и до конца, сунуть обойму обратно и  все-таки
положить палец на курок, но... Испытывать судьбу Лене не  хотелось.  Как
не хотелось думать о  судьбе  недостающего  патрона.  Хорошо,  если  его
выпустили в стоящую на каком-нибудь пне пустую банку из-под джин-тоника.
Или сбили им бейсболку, заброшенную на верхотуру  чахлой  дачной  сосны.
Или отправили его в белый свет, как  в  копеечку  -  под  вопросительные
взгляды ворон.
   А если нет? Что тогда?
   Лучше будет, если об этом подумает кто-то другой. Не она. Не сейчас.
   А сейчас - ей остается только сунуть пистолет  обратно  в  рюкзак.  И
переключиться на что-нибудь  более  невинное.  Более  безопасное.  Более
приближенное к действительности, чем это почти инфернальное дитя песков.
   Более  невинное  лежало  в   бардачке,   но   для   этого   невинного
потребовалось  унять  бешено  колотящееся  сердце.  Сосредоточившись  на
пистолете, она почти забыла об узелке с вещами Романа. А ведь  они  были
последними, кто видел его живым, и  первыми,  кто  увидел  его  мертвым.
Конечно же, они сами предпочли  бы  другую  судьбу,  совсем  другую,  но
теперь им ничего не остается, как сжимать кольцо вокруг Лены.
   Серебряный  перстень,  серебряный  браслет,  серебряная   цепочка   с
затейливым медальоном. И в обратном порядке: медальон, цепочка, браслет,
перстень.
   И бумажник.
   В бумажнике не было ничего, кроме визиток  и  билета  на  электричку:
упырь Печенкин вылизал все углы кожаного портмоне, как  хорошая  хозяйка
вылизывает  квартиру  перед  Новым  годом.  Единственное,  до  чего   не
добрались его  вездесущие  грабли,  были  визитки.  Впрочем,  это  легко
объяснить: за визитки не выручишь ни шиша,  не  то  что  за  изделия  из
драгметалла. Странно, что Печенкин не заложил  их  в  ближайшем  к  дому
ломбарде, а начал с сомнительной продажи одеколона в  ближайшей  к  дому
рыгаловке. Лену не особенно интересовали побудительные мотивы  пьянчуги,
главное - вещи Романа, в конечном итоге, не попали в чужие руки.
   В чужие, н-да...
   Как будто ее, Ленины, руки были так уж близки к Валевскому.
   Как будто они обвивали его, спящего; как будто они варили ему кофе по
утрам и ерошили волосы на затылке  вечером;  как  будто  они  стряхивали
пепел забытой им сигареты себе в ладонь... Как будто они...  Нет,  лучше
не думать об этом. Лучше не думать.
   Визитки - совсем другое.
   Визитки были безликими, несмотря на тиснение  и  вычурный  дизайн,  и
принадлежали в основном иностранцам: у Лены даже дух захватило  от  этой
почти  всеобъемлющей  географии,  продублированной  на   английском,   -
азиатские  иероглифы,  упитанные  подсвечники   иврита,   полуготический
романский...  И  среди   всего   этого   великолепия   вдруг   выскочила
одна-единственная  русская:  маленькая  яхта  под  грифом   "Солинг"   и
прилепившаяся к "Солингу" фамилия.
   Совсем уж невообразимая: неплох в, е. (директор) Но странным было  не
то, что визитка была на русском, нет.
   Визитка  была  перечеркнута  самым  безжалостным  образом,   отчаянно
продирающей ламинированную поверхность чернильной  ручкой.  Диагональная
линия была жесткой - вполне в стиле  жестких  темных  волос  Нео  и  его
жесткого, с установкой на жизненный успех подбородка. Нужно  было  очень
не любить человека с фамилией Неплох,  чтобы  так  яростно  перечеркнуть
его.
   И все равно - оставить при себе.
   Интересно, для чего?
   Никаких более-менее приличных мыслей по этому поводу в Ленину  голову
не пришло, да и не стоило заморочиваться подобными пустяками. Не  пустяк
- пистолет, не пустяк - носильные серебряные вещи Романа,  окольцевавшие
Лену. Знакомство с ними оказалось короче, чем она ожидала, но  от  этого
стало не менее болезненным.
   И никуда от этого не деться, она  просто  перехватила  потрепанное  в
боях за чужую собственность мародерское знамя Печенкина, самым банальным
образом выхватив его из слабеющих рук. Бежать бы куда  глаза  глядят  от
этого знания, бежать бы куда глаза глядят.
   Но Лена не побежала.
   Совсем напротив, она аккуратно сложила вещи обратно в носовой  платок
и водрузила его на прежнее место. Вряд ли она оставит их при себе, нужно
только придумать, как передать их тем, кому нужно передать.  И  вряд  ли
кольцо и браслет скажут ей больше, чем уже сказали...  Да  и  сказать-то
было  особенно  нечего,  ведь  ее  с  Романом  история  так  и  осталась
непрожитой.
   Во всем остальном Ленина невыполнимая миссия оказалась законченной.
   До свидания, Нео.
   Возвращаться домой, под плотоядную сень  Гжеся,  ей  не  хотелось.  А
услужливый разум подсказал: еще  не  все  дела  ты  завершила,  девочка,
далеко не все. Оставалось только повернуть  ключ  в  замке  зажигания  и
отправиться на прирученной "шестерке" куда глаза глядят.
   Без всякой цели.
   Просто - чтобы измотать мысли о Романе  и  заставить  их  уснуть  без
всякой сказочки на ночь.
   Так она и сделала:  проехав  по  Шестнадцатой  линии  и  выскочив  на
набережную, Лена разом промахнула мост  Лейтенанта  Шмидта,  свернула  с
площади  Труда  на  Конногвардейский  и  оказалась  в  центре.  И   лишь
углубившись  в  него,  порядком  поплутав  и  намотав  не  один  десяток
километров, поняла, что выписываемые ею круги не так уж  концентричны  и
уж тем Солее не абстрактны. И стягиваются к Лиговке. Той самой  Лиговке,
где жила Афа Филипаки.
   Слава  богу,  она  наконец-то  нашла,  чем   занять,   чем   остудить
собственную, раскалывающуюся  от  напряжения  голову.  Благо,  ключи  от
Афиной комнаты были при ней.
   Конечно же, Лена могла перенести тягостный визит за  вещами  покойной
на завтрашнее утро, но лучше сделать это сейчас.
   ...Афина  коммуналка,  непонятно  кем  и  когда  зараженная   вирусом
человеколюбия, являла  собой  образец  интеллигентской  благости.  Здесь
никто и никогда не устраивал склок по поводу не выключенного  в  туалете
света, не закрытого в ванной крана и не подтертых вовремя грязных следов
в  прихожей,  Здесь  всегда   царила   такая   музейная   или,   скорее,
филармоническая тишина, что Лена нисколько не удивилась бы, если  бы  ее
приход был встречен  арфой-соло  или  квинтетом  струнных  инструментов,
наяривающих "Адажио" Альбинони.
   Но на этот раз обошлось без арфы. Впрочем, как и всегда.
   Квартира образцово-показательно спала, и спали все ее  обитатели:  от
бывшего! билетера бывшего кинотеатра "Арктика"
   Корытова до сотрудницы библиотечного коллектора Милены,  периодически
забегавшей к Афе на сигаретку. Интересно, знают ли они о гибели соседки?
И к кому теперь будет ломиться Милена, чтобы  выкурить  свою  неизменную
"Золотую Яву"?..
   И поведать о неизменных любителях раритетного драматурга Кукольника.
   Спросить об этом было не у кого.
   И, на цыпочках пройдя по коридору,  Лена  остановилась  перед  Афиной
дверью.
   Сколько раз она приходила сюда, господи ты боже мой!  И  сколько  раз
Афа ветре-, чала ее - иногда оторвавшись от  малогабаритного  телевизора
"Sony",  но  чаще   -   от   своего   небольшого,   почти   бутафорского
хореографического станка. Возможно, это ее последний визит на Лиговку, в
комнату, все еще принадлежащую Афе. Через  несколько  дней  сюда  въедет
кто-нибудь из тишайших членов коммунального сообщества  и  станок  будет
разобран  и  выброшен  за  ненадобностью.  Или  приспособлен  под  более
низменные хозяйственные нужды. Такая же участь  постигнет  и  фотографии
знаменитых балерин, оккупировавшие стены комнаты на правах членов Афиной
семьи,..
   Впрочем, гадать об этом - дело неблагодарное.
   Такое  же  неблагодарное,  как  копаться  сейчас  в  вещах  покойной.
Остается  утешаться  тем,  что  делать   это   ее   заставляет   крайняя
необходимость.
   Открыв комнату и включив большой свет, Лена обессиленно опустилась на
стоящий у двери стул: в  Афиной  комнате  не  изменилось  ровным  счетом
ничего. Кто бы мог подумать, что вещи, такие же хрупкие, как и сама Афа,
- все эти вазочки, салфеточки  и  накидки  на  подушки,  -  кто  бы  мог
подумать, что все они равнодушно переживут хозяйку?
   Переживут, так же как и кружевное белье из верхнего ящика комода.
   Комод шел в списке под  номером  два  -  сразу  же  после  шкафа,  из
которого Лена выудила платье для предстоящей  церемонии  погребения.  Не
очень-то оно и подходило, это платье -  веселый  белый  горох  на  синем
фоне, но все остальные вещи были еще легкомысленнее, они, так же  как  и
Афа, меньше всего были готовы к такому досадному повороту  событий,  как
смерть. С бельем было проще, нашлось и беспробудно с  налетом  эротизма,
черное, - вот только зачем Афе кружевное белье?  Но  отказать  маленькой
неудавшейся балерине в белье...
   Той самой, которая терпеливо выслушивала  все  ее  жалобы  на  Гжеся,
никогда не жаловалась сама и которая всегда одалживала  ей  сотенные  до
получки...
   В  самой  сердцевине  стопки  из  невесомых   трусиков   обнаружилась
фотография, с которой Афа в свое  время  так  демонстративно-безжалостно
расправилась: теперь Лена благодаря стараниям владельца яхты  "Посейдон"
знала, кто был изображен на снимке.
   Ее, Афин, парень.
   Настолько ее, что Афа ненадолго пережила своего яхтсмена.
   Лена провела рукой по  фотографии,  и  фотография  поддалась,  слегка
сдвинувшись,  соскользнув  с  шелковой  поверхности  белья.  И  под  ней
обнаружился листок бумаги.
   Вернее, несколько листков официально-делового размера.
   Три, если уж быть совсем точной.
   Три соединенных степлером листа, на которые она бросила взгляд просто
из любопытства, оказались не чем  иным,  как  контрактом.  И  не  просто
контрактом, а контрактом между Афиной Филипаки  и  театром  современного
балета "Лиллаби".
   Театром Романа Валевского.
   Несколько секунд Лена стояла как громом пораженная.
   Как же она  заблуждалась  насчет  Афины,  как  же  она  заблуждалась!
"Неудавшаяся маленькая балерина" - это было вовсе не про  нее:  в  самый
последний момент Афе улыбнулась удача.
   И именно на нее намекала Лене покойная подруга! Так вот о чем она  не
хотела говорить из чисто актерского,  растворенного  в  крови  суеверия!
Перед тем как умереть, перед тем, как быть сброшенной с электрички,  она
подписала контракт!
   А значит, она знала Романа.
   Мертвая Афа знала мертвого Романа.
   И не только как  художественного  руководителя  "Лиллаби"!  Афа  была
джусером и работала на электричках. На электричке.
   Возможно, на той самой электричке, билет на которую валялся у  Романа
в портмоне.
   И две смерти близких ей людей,  поплутав  немного  во  тьме  Лениного
тела, неожиданно слились воедино.  А  слившись  и  исполнив  пропитанное
горечью фуэте, шепнули Лене на ухо: таких совпадений не бывает...
 
*** 
 
   ...Вот уже несколько минут  Бычье  Сердце  тупо  стоял  перед  обитой
войлоком дверью под номером 17. К этой двери его привел номер на визитке
Владимира Евгеньевича Неплоха с  интимной  припиской  "дом",  Установить
адрес по номеру телефона не составило особого труда, но абсурд  ситуации
заключался в том, что этот адрес оказался хорошо  знаком  майору.  Более
того, совсем недавно он посетил  вышеозначенный  дом.  И  не  просто  из
праздного любопытства, а по делу.
   По делу Романа Валевского.
   Покойный Рома-балерун оказался соседом исчезнувшего  В.  Е.  Неплоха,
одно время проживавшего несколькими этажами ниже.
   Это было слишком.
   Это  было  откровенным  вызовом  ему,  майору   Сиверсу,   привыкшему
топтаться вокруг одной-единственной, иногда призрачной версии.  И  цепко
держать одну-единственную, иногда готовую расползтись под  руками  нить.
Теперь же нитей оказалось  несколько.  И  не  нитей  даже,  а  пеньковых
веревок, на которых Бычье Сердце готов был не только повеситься сам,  но
и вздернуть всех остальных, включая извращенца Лу Мартина, принесшего  в
клюве имя Неплоха.
   Но для  начала  нужно  было  узнать,  кто  же  скрывается  за  дверью
таинственной квартиры номер 17.  И  почему  ее  обитатели  не  хватились
Владимира Евгеньевича и  даже  не  подали  заявления  в  соответствующие
инстанции.
   А то, что за дверью  кипела  неведомая  Бычьему  Сердцу  жизнь,  даже
догадываться не пришлось. Сквозь войлок проникали удушающе-резкие  звуки
скрипки.  Какая-то  тварь  усиленно,  с   каким-то   тупым   ученическим
наслаждением рвала струны. Именно тварь, именно:  тех,  кто  пиликал  на
скрипулечках всякое дерьмо, начиная  от  гамм  и  заканчивая  "Чардашем"
Ференца Листа, Бычье Сердце априори причислял к  тварям  -  таково  было
тяжелое наследие мудрого папы, признающего только баян.
   Пора прекращать эту пытку для нежных милицейских ушей.
   И Бычье Сердце, прокашлявшись, громыхнул в дверь кулаком:  звонка  на
монолитной  поверхности  двери  и  в  окрестностях  не  просматривалось.
Стучать пришлось долго: сначала одним кулаком, затем двумя,  затем  -  в
ход пошли ноги.
   И - о слава яйцам святых и мучеников -  пытка  рвущими  кожу  звуками
прекратилась.
   В наступившей тишине Бычье Сердце услышал шаги. Шаги  приблизились  к
двери и замерли. Замер и майор.
   Но то, что он услышал спустя секунду, заставило его оторопеть.
   - Пошли вон! - раздался из-за двери нежный женский голос.
   - Не понял, - сказал Бычье Сердце сразу же истончившимся басом. -  Вы
кому это?
   - Вам.
   - Это еще почему?
   - Потому, - отрезал голос. - Играл, играет и будет играть. А кому  не
нравится, пусть заткнет уши и не слушает. Как же вы достали,  ей-богу!..
И вообще, я сама могу на вас ментов натравить! Тоже мне!..
   - Да играйте себе на здоровье, - покривил душой Бычье Сердце.
   - Да? - удивился голос.
   - Угу... Я совсем по другому поводу.
   - По какому же?
   - Нужно поговорить.
   - С кем?
   - С вами. Если вы хозяйка квартиры.
   - А вы кто?
   - Майор Сивере. Уголовный розыск.
   -  Только  этого  нам   не   хватало...   И   что   же   вам   нужно,
майор-Сиверс-уголовный-розыск?
   - Да вы откройте, дамочка!
   - Дамочка... Ну надо же...
   Очевидно, сам того не желая, он задел  лучшие  чувства  голоса  из-за
двери, и спустя несколько  секунд  она  распахнулась  настежь.  И  Бычье
Сердце оторопел.  Перед  ним  стояло  воздушное  созданье,  над  которым
трудилось не одно поколение художников и поэтов, продукт  поднаторевшего
за тысячи лет естественного отбора и  гордость  селекционеров.  И  Бычье
Сердце со всей очевидностью понял, что  такое  существо  вряд  ли  могло
произойти от душного соития примитивных, как соха,  мужчины  и  женщины,
скорее от легкого, как бриз, союза морской пены, нежнейших  лепестков  и
пернатых птичьих следов на песке.
   - Значит, дамочка, - весело произнесло созданье, снизу вверх глядя на
Сиверса.
   - Антон, - севшим голосом произнес  Бычье  Сердце  совсем  уж  глупую
фразу.
   И  сиверсовские  флюиды,  обычно  нахрапистые  и  шустрые,   впав   в
кататонический ступор, вдруг отказались его поддержать:  они  не  хотели
ничего - ни нового одеколона, ни новой безопасной  бритвы,  ни  перемены
носков. Разве что перемены участи. Флюиды жаждали  перемены  участи  для
своего хозяина, они молча, но вполне красноречиво  намекали  на  алтарь,
тихое  "да",  музыку  сфер  и  благословенное  обручальное   кольцо   на
безымянном пальце.
   - А что он еще натворил? Ну, подумаешь, взял ребенок в магазине  пару
дисков...
   Ну, пусть не пару.., так что - и уголовный розыск  нужно  подключать?
Вы бы лучше преступников ловили, чем на несовершеннолетних отрываться. И
учтите, ни к каким психологам я его не пошлю. Через мой труп... Ясно?..
   - Да нет... Вы не поняли... Это я  -  Антон.  Антон  Сивере.  Старший
оперуполномоченный уголовного розыска.
   Несколько секунд созданье сверлило Сиверса нестерпимо яркими глазами,
берущими начало из васильков,  незабудок  и  анютиных  глазок,  а  потом
рассмеялось.
   - Вот оно что! Ну надо же! А моего брата тоже зовут Антон.
   - Совпадение, - прошептал Бычье Сердце в момент пересохшими губами.
   И едва удержался, чтобы не добавить: "Это нужно отметить".
   -  Так  что  же   вы   хотите   от   нас,   Антон   Сивере,   старший
оперуполномоченный уголовного розыска?
   Положим, именно сейчас Антон Сивере хотел только  одного:  надеть  на
шею несколько томов Уголовного кодекса - для тяжести,  прибавить  к  ним
все управленческие висяки - для верности - и... И шагнуть  в  омут  этих
васильковых глаз.
   Чтоб никогда больше не всплыть.
   - Эй! - Созданье самым бесцеремонным образом пощелкало пальцами перед
застывшим, как соляной столп,  майором.  -  Реагируйте...  Так  что  вам
нужно?
   - П-поговорить...
   - Говорите.
   Интересно, зачем он пришел сюда? Ведь он зачем-то же пришел?..
   - Неплох... Владимир Евгеньевич, - наконец-то выдоил  из  себя  Бычье
Сердце.
   Созданье рассмеялось  -  смехом,  берущим  начало  из  колокольчиков,
кувшинок и ослепительно белых лилий.
   - Владимир Евгеньевич, может, и  не  плох...  Спорить  не  буду.  Вот
только кто это?
   - А вы не знаете?
   - Понятия не имею...
   После  такого  вердикта  Бычье  Сердце  вдруг  почувствовал  странное
облегчение: цветочная фея по определению не могла иметь ничего общего  с
фирмой "Солинг" и ее директором, от которого за версту  несло  перегноем
нераскрытого преступления.
   - Неплох - это фамилия, - пояснил Сивере.
   - Что вы говорите! А мы здесь при чем?
   - Кто это - мы? - В голову Сиверсу  вдруг  ударила  волна  непонятной
ревности.
   - Я и брат.
   - Ага. Брат... Антон...
   - Именно...
   - Дело в том, что некоторое время  назад  этот  господин  проживал  в
квартире 17 по Фонтанке, 5. Ваш адрес?
   - Не совсем.
   - То есть что значит - не совсем?
   - Видите ли... Это не наша квартира.
   Мы ее снимаем. Почти год.
   - Так... А предыдущий квартиросъемщик?
   - Ну откуда же я могу знать о предыдущем квартиросъемщике? Вы лучше у
хозяина спросите.
   - Спрошу. Если вы дадите мне его координаты...
   - Дам, конечно... Вы подождете?
   - Подожду, куда ж я денусь...
   О, как бы Бычье Сердце хотел, чтобы фея  пригласила  его  хотя  бы  в
прихожую...
   Уж он бы знал, что делать...  Уж  он  бы  выбрал  для  себя  место  -
где-нибудь возле божественных, с золотыми пряжками, туфель феи... Он  бы
стек в них, пробрался, просочился, проник - и остался бы навсегда...
   Но фея и не подумала впустить мешковатого  майора  в  свой  грот  под
дивным номером семнадцать. Она просто исчезла в  его  недрах,  а  спустя
минуту на пороге нарисовался мальчишка лет тринадцати  с  самой  гнусной
физиономией, которую только  можно  было  представить.  Блудливые  глаза
мальчишки выдавали в нем записного клептомана, готового обчистить  любой
мало-мальски приличный магазин "Аудио-Видео" и к тому же  прихватить  из
него кассовый аппарат и пару плафонов  с  потолка.  После  "Аудио-Видео"
наверняка последует фирменный салон "Бирюза", затем - районное отделение
Сбербанка, затем - Эрмитаж с развесившей уши сигнализацией  и  такой  же
беспечной  картиной  "Мадонна  Бенуа":  вот  тут-то  тебя   и   заметут,
голубчика!.. Но пока будущее малолетнего воришки было в тумане,  он  без
всякого почтения осмотрел тушу майора.  И  таким  же  блудливым,  как  и
глаза, голосом ляпнул:
   - Спекся.
   - Не понял?
   - Спекся-спекся... Все спекаются...
   - Не понял?
   - Только учти - шансов у тебя нет...
   К ней такие  мэны  подкатывают..,  ты  бы  знал...  Не,  тебе  ловить
нечего...
   Впервые в жизни Бычье  Сердце  оставил  безнаказанной  уничижительную
реплику, отпущенную в его адрес.  Будь  на  месте  мальчишки  кто-нибудь
другой, он бы давно жрал первый  попавшийся  крем  для  обуви  активного
черного цвета и закусывал бы его шнурками  от  ботинок.  А  потом  Бычье
Сердце  вывернул  бы  его  наизнанку  и   скормил   бы   рыбам-мутантам,
приписанным к Большой Неве... Но, судя  по  всему,  это  был  не  кто-то
другой, это был Антон, чумовой братец лучезарной сестры.
   - Антон? - елейным голосом спросил Бычье Се