  диск
солнца, чтобы все мертвецы, подготовленные к захоронению на  легендарном
металлическом столе, не  высосали  твои  зрачки.  После  жаркого  солнца
первые десять минут находиться в подвале было даже приятно.
   Однажды бабушка попросила меня спуститься вниз не днем,  когда  можно
было облиться солнцем, а поздним вечером, и уже не помню точно,  за  чем
именно, помню только накативший на меня ужас и холод,  коснувшийся  моих
ступней, как только я  ступила  на  лестницу.  Я  спускалась  осторожно,
стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька.  Я  сдерживала  дыхание,
щипала себя за руку, пока подкрадывалась к выключателю. Зажегся свет.  И
тут я вижу, что в углу, у старинного копья, того самого, которое до  сих
пор лежит вдоль северной стены, стоит Руди, испуганный и бледный.
   Оказывается, Питер заставлял его спускаться в подвал каждый вечер,  и
каждый вечер он должен был пытаться поднять копье. Я подошла. Вдвоем  мы
смогли приподнять тупой  конец,  и  Руди  сказал,  что  нужно  выключить
электричество. Он сказал, что при лунном свете копье легчает, он  так  и
сказал - "легчает", и мы выключили свет, и Руди отставил меня в  сторону
и склонился над копьем, расставив ноги,  и  в  это  мгновение  над  нами
что-то пролетело со свистом рассекаемого воздуха и странным писком,  так
взвизгивает щенок, если нечаянно наступишь ему на лапу.
   Мы присели, закрыв голову руками, потому что больше всего на свете  я
тогда боялась, что летучая мышь запутается в моих волосах, и меня пугала
не столько перспектива  отрезания  пучка  волос  с  запутавшейся  мышью,
сколько само пребывание ужасной твари  на  моей  голове,  ее  когти,  ее
оскаленная морда, ее перепончатые крылья!.. Мышь  села  на  копье.  Руди
прогнал ее, а  она  опять  села.  Я  предложила  немедленно  убежать  из
подвала, по лестнице вверх, а Руди отказался. Он сказал, что уже  второй
месяц тренируется с гирями,  что  он  поднимет  это  проклятое  копье  и
вытащит его на улицу. И отец больше не отправит в подвал поднимать копье
никого из моих сыновей, когда они у меня родятся, или сыновей  Ханны.  А
мышь все сидит на самой середине копья!
   Лунный свет из окошка под потолком падал как раз на нее, я  вспомнила
все, что знаю об этом куске железа, и попробовала отговорить Руди, а  он
сказал, что надорвется, но вынесет копье на улицу, и у Питера больше  не
будет предлога загонять его в подвал. Сначала мы приподняли тупой конец,
подложили под него бревно, потом приподняли конец с заточенным  острием,
а мышь сидит! "Не прогоняй,  -  остановил  Руди  мою  руку,  -  она  мне
нравится".  И  тут  случилось  невозможное.  Руди  убрал  свои  руки,  и
оказалось, что я легко держу конец копья! Он подошел к  тупому  концу  и
тоже очень легко поднял его. Мы сделали один шаг. "Этого не может  быть!
- шептала я. - Его никто не может поднять!" Мы  пошли  к  лестнице  -  я
впереди,  и  тут  я  услышала,  как  Руди  сзади  сказал:  "Спасибо".  Я
оглянулась. Мышь вцепилась  лапами  в  копье  в  самой  его  середине  и
размахивала крыльями. Это она тащила копье. Или сделала так,  что  копье
стало легким. Ты можешь не верить, но мы выволокли копье на улицу, и мне
еще пришлось уговаривать Руди не запускать  его  в  черное  небо,  чтобы
сбить самую большую звезду.
   Мы уложили копье вдоль стены дома, и Руди  пнул  его  ногой,  а  мышь
улетела, посвистывая, и тогда Руди попросил принести из дома его рюкзак.
Я побежала в дом, в столовой сидела мама у телевизора, она спросила,  не
поворачиваясь, не видела ли я Питера, и я честно сказала, что дядя Питер
летает на улице и свистит. Я принесла рюкзак, Руди взял его, дернул меня
за  нос  и  ушел.  В  рюкзаке  у  него  было  двенадцать  рублей  денег,
выкраденное свидетельство о рождении, одна  рубашка,  один  свитер,  две
пары носков, одни трусы, тетрадка в клеточку,  карандаш,  шарф,  который
связала моя мама, и подарок его матери Ксении  -  маска  для  ныряния  с
трубкой.
   Я увидела его потом только через пятнадцать лет, а в ту  ночь,  когда
он ушел за калитку, я бросилась к копью и убедилась, что не в силах даже
сдвинуть его с места. Я встаю поздно, ты же знаешь, и следующий день был
единственный, когда я пожалела об этой своей привычке, - я все проспала!
   В двенадцать часов дня,  разогревшись  как  следует  под  солнцем,  я
спустилась в подвал, чтобы отнести туда две банки только  что  закрытого
варенья, и обнаружила копье  лежащим  на  своем  старом  месте  -  вдоль
северной стены. Помню, что я присела на корточки и заплакала. Я  плакала
о Руди, который ушел, о моих будущих сыновьях,  которых  Питер  заставит
поднимать копье (на то, что у меня родится такая прекрасная дочь, я и не
надеялась!), и потом никогда уже не боялась спускаться  в  подвал,  хотя
при любой возможности старалась перед  этим  подставить  лицо  солнцу  и
вспомнить странствующего двоюродного братца.
   Случай второй. Приехала на выходные Ханна, она уже  была  замужем  за
Максом, мы спустились в подвал, чтобы  покопаться  в  сундуке,  и  Ханна
запустила кочергой в крысу, которая вышла к нам. "Я подбила этой  гадине
заднюю лапу! - торжествовала Ханна. - Почему здесь не  положат  отраву?"
Крыса убежала, я расстроилась. Потому что крыса мне была симпатична, она
так жалобно поджимала лапку к сердцу, как будто оно у нее  болит!  Когда
мы поднялись в столовую, бабушка перевязывала ногу у щиколотки,  сказав,
что у нее вывих, а я видела, как на бинте проступила кровь.
   Не бойся крысы, бойся летучую мышь, она  летает  в  темноте  и  может
управляться с копьем!
   Надеюсь, ты получишь мое письмо вовремя.
   Я придумала новые духи, называются "Натурал". Ты будешь смеяться,  но
немцы расхватывают пузырьки  с  запахом  навоза,  свежескошенной  травы,
давленых листьев черной смородины, прелого сена, спила молодой  сосны  и
так далее - все о деревне и природе. Если есть идеи, подкинь!
   Твоя мама, которая начала взрослеть".
 
*** 
 
   Я  уже  собралась  позвонить  маме  и  предложить  ей  свой   вариант
дезодоранта для подследственных - легкий оттенок запаха поноса  шимпанзе
Матильды, но пришли двое в штатском  и  с  угрюмыми  лицами  потребовали
моего  и  бабушкиного  присутствия  для  опознания  тела,  найденного  в
автомобиле марки "Опель" на 65-м километре Симферопольского шоссе.
   Мы с бабушкой поехали в морг, морг был тот же, и  патологоанатом  тот
же, и инспектор Ладушкин суетился  в  коридоре,  что-то  доказывая  трем
представителям Федеральной службы безопасности (отдел номер восемь).
   Прежде чем санитар сдернул простыню  с  тела  на  каталке,  я  быстро
осмотрела контуры этого тела и вздохнула -  голова  угадывается.  Не  то
чтобы я всерьез предполагала, что дедушка Питер  исхитрится  доехать  до
того самого места, где были  убиты  Ханна  и  Латов,  залить  в  горючее
тетрохлорид  углерода,  включить  двигатель,  а  перед  отравлением  еще
отрезать себе голову в  припадке  раскаяния.  Просто  накатило  вдруг...
Нервная беспричинная злость и отчаяние.
   - Это мой брат Питер, урожденный Штольге, после восемнадцати  лет  он
взял  себе  фамилию  матери  -  Грэме,  -  спокойно  заявляет   бабушка,
наклоняется и целует Питера в лоб.
   Я выхожу в коридор, выбираю  из  трех  представителей  Службы  самого
нервного - он невысок, все  время  потирает  руки,  возбужден  и  громко
говорит - и отвожу его в сторону.
   Понизив голос, но достаточно его напрягая, чтобы все  мною  сказанное
смогли расслышать его коллеги, вытянувшие шеи, и  побледневший  от  моей
активности Ладушкин, я ухватываю пуговицу на кителе  (вторую  сверху)  и
доверительно обращаюсь к вытаращившему глаза младшему лейтенанту:
   -  Судя  по  цвету  лица  и  состоянию  слизистой,  мой  дедушка  был
отравлен?!
   - М-м-м... - растерянно оглядывается федерал.
   - Мне кажется, что такие  признаки  отравления  бывают  при  вдыхании
фосгена, а вы как думаете? - Я достаю платочек и вытираю им виски и шею.
Конечно, мне же дурно!
   - Э-э-э...
   - Вам не кажется странным, что дедушка приехал на то самое место, где
убили его племянницу с мужем?
   - Это да, - кивает молодой  мужчина.  Брюнет.  Глаза  -  карие.  Губы
мокрые, нос картошкой. Нос как  раз  принюхивается  к  запаху  от  моего
платочка. - Он приехал в  то  самое  место.  Он  позвонил  незадолго  до
смерти, сказал, что за ним кто-то следит.
   - Куда позвонил? - искренне удивилась я.
   - У него была  карточка  с  номером  телефона  нашей  Службы,  ребята
оставили ее после допроса на случай, если дети что-то вспомнят.
   - Он должен был с кем-то встретиться? Не скрывайте  от  меня  правду,
прошу вас, его убили те же люди, что и тетю Ханну?
   - Ведется следствие.  -  Федерал  убирает  мою  руку  от  пуговицы  и
ощупывает ее, не отводя взгляда от моего лица. - Я не уполномочен...
   - Его отравили газовым баллончиком? Или бросили в  машину  гранату  с
газом?
   -  Нет,  по  предварительному  заключению  и  по  анализу  количества
отравляющего вещества в салоне автомобиля можно  предположить,  что  газ
выделялся в процессе работы двигателя, это  все,  что  я  могу  сказать.
Остается только догадываться, почему ваш дедушка  поехал  именно  в  это
место, так как специального наблюдения за ним не велось...
   - А где был немец Зебельхер в момент смерти Питера? - осенило меня. '
И после этого вопроса, победоносно осмотрев растерянные лица  стоящих  в
сторонке федералов и удивленно-напряженное - Ладушкина,  я  решила,  что
пора  удалиться  со  сцены,  чтобы  не  испортить  все  дело  чрезмерной
сообразительностью.   Я   убрала   платочек,    тяжело    вздохнула    и
поинтересовалась, когда можно будет заняться похоронами? Оказалось,  что
очень и очень не скоро.  После  всех  экспертиз,  после  всех  анализов,
после...
   - Что же это творится, маньяк охотится за  членами  моей  семьи?!  Вы
отыщете убийцу?
   - Конечно, отыщут, - заверили меня подошедшие  поближе  федералы,  на
мою  удачу  -  тоже  брюнеты.  И  только  Ладушкин  остался  на  прежнем
расстоянии, и это хорошо, потому что он светлый шатен.
   Я не знаю, применил ли Питер какие-то ухищрения, или так  вышло  само
собой, и Зебельхер по наитию  поехал  тогда  за  дедушкой,  но  федералы
доподлинно установили, что немец  околачивался  на  предоставленном  ему
служебном "мерсе"  неподалеку  от  того  места,  где  Питер  остановился
отдохнуть и уйти навсегда. Его задержали в тот же вечер, за три часа  до
отлета самолета в Мюнхен, и немец удивил меня несказанно. На предложение
предоставить ему государственного адвоката  он  потребовал  свидания  со
мной. В пять утра следующего дня, предварительно позвонив  по  телефону,
меня самым любезным тоном попросили оказать содействие следствию.
   Я взяла трубку не сразу, хоть и не спала. Проснувшись впервые в жизни
в такую рань, я смотрела на фотографию на стене. В темноте на ней ничего
не было видно, и, чтобы новый день  не  проявил  на  куске  картона  под
стеклом знакомые силуэты сестры и брата, я вскочила, сдернула фотографию
со стены, забросила ее под кровать и только тогда подошла к телефону.
   И вот, в шесть с минутами,  я  подъезжаю  к  знакомому  следственному
изолятору.  Легким  ознобом,  приподнявшим  дыбом  волоски   на   руках,
прикоснулось ко мне воспоминание о ночах  в  камере.  А  вдруг  -  опять
посадят? Разглядываю участливые улыбчивые лица рядом.  Нет,  не  похоже.
Очень уж сладкие.  "Извините  за  беспокойство"  сказали  раз  тридцать.
"Спасибо за содействие следствию" - двенадцать раз. На что они надеются?
Что Зебельхер проведет со мной беседу  о  своих  достижениях  в  области
обнаружения банковского вклада Руди, а я - о своих? Как ни  странно,  но
именно о деньгах Зебельхер и заговорил, как только мы уставились друг на
друга через стол.
   - Вы не иметь достаточно опытности, чтобы влиять на обстоятельства, -
заявил немец.
   - И не говорите! - тут же согласилась я. - Какая  опытность?  Верчусь
как белка в колесе, двое детей, попугай при  смерти,  инспектор  милиции
отнес от моего имени заявление  в  загс,  дедушку  убили,  у  бабушки  -
сердце, мама меня бросила, а отец бросил еще раньше!..
   И вдруг - заплакала, с ходу и от души. А что, все так и есть! Мама  -
бросила. Отец вообще неизвестно где и с кем. Дедушка  в  морге.  Бабушка
лежит, не вставая. Дети?.. Дети,  конечно,  поводов  поплакать  пока  не
дают, но ничего, поплачу на всякий случай в счет будущих проблем!
   - Перестать играть! - стукнул Зебельхер по  столу  ладонью.  Звякнули
наручники. - Вы не справляться с деньгами, если даже будете знать,  куда
их находить!
   Плакать расхотелось. Я постаралась сосредоточить взгляд на пигментных
пятнах под глазом у Зебельхера.
   - Я заиметь хороший адвокат, я платить и выходить через год, я вам не
давать проходить по жизни! Со мной хорошо дружить, Инга, давайте дружить
и работать вместе. Половина.
   - Половина? - удивилась я искренне, потому что  Ладушкин  угадал  про
эту половину заранее.
   - Ладно, - по-своему понял мое удивление Зебельхер.  -  Шестьдесят  -
вам.
   - Адвокат... - задумалась я. - У меня есть хороший адвокат.
   - Я знать, что вы умный и смелый, - скривилс