ожидал услышать Бычье Сердце.
   - То есть, - тотчас же поправилась дамочка, - я его видела. Я его  не
знаю, но видела. Он покупал у меня одеколон, вечером в пятницу.
   - И вы его запомнили.
   - Запомнила... Он долго выбирал... Одеколон достаточно дорогой. У нас
не так часто делают подобные покупки.
   - Как назывался? - злясь на себя, спросил Бычье Сердце.
   - Кто?
   - Одеколон.
   - "Сто видов Эдо". А что с ним?
   - С кем?
   - С этим... С этим человеком...
   - Ничего. Он погиб. - Вот так,  Бычье  Сердце,  дави,  мочи  стильную
дамочку, не давай  ей  опомниться!  Привыкли,  понимаешь,  к  лошадям  и
сигарам!
   - Как погиб? -  Дамочка  недоверчиво  улыбнулась.  От  такой  улыбки,
пожалуй, и свихнуться можно!
   - Лучше расскажите-ка мне... Он подходил к вам один?
   - Один.
   - Никаких признаков беспокойства не выражал?
   - Что вы имеете в виду?
   - Ну, может быть, нервничал?
   -  Нет.  Он  сказал,  что  выбирает  подарок  приятелю.   Попросил..,
что-нибудь подороже. Я предложила ему "Сто видов Эдо".
   Очень оригинальный запах, не резкий,  сдержанный...  Респектабельный,
так будет точнее. Из новой коллекции Па...
   Черт возьми, дался ей этот одеколон!
   "Сто видов Эдо", или как там его... "Сто видов" были ее  единственной
опорой,  обломком  доски,  за  который  она  цеплялась,  чтобы  не  быть
унесенной в открытое море.
   В открытое море сумасшествия. А  Бычье  Сердце  стоял  на  безопасном
берегу и наблюдал за ее муками. Пусть ее, раз ей так нравится.  Нет,  он
был совсем не против помочь, даже спасательный  круг  заготовил:  только
крикни. Но дамочка упорно молчала.
   И что-то явно недоговаривала.
   - Значит, ничего экстраординарного вы  в  поведении  покойн..,  этого
человека не заметили?
   - Нет, - поколебавшись, протолкнула она, сквозь плотно сжатые зубы.
   - Из вашего киоска хорошо просматривается выход. -  Это  была  чистая
правда;
   Бычье Сердце убедился в этом сам, постояв минуту на  месте  продавца.
Стеклянные двери метрополитена выходили на улицу Марата:  именно  здесь,
недалеко от  выхода  (если  верить  Куницыной  и  Мюрисеппу),  Валевский
припарковал свой джип. - Вы не заметили, он пошел к выходу?  Или,  может
быть, спустился в метро? Может быть, кто-то подошел к нему?
   - Я не заметила...  С  какой  стати  я  должна  замечать?  Был  конец
рабочего дня, мне нужно было закрывать кассу.
   С недостачей в одну тысячу сто двадцать рублей, живехонько  припомнил
Бычье Сердце слова второй пигалицы-продавщицы.
   - Ну что ж, спасибо. - Бычье Сердце попытался  вынуть  фотографии  из
рук дамочки, но это оказалось делом нелегким.
   Дамочка держалась за них мертвой хваткой  и  не  выказывала  никакого
желания расстаться с Ромой-балеруном.
   - Вы позволите? Фотографии.
   - Да-да, конечно...
   Мертвая хватка  ослабела,  и  снимки  снова  перекочевали  к  Бычьему
Сердцу. Ну, все, здесь ловить нечего: больше, чем сказали,  они  уже  не
скажут  -  ни  стильная   дамочка,   ни   ее   нахичеванско-ленкоранский
работодатель.  Бычье  Сердце  покинул  убогую   пристань   "Бригиты"   и
направился к ближайшей цветочной точке. В  окружении  гвоздик,  лилий  и
фрезий, а также роз по ломовым ценам дела пошли  веселее.  Цветочница  -
совсем не чаплиновская толстая баба с арбузными  грудями  -  без  всяких
проволочек вспомнила Мюрисеппа ("пацаненка с  куцей  бороденкой")  и  не
вспомнила Рому-балеруна ("кто такой, не знаю, не ведаю").  "Пацаненок  с
куцей бороденкой" некоторое время действительно  отирался  возле  цветов
(баба даже подумала, что он хочет слямзить какой-нибудь букет), а  потом
подошел к ней и стал расспрашивать о молодом человеке в жилетке и черных
джинсах. Козловатому шайтану баба сказала тогда то  же,  что  и  Бычьему
Сердцу сейчас: "Нихто в жилетке  и  черных  джинсах  у  меня  цветов  не
покупал, так-то, молодые люди".
   Рассказ Мюрисеппа подтвердился. Впрочем, ничего другого от  статистки
с фрезиями Бычье Сердце  не  ожидал.  Если  Мюрисепп  сознательно  "вел"
арбузную  толстуху,   то   иначе   и   быть   не   могло.   Вот   только
дельтапланеристка-горнолыжница-жокей  оччень  сильно   его   беспокоила.
Что-то он упустил, в чем-то сильно прокололся.
   И все из-за педрилы Лу Мартина! Чертов балетный так затуркал  бедного
майора, что к концу дня Бычье Сердце  стал  плохо  соображать.  К  этому
прибавилось еще и невесть откуда взявшееся, ноющее  тупой  зубной  болью
сожаление. Сожаление это касалось несовершенства  мира,  который  так  и
норовил повернуться к майору задницей. Флюидов, исходящих от Лу Мартина,
хватило бы на десять куканов, да каких упоительных! Они сделали бы жизнь
Бычьего Сердца сумасшедще-яркой, непредсказуемой,  наполненной  животным
смыслом.
   Такие флюиды вели прямиком под венец.
   Или в могилу, что, в общем, по зрелом размышлении, одно и то же.
   О, если бы это была бабенка! Пусть плохонькая, пусть с не  правильным
прикусом и кривоватыми ногами, но бабенка!  Пусть  шпалоукладчица  -  но
бабенка! Так нет же, мужик! Видно, не с его, майора  Сиверса,  еврейским
счастьем опуститься в пучину страсти...  А  еще  и  завтрашний  визит  в
"Лиллаби", к Лу Мартину, которого он боялся, как проказы!
   Все это угнетало Бычье Сердце - и в результате он из рук вон построил
беседу со свидетельницей. А угарные флюиды и здесь сделали свое дело: он
принял реакцию стильной дамочки за  реакцию  возлюбленной.  А  это  была
всего лишь реакция не очень хорошо подготовленного человека. Испуганного
человека. Человека, который что-то  знает,  во  что-то  посвящен  и  это
"что-то" пытается скрыть. Не очень удачно. А ведь стоило лишь  посильнее
надавить на нее - и показания могли быть совсем иными.
   С горя Бычье Сердце купил бутылку пива (тут же,  на  "Маяковской")  и
высосал ее прямо из горла. Пиво оказалось  плотным,  тягучим,  с  легкой
мечтательной горчинкой и сразу же шибануло в голову. Не то  чтобы  Бычье
Сердце повеселел, но как-то приободрился. Еще  больше  он  приободрился,
увидев этикетку: "Оболонь". Что заставило майора купить именно это пиво?
Уж не завернутый ли в парус дух покойного яхтсмена Вадима Антропшина? За
перипетиями второй половины дня Бычье Сердце как-то совсем выпустил  его
из виду. И немудрено, между  Антропшиным  и  Валевским  не  было  ничего
общего. Кроме того, что оба мертвы. Они никогда не встречались, да и  не
могли встретиться. Разве что труппа "Лиллаби" вдруг переключилась бы  на
синхронное плавание. И все же Рома-балеруна  пришпилили  именно  в  доме
Антропшина. И не просто в доме, а в эллинге. И не просто в эллинге, а на
яхте. Его целенаправленно, как барана, загнали на яхту и там кокнули.
   А может, Рома прибыл на  "Такарабунэ"  не  в  качестве  барана,  а  в
качестве  пастуха?  Вернее,  он  думал,  что  прибыл  туда  в   качестве
пастуха...
   Чертово хохлацкое пиво толкало Бычье Сердце к ненужной  философии,  и
майор быстренько заполировал его родным и бездумным "Степаном  Разиным".
Ему сразу же полегчало, и напрягшиеся было мысли  потекли  в  правильном
направлении: подозрений с парочки "священных животных" никто не снимает.
Наоборот, они усиливаются, если приплюсовать  к  Мюрисеппу  и  Куницыной
"Сто видов Эдо" и стильную темно-рыжую дельтапланеристку.  Уж  очень  не
правильно она реагировала на невинные вопросы Бычьего Сердца. И  слишком
близко к сердцу приняла известие о гибели случайного покупателя. Сколько
таких покупателей проходит через ее руки в течение всего дня?  Несколько
сотен, никак не меньше. Но она запомнила Рому (что хорошо).
   И даже чересчур его запомнила (что настораживает). А как она смотрела
на фотографии! Она пожирала их  глазами,  она  чуть  в  них  не  влезла!
Подобное  неумеренное  и  даже  болезненное  любопытство  Бычье   Сердце
квалифицировал как "на воре и шапка горит". Или - "знает кошка, чье мясо
съела". Между случайной продавщицей и случайным  покупателем  не  должно
быть никакой связи, иначе это уже не случайная продавщица и не случайный
покупатель.
   А связь между темно-рыжей и  брюнетом  прослеживалась.  Бычье  Сердце
сразу же засек ее наметанным милицейским глазом.
   Значит, Куницына с Мюрисеппом работают гораздо  тоньше,  чем  он  мог
предположить. Если стильная дамочка в  курсе  дела,  то  она  может  (по
предварительному сговору с Мюрисеппом) наплести Бычьему Сердцу все,  что
угодно. И еще не факт, что Валевский покупал у нее одеколон!  И  что  он
вообще покупал у нее что-нибудь. И что он был на "Маяковской".  "Лексус"
Валевского был, а сам Валевский - большой вопрос.
   Чек, выбитый дельтапланеристкой, Валевскому могли  просто  подложить.
Тем более что при трупе никаких "Ста видов  Эдо"  найдено  не  было.  Не
убийца же  забрал  одеколон,  в  конце  концов!..  Мюрисепп  сознательно
выпятил продавщицу цветов, предоставив Бычьему Сердцу самому разбираться
с ИЧП "Бригита". Здесь, по мнению Мюрисеппа, все прошло  без  сучка  без
задоринки:  продавщица  вспомнила,  что   отпускала   товар   Валевскому
("подарок для приятеля",  читай  -  для  америкашки  Грэга);  продавщица
заявила, что Валевский был один и вел  себя  вполне  естественно.  Да  и
месторасположение ларька тоже в логике вещей: он самый ближний к выходу.
Заскочил - купил - выскочил. Не подкопаешься.
   Бычье  Сердце  вдруг  вспомнил  короткий  взгляд  Мюрисеппа,  который
пытался всучить майору версию о похищении и на секунду потерял  контроль
над собой - это был волчий взгляд. Да, именно так он  и  подумал  тогда:
волчий. Смерть Ромы-балеруна была выгодна обоим. В отсутствие Валевского
Мюрисепп  может  стать  главным  балетмейстером.  Куницына  вернет  себе
главную партию: ведь без поддержки Ромы карьера маленькой  и  никому  не
известной танцовщицы с чудной фамилией Филипаки гроша ломаного не стоит.
Во всяком случае, на это намекал Лу Мартин, а у Бычьего Сердца  не  было
никаких оснований не верить юному  гомосексуалисту.  Обычно  если  хотят
понравиться, то безбожно врут про себя. А про других говорят  самую  что
ни на есть безбожную правду. Усыпляют бдительность, ловко балансируют, а
там пойди разберись!.. А Лу Мартин  очень  хотел  понравиться  (мерзость
какая!) Бычьему Сердцу, даже похотливыми  ручонками  шерудил  в  опасной
близости...
   Нет, с Лу Мартин.., тьфу ты, черт!.,  с  дамочкой  из  ларька  майору
Сиверсу еще придется повозиться...
 
*** 
 
   ...Зачем она солгала?
   Зачем  она  солгала  этому  огромному  туповатому  менту?  Почему  не
рассказала все как было?
   Но ведь ничего не было. Самое важное в ее жизни прошло,  прокатилось,
пролетело мимо, едва  задев  упругим  крылом.  С  крыла  упало  перышко,
которое в дрожащих Лениных руках преобразилось  в  визитку.  На  визитке
были два номера телефона. И имя:
   РОМАН ВАЛЕВСКИЙ.
   И  больше  ничего.  Никаких   опознавательных   знаков:   "художник",
"предприниматель",  "менеджер  по   продажам".   Роман   Валевский   был
самоуверен, Он не нуждался в подпорках. Он был ценен сам по себе, Он был
Романом Валевским - и этим все сказано. Такие визитки мог  бы  раздавать
господь бог, до того как его разжаловали в ефрейторы за нарушение устава
караульной службы. Ведь смешно же под короткой строчкой "БОГ" делать еще
и приписку "создатель". Или - "отец всего сущего"...
   Интересно,  скольким  несчастным  Роман  Валевский  вскружил  голову?
Сколько еще обманутых маленьких дурочек получили  подобные  визитки?  Не
она первая, не она последняя, но как же хочется быть первой и последней!
Первая и последняя, хотя бы на один вечер, - именно это  мерцало  в  Его
зрачках. Она не могла обмануться. Или она увидела только то, что  хотела
увидеть?
   Первый телефон начинался на тройку, значит, Он живет где-то в центре.
Второй - на девятку, скорее всего мобильник. Лена  дала  себе  очередное
китайское слово не звонить ни по одному из этих номеров. И  конечно  же,
позвонила. Через полтора часа, из таксофона на метро "Василеостровская",
куда приехала в полном раздрае и сладкогорькой панике. Целых сорок минут
Лена кругами ходила поблизости,  нагуливая  время.  Звонок  должен  быть
рассудительным и как бы необязательным: наткнулась на номер,  вспомнила,
что обещала,  и  вот,  пожалуйста,  звонит.  Позвонить  было  решено  на
мобильник: мобильник всегда с собой, так что  отвертеться  от  разговора
будет невозможно. Лена набрала девятку, потом четверку, потом единицу. И
еще четыре цифры, .которые в сумме своей без остатка делились  на  семь.
Сделав такие нехитрые  вычисления,  Лена  приободрилась.  Семь  было  ее
счастливым числом. Вот только между  цифрами  пришлось  делать  короткие
передышки, соображая, как бы половчее начать разговор.
   "Привет, это я... Я продала вам одеколон, а вы попросили позвонить...
Вы так внезапно исчезли, я волновалась..."
   "Здравствуйте, Роман. Вы просили позвонить, и я звоню... Да, та самая
продавщица, которую вы приглашали на вечеринку... У вас был расстроенный
вид... Что-то случилось? Может быть, я могу помочь?.."
   Все жалкие  Ленины  построения  сводились  к  продавщице  из  ларька,
одеколону и "что случилось?". А впрочем, наплевать.
   Он просил ее позвонить - и она позвонила.
   Позвонила   понравившемуся   парню.   Ничего   крамольного,    ничего
сверхъестественного.
   Все разрушилось после трех долгих гудков. На том конце отозвались. Но
это был  не  Роман,  а  какая-то  женщина.  Женщине  аккомпанировал  гул
голосов, приглушенный  смех  и  звон  бокалов.  Атрибуты  вечеринки,  на
которую Лена так и не попала.
   - Слушаю, - сказала женщина.
   Лена молчала.
   - Если вам Романа, - сделала единственно верный вывод женщина,  -  то
он подойти не может. Временно, конечно... У вас что-то срочное?
   Лена молчала.
   - Алло! - Женщина даже подула в трубку. - Вас не слышно! Говорите!
   Лена молчала.
   - Перезвоните попозже!
   Женщина отключилась,  и  Лене  ничего  не  оставалось,  как  повесить
трубку. Со всей злостью, на которую она была способна.
   - Бабник, - сказала она трубке. - Юбочник! Казанова хренов!
   Змей из заброшенного азиатского храма  оказался  многостаночником.  И
неважно, кем была женщина в трубке - подружкой  на  уик-энд,  любовницей
или женой.
   Важно то, что она была. Теперь их знакомство предстало перед Леной  в
новом свете. В бледно-голубоватом свете городского морга, где  покоилось
теперь Ленино чувство, умершее, едва успев родиться.
   Скорее всего женщина ожидала  Его  где-нибудь  поблизости,  у  метро.
Скорее всего  не  одна,  а  с  компанией  -  ведь  они  отправлялись  на
вечеринку.  Компания  была,  определенно.  Змеи  поменьше  -  не   такие
красивые, не  такие  переливающиеся.  Ангелы  и  архангелы.  Апостолы  с
ключами от иномарок. И змей на спор - а как же иначе? - решил  подцепить
первую попавшуюся девицу. Для кого-нибудь из своих апостолов,  чтобы  им
не скучно было охранять подступы к вечеринке в царствии небесном.
   Она вернулась домой, так  и  не  расплескав  душившей  ее  ярости.  К
счастью, под руку  попался  Гжесь  -  безоружный,  осоловевший  от  трех
бутылок пива и потому утративший  бдительность.  Лена  затолкала  его  в
спальню, бывшую когда-то комнатой затравленной коломенской  девчонки,  и
повернула ключ в замке.
   - Раздевайся, - сказала она Гжесю.
   Подобной инициативы Лена не проявляла с самого начала их вялотекущего
бракоразводного процесса, и Гжесь осоловел еще больше.
   - Ты чего? - спросил он, чувствуя подвох.
   - Сам знаешь, - коротко ответила Лена.
   ...О, это было великое сражение!  Коренной  перелом  в  войне,  после
которого  до  белых  флагов,  развешанных  на  балконах,  рукой  подать.
Устоявшийся, как болотная вода, фронт Гжеся ломался и  трещал  по  швам,
войска покидали передовую  поротно  и  повзводно,  сдавались  в  плен  с
тяжелой техникой, артиллерией  и  всем  тыловым  хозяйством.  Верховному
Главнокомандующему оставалось только застрелиться. Или подписать  акт  о
безоговорочной капитуляции. Или то и другое вместе.
   Через три часа все было кончено.
   Гжесь валялся на кровати, выпотрошенный, как рыба, мокрый, как  мышь,
и скукоженный, как армейский сапог. Сил у него осталось  только  на  то,
чтобы не отрываясь смотреть на Лену.
   - Черт возьми, - заплетающимся языком сказал он. - Ты  фантастическая
любовница!
   - Отвернись, - сквозь зубы процедила Лена. - Мне нужно одеться...
   - Пять минут назад ты не стеснялась, - пробормотал Гжесь, но  все  же
послушно отвернулся. - Ты ничего не стеснялась...
   Слушай, может быть, нам попробовать начать все сначала?
   - Тебе не хватило? - Лена повернулась к Гжесю. - Продолжить?
   - Нет-нет, - перепугался он. - То есть да, конечно... Но я думаю, что
на сегодня достаточно.
   - Я тоже так думаю.
   - Когда я говорил - начать все сначала... Я имел в виду наши с  тобой
отношения. Зачем нам разводиться, олененок?
   Ого, это что-то новенькое! Олененком Гжесь называл ее лишь в  медовый
месяц, потом пошла фауна попроще и понеказистее. И главное -  пошла  она
по  нисходящей:  зайчик,   котик,   мышка.   Покончив   с   живородящими
млекопитающими,  Гжесь  быстрыми  темпами  эволюционировал   в   сторону
пресмыкающихся. Последним его достижением была "кобра на хвосте". И  вот
теперь, пожалуйста, олененок!
   - Если хочешь, можем завести ребенка... - Это была  совсем  уж  новая
тема; похоже, Лена в пылу ярости пережала  Гжесю  какую-нибудь  артерию,
снабжающую кровью головной мозг: ничем  другим  объяснить  возникновение
темы с ребенком было невозможно.
   - Заводят вшей в голове.
   - Ну, положим, вши сами заводятся, - Гжесь был  сама  кротость.  -  А
ребенок для полноценной семьи необходим...
   - Мы - неполноценная семья. Мы вообще не семья.
   - А штамп в паспорте? - тут же нашелся Гжесь.
   - Паспорт можно потерять.
   - А запись в книге актов гражданского состояния?.. Я тебя люблю.
   - Пошел к черту, - сказала Лена, захлопывая за собой дверь.
   ...Остаток ночи она проплакала в кабинете  отца.  Он  так  и  остался
"кабинетом отца", хотя прошло уже шесть лет. Наверное, она была не очень
хорошей дочерью и не самым достойным представителем  фамилии  Шалимовых.
Слабая  и  потерянная,  она  дала  Гжесю  возможность  распатронить  всю
квартиру, вынести семейные реликвии, собиравшиеся не одним поколением. И
даже сама помогала мужу по мере сил (это было самым  постыдным  из  всех
самых  постыдных  ее  воспоминаний).  И  только  кабинет  отца   остался
нетронутым. Он запирался на ключ, и Гжесь за  пять  лет  супружества  ни
разу не переступил его порог.  Лена  скорее  бы  умерла,  чем  позволила
кому-то хозяйничать здесь. Тем более Гжесю.
   Время в кабинете остановилось.  Вернее,  Лена  сама  остановила  его:
большие часы в углу показывали восемь часов пятнадцать минут утра.  Того
самого утра, когда умер отец.
   Лена набросила на плечи  домашнюю  куртку  отца,  завернулась  в  его
любимый плед и устроилась в самом уголке дивана.
   От куртки шел неясный и почти неуловимый запах дорогого табака. Табак
стоял тут же, на низеньком столике, в жестяной  коробочке.  И  назывался
"Клан". Отец курил этот табак всегда; менялись трубки  ("отдыхали",  как
говорил отец), но табак оставался неизменным. В пору бешеной  постели  с
Гжесем Лена пыталась приучить его к трубке. Но ничего хорошего из  этого
не вышло.
   Во-первых, потому что для трубки  у  Гжеся  не  хватало  терпения.  И
во-вторых,  это  было  просто  кощунством:  курить  трубку  после  отца.
Эксперимент провалился, но Лена каждый месяц исправно покупала "Клан"  в
маленьком магазинчике  у  Тучкова  переулка.  И  клала  его  в  жестяную
коробку.
   Табак обязан быть свежим, табак не должен умирать. Хотя бы табак...
   - Вот видишь, папа, - шептала  Лена,  уткнувшись  в  мягкую  вытертую
замшу куртки. - Какая у тебя дура дочь... Тряпка,  слюнтяйка,  размазня,
как сказала бы Виктория Леопольдовна... Плывет по течению  и  ничего  не
предпринимает,  чтобы  спасти  собственную  жизнь...  Спит  с   идиото