обстоятельств...
   - Что это? - спросила Лена.
   - Чудный одеколон... Хочешь - мужу дари, хочешь - любовнику. Хочешь -
сама обливайся. Хочешь - магнитофон протирай. Французы, они толк  знают!
Они дерьма не подсунут!..
   Но  Лена  уже  не  слышала  заискивающего  голоса  алкаша.  Она,   не
отрываясь, смотрела на запакованную в целлофан коробочку  нежно-зеленого
цвета. У тисненных золотом  иероглифов  имелся  подстрочник,  хорошо  ей
знакомый, - "100 views of Edo".
   "Сто видов Эдо".
   Те самые  сто  видов.  Одеколон,  сочиненный  английской  парфюмерной
компанией  и  переведенный  на  русский  ленивыми  поляками  или  ушлыми
венграми с максимально возможным нарушением технологического процесса.
   Те самые сто видов. Точно такие  же,  какие  она  продала  в  прошлую
пятницу Роману Валевскому. Точно такие же...
   - Можно взглянуть? - слабым голосом спросила Лена.
   - Отчего же не взглянуть, - засуетился алкаш. - Взгляните. И недорого
прошу - всего двести...
   И,  самым  бесцеремонным  образом  покопавшись  в  Ленином  -  вполне
благополучном и даже зажиточном - лице, вынес окончательный вердикт:
   - ..двести семьде.., двести девяносто... пять!
   "Сто видов Эдо" перекочевали  в  повлажневшие  от  воспоминаний  руки
Лены. Она взяла их без  всякой  задней  мысли,  подчиняясь  безотчетному
порыву  и  холодея  от  почти  мистического  совпадения.  Но   открытие,
совершенное через секунду, потрясло ее. Это был не одеколон,  идентичный
тому, от которого она избавилась в прошлую пятницу, нет, - это  был  тот
самый одеколон!
   Она отдала Валевскому именно эту коробочку. Она запомнила ее в  самых
мельчайших деталях, как  запомнила  все,  что  касалось  так  неожиданно
появившегося в ее жизни Романа  Валевского:  картон  на  днище  с  одной
стороны был слегка  помят,  а  на  целлофане...  На  целлофане  довольно
отчетливо просматривался  смазанный  чернильный  отпечаток  ее  большого
пальца!
   С трудом оторвавшись от отпечатка,  Лена  уставилась  на  алкаша.  На
приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky он не  тянул.  Он  не  тянул
даже на водопроводчика, который мог бы заменить прохудившуюся  прокладку
в ванной у приятеля знаменитого танцора Roman Walevsky. Он не тянул даже
на сторожа при театре "Лиллаби". Между саксаулом  и  анютиными  глазками
было больше сходства, чем между Романом и алкашом. Этот  окаменевший  от
паленой водки моллюск существовал  в  придонном  иле,  в  то  время  как
беспечная форель Роман Валевский плескалась в чистейших горных ключах.
   - Откуда у вас эта вещь? - прерывающимся голосом спросила Лена.
   Вполне невинный вопрос вызвал странную  реакцию  у  алкаша.  Нос  его
прямо на глазах увеличился в размерах и лживо  раздвоился  на  конце,  а
брови наперегонки бросились к самым корням пегих волос. Алкаш  скуксился
и жалобным голосом профессионального юродивого загнусил:
   - Вам-то какое дело? Будете брать или нет? Не будете, так и голову не
морочьте...
   - Откуда она у вас?! - проявила Лена завидную настойчивость.
   -  Премировали...  К  профессиональному  празднику   вручили...   Как
герою-пожарнику... Как чернобыльцу-инвалиду...
   Если что-то в облике алкаша и напоминало о пожарниках, так  это  цвет
лица.  Столь  богатую  цветовую  гамму  -  от  свекольно-фиолетового  до
карминно-красного - мог  создать  только  полноценный  пожар  на  складе
горюче-смазочных материалов. Или на нефтехранилище.
   - Зачем вы лжете?! Где вы взяли этот одеколон? - продолжала  напирать
Лена.
   - А ты кто такая, чтобы меня допрашивать? - трусливо схамил алкаш.  -
Понаедут, понимаешь ли, и права качают. Не нравится - не бери...
   Алкаш сделал робкую попытку вырвать из  рук  Лены  одеколон,  но  она
держалась за коробочку мертвой хваткой.
   - Это что же такое делается, люди  добрые?!  -  воззвал  брат-близнец
Маслобойщикова к пейзанкам с панно и к кокоткам из "Плейбоя". -  Это  же
грабеж форменный! Среди бела дня собственности лишают. Я сейчас  милицию
позову, посмотрим, что тогда запоешь!
   - Зовите, - сказала Лена. - Зовите, или я сама позову.
   Мэтр,  до  этого  с   любопытством   наблюдавший   за   происходящим,
страдальчески поморщился.
   - Зачем нам здесь жандармы, друзья?
   Зачем нам держиморды? Давайте выпьем сей нектар,  сию  амброзию...  И
возлюбим друг друга, чада мои!..
   - Зовите милицию, - Лена была непреклонна.
   - Сука, - алкаш с тоской посмотрел на  одеколон,  зажатый  в  Лениной
руке. - Ну, ничего, попадешься ты мне на кривой дорожке...
   Не договорив, он попятился от  стола  и  стал  бочком  пробираться  к
выходу. И спустя несколько  мгновений  растворился  за  дверью  кафе,  в
пыльном мареве улицы. На то, чтобы принять решение, у Лены  ушло  совсем
немного времени: как бы  там  ни  было,  этот  человек  что-то  знает  о
погибшем Романе. Недаром он так испугался огласки.
   Недаром он предпочел исчезнуть, не затевая с ней особого скандала. Но
как вещь, купленная в центре Питера, могла оказаться за городом, в ничем
не примечательной дачной местности?.. Ответа на  этот  вопрос  не  было,
ответ, поджав хвост, потянулся за алкашом. И ответ этот нужно догнать во
что бы то ни стало, ведь подарок, купленный Романом для своего приятеля,
ничего ей не скажет... Даже если она не будет выпускать его из  рук  всю
оставшуюся жизнь.
   Только бы проклятый мартышкинский пьянчужка не скрылся за  горизонтом
прежде, чем она до него доберется!  Нет,  предпринимать  она  ничего  не
будет, но может проследить, куда подастся похититель одеколона. А в том,
что одеколон был похищен, Лена не сомневалась ни секунды.  Она  помнила,
сколько стоила вещица. Тысячу восемьсот. И помнила, как выглядел  алкаш:
не  первой  свежести  ковбойка  под  кургузым  пиджачишкой,  потрепанные
брючата  и  сандалеты  "прощай,  молодость!"  на  босу  ногу.  Все   это
секонд-хендовское гуманитарное тряпье не стоило и упаковки от "Ста видов
Эдо".
   Оставив парфюм под  присмотром  Маслобойщикова  (развязывать  рюкзак,
чтобы  бросить  в  него  "Сто  видов",   означало   потерять   несколько
драгоценных секунд), Лена выскочила из кафе.
   ...Пьянчужка, слава богу, никуда не исчез. Он довольно резво удалялся
в сторону железнодорожной платформы. И удалялся не один: рядом с ним шел
мальчишка" которого она подвезла на "Жигулях"  и  с  которым  рассталась
всего лишь десять минут назад. Алкаш  придерживал  мальчишку  за  плечо.
Они, оказывается, знакомы, кто бы мог подумать! Это открытие  неожиданно
кольнуло Лену в самое сердце. А что, если появление мальчика в ее машине
совсем не случайно? Что, если мальчик работает с благословения алкаша?..
Что, если и сам алкаш работает с чьего-то благословения?..
   Продолжить эту - вполне здравую - мысль Лена не успела.  Зато  успела
понять,  что  отношения  между  алкашом  и  мальчишкой  вовсе  не  такие
безоблачные, как ей показалось на первый взгляд.  Мальчишка  вдруг  стал
вырываться из рук похитителя одеколона. Чтобы приструнить  взбрыкнувшего
юнца, алкаш даже потряс его за шиворот.
   Голова мальчишки беспомощно закачалась  на  тонкой  шее,  и  Лене  на
секунду показалось, что она оторвется и скатится на обочину дороги.
   - Эй! - крикнула она в спину уходящим. - Постойте!!!
   Все  дальнейшее  произошло  почти  мгновенно:  алкаш   вздрогнул   от
неожиданности и ослабил хватку. Этим-то и воспользовался юный Павел.  Он
вырвался из цепких лап алкаша и бросился наутек.  Его  бегство  не  было
осмысленным - но только до того момента, как он увидел Лену.  Теперь  он
бежал прямо к ней. Нет, "бежал" было не совсем точным словом. Он  несся,
он летел, он почти не касался ногами земли. Надо бы посторониться, а  то
он собьет ее, чего доброго!.. Но Лена  не  посторонилась  -  уж  слишком
отчаянным был этот бег. Отчаянным  и  полным  надежды.  Предать  его  не
представлялось возможным.
   Мальчик влетел в Лену, как в спасительное убежище, в самый  последний
момент захлопнув за собой дверь и избежав опасности.
   - Я не хотел... Не хотел, - ткнувшись ей в грудь и изо  всех  силенок
обнимая руками, прошептал он. И заплакал.
   ...Теперь, сидя в машине у злополучного  лодочного  кооператива,  она
знала ровно столько же, сколько знал Пашка. Это было  странное,  детское
знание,  причудливый  мальчишеский  взгляд  на  происшедшее.   По   нему
совершенно невозможно было определить, где кончалась правда и начинались
вариации на тему смерти Нео. Нео, а  не  Романа.  Запротоколированная  и
разложенная по полочкам смерть Романа Валевского не имела ничего  общего
с поэтической гибелью Нео, пришпиленного к мачте и укрытого парусом - от
посторонних глаз.
   В сбивчивом, размытом слезами рассказе Пашки  Нео  представал  лучшим
другом; лучшим и таким близким, что просто дух захватывало.  Лена  вдруг
поймала себя на мысли, что Нео сыграл с Пашкой в ту же запрещенную игру,
в которую сыграл с ней самой Роман Валевский:  он  подменил  их  прошлую
жизнь. И без всяких усилий наполнил собой настоящую. Теперь, куда бы они
ни двинулись - вперед, назад, вверх, вниз, -  всюду  был  Нео.  Это  Нео
подсунул Пашке книгу "О разведке для мальчиков".  Это  Нео  не  позволил
Лене уехать из Питера, когда она уже готова была плюнуть на все и  сломя
голову бежать от Виктории Леопольдовны. Это Нео рассорил ее  с  мужем  и
сделал их совместную жизнь невыносимой.  Это  Нео  наблюдал  за  боевыми
действиями Лены и Гжеся, развалившись на  нейтральной  полосе.  Это  Нео
спал в проходной комнате ее питерской квартиры, это Нео  первым  занимал
ванную по утрам... И  если  бы  среди  пожухлых  фотографий  в  семейном
альбоме Шалимовых Лена наткнулась бы на  изображение  Нео,  датированное
твидовой и фетровой серединой века, - она бы нисколько не удивилась.
   Она даже не особенно удивилась той цепи случайностей, которая привела
ее к Пашке. Или Пашку  к  ней  -  от  перестановки  слагаемых  сумма  не
менялась. Хотя задуматься было о чем: несколько месяцев назад  она  дала
автограф мальчишке, который теперь оказался в ее машине. А если  бы  она
не поехала в город одна, то никогда бы не сбила велосипедиста и  никогда
бы не завернула в Пеники. А если  бы  она  не  завернула  в  Пеники,  то
никогда бы не обнаружила Пашку на заднем сиденье.  Но  просто  Пашка  на
заднем  сиденье  -  это  было  бы  еще  полбеды,  подумаешь,  еще   одна
сомнительного качества иллюстрация  на  тему  "как  тесен  мир!".  Пашка
оказался не просто Пашкой, он оказался недолгим хранителем и  посмертным
другом ее собственного посмертного друга. Так что простое арифметическое
"как тесен мир!" здесь не годилось. Формула была сложнее и относилась  к
высшей математике, с которой у Лены всегда были нелады. Отец -  вот  кто
бы все ей объяснил!.. Хотя и без объяснений ясно, что формула (кто бы ее
ни сочинил - бог или дьявол) еще даже не написана на доске до конца... И
что адресована она Лене. И что Нео.., черт, Роман, конечно же, Роман  не
захотел так просто расстаться с ней и потому послал Пашку.  И  лучше  не
думать, почему все произошло так, а  не  иначе  -  ведь  у  случайностей
существуют   свои   собственные   законы,   которые   можно    проверить
экспериментально. Вот она и проверяет...
   Покаянному рассказу Пашки о краже дурацкого газового шарфа Лена  тоже
не удивилась. Она и сама украла квартиру  Романа  Валевского:  пусть  на
одну сумасшедшую ночь, но украла!.. За  каких-нибудь  полчаса  Роман-Нео
сделал их с Пашкой сообщниками, крепко пристегнул - друг  к  другу  и  к
себе. Нео сложил Пашкины  одиннадцать  и  ее  двадцать  шесть,  а  потом
разделил поровну. Вот именно - поровну, теперь они  были  на  равных.  И
называли  друг  друга  на  "ты".  И  Лена  даже  не  заметила,  как  это
произошло...
   - Вот, возьми, - всласть выплакавшийся и абсолютно опустошенный Пашка
протянул ей шарф. - Возьми, пусть у тебя будет.
   Шарф, стилизованный под рыбу, вовсе не выглядел женским. Он вообще не
был похож на шарф - Пашка в силу своего возраста  не  понимал  этого.  А
Лена поняла сразу. Рыба больше походила на вымпел, пусть скроенный из не
самого подходящего материала, но вымпел. Но что  бы  это  ни  было,  оно
помнило Романа, оно  принадлежало  Роману.  И  потому  Лена  не  бросила
посмертный  привет  Нео  в  рюкзак.  Она  намотала  его  на  запястье  и
приступила к самому неприятному - для Пашки.
   - Значит, его зовут дядя Вася...
   - Дядя Вася Печенкин, - с готовностью подтвердил Пашка.
   - И он оказался на месте раньше милиции.
   - Да... Но это Виташа...
   О приятеле Виташе, сыне дяди Васи, Пашка говорил с  неохотой  и  даже
какой-то  скрытой  неприязнью.  Интересно,  какая   кошка   между   ними
пробежала? Или это постарался все тот же властитель дум Нео?..
   - Виташа его и позвал...
   - Виташа позвал своего отца, - уточнила Лена. - И он что-то взял.., у
твоего Нео. Что именно?
   - Я не знаю... У Нео были браслет и кольцо...
   Пашка не знал, а Лена знала. Омерзительный стервятник-алкаш  украл  у
мертвого по меньшей мере три предмета - кольцо, браслет и  одеколон.  Но
вряд ли общий список ограничится только этим. Лена  помнила,  как  Роман
Валевский расплачивался за "Сто видов  Эдо"  -  он  доставал  деньги  из
портмоне. Довольно упитанного портмоне.
   Глупо думать, что Печенкин  польстился  на  одеколон  и  прошел  мимо
денег.
   - Почему же ты не рассказал об этом в милиции?
   Пашка бросил долгий взгляд  на  запястье  Лены,  и  глаза  его  снова
налились слезами.
   - Ну, ладно, - смягчилась Лена. -  Не  реви.  Лучше  покажи  мне  это
место.
   Путь от шоссе к дому, где, по словам  Пашки,  он  нашел  тело,  занял
довольно  продолжительное  время:  идти  напрямик,  через  символическую
проходную, мальчишка отказался наотрез, и они довольно долго  плутали  в
зарослях  бузины  и  дикого  шиповника.  А  остаток   пути   прошли   по
заболоченному берегу Залива. Как бы то ни было, но Пашка, ведомый  своим
скаутским божком по имени Би-Пи, в конце концов вывел Лену прямо на дом.
   Дом - трехэтажный краснокирпичный таунхауз - стоял метрах в десяти от
воды и был  снабжен  тремя  небольшими  причалами.  У  среднего  причала
покачивалась внушительных размеров яхта, и Лена  сразу  же  вспомнила  о
незадачливом судомоделисте Гурии  из  деревни  Пеники.  И  до  этого  он
казался ей  жалким  типом,  с  жалкими,  почти  непристойными  парусными
фантазиями, а теперь и вовсе упал до нуля. Абсолютного нуля. В  названии
пришвартованной к пирсу  красавицы  не  было  никакой  эксцентрики,  она
называлась просто и незатейливо -  "Посейдон".  И  это  звучало  гораздо
лучше, чем закатанная в медь лилипутская "Эдита".
   - Она? - тихо спросила Лена, кивнув на яхту.
   - Нет. Та, которая Нео.., она в эллинге.
   Вот в этом.
   И Пашка ткнул пальцем в крайние от них воротца. Воротца были  заперты
наглухо, так что марш-бросок  в  лодочный  кооператив  "Селена"  потерял
всякий смысл.
   Впрочем, он изначально был лишен смысла, стоило  только  вспомнить  о
визите на "Маяковскую" песьеголового опера. Уж он  наверняка  все  здесь
вынюхал, вылизал и подчистил. И  пометил  территорию.  И  задавил  своим
тяжелым мужицким  духом  сдержанный  и  изысканно-терпкий  запах  Романа
Валевского.
   - Смотри, она открыта! - шепнул Лене Пашка. И ухватился за штанину ее
комбинезона.
   - Кто - она?
   - Дверь!..
   Дверь в дом, находящаяся  рядом  с  эллинговыми  воротцами,  была  не
открыта, скорее - приоткрыта. С ребра  двери  свешивался  язык  какой-то
белой  бумажки,   при   ближайшем   рассмотрении   оказавшийся   строгим
предупреждением "Опечатано" - отрыжка следствия, не иначе. Именно  перед
этим предупреждением и остановились в  нерешительности  Лена  с  Пашкой.
Пашка - потому, что не знал, как поступит Лена, а Лена...
   Лена не могла отвести взгляд от тонкой  полоски,  охраняющей  вход  в
убийство. Если до  этого  Пашкин  рассказ  выглядел  самой  обыкновенной
страшилкой на ночь, детсадовским  мифом,  то  теперь  крохотная  полоска
бумаги придала ему пугающую взрослую достоверность. Пашка  не  соврал  и
ничего не приукрасил. А если и приукрасил - то только частности. Главное
же осталось неизменным - место преступления.
   Но  почему  Роман  Валевский  приехал  сюда,  ведь  он  собирался  на
вечеринку? Из рассказа Пашки следовало, что дом был не обжит и  пребывал
в запустении, так что вряд ли танцевальное пати проходило здесь.
   А впрочем, что она может знать о Романе и об увеселениях Романа?..  И
все-таки кое-что Лена знала. Он не просто исчез в тот вечер -  он  ушел,
потому что был по-настоящему взволнован. Кто-то или что-то привело его в
состояние крайнего возбуждения. Она видела  это,  но  так  ничего  и  не
сказала низколобому оперативнику. Какая глупость  с  ее  стороны,  какое
помрачение, но разве могла она представить, что Романа убили?!  Скот  из
органов "даже не удосужился поставить ее в известность.  И  если  бы  не
случайно подвернувшийся Пашка, она никогда бы не узнала  об  убийстве!..
Об убийстве, которое произошло здесь. Здесь, совсем рядом.  И  возможно,
Роман Валевский стоял именно на  том  месте,  на  котором  сейчас  стоит
она... Глупейшая из женщин, чего только стоил один ее визит на Фонтанку,
5! Лена толкнула дверь в квартиру Романа, когда его уже не было в живых.
Когда его уже не было в живых,  она  рассматривала  плакаты  на  стенах,
валялась на тахте и исподтишка слушала автоответчик.
   Автоответчик.
   Женщина  из  автоответчика  откровенно  угрожала   Роману.   Угрожала
заброшенной тайной. Быть может, убийство так же крепко держится  за  эту
тайну, как малолетний Пашка держится сейчас за ее штаны...
   Пашка, как будто услышав Ленины мысли, тотчас же напомнил о себе.
   - Ну! Мы зайдем?
   - Не знаю, - засомневалась Лена. - Ты же видишь, опечатано.
   Пашка наконец-то отцепился от Лениной штанины и вплотную  приблизился
к двери.
   - Уже нет, - сказал  он  и  потрогал  пальцем  отклеившийся  бумажный
кончик.
   - Может быть, не стоит?..
   "Стоит", - сказали Лене короткие Пашкины ресницы. "Стоит", -  сказала
"Лене выгоревшая, кое-как постриженная Пашкина челка. "Стоит", - сказали
Лене приоткрытые от нетерпения Пашкины губы.
   Разве ты  не  понимаешь,  что  я  хочу  показать  тебе  главное  свое
сокровище? Такое.., такое главное, что его не всякому доверишь!..
   Лена и глазом не успела моргнуть, как Пашка скрылся за дверью. И  она
последовала за ним, ничего другого ей больше не оставалось.
   Небольшой предбанник, в который они попали, был абсолютно пуст,  и  в
него выходили две двери. Одна - дубовая, украшенная витражными  стеклами
- вела в сам дом. За другой, попроще, очевидно, и находился эллинг.
   - Это там, - Пашка понизил голос. - Там я его нашел...
   Лена поежилась.
   - Не бойся, - успокоил Лену затрясшийся, как осиновый лист, Пашка.  -
Его ведь там нет...
   В эллинге и вправду никого  не  было,  если  не  считать  стоящей  на
небольшом стапеле яхты; Третьей  за  сегодняшний  длинный  день.  Ничего
общего у этой яхты не было ни с обломками судомодельной  "Эдиты",  ни  с
натруженными парусами "Посейдона". Если  на  ней  и  плавали,  то  очень
давно: яхта успела обветшать, обрюзгнуть и обрасти жирком. И все же  она
была элегантна. Да, именно элегантна. И еще... Лена не  сразу  подыскала
нужное определение, и, когда нашла, все встало на свои  места.  Соседний
"Посейдон" тоже был элегантен, но выйти на нем в море  мог  кто  угодно.
Даже Лена при большом желании.
   А эта яхта - эта яхта пустила бы на свой борт не всякого.  "Посейдон"
строил ремесленник, а эту яхту строил поэт.
   - Как ты думаешь, "Такарабунэ" -  это  птица  или  ветер?  -  спросил
Пашка, на секунду отвлекшись от мыслей о Нео.
   - Не знаю... Может быть, течение. Теплое  или  холодное,  -  ответила
Лена, на секунду отвлекшись от мыслей о Романе.
   - Я тоже... Я тоже так думал...
   С кормы свисала веревочная лестница, и по ней они  забрались  наверх:
сначала Пашка, потом Лена. Забрались и останов