И  оживился  только  тогда,
когда на заколоченный гроб полетели первые комья земли.
   - ..Опускайте гроб! - взревел  Гавриил,  пугая  вздыбившейся  бородой
двух опухших кладбищенских могильщиков.
   - Опомнился, - меланхолично заметила бабенка. - Опустили уже.
   - И пусть из этой непорочной плоти взрастут фиалки!.. -  не  унимался
пропойца. - Слушай, черствый пастырь!..
   - Как же ты всех заколебал! Заткни его,  Гжесь,  или  я  за  себя  не
ручаюсь...
   Бабенка с проклятьями  отошла  от  могилы  и  примкнула  к  василиску
Еленочке, а обладатель странного имени "Гжесь" вытащил из  кармана  брюк
жестяную баночку водки "Клюковка". При  виде  "Клюковки"  хрыч  задергал
кадыком и пустил скупую слезу.
   -  Vexilla  regis  prodeunt!  <"Близятся  знамена  царя"  (лат.).>  -
пробормотал он. - Помянем Афиночку, земля ей пухом...
   Все последующее действо мягко  перешло  из  разряда  фарса  в  разряд
аляповатой пасторали. При помощи волшебной жестяной  баночки  бородатого
Гавриила удалось отлучить от могилы и на  время  устроить  за  столиком,
принадлежащим ритуальному участку Татьяны Николаевны Морозовой,  1949  -
1999. Именно в тылу этого участка  и  находился  сейчас  Гурий,  который
мучительно соображал, к кому бы из  бывших  сослуживцев  Афины  Филипаки
обратиться, От имени органов правопорядка.
   Справедливости ради,  наиболее  достойной  из  всей  шоблы  выглядела
василиск Еленочка. Она не устраивала  свистопляски  у  места  последнего
упокоения потерпевшей. Она вообще не проронила ни одного слова.  Она  не
набрасывалась на гроб,  как  на  недопитый  стакан  с  мадерой  (подобно
бородатому Гавриилу), она не поджимала презрительно губы и не  отпускала
порционные ругательства (подобно бабенке с  макияжем),  она  не  портила
воздух сомнительными хохмами (подобно парню со странным  именем  Гжесь).
Она была единственной, кого смерть Афины Филипаки задела  по-настоящему.
Впрочем, в эту - ничем  с  первого  взгляда  не  разбавленную  -  скорбь
примешивалось  что-то  еще.  Так  и  не   поняв,   что   именно,   Гурий
сосредоточился на лилиях, которые Еленочка положила на свежий холмик. Но
даже они не смягчили сердце лейтенанта: рыжая так и  осталась  для  него
фурией, гарпией и василиском. И он скорее дал бы себя кастрировать,  чем
приблизился бы к Еленочке.
   Другое  дело  -  спутница  василиска:  присутствующие   называли   ее
Светаней. Нужно только выждать момент, когда она останется одна.
   Но момент никак не  наступал  -  крашеная  не  хотела  отрываться  от
коллектива.
   Просвет возник  минут  через  семь:  рыжая  неожиданно  покинула  всю
компанию и исчезла среди могил. Гурий тотчас  же  выдвинулся  из  своего
укрытия.
   Появление человека в милицейской форме произвело на крашеную не самое
радостное впечатление.
   - Лейтенант Ягодников, - представился Гурий.
   - Сама вижу, что не подполковник, -  крашеная  Светаня  за  словом  в
карман не лезла. - И что дальше?
   - Как вас зовут, простите?
   - Это еще зачем?
   - Видите ли... В деле вашей знакомой...
   Афины Филипаки.., появились новые обстоятельства, и я хотел бы вас  с
ними, ознакомить.
   - А почему именно меня?  Я  тут  человек  случайный.  Вон  к  мужикам
обращайтесь. Они вас внимательно выслушают.
   Гурий с сомнением  посмотрел  на  присоседившихся  к  чужому  столику
коллег покойной: Гавриил время от времени  прикладывался  к  жестянке  с
"Клюковкой", как к материнской груди, и в перерывах отчаянно  размахивал
бородищей. А парень по имени Гжесь пялился  на  старого  хрыча,  как  на
икону священномученика митрополита Петра Александрийского.
   - Я бы все-таки хотел побеседовать с вами... Дело в том, что...
   Ввести в курс крашеную бабенку так и  не  удалось:  за  спиной  Гурия
послышались шаги. И по тому, как засаднила  рассеченная  бровь  и  заныл
ушибленный лоб, лейтенант понял, что это Еленочка.
   Василиск обманул бдительность Гурия Ягодникова и вернулся.
   - Слушай,  возьми  у  Гжеся  ключи  от  машины...  -  бросила  рыжая,
приближаясь к Гурию и несговорчивой бабенке. - Не хочу подходить к  этим
скотам...
   - Думаешь, я горю желанием? - Бабенка  перевела  взгляд  с  Гурия  на
Еленочку и моментально оценила обстановку. - Ладно, сейчас схожу.  А  ты
поговори  пока  с  представителем  власти.  У  него  для   нас   имеется
информация... Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной  Афины.  Ей
будет интересно все, что вы скажете.
   Представив Еленочку  напрягшейся  спине  Ягодникова,  крашеная  ходко
затрусила к распивочному столику.
   -  Я  вас  слушаю.  -  Василиск  пощелкал   погремушками   на   конце
раздвоенного хвоста, призывая Гурия к общению.
   Придется оборачиваться, даже под страхом кастрации. Стоять к  женщине
(пусть фурии, пусть гарпии, пусть Медузе-горгоне) спиной - невежливо.  А
лейтенант Ягодников был вежливым милиционером. Натянув фуражку  поглубже
на  лоб.  Гурий  развернулся  на  сто  восемьдесят  градусов,   за   чем
последовала немая сцена. Сцена продлилась дольше, чем он предполагал.
   -  Вы?!  -  Она  даже  зажмурилась  в  детской  надежде,  что   Гурий
растворится в воздухе. - Это вы!.. Какого черта... Я так  и  знала,  что
добром не кончится.
   - Лейтенант Ягодников, - второй раз за сегодня пробубнил Гурий.
   - Черт! Только со мной могло это случиться...
   Она вдруг засмеялась. Это  был  нервный  истерический  смех  -  такой
неуместный в кладбищенской тишине, что казалось, что он развалит  сейчас
все памятники, ограды и обелиски. Но с памятниками и обелисками все было
в порядке.
   - Что же вы от меня хотите? - бросила рыжая, с трудом приходя в себя.
- Арестовать? Посадить в кутузку за наезд?
   - Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки.
   - Вы?! Вы-то к Афе каким боком?
   - Как вы сказали? - удивился Гурий.
   - Какое вы имеете отношение к Афине? - сразу же поправилась Еленочка.
   - Я веду ее дело.
   - Только не это! - вырвалось у нее, и Гурий уловил в  тоне  василиска
что-то оскорбительное. Для себя лично.
   Посмотри на  себя,  трепетали  ноздри  Еленочки,  посмотри  на  себя,
суконное рыло, фанат реликтовой попсы, - какие дела ты можешь  вести?  О
краже двух ливрей из костюмерной киностудии "Ленфильм"?
   О порче кресельной обивки в БКЗ "Октябрьский"? О мелком хулиганстве у
служебного входа Ледового дворца?..
   - Я веду ее дело, - упрямо повторил Гурий.
   - Есть подвижки?
   - Кое-какие, - Гурию хотелось  поскорее  отвязаться  от  Еленочки,  и
потому он перешел на телеграфный стиль дятла-вертишейки.
   - Нашли убийцу?
   - Нет. Но дело в том, что убийства не было.
   - Как это - не было?
   - Произошел несчастный случай. Вы  знали,  что  у  нее  было  больное
сердце?
   - Понятия не имела. Впервые слышу  -  от  вас.  Она  что,  умерла  от
сердечного приступа?
   - Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно,  у  нее  просто
прихватило сердце,  и  она  вышла  в  тамбур  -  подышать.  -  Гурий  по
собственной инициативе несколько приукрасил  официальный  бред  капитана
Целищева. - Сорвалась с подножки электрички,  упала  очень  неудачно,  в
результате чего оказался пробитым висок.
   "Оказался   пробитым   висок!"   -   неужели   подобное    чудовищное
словообразование  родилось  в  недрах   его   горла,   воспитанного   на
безупречных и почти хрестоматийных текстах венценосной Эдиты?
   - Значит, оказался пробитым  висок,  -  эхом  откликнулась  рыжая.  -
Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь, значит?
   - Да, - прошептал окончательно сбитый с толку Гурий.
   - И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричках открываются  и
закрываются автоматически. Это даже дети знают.
   - Что вы хотите этим сказать?
   Она больше не смотрела на него, - впрочем, она и до этого особенно на
него не смотрела, - но теперь в этом игнорировании было  гораздо  больше
смысла, чем секунду назад. Секунду назад Гурий все еще пребывал в  своем
милицейском статусе - пусть и незавидном, пусть и для кресельной  обивки
концертного зала "Октябрьский".
   Теперь же он превратился в пигмея, в головастика, в  садовую  улитку,
раздавленную  чьей-то  неосторожной   пяткой.   Ничтожность   лейтенанта
Ягодникова была сопоставима.., была сопоставима... Вот черт, ее даже  не
с чем было сопоставить!
   - Что вы хотите  этим  сказать?  -  повторил  свой  ничтожный  вопрос
ничтожный Гурий.
   - Ничего. Я просто не думаю, что это - несчастный случай. Я  думаю...
Нет, я точно знаю, что это - убийство...
 
*** 
 
   ... Она оказалась идиоткой.
   В квадрате, в кубе, в п-ной степени.
   Главным действующим лицом заведомо провальных математических  формул.
Каким образом получилось, что она - внучка академика, дочь профессора  и
выпускница мехмата - не смогла решить простенький пример  на  вычитание?
Но случилось то, что случилось, - пример решили без нее.
   А чахлым иксом оказался в результате флакон дорогого  одеколона  "Сто
видов Эдо".
   Найдя его, она... Впрочем, ей еще  придется  осмыслить  всю  цепочку,
последовавшую  за  флаконом.  И  попытаться  связать  все  звенья  -  не
пропустив ни одного.
   Переполовиненный флакон - это было первое, что  увидела  Лена,  когда
вернулась в гадюшник за Маслобойщиковым и  Гжесем.  Прямо  на  глазах  у
потерявшей дар речи Лены мэтр  вылил  очередную  порцию  "Ста  видов"  в
стакан. И отправил густо пахнущие миндалем и гибискусом миллилитры  себе
в пасть.
   - Что вы делаете, Гавриил Леонтьевич?! - пролепетала  Лена,  когда  к
ней вернулась способность говорить.
   -  Раре  Satan,  pape  Satan  aleppe!  -  выдал  очередную  латинскую
абракадабру мэтр, заглатывая содержимое стакана.
   - Паразит! Забулдыга! - Лене  не  оставалось  ничего  другого,  кроме
бессильной констатации в духе Светани.
   - Прощаю! Всех прощаю! - Маслобойщиков задрал бороду  перпендикулярно
потолку и разразился демоническим хохотом. - Всем - индульгенции!.. Раре
Satan, pape Satan aleppe!.. Этой биксы груди, груди,  мы,  поверьте,  не
забудем!!!
   От его рыка затрясся стол, а стаканы и бутылки в ужасе прильнули друг
к другу.
   А до сих пор спокойно  наблюдавшая  за  происходящим  буфетчица  даже
вышла из-за стойки. И поманила Лену пальцем.
   - Вы бы увели безобразника этого, - сказала она. - Я здесь  семь  лет
уже, всякое перевидала,  -  у  нас  тут  гоп-компании  собираются,  будь
здоров. Но такого...
   - Да, конечно, - Лена залилась румянцем. - Простите, ради  бога...  Я
сейчас...
   Сейчас что-нибудь придумаю.
   - Он что, артист, да?
   - В некотором роде.
   - Вот и я смотрю... Шебутной какой-то... А известный артист?
   - Известный... Был когда-то.
   - И в кино снимался?
   - Может быть...
   - Собачья работа. То-то спиваются все, через одного... Артисты...  Мы
могли уже сто раз милицию вызвать. Но не стали,  -  задумчиво  протянула
буфетчица, глядя в пространство.
   - Я понимаю... Спасибо... Извините за неудобства...
   Лена вытащила из кармана  три  мятые  десятки  и  трясущимися  руками
всучила их буфетчице. Та  презрительно  приподняла  лысоватую,  небрежно
подведенную карандашом бровь, но  деньги  взяла.  И  снова  удалилась  в
императорскую  ложу  прилавка  -  чтобы  оттуда  пронаблюдать,  что   же
предпримет несчастная Лена Шалимова.
   Нет, у нее не было ровным счетом никакого плана. В клиническом случае
с мэтром мог помочь только один план, вот уже на протяжении  длительного
времени разрабатываемый Светаней: ломом по башке,  молотком  по  пяткам,
ножом по сердцу, - но таких полномочий у Лены не  было.  И  потому  она,
стараясь  не  глядеть  на  осовевшего,  окончательно   запутавшегося   в
переложенных на латынь Шекспире и матерных ругательствах Маслобойщикова,
принялась расталкивать Гжеся. Ровно через полторы минуты ей это удалось.
Гжесь оторвал голову от стола, захлопал глазами и непонимающе  посмотрел
на Лену.
   - Проспался? - зло бросила она. - С добрым утром!
   - А! Ты чего?!
   - С добрым утром, говорю!.. Поднимай этого...  Эдмунда  Кина  <Эдмунд
Кин - английский актер.>, чтоб ему пусто было... И сам поднимайся!
   К  чести  моментально  протрезвевшего  Гжеся,  он  сразу  же   оценил
обстановку.
   И прибегнул к самому эффективному  средству  в  борьбе  с  закидонами
мэтра.  Средство  это   было   взято   напрокат   у   основателя   МХАТа
Станиславского, до сих пор почитаемого  в  среде  раздатчиц  театральных
биноклей и распространителей театральных билетов. Очередная тирада мэтра
(в духе  злодея-аристократа  японского  театра  кабуки)  была  встречена
Гжесем громогласным:
   - Не верю!!!
   Суровый глагол подействовал на Маслобойщикова  как  удар  бича.  Мэтр
скуксился и затих. Теперь его можно было брать голыми руками.
   - Нам пора, - добил лежачего Гжесь. - Засиделись.
   -  Да-да,  ты   прав,   друг   мой...   -   пролепетал   стреноженный
Маслобойщиков. - "Adhaesit pavimento anima mea!" <"Прилипла к праху душа
моя!" (лат.)>. Сейчас отправимся по тракту всех скорбящих...
   "Сейчас"  растянулось  на  несколько  минут.  Маслобойщиков   высосал
горестные остатки "Ста видов Эдо",  отрыгнул  ярко-фиолетовым  драконьим
пламенем и вручил бренное тело Гжесю.
   Через пять минут  едва  шевелящий  плавниками  мэтр  был  погружен  в
пыльный аквариум "шестерки". Гжесь устроился  спереди,  на  пассажирском
сиденье,  и,  дождавшись  неровного,  с  перебоями,   стука   двигателя,
произнес:
   - Ну, поехали, смертнички!..
   Затасканно-издевательская   реплика   предназначалась    Лене:    как
персональный шофер его жена была бесперспективна, а путешествие с ней  в
одной машине было сродни купанию в бассейне с  нильскими  крокодилами  -
шансы остаться в живых были примерно одинаковыми.
   Еще несколько часов назад и сама Лена думала точно так же. Но теперь,
когда безразмерный, полный странных, пугающих открытий  день  перешел  в
заключительную фазу, - теперь все изменилось. Изменилась  и  сама  Лена.
Изменилась настолько, что лихо сорвать машину с места  ей  не  составило
никакого труда. Как  не  составило  бы  труда  съехать  на  раздолбанной
таратайке  по  ступенькам  королевского  дворца  в   Бангкоке   или   по
Потемкинской лестнице.
   Как не составило бы труда пройтись на двух колесах, перемахнуть через
пяток  выстроенных  в  ряд  "КамАЗов"   или   устроить   автослалом   на
какой-нибудь экстремальной трассе.
   - Ну, ты даешь, мать, - меланхолично булькнул Гжесь, когда Лена лихо,
один за другим, обставила джип  "Паджеро",  джип  "Фронтера"  и  фуру  с
финскими номерами.
   Булькнул - и покрылся нежными зеленоватыми пятнами.
   Нежно-зеленый перешел в насыщенный, когда Лена -  в  самый  последний
момент - удачно вписалась в поворот на скорости в 100  километров.  Этот
ее  маневр  Гжесь,  повисший   как   окорок   на   ремне   безопасности,
прокомментировать так и не смог, зато прорезался Маслобойщиков.
   - Эй, потише, не  дрова  везете!  -  подал  реплику  мэтр  с  заднего
сиденья.
   Лена и ухом не повела, да и плевать ей было и на Маслобойщикова, и на
Гжеся заодно. Нет, она везла не дрова.
   Она везла что-то совсем другое. Совсем.
   Это "другое" она вытащила, выудила, вырвала из  пасти  гиеноподобного
алкоголика Печенкина. Не сама, конечно, а с помощью  малолетнего  Пашки.
После визита в "Селену",  а  еще  больше  после  разговора  с  яхтсменом
Сергеем, а еще больше - после просмотра фотографии с Афой в главной роли
Лена вдруг открыла в себе качества, до  сих  пор  ей  несвойственные.  А
именно: жгучее любопытство и  такую  же  жгучую  решимость.  Неизвестно,
прорезались   бы    они,    если    бы    у    истоков    всего    этого
парусно-железнодорожного кошмара не стоял Роман.
   Но Роман стоял.
   Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.
   Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутским воображением  описал
мертвого Нео так явственно, что представить его  иначе,  чем  сидящим  в
"Такарабунэ", Лена уже не могла.
   Мертвый бог на мертвой яхте.
   Мертвый бог  настоятельно  требовал  жертвоприношений.  И  агнец  для
заклания был выбран  немедленно.  Вернее,  не  агнец  даже,  а  воняющий
портянками козел, настоянная на спирте гиена с  гнусным  именем  Василий
Печенкин. Мысль о визите к Печенкину возникла  сразу  же,  стоило  им  с
Пашкой покинуть таунхауз у Залива - с яхтой "Посейдон"  и  развевающимся
на ее вершине вымпелом-рыбой. Точно  такой  же  (или  почти  такой)  был
сейчас в руках у Лены. А до этого - был в руках у Пашки. А до этого...
   До этого он был в руках у Нео.
   От этой мысли у Лены кружилась голова.
   Нехорошо кружилась: неужели это  и  есть  первое  прикосновение  руки
Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что  бы
она только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..
   Но ничего другого уже не будет.
   Никогда.
   Это "никогда" и заставило ее действовать.
   - Вот что, Пашка, - сказала Лена, как только они добрались до машины.
- Сейчас...
   - Что?.. - выдохнул Пашка полным отчаяния  голосом.  И  посмотрел  на
Лену полными отчаяния глазами.
   "Только не говори: "Сейчас я отвезу тебя домой".  Только  не  говори,
только не говори. Все, что угодно, только не это..." - явственно  прочла
Лена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.
   - Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.
   - Зачем?
   - Нужно, - отрезала Лена. - Хочу с ним потолковать.
   - Но...
   Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от  глаз
и так же без видимого усилия зависли над Леной.
   Пашка  боялся.  По-детски,  безоглядно  боялся.  Впрочем,  он  и  был
ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому  по  возрасту
положены  всяческие  мальчишеские  страхи.  И   демон-надомник   Василий
Печенкин  -  не  самый  последний  из  них.  Во  всяком  случае,   легко
объяснимый.
   Лена протянула руку и легонько погладила сразу же присмиревшего Пашку
по щеке.
   - Не бойся, - сказала она. - , Не бойся. Все будет хорошо.
   Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы,  готовые
брызнуть  из  глаз,  брызнули.  Но  это   были   слезы   негодования   и
ослепительной ярости.
   - Я боюсь?! - взвился Пашка. - Я боюсь?! Да ничегошеньки я не  боюсь.
Вот еще!.. Поехали...
   ...Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма:  именно  здесь,
если   верить   Пашке,   и   проживал   опереточный   злодей   Печенкин.
Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло  отвлечь  Лену
от довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих  пор
непонятно, как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами
вытаскивать у тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых -  Пашка.  Даже
пропивший последние мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление  с
мальчишкой, и Пашке может не поздоровиться... С другой стороны, она сама
вступила в близкий контакт с пьянчугой в забегаловке "Лето",  она  сразу
же признала одеколон  и  вела  себя  вполне  адекватно,  не  прибегая  к
свидетельствам мальчика. А узнать адрес Печенкина она легко могла бы и в
забегаловке. Построение довольно хлипкое, но ничего другого Лене  на  ум
не  пришло.  А  что  касается  предстоящей  беседы,  то  здесь  придется
положиться на наитие. И импровизировать на ходу,  ведь  не  зря  же  она
столько времени проболталась в дурацкой "школьной антрепризе"!..
   Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в  машине  и,
чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак:  присмотри,
мол, Павел.
   Расчет  оказался  верным  -  Пашка   моментально   обхватил   кожаную
драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.
   А Лена направилась к печенкинскому дому.
   Первое, что  она  увидела,  без  всякого  почтения  распахнув  слегка
покосившуюся, но все еще крепкую  калитку,  оказалось  кряжистой  старой
яблоней. А второе - сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина
были прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее
на "пора-по-бар