еговариваются. Над углями остался закрепленный огромный чан с кровью.
В чане мешает длинным половником согбенная старуха, еще две женщины моют
в кастрюльке, вероятно, кишки, и отжимают их, и  полощут,  как  белье...
Что же мне так беспокойно?.. Прошлась  туда-сюда  по  комнате.  Вытащила
было горшок, потом решила, что лучше схожу на улицу.
   Сначала я угодила  на  веранду,  залитую  светом  множества  ламп,  и
вовремя  уцепилась  руками  за  перекладину  двери  и  не  упала:  здесь
несколько мужчин и хозяйка разделывали туши  убитых  животных.  Пришлось
быстренько развернуться и пройти из кухни в другой выход.  Очутившись  в
совершенно темной холодной пристройке, я на ощупь нашла дверь и,  только
когда вышла на улицу, пожалела, что не накинула кофту.
   Трясясь в  трусиках  и  рубашке,  пробежала  к  сараю,  из  которого,
помнится, выглядывал любопытный бычок.  Огляделась.  Присела  и  тут  же
вскочила. Не знала, что крапива так жалится,  даже  присыпанная  снегом!
Кое-как справившись, я хотела уже  бежать  к  дому,  предчувствуя  тепло
перины на покачивающейся сетке, как услышала рядом шаги.
   Опять присела. Шаги затихли. Дурацкая ситуация. Еще минуту посижу,  и
придется встать, чего сидеть, стук моих зубов будет слышен на весь двор.
И  тут  я  поняла,  что  шаги  приближаются,  только  они  стали   более
осторожными. В квадрате света, падающего  из  окна  веранды,  я  увидела
рядом с собой огромного размера сапог. И вдруг так заколотилось  сердце,
что пришлось прижать его рукой.
   Меня подняли вверх из положения сидя, согнувшись.  Сначала,  обхватив
рукой под живот, пронесли несколько шагов, потом перевернули в  воздухе,
и вот я уже в знакомой позе - сижу, свесив ноги, на  сгибе  руки  немого
сына хозяйки Мучачос, обхватив его за шею.
   - Добрый вечер. - Я ничего лучше не придумала, как поздороваться. - Я
вышла по необходимости, ты меня испугал. Надеюсь,  мы  идем  не  в  пруд
купаться, я и так замерзла до посинения... - Тут я обнаруживаю, что  вся
горю огнем. Но в пруд все равно не  хочется.  Куда  же  мы  тогда  идем,
удаляясь от дома? А...  В  баню,  конечно.  Как  там  Лора  приговорила?
Обделенный  мышлением  крупный  великолепный  самец  -   дитя   природы,
обнаружив меня, полуголую, в три часа ночи у сарая,  тащит  в  то  самое
место, куда уже носил однажды, куда еще меня нести, в самом деле...
   Нет, только не это... Не надо так делать! Но трусы уж точно  не  надо
снимать, нет!! Послушался. Я стою в предбаннике в одних  трусах,  закрыв
грудь руками. Что он себе позволяет, в  конце  концов?!  Ему,  вероятно,
мамочка так объяснила процесс ухаживания,  или  выхаживания  зашибленных
следственным изолятором девушек. Интересно, он понимает по губам?  Резко
дергаю его за руку и говорю, показывая пальцем на свой рот:
   - Не надо меня  раздевать,  я  сама!  -  и  обнаруживаю,  что  ору  и
жестикулирую.
   Мужчина протягивает руку и нежнейше захватывает  пальцами  мои  губы.
Потискав  их  немного,  опускает  пальцы  на  подбородок,  потом   ниже,
надавливает  указательным  пальцем  на  впадинку  внизу  шеи.  Ноги  мои
слабеют, в слабом свете лампы я вижу, как краснеет у него лицо. Когда он
убрал палец с шеи, меня как будто отключили, я почувствовала, что падаю.
Не упала. Меня несут вниз головой  в  следующее  помещение.  Я  даже  не
пытаюсь  найти  объяснение   накатившему   на   меня   инфантилизму,   я
приготовилась уже сказать  кое-что,  но  поняла,  что,  пока  вишу  вниз
головой, он все равно не видит моих губ, да и что тут  можно  сказать!.,
когда тебя сажают в корыто с водой!
   Устраиваюсь поудобней, укладываю голову, свешиваю ноги наружу. Что?..
А,  трусики.  Ладно,  снять  так  снять.  Я  показываю  пальцем  на  его
широченные холщовые штаны. Он молча кивает и стаскивает  их,  бросает  в
угол. Сюрприз: он без трусов. А Лора  уверена,  что  таких  великолепных
самцов можно уговорить  только  с  двумя  бутылками.  Ничего  подобного,
достаточно побегать по двору в холодную  ночь  поздней  осенью  в  одних
трусах и рубашке. Интересно, как на него, сына природы, действует  забой
скота? По крайней мере в данный момент особого эротического  возбуждения
не наблюдается. Натер лохматую мочалку и намыливает мою  ногу.  Намылил.
Смыл. Еще  раз  намыливает.  Теперь  -  руку.  Нет,  так  не  бывает.  Я
представила, как он ставит меня в корыте и намыливает все  остальное,  и
вдруг поняла, осмотрев его близкий спокойный член, что он моет меня, как
ребенка!
   Так оно и было.  Меня  поставили,  намылили,  смыли,  потом  еще  раз
намылили. Потом отнесли в парилку, слегка похлестали  вениками,  окатили
холодной водой, потом горячей, потом опять  -  холодной.  Стало  скучно.
Пока меня, обмотанную простыней, тщательно промокали, я потаскала его за
нос, потом зажала ноздри. Стоя на скамейке (после тщательного мытья меня
обмотали простыней, перенесли в предбанник и поставили на  скамейку),  я
обнаружила, что наши головы находятся на  одном  уровне,  и  постаралась
запомнить его лицо, с открытым ртом - нос я все еще зажимаю, с  веселыми
глазами, широкими густыми бровями, вдруг сердито  нахмурившимися,  чтобы
ребенок не баловался, и глаза тут же показали, что это в шутку. Передний
зуб у него чуть-чуть сколот. Оставляю в покое нос и трогаю пальцем скол.
Мужчина тут же услужливо ощерился и  продемонстрировал  остальные  зубы.
Зубы у него в порядке. Вздыхаю. Кому рассказать -  не  поверят!  Неужели
Лом был прав и он - умственно отсталый? Все. Процесс вытирания закончен,
меня посильней заматывают  в  простыню,  теперь  обе  руки  укутаны,  не
пошевелить, а его большая ладонь  захватывает  мой  затылок,  приближает
лицо к губам, и губы эти осторожно трогают мои щеки, веки, нос  и  вдруг
замирают у моих губ. Так близко, что я слышу их жар  и  цепенею.  Больше
всего на свете я хочу, чтобы меня наконец размотали и...
   Не размотали. Замотанную в простыню, меня несут теперь  по-другому  -
как младенчика, у груди, покачивая, но без "баюшки-баю". Описать, что  я
в этот момент чувствую, невозможно, краем сознания иногда  отмечаю,  что
навстречу попался кто-то из команды забойщиков скота,  потом  -  мамочка
Богдана, она велела, чтобы сын надел штаны и прекратил шляться  по  дому
без дела. В четыре часа ночи. То, что он, голый, тащит меня  в  простыне
на второй этаж, - это так, шатание без дела и без штанов.
   Совершенно изнемогшая от ненормальности происходящего, озверевшая  от
подобного обращения и незавершенности самой великолепной любовной  игры,
в которую мне приходилось играть, я поворачиваю голову  и  впиваюсь  изо
всех сил зубами в грудь  мужчины.  Остановился.  Напряг  мышцы  груди  и
покорно ждет. Он что, думает, я решила так поужинать?  Я  уже  собралась
заорать во все горло от отчаяния и желания прибить этого идиота,  но  он
закрыл мой рот губами. Поцелуя как такового не получилась, потому что  я
почувствовала соленый привкус, отстранилась и обнаружила, что его рот  в
крови.  Облизываю  свои  губы.  Я  прокусила  ему  грудь.  Что  со  мной
происходит, черт возьми?! Где я и что вообще делаю?
   Мне стало так жалко себя, замотанную в простыню и  дрыгающую  ногами,
укусившую до крови идиота, намылившего  меня  во  всех  местах,  облитую
вчера  поносом  шимпанзе,  меня,  которой,  вероятно,  скоро   предстоят
очередные и самые страшные похороны,  проспавшую  две  ночи  в  тюремной
камере, подставившую себя двум потерявшимся детям - детей мне тоже стало
очень жалко, и бабушку, и даже замученную дрессировкой  шимпанзе  -  так
жалко, до истерики и ведра слез. Все  кончилось  хорошо  -  я  зарыдала,
обильно поливая слезами полоску стекающей крови на груди  сына  хозяйки.
Меня уложили на перину, укрыли  одеялом  и  даже  покачали  прогнувшуюся
сетку. Дети, конечно, от моих криков и рыданий проснулись, Лора, правда,
почти не участвовала в утешении, она глаз не  могла  отвести  от  голого
Богдана, но все равно, даже не глядя, нащупала мою голову и  гладила  по
волосам, а когда Богдан ушел и Антон, поплакав со  мной  немножко,  тоже
угомонился и лег в кровать, она легла рядом со мной и  немедленно  стала
выяснять, как именно у меня с Богданом все было. Узнав,  что  ничего  не
было, прижала мою голову к себе ц разрешила:
   - Тогда, конечно, плачь!
 
*** 
 
   Я проснулась, как от толчка. Нащупала на стуле свои часы. Около семи.
Ладно, если уж я проснулась, надо все основательно проверить.  Натягиваю
на себя свою одежду, еще прихватываю в коридоре чей-то ватник, одалживаю
сапоги. И вот, с трудом передвигая ноги в  огромных  сапогах,  я  иду  к
пруду и на фоне светлеющего неба и тонкой розовой  полоски  у  горизонта
выгляжу на пригорке, вероятно, как навозный  жук,  ползущий  куда-то  на
задних лапах.
   У пруда стоят двое мужиков, курят и  переговариваются.  Один  из  них
держит сапоги, другой - ворох одежды.  Я  осматриваю  серую  поверхность
воды, и  в  это  время  Богдан  выныривает  на  середине  пруда.  Мужики
загалдели, один что-то доказывает, другой категорично требует: "Проиграл
- плати!"
   Плетусь к дому. Итак, он купается, похоже, в любое время года. Зимой,
вероятно, приходит на пруд  с  ледорубом,  чего  еще  ждать  от  мужика,
вытворяющего такое в бане с голыми девушками.
   Хозяйка позвала меня в кухню и вручила огромную чашку кофе. Она варит
его в кастрюле. Еще бы, я насчитала семь... девять  человек  за  столом.
Стараются откровенно меня не  разглядывать,  а  те  взгляды,  которые  я
отлавливаю, какие-то жалостливые.
   - Я как раз рассказывала, что ты  взяла  на  воспитание  детей  своей
тетки. - Хозяйка подвигает ко мне кувшин со сливками. Я  уже  знаю,  что
они не льются, и ищу глазами  чистую  ложку  на  столе.  -  Как  жить-то
будете? Ты небось своими фильмами  на  троих  не  заработаешь.  Девчонка
опить же с причудами. Мальчик, я думаю,  неприятностей  не  доставит,  а
девчонка - огонь!
   Место ее сына не занято.
   Весь дом пропах кровью. Или сырым мясом. Опускаю  нос  в  чашку  и  с
наслаждением вдыхаю запах крепкого кофе. Именно в этот момент я  решила,
что она мне нравится. Хозяйка мне нравится. Мне нравится, как она  курит
и разговаривает одновременно, как варит кофе, как почувствовала с одного
взгляда детей, мне нравится ее  посуда,  занавески  на  окнах,  холодная
зелень ее глаз,  и  черные  волосы,  и  профиль  постаревшей  персидской
княжны.
   Пока она вынимает из духовки пирожки, я жадно ее разглядываю и  вдруг
ловлю себя на сравнении. Ксения  и  Ханна...  Свекровь  и  невестка.  Из
отрывочных разговоров я поняла, что привязанность их была такой сильной,
что в один прекрасный день Ксения честно сказала мужу, что любит Ханну и
спать с ним будет уже как бы изменяя той. Они  с  Ханной  понимали  друг
друга с полуслова, не просто с жеста, а с намека на жест.
   Когда бабушка сердито выговаривала своей дочери, чтобы она прекратила
портить жизнь свекру ("...ты только представь меру  своей  стервозности!
Ты, похотливая кошка, не можешь залезть в постель к Питеру и отнимаешь у
него жену!!), Ханна смеялась. "Мама, - смеялась она, - да ты испорченней
меня! Нам просто нравится запах друг друга,  и  жесты,  и  голос!  Какая
постель? Нам нравятся одни и те же книги, песни, цвета и духи, и все!  Я
- это несвершившаяся Ксения!"
   - Называй меня  Мариной.  -  Хозяйка  уже  ставит  на  стол  блюдо  с
пирожками. Она по-своему поняла мой застывший, заблудившийся  взгляд.  -
Это мой свекр, - кивает на огромного широкоплечего старика, -  Богдан  в
него пошел. Это сват, это сватья, это племянник с женой, это сосед,  это
дочка соседа, она помогала с колбасой. Сохнет по Богдану, но он  на  нее
не западает. Да ладно краснеть! - прикрикнула Марина на заалевшую  тихую
женщину. - Мы, считай, родные. Если ты приглянешься  Богдану,  -  кивает
мне хозяйка, - она тебя постарается убить, не смотри,  что  тихоня,  она
сильная и себе на уме. Ну что, по рюмочке и за работу?
   Все загалдели - пришел Богдан. Рядом с тарелкой и чашкой на столе его
красные обветренные руки кажутся чудовищно огромными. Чтобы не  смотреть
ему в лицо и, чего доброго, не заалеть, как дочка соседа,  шарю  глазами
по кухне и натыкаюсь на веселый взгляд хозяйки. Она  кивает.  Беру  свою
чашку и иду за ней в комнату.
   Меня  Марина  усаживает  на  диван,  а  сама  приседает  напротив   и
внимательно вглядывается снизу в мое лицо.
   - Я тебе  понравилась,  -  констатирует  она.  -  Наконец-то  я  тебе
понравилась! Слушай, что скажу. Не обижайся на него. Он не дурак, просто
с принципами.
   - Да-а-а?..
   -  Он  тебя  пальцем  не  тронет,  пока  не  обвенчаетесь.  На  руках
затаскает, заласкает, убаюкает, но не тронет.
   Вот это называется - влипла.
   - А венок невинности,  -  я  очерчиваю  над  головой  круг,  -  венок
невинности при этом должен быть?
   - Не смущайся. Что я, современную молодежь не знаю? Какой  венок?  Ты
же жила без него как-то, и дальше жить будешь, если удерешь. Это  я  так
называю - венчание. А для него это - обещание, зарок, ну, понимаешь?  На
всю жизнь, значит, и в горе, и в радости. Можете в чулане  запереться  и
друг другу в этом поклясться. Какая разница? Это вы мне сердце согреете,
если в церкви кольца наденете.
   - Послушайте, Марина... У меня сейчас  очень  все  сложно,  проблемы,
неприятности, я не знаю...
   -  Неприятности  лучше  преодолеваются,  если  ночью   с   кем-нибудь
любишься. Тогда с утра жизнь пьется в охотку.
   - Я должна буду жить с детьми, я...
   - А что плохого в детях? Кто скажет -  чужих  двое,  так  ведь  своих
будет еще четверо.
   - Я не умею жить в деревне, я никогда не убивала  животных  для  еды,
даже кур...
   - А кто тебе позволит убивать? На это есть мужчина.  Богдан  у  меня,
слава богу, рукой тверд, нож и  ружье  держит,  как  настоящий  воин,  и
просто кулаком зашибить может, если  сильно  рассердить.  Ты  пей  кофе,
остынет. Вот так...
   Я поспешно заглатываю кофе, смотрю в зеленые глаза хозяйки и замираю,
пока она осторожно вытирает мне губы салфеткой.
   - Ты многое не понимаешь, вот, к примеру, кухня... Готовить умеешь?
   Вспоминаю количество народу за столом, процесс приготовления кровяной
колбасы и в ужасе трясу головой, потом вспоминаю  о  своих  кондитерских
экспериментах и прячу глаза.
   - И не надо. Кухня - моя. Выбери Богдан дочку соседки - мне  придется
уйти, иначе мы с ней друг друга сковородками  поубиваем,  а  ты  мне  по
сердцу, оттого что не полезешь на мою кухню. И стряпня тебя моя  радует,
и не осудишь ты меня, если что, у самой нос в пушку, так ведь?
   Трогаю нос. Вспоминаю черно-красно-белое белье с  кружевами,  длинные
перчатки и туфли на тончайших шпильках к ним в пару.
 
*** 
 
   До обеда Лора отстреливает из охотничьего  ружья  жестяные  банки  на
поваленном дереве в лесу, Антон вертится  на  кухне,  я  каждые  полчаса
дегустирую очередное колбасное изделие -  "эту  еще  попробуй,  кажется,
чеснока переложили... закуси огурчиком, а то шейку не распробуешь..."  -
и к полудню понимаю, что если  немедленно  не  уехать,  то  распухну  от
обжорства и соглашусь на любые клятвы и обещания, потому что видеть, как
он колет дрова во дворе, больше не могу - по пояс  голый,  замирающий  с
поднятым колуном и  вдруг  переводящий  глаза  на  окно,  за  которым  я
затаилась, борясь с отрыжкой и изнемогая от самой настоящей похоти.
   - Мне надо уехать. - В ужасе я смотрю, как хозяйка накрывает  стол  к
обеду.
   - Ты же и не ела ничего. Хотя бы пообедайте.
   - Нет! Только не это.
   - Ладно. Иди полежи в закутке, а я покормлю детей.  Приспичило  тебе,
да? А ты хочешь подумать на расстоянии, все прикинуть. Я понимаю.
   - Не то чтобы приспичило... Но что-то со мной не так.
   - Это понятно, что не так, он кого хочешь доведет. Красивый, да?
   - Красивый? - Я удивляюсь, потому что такое прилагательное  последний
раз применила, когда мы с Ломом разглядывали южноафриканского  таракана.
- Да он просто невозможный. Он!..
   Я бы назвала его извращением, но вовремя  одумалась.  Все-таки  мы  с
Мариной еще не настолько близки, чтобы обсуждать  эротические  экспромты
ее сына.
   - Вот и хорошо, - удовлетворенно кивает женщина,  оглядывает  меня  с
ног до головы и усмехается.
   - Что? - тут же завожусь я. - Что смешного?!
   - Да нет, ничего. Ты сегодня очень хороша, горишь просто.
 
*** 
 
   В машине Лора потребовала немедленного  объяснения  столь  поспешного
отъезда.
   - Мы только нашли с ним общий язык, - заныла она.  -  Я  сбила  шесть
банок из девяти...
   -  Никаких  общих  языков.  Никаких  заигрываний.  Это  мой  мужчина,
запомни.
   - Класс! Он будет называть меня доченькой и сажать на колени?
   -  Жеребенок,  -  шепотом  говорит  Антон.  -  Рыжий  жеребенок,   он
настоящий.
   - И что? - не может успокоиться Лора. - Вырастет в лошадь,  будут  на
нем навоз возить или дрова из леса!
   - Не будут! - тут же покупается Антон. - Я не разрешу!
   - Ох, простите, ваше величество,  я  и  забыла,  что  вы  у  нас  все
решаете.
   - Он будет мой, если Инга захочет  там  жить.  Инга,  тебе  ведь  все
равно, где жить?
   В зеркале я вижу умоляющие глаза мальчика.
   - Что плохого, если лошадь что-то привезет. Это же деревня.  Если  ты
хочешь там жить, должен понимать, что любимую свинку на зиму зарежут  на
мясо, жеребенка заставят  привезти  дрова  из  леса,  а  пописать  ночью
придется в горшок.
   - Подумаешь, - не сдается Антон. - Я уже три  года  писаю  в  горшок,
видел на монастырском хуторе, как режут свиней, но  Богдан  мне  сказал,
что жеребенок будет мой.
   - Прекрати. Он не мог ничего тебе сказать.
   - Он показал, - шепчет  Антон.  -  Я  спросил,  сколько  стоит  такой
жеребенок, а он показал на тебя.
   - Правильно, продай любимую тетушку  за  коня!  -  взвилась  Лора.  -
Мужики такие сволочи!
   - Лора, не доводи брата, - пресекла я начало ссоры.  -  А  ты  должен
понять, что все имеет свою цену. Если я  приравниваюсь  по  стоимости  к
жеребенку, мне и решать.
   - Я не поменяю тебя на коня.  Я  только  хочу  его  купить!  -  Антон
отчаянно старается не заплакать, в зеркале я вижу его напряженное лицо и
понимаю, что в данный момент по всем статьям проигрываю жеребенку, и  он
это понимает, и ему ужасно стыдно.
   - Богатенький Буратино, -  шепчет  Лора.  -  Где  же  ты  зарыл  свои
денежки?
   - Ребята, соберитесь, нас ждут великие дела. Мы сейчас поедем  к  вам
домой, осмотрим квартиру, и вы мне  расскажете  все,  что  вспомните,  о
любом следе этих денег. У нас неделя, если не уложимся...
   - Надоело, - громко заявляет Лора. - Мне надоело постоянно говорить о
деньгах. Создавалось такое впечатление, что мама вообще перестала думать
о чем-то еще. Деньги, деньги! Что мне говорил  Руди  тогда,  в  четверг,
когда мы катались в парке на пони? Что он мне подарил? Куда  мы  ходили?
Показать на плане Мюнхена все эти места и нарисовать  крестик!!  -  Лора
стучит кулачком по сиденью. -  Я  стала  серьезно  думать,  что  мамочка
сбрендила. Чем больше она пыталась разгадать, куда Руди дел деньги,  тем
сильней впивалась в меня, твердо уверенная, что именно мне дядюшка подал
какой-то знак, оставил код, только запрятал его так, что не найти!
   - Не кричи!
   - А ты что тут развалился? - набрасывается Лора на брата. - Тебе Руди
подарил больше вещей, чем мне!
   - Мой свитер с оленями  уже  весь  растрепали,  робота  разобрали  на
части, а рюкзак изрезали на кусочки, - вздыхает Антон.
   - Мою косметичку тоже, - кивает  Лора.  -  Набор  теней  расковыряли,
тетрадь мама просветила какой-то лампой, потом макала в раствор,  книжку
изодрала на страницы, страницы разложила на полу, и мы  два  дня  искали
ключевые слова!
   - А куклу помнишь? - подсказывает Антон.
   - Куклу я отстаивала не на жизнь, а на смерть. Мы с мамой  подрались.
Она, конечно, обещала, что купит такую же, как только найдем деньги,  но
я знала, что она врет!
   - Почему? - Я удивилась, когда  заметила,  что  Ло