рдце.
   - Угу.
   - Я тоже - Антон...
   - Бывает...
   - А ее... Как зовут ее?
   - Ирина.
   Ирина, надо же! Восхитительное, волшебное, единственное в своем  роде
имя!
   Кажется, именно так звали Божью Матерь!..
   - А хочешь, я тебе пистолет покажу? - Опомнись, Бычье Сердце, неужели
это ты?..
   Мальчишка посмотрел на  Бычье  Сердце  без  всякого  интереса.  Почти
непристойное  предложение  майора  не   произвело   на   него   никакого
впечатления.
   - Не-а... Мне уже показывали... И "винчестер" тоже... И коллекционные
ружья...
   Из  Каринхалле.  Этого..,  как  его...  Германа  Геринга..,   но   не
впирает...
   - Да, - сразу же потух Бычье Сердце. - Не впирает. Ясно.
   - А ты кто - бандюхай или мент?
   Если бы ответ мог что-то изменить, Бычье Сердце с ходу бы  признался,
что состоит в преступном сообществе с пятого класса средней школы, имеет
с  десяток  ходок,  а  воровскую   корону   надел   в   Ростове-папе   в
благословенно-дефолтовском 1998 году.
   Но ответ ничего изменить не мог, и Бычье Сердце как на  духу  вывалил
худосочную правду:
   - Мент.
   - Ясно... Хотя все вы на одну физию...
   Но...
   - Что - "но"?
   - Ты мне нравишься, - неожиданно сказал мальчишка, - так что  приходи
в гости.., только без всяких там цветочков, шампусиков и прочей фигни...
Цветочки она терпеть не может, а от шампусика у нее изжога, учти.
   - Учту, - выдохнул едва не потерявший сознание Бычье Сердце.
   Нет, сознание он все-таки не потерял, но самым пошлым образом потерял
голову.
   Это стало  ясно,  как  только  на  пороге  вновь  возникло  воздушное
созданье с воздушным именем Ирина.
   - Вот, возьмите, - сказала  она,  протягивая  Бычьему  Сердцу  листок
бумаги. - Там телефон хозяина. Свяжитесь с ним...
   - А вы, стало быть, не...
   - Нет... Я ничем не могу вам помочь, увы... Антон...
   И фея рукой, берущей начало из жимолости, жасмина и китайской сирени,
захлопнула перед несчастным Бычьим Сердцем дверь в сказку...
   Сколько он простоял в подъезде,  наплевав  на  свои  профессиональные
обязанности, несчастный майор вспомнить не мог.
   Сначала он спустился на этаж ниже, потом поднялся на три этажа  выше,
выкурил пачку сигарет, но так и не смог найти себе места. И это, как  ни
крути,  суровая  реальность  сегодняшнего  дня,  которая  отныне   будет
преследовать его, где бы он ни находился: в обществе терпил, в  обществе
свидетелей,  в  обществе  отчетов,  в   обществе   коллег   по   работе,
возглавляемых полковником Соловейчиком... Нигде он больше не найдет себе
покоя.., разве что в тени ресниц феи с воздушным именем Ирина...
   -  Суровая  реальность,  -  вслух  произнес  майор  и  только  теперь
сообразил, что сказал это двери под номером 24, перед которой оказался.
   Что-то у него было связано с этой квартирой.., что-то было связано...
   Ага.
   Осиное коммунальное гнездо, безжалостно им разоренное.
   А потом из толщи прошлой жизни,  которая  теперь  не  имела  никакого
значения, выплыло имя старикашки, ради которого и были все  старания,  -
Пупышев Иван Трофимович. А уж Пупышев потянул за  собой  рыжую  пейсатую
дельтапланеристку, до которой у Бычьего Сердца никак не доходили руки. И
всю оголтелую коммуналку, коллективно откликающуюся на фамилию Шулькисы.
И что-то еще.., там было что-то еще,  вишневой  косточкой  застрявшее  в
мощном сиверсовском горле.
   Вернее, не что-то, а кто-то...
   Бычье Сердце попытался  сосредоточиться  на  вишневой  косточке  и  с
ужасом обнаружил, что она выпустила корешки: сначала бледные, как нитки,
потом упругие, как синтетическое волокно, потом из косточки вылез ствол,
от ствола взметнулась крона - только для того, чтобы  покрыться  мелкими
цветами в предутренней легкой росе...  И  с  каждого  лепестка  прямо  в
ноздри Бычьему Сердцу стекал волшебный запах по имени Ирина...
   - Спекся, - повторил Бычье Сердце  правдивые  в  своей  безнадежности
слова малолетнего скрипача-клептомана. - Спекся, мать твою... Спекся.
   Кажется, он прокричал на весь подъезд  это  чертово  "спекся"  -  вот
только голос его потонул в лязге подъехавшего лифта.
   Лифт остановился прямо перед Бычьим Сердцем, и из него выпала женщина
средних лет в безнадежно застрявшем в начале восьмидесятых  кримпленовом
костюме, с безнадежным газовым шарфиком, тщательно  маскирующим  плоскую
грудь. И с безнадежными диоптриями в очках.
   Тогда Бычье Сердце и предположить не мог, что ангел следствия  явится
к нему в таком непрезентабельном виде, да еще и с  хозяйственной  сумкой
на руке.
   - Вы отсюда? - тусклым голосом  спросил  ангел  следствия  у  Бычьего
Сердца.
   - Ммм... - Майор был так занят своими мыслями, что  пропустил  вопрос
мимо ушей.
   - Второй раз сюда приезжаю... А  у  меня,  между  прочим,  подагра  и
варикозное расширение вен.
   - Ммм, - снова отозвался Сивере.
   - Так вы из этой квартиры? Из 24-й?
   - Ммм. - Расплывчатое междометие Бычьего Сердца можно было принять  и
за "да", и за  "нет",  и  ангел  выбрал  для  себя  наиболее  подходящий
вариант.
   - Вот что... Мне больше сюда приходить не с  руки,  -  сказал  он.  -
Письмо-то возьмите...
   - Какое письмо? - наконец-то пришел в себя Сивере.
   - Заказное. Мельничуку Игорю Владиславовичу. Есть у вас такой?
   - Мельничуку,  -  как  эхо  повторил  Бычье  Сердце.  -  Есть  такой.
Отпираться не буду.
   - Вот. Возьмите и распишитесь.
   - Давайте.
   Порывшись в сумке. Ангел протянул Бычьему Сердцу узкий конверт, такую
же  узкую  книжку,  похожую  на  чековую,  и  шариковую   ручку   самого
простецкого вида.
   После того как майор поставил в книжке ничего не значащую  закорючку,
конверт перекочевал в его  руки.  А  Ангел  прошел  в  лифт  и  с  силой
захлопнул за собой дверь.
   Уже потом, восстанавливая события, Бычье Сердце мог  поклясться,  что
лифт не пошел вниз, а взмыл вверх. Но сейчас ему не было  никакого  дела
до лифта. Как и до заказного  письма  неведомого  ему  Мельничука  Игоря
Владиславовича.
   Просто сработал автопилот.
   Будь Бычье Сердце в здравом уме и трезвой памяти, он бы и внимания на
ангела не обратил и даже посторонился бы, пропуская его к двери квартиры
№ 24. Но в  здравом  уме  и  трезвой  памяти  Бычье  Сердце  не  был,  и
автопилот, понукаемый интуицией, взял все в свои руки.
   В том числе и заказное письмо.
   Некоторое отрезвление наступило к концу второго часа. И Бычье  Сердце
обнаружил себя сидящим на парапете набережной - как раз  напротив  цирка
Чинизелли.
   С конвертом в руках. Странно, что он не  расстался  с  конвертом,  не
сделал из него голубя или, напротив, кораблик. И вместо того чтобы плыть
сейчас по мутным водам Фонтанки, конверт покоился в мощных  сиверсовских
пальцах. И Бычье Сердце от нечего делать стал изучать его.
   В правом верхнем углу красовалась несколько вымученная блекло-голубая
марка,  рисунок  на  которой  не  просматривался   из-за   расплывчатого
штемпеля, а края конверта порядком измахратились. Если бы  Бычье  Сердце
узнал, что заказное письмо отправлено адресату из окопов Первой  мировой
войны, аккурат с линии  Мажино,  он  бы  нисколько  не  удивился.  Но  в
обратном адресе линия Мажино  не  значилась,  а  значились  малопонятные
иероглифы, для убедительности подкрепленные парой цифр.
   Слава богу, что хоть фамилия получателя была написана по-русски.
   Мельничук Игорь Владиславович.
   Мельничук И. В.
   Черт возьми, Мельничук И. В.!
   Где-то он уже видел это дивное, ни на что не похожее сочетание  букв.
И  совсем  недавно.  Напрягшись  и  порывшись  в  памяти,  Бычье  Сердце
наконец-то выудил из нее нечто похожее на решение простенькой задачки.
   Мельничук  И.  В,  стоял  под  номером  3  в  ведомости  по  зарплате
разорившейся фирмы "Солинг". Уже ради одного этого стоило сунуть  нос  в
конверт.
   Что Бычье Сердце и сделал, наплевав на тайну переписки.
   И...
   Не то чтобы содержимое конверта так уж сильно разочаровало его,  нет.
Скорее,  привело  в  недоумение.  Никакого  письма,   никакой   почтовой
карточки, ни единого слова - ни на русском,  ни  дурацкими  иероглифами.
Ничего, кроме  любительской,  неровно  обрезанной  по  размеру  конверта
фотографии. Фотография была такой же малопонятной, как и иероглифы,  чем
привела Бычье Сердце в крайнюю степень замешательства. Он вертел  ее  то
так, то этак, но от перемены мест слагаемых сумма не  менялась  и  всеми
фибрами стремилась к абсолютному нулю.
   Точно таким же нулем  чувствовал  себя  и  Бычье  Сердце:  ясно,  что
изображенное на фотографии было не  чем  иным,  как  максимально  крупно
взятой объективом деталью какого-то механизма или соединения, вот только
какого именно? И где искать более общие планы гнусной детали? Ответа  на
этот вопрос у майора Сиверса не было.
 
*** 
 
   ...Выносить это дальше было невозможно.
   Любому  терпению  приходит  конец,  даже  такому  ангельскому,  каким
обладала Лена. Правда, в последнее время это  терпение,  взращенное  еще
упрямым  параличом  Виктории  Леопольдовны,  начало  давать  сбои.   Оно
подтачивалось исподволь - и экспансивным  короедом  Гжесем,  и  сборищем
безмозглых личинок под феерическим названием "Театр  "Глобус",  и  самим
руководителем  "Глобуса"  -  Гавриилом   Леонтьевичем   Маслобойщиковым,
название которого в реестре насекомых не значилось.
   Зато оно значилось в лексиконе  портовых  грузчиков,  солдат  срочной
службы, обитателей зоны и модных до поросячьего визга  писателей.  Этого
лексикона Лена тщательно избегала, предпочитая  пастись  на  истоптанном
множеством ног выгоне нормативной лексики.
   И все же, все же...
   Происходящее  на  кладбище  под  категорию  нормативной  лексики   не
подпадало.
   Благодаря стараниям мэтра скорбный ритуал превратился в  фарс  самого
низкого пошиба, черную комедию, бал вампиров.
   Главный вампир - он же хронь, пьянь, мразь,  забулдыга  Маслобойщиков
начал  козлить  еще  в  машине,  на  пути  на  кладбище.  Этому   немало
способствовала бутылка "Столбовой", которую  мэтр  время  от  времени  с
размаху насаживал на глотку. Как и  предполагала  Лена,  апофеоз  пьяной
гнусности пришелся на  саму  церемонию  похорон.  Гнусность  была  столь
омерзительна, что, не выдержав, Лена отошла  от  могилы:  только  бы  не
иметь с  происходящим  ничего  общего.  Ей  было  безумно  стыдно  перед
покойной Афой - до слез, до  искусанных  губ,  до  истерики.  И  вдвойне
стыдно, что она не в состоянии положить конец  всему  этому  безобразию.
Скрывшись за ближайшим обелиском, она горько расплакалась -  впервые  за
долгое время.
   А  потом  ландшафт  изменил  свои  очертания,  и  мэтр,  привлеченный
жестяной банкой водки, наконец-то отлип от могилы Афы.
   Можно было возвращаться.
   И она вернулась. И тотчас же наткнулась на Светаню, вяло беседующую с
каким-то милиционером. Милиционер стоял к ней спиной, и она видела  лишь
его слегка  сутулую  спину,  совсем  не  богатырские  плечи  и  круглую,
большую, как у  младенца,  голову,  на  которой  покачивалась  форменная
фуражка. С такими внешними данными милиционеру можно было дать  максимум
лейтеху, хотя Лена и поставила на старшего  сержанта  патрульно-постовой
службы. Очевидно, блеклый мент был направлен  сюда  капитаном  Целищевым
следить за порядком. Что после финтов мэтра в ломоносовском морге совсем
не удивительно. Удивительным было  другое:  почему  капитан  ограничился
только одним представителем закона, а не прислал сюда  все  отделение  в
полном составе.
   Впрочем, теперь это было неважно.
   Над могилой Афы возвышался свежий холмик земли, и по сравнению с этим
холмиком все  остальное  было  неважно.  Настолько,  что  ей  мучительно
захотелось уехать отсюда, уехать самой,  оставив  театральную  компашку,
глаза бы ее не видели. Нужно только забрать у Гжеся ключи от машины...
   Повертев головой, Лена тотчас же нашла мужа у ближайшей к Афе могилы.
   Гжесь как раз окорачивал мэтра, развалившегося у скромной стелы,  как
за ресторанным столиком. На секунду Лене  показалось,  что  мэтр  сейчас
защелкает пальцами и потребует  от  проходящего  мимо  официанта  графин
водки, мятых малосольных огурцов вперемешку с солеными груздями, цыган с
медведями и стриптизерку у  шеста  -  для  улучшения  пищеварения.  Нет,
подходить к Гжесю не имеет никакого смысла, иначе она не выдержит...
   И население кладбища увеличится еще на одного человека, а именно - на
Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова.  Эта  перспектива  показалась  Лене
вполне реальной - ведь за ее плечами болтался рюкзак с пистолетом.
   Избавиться от пистолета не удалось, так же как не удалось надежно его
спрятать.
   Полночи Лена пыталась пристроить пушку в самых разных углах  квартиры
- от  сливного  бачка  в  туалете  до  академического  задника  портрета
академика Аристарха Шалимова кисти художника Павла Корина.
   И ни  одно  место  не  показалось  ей  достаточно  безопасным,  чтобы
доверить ему такую тревожную вещь, как пистолет. В  результате  Лена  не
нашла ничего лучшего, как прихватить  пистолет  с  собой,  чтобы  теперь
пожалеть об этом. Хотя большеголовый мент и не выглядел  угрожающим,  но
кто знает, что придет ему в голову.
   В любом случае обыскивать себя она не даст.
   Укрепившись в этой  здравой  мысли,  Лена  решительно  направилась  к
Светане.
   - Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины... - приблизившись к Светане
и милиционеру на расстояние трагического полушепота, сказала она.  -  Не
хочу подходить к этим скотам...
   - Думаешь, я  горю  желанием?  -  проворчала  Светаня  и  на  секунду
задумалась.
   И  по  ее  виду  стало  понятно,  что  разговор  с  милиционером  она
воспринимает  с  еще  меньшим  энтузиазмом,  чем   перспективу   близких
контактов с Гжесем и упившимся вдрабадан муженьком.
   - Ладно, сейчас схожу, - наконец-то снизошла она.  -  А  ты  поговори
пока с представителем власти.  У  него  для  нас  имеется  информация...
Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно
все, что вы скажете...
   Выплюнув изо рта эту тираду, Светаня - едва ли не с низкого старта  -
сорвалась с места и прошмыгнула мимо Лены со скоростью цунами. Очевидно,
цунами задел  и  лейтенанта:  спина  его  мелко  затряслась,  а  фуражка
самопроизвольно съехала на затылок.
   - Я вас слушаю, - обреченно воззвала  к  фуражке  Лена:  не  очень-то
вежливо пялиться на женщину сутулой спиной, не очень-то вежливо.
   Недоделанный райцентровский лейтенантишко  и  сам  понял  это.  Через
секунду он повернулся и...
   Даже если бы сейчас из гроба восстала Афа, Лена поразилась бы меньше.
   Прямо перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял недавно сбитый  ею
на шоссе буйнопомешанный Гурий. Но вместо смирительной  рубашки  на  нем
красовался кителек и мелкотравчатые погоны.
   -  Вы?!  -  Лена  даже  зажмурилась  в  детской  надежде,  что  Гурий
растворится в воздухе. - Это вы!.. Какого черта... Я так  и  знала,  что
добром не кончится.
   -   Лейтенант   Ягодников,   -    пробубнил    неудавшийся    пациент
психиатрической клиники.
   Лена все еще не могла поверить в реальность происходящего.
   - Черт! Только со мной могло это случиться...
   Действительно, черт.
   Достойное пополнение запасников милицейской галереи. И это пополнение
вполне способно затмить все предыдущие. Она пропала,  неизвестно,  какая
еще эксцентрическая идея придет в голову этому дауну при исполнении. Ему
ничего не стоит организовать привод в отделение  со  всеми  вытекающими,
включая шмон личных вещей.
   И шмон  этот  будет  весьма  красноречивым,  если  учесть  содержимое
Лениного рюкзака.
   Нет, она не даст себя  обыскивать,  во  всяком  случае,  не  этому...
Этому... Только через ее труп, только ее трупа сейчас и не хватает... Но
даже если она выживет... В любом случае перспектива еще одного  лобового
столкновения с поклонником мумифицировавшейся эстрадной дивы была  такой
безрадостной, что Лена нервно рассмеялась.
   - Что же вы от меня хотите? - спросила она. - Арестовать? Посадить  в
кутузку за наезд?
   Если бы только за наезд! Если бы только за  наезд,  о  господи!..  Но
Гурий, казалось, пропустил Ленине замечание мимо ушей.
   А то, что он произнес через секунду...
   - Я хотел бы поговорить с вами об Афине Филипаки, - сказал он.
   - Вы?! Вы-то к Афе каким боком? - не удержалась Лена.
   - Как вы сказали?
   - Какое вы имеете отношение к Афине?..
   - Я веду ее дело, - прогнусил Гурий, слегка раздувшись от собственной
значимости. И даже детские погончики  на  его  кургузом  кительке  стали
колом.
   - Только не это!..
   Только не это, господи!.. Если бы сейчас произошло невероятное и  Афа
все-таки восстала бы из гроба, она немедленно плюхнулась бы  обратно.  И
умерла бы во второй раз. Потому что пережить этого клинического  идиота,
меланхолично жующего силос из улик и версий, невозможно. Да и  не  нужно
обладать буйным воображением, чтобы представить качество  этого  силоса.
Афа, Афа, видимо, твои дела и правда из рук вон, если уж  тебя  передали
на попечение такому типу.
   Святотатство. Вандализм. Надругательство.
   - Я хотел бы поговорить... Тем не менее... - снова  напомнил  о  себе
осквернитель праха.
   Очевидно, Ленины глаза отразились  в  ягодниковских  зрачках:  на  их
мутном, засиженном обломками игрушечных  яхт  дне  явственно  проступила
цитатка из раннего творчества дивы: "ничего не вижу,  ничего  не  слышу,
ничего никому не скажу".
   Ей бы сейчас развернуться и уйти, но нет никаких гарантий, что дохляк
Гурий не ухватится за рюкзак,  как  совсем  недавно  за  него  ухватился
Пашка. А рюкзак, до недавнего времени служивший Лене  верой  и  правдой,
как оказалось, живет своей тайной жизнью и привечает что ни попадя.
   И в следующий раз она вполне может  обнаружить  там  гранатомет.  Или
тактическую ракету с ядерной боеголовкой. Или сбившееся  с  курса  звено
бомбардировщиков "Стелле". Нет, на рюкзак, как  и  на  профессионального
жиголо, положиться невозможно.
   Придя к таким неутешительным выводам, Лена решила, что дешевле  будет
все-таки поддержать беседу, начатую Гурием.
   - Есть подвижки? - выдавила из себя она.
   - Кое-какие...
   - Нашли убийцу? - Спрашивать об этом было так же бесперспективно, как
покорять Северный полюс в бикини, ластах и с аквалангом за спиной.
   - Нет.
   Ну вот, что и требовалось доказать: в одних бикини Северный полюс  не
покоришь.
   - Дело в том, что убийства не было...
   - Как это - не было? - безмерно удивилась Лена.
   Хотя чему тут удивляться, если дело поручили  этому  недотепе,  этому
дурачку-подпаску,  перекочевавшему  сюда  прямиком  из   пасторали.   От
неудобного во  всех  отношениях  трупа  хотят  отвязаться,  никто  им  и
заморачиваться  не  будет  в   заросшей   самодовольным   провинциальным
шиповником глуши. И лучший способ позабыть о нем - вот этот велосипедный
херувим, судомоделист-надомник, по совместительству  оказавшийся  еще  и
лейтенантом милиции.
   Ее простодушной ряхой.
   Такой ряхе можно поручить разве  что  волнующее  кровь  расследование
кражи двух ливрей из костюмерной киностудии  "Ленфильм".  Или  не  менее
пафосное дело о порче кресельной обивки в БКЗ  "Октябрьский".  И  -  как
венец оперативного  доверия  -  разбор  завалов  мелкого  хулиганства  в
Ледовом дворце.
   - Произошел несчастный случай. Вы  знали,  что  у  нее  было  больное
сердце? - так же простодушно продолжил Гурий.
   - Понятия не имела. Впервые слышу - от вас,  -  неожиданно  для  себя
начала заводиться Лена. - Она что - умерла от сердечного приступа?
   - Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно,  у  нее  просто
прихватило сердце, и она  вышла  в  тамбур  -  подышать...  -  Лейтенант
почему-то зачастил и скосил глаза в  сторону.  -  Сорвалась  с  подножки
электрички, упала очень неудачно, в результате  чего  оказался  пробитым
висок.
   "Оказался  пробитым  висок"!  Ну  да,  Лена  помнила  эту   аккуратно
выдолбленную то