ысоком
уровне...
   Розен побледнел еще больше - уровень был для него
неожиданным; сцепил свои маленькие пальчики на груди,
грустно улыбнулся.
   - Спасибо...
   - Спасибо потом будете говорить, - заметил Савин, войну
кончил лейтенантом, за три дня до Победы получил приказ
удержать вокзал; отступали эсэсовцы, шли напролом на Запад;
ему тогда было двадцать, очень хотелось жить, всем было
ясно, вот-вот наступит мир; из сорока человек, которые
держали оборону, остались в живых семь; он потом год валялся
по госпиталям; Звезда Героя нашла его в Крыму, в Мисхоре;
окончил университет, поступил в заочную аспирантуру и уехал
в Воркуту мастером; за семь лет вырос до главного инженера
комбината; защитил докторскую, назначили начальником
строительства нового завода; сдал в срок; перевели в Москву
заместителем министра; три года работал в Госплане; оттуда -
в этот кабинет.
   - Да, но визит к вам - инициатива мистера Степанова, -
осторожно заметил Розен. - Я благодарен внешнеторговому
объединению, у меня прекрасные отношения со всеми
работниками ваших фирм; компетентные, доброжелательные
специалисты...
   - Значит, ко мне и моим коллегам у вас просьб или
пожеланий нет? - уточнил Савин. - Что ж тогда Дмитрий
Юрьевич панику наводил? Ладно, чаю попьем, так или иначе
время для вашего визита я освободил, бюрократы, все по
минутам норовим расписать...
   - Конечно, какие-то проблемы есть, - испуганно посмотрев
на Степанова, сказал между тем Розен, терзая свои маленькие
руки, - но они так незначительны, что я даже не знаю, можно
ли вас ими тревожить...
   - Если пришли, тревожьте, - сказал, улыбнувшись, Савин.
   - Да, но это никак не должно бросить тень на работников
вашего объединения, господин министр, речь идет всего лишь о
сроках платежей.
   - Вы хотите иметь резерв во времени, чтобы получать в
банке процентные отчисления со всей суммы?
   - Нет, нет, процентные отчисления меня не волнуют, только
резерв во времени!
   - Странно, - сказал Савин, обернувшись к Степанову. -
Первый бизнесмен, которого не интересует прибыль! Даже нас
вопросы прибыли заботят куда уж как... Степанов повернулся
к Розену.
   - Иосиф Львович, я предпочитаю - да и министр тоже,
полную откровенность. Конечно, вас интересует прибыль, и
резерв времени вам нужен, необходим прямо- таки, так что
называйте кошку кошкой...
   - Да, но господин министр может подумать, что я жалуюсь!
А те господа, с которыми я имею дело, вправе на меня
обидеться, - Розен был явно испуган происходящим; проблема
уровней, снова подумал Степанов; как всегда, я принимаю
желаемое за действительное, малышка привык работать ползуче,
эдакий вкрадчивый коробейник; да и, наверное, не понимает,
почему литератор дружит с министром, это не по правилам, у
них такого нет, все живут по своим сотам, как пчелы.
   - Александр Иванович понимает, что вы не жалуетесь,
поэтому формулируйте свои пожелания, главные вопросы можно
обговорить прямо сейчас, детали решите в объединении...
   - Да, но я просто хотел сказать, что мне очень приятно...
- Розен совсем смешался. - Такое внимание... Бели бы еще
можно было как-то помочь со сроками платежей... Станки идут
очень хорошо, их поставляют в сроки, но, когда я получу
резерв во времени и в результате этого лишний процент, можно
будет построить хорошие складские помещения, появится
маневренность в торговых операциях...
   Савий сразу же спросил:
   - Вы купите землю под склады? Или намерены арендовать?
   - Конечно, купим, - ответил Розен, - на аренде я пущу по
миру своих детей, никаких гарантий.
   - Разумно. - Обернувшись к одному из заместителей, Савин
попросил: - Евгений Васильевич, свяжитесь с нашими
банкирами, надо, чтобы они проработали этот вопрос с
господином Розеном... Как, кстати, ваш советский
содиректор? Понимает толк в деле?
   - Замечательный работник, - ответил Розен. - Им можно
гордиться, такой он компетентный...
   - Еще что? - спросил Савин. - У вас только один вопрос?
Больше ничего?
   - Ну, я, конечно, хотел бы, если вы не возражаете,
затронуть вопрос о цене на станки...
   Савин рассмеялся.
   - С этого бы и начинали, мил человек... Я все ждал,
когда вы к главному подойдете, боялся, не успеете, у меня
через десять минут совещание... Если гарантируете рынки,
цену мы поднимать не станем, хотя вы наверняка знаете, что
японцы и французы пересмотрели ставки на аналогичные машины.
Зависят от вас: дадите хорошую конъюнктуру, поддержим,
обещаю. Что будет через год, отвечать не могу, бог даст
день, бог даст пищу...
   - Да, но и год был бы для нас крайне важен, господин
министр! Если этот вопрос можно считать решенным, я очень
вам благодарен, советские стайки еще скажут свое слово на
континенте, это ж такая пропаганда...
   - Бизнес это, а не пропаганда, - ответил Савин. -
Пропаганда - если б мы бесплатно давали, за здорово живешь,
а мы теперь взрослые, находимся в стадии наработки
самоуважения, так-то вот...
   Подали чай с печеньем и шоколадом; поговорили о том деле,
которым занимался Ростопчин; хорошо бы, заметил Степанов,
организовать экспозицию картин и книг, которые князь вернул
на Родину; можно сделать буклет для всего мира; Савин
улыбнулся; "Сначала выбей в Госплане фонд бумаги и
договорись о хорошей типографии"; "Это интересное дело, -
согласился Розен, - купят во всем мире, потому что красиво,
да и сенсация"; прощаясь, Розен сбивчиво благодарил,
натыкался на стулья и не знал, куда деть свои маленькие
руки; министр подарил ему и Степанову по маленькому, очень
красивому макетику станка, сделанному как миниатюрная
настольная лампа. Розен сказал, что такую замечательную
вещь можно запустить в конвейер как сувенир даст немедленную
прибыль; валяйте, засмеялся Савин, можем уступить лицензию.

   Когда Розен ушел к заместителю министра, ведавшему
связями с банками, Савин, пригласив Степанова задержаться,
спросил про дочек, посетовал на то, что после инфаркта врачи
до сих пор запрещают ему заниматься теннисом,
поинтересовался, когда выходит книга их общего друга,
доктора биологии Юрия Холодова, что нового у профессора
Пахомова, какой талантливый стоматолог, приезжал ли Хажисмел
Саншоков, лесник из Кабарды, и, только провожая Степанова к
двери, поинтересовался:
   - Ты в этом человеке уверен?
   - В каком смысле? - не понял Степанов.
   - Какой-то он хлипкий... Не подведет тебя?
   - В чем?
   - Как в чем?! Ты ведь не только мне рассказал, как этот
Панамский американец хочет отблагодарить нас за свою
спасенную жизнь, как восторгается деятельностью
Ростопчина... Ты, кстати, не думаешь, что князя могут
ударить?
   - Не думаю. Он независим. Да и за что его ударять?
   - Черт его знает... Я много раз наблюдал переговоры,
знаешь ли... Накануне подписания больших контрактов... Ты
себе представить не можешь, как каши партнеры бьются за
каждый цент, за полцента... На этом, кстати, и стоят... А
он такие ценности нам отправляет... И не кто-нибудь, а
аристократ, в классовой солидарности не упрекнешь...
   - Упаси бог, если стукнут. Ты не представляешь себе,
какой это славный человек.
   - Почему? - Савин пожал плечами. - Представляю... А
этот твой протеже - слабенький, безмускульный.
   - Не я ж его приглашал в это дело, сам меня нашел.
   - Понимаю... Это я так, на всякий случай... В Лондоне
помощь не потребна? Там мы ведь тоже торгуем станками, идут
довольно неплохо, хотя кое-кто пытается помешать; словом,
для кого - бизнес, для кого - политика...

                         VI

   "Милая Нюта! (16)
   ...Закончил наконец морозовские панно и принялся за
"Богатыря". Пользуюсь светом и потому все праздники и
сейчас днем никуда не выхожу. Администрация нашей выставки
в лице Дягилева упрямится и почти отказывает мне выставить
эту вещь, хотя она гораздо законченное и сильнее
прошлогодней, которую они у меня чуть не с руками
оторвали... Хочу рискнуть с ней на академическую выставку,
если примут. Ведь я аттестован дэкадэнтом. Но это
недоразумение, и теперешняя моя вещь, мне кажется,
достаточно это опровергает. Как видишь, я себя утешаю,
потому что мне, по крайней мере, не мешают в моей
мастерской. Наде грустнее: ее право на артистический труд
в руках Мамонтова, у которого в труппе... полный разгул
фаворитизму... Ей мало приходится петь; опускаются руки на
домашнюю работу; стерегут скука и сомнение в своих силах.
Правда, отдохнули мы немного, имея возможность принимать и
попраздновать добрейшего Римского-Корсакова... Он кончил
новую оперу на сюжет "Царская невеста" из драмы Мея. Роль
Царской невесты Марфы написана им специально для Нади. Она
пойдет в будущем сезоне у Мамонтова, а покуда такой знак
уважения к таланту и заслугам Нади от автора заставляет
завистливую дирекцию относиться к ней еще суровее и
небрежнее...
                                   Твой Миша".

                    Часть третья

                         1

   Фол никогда не слыхал имени Герхарда Шульца; они никогда
не встречались; жили на американском континенте, но в разных
частях его - один на юге, в Парапвае, другой на севере, в
Вашингтоне; Шульц был дедом уже; семья его насчитывала сорок
семь человек, счастливый муж и отец; Фол поселился отдельно
от семьи, горестно одиноко, отдаваясь целиком работе,
которая - после того, как он расстался с Дороти - стала его
страстью; Шульц жил в роскошной гасиенде на берегу вечно
теплой, хоть и буро-красной, грязной на вид Параны; фол
снимал номер в отеле; две комнаты, окна выходили во двор,
колодец; а еще говорят, что в Вашингтон приезжают смотреть,
как цветут вишни; разве что восторженные туристы, их возят
из Нью-Йорка, очень престижно - за один день побывать в
обеих столицах.
   Фол не знал; что Шульц - не подлинная фамилия дона
Эрхардо; изменил седьмого мая сорок пятого года; раньше был
Вульцем, штурмбаннфюрером СС; приглашен к сотрудничеству
американской секретной службой осенью сорок девятого в
Рио-де- Жанейро; вербовка прошла гладко, за пять минут;
"Признаете, что на этом фото вы изображены в форме СС?" -
"Признаю". - "Готовы к разговору с нами?" - "Давно готов".
- "Это несерьезно, мистер Вульц. Настоящая беседа начнется
только в том случае, если вы напишете нам имена мерзавцев из
вашей нынешней сети на юте континента". - "Я бы не стал
называть тех, кто оказался в изгнании после победы
большевиков". - "После нашей общей победы, мистер Вульц:
американцев, англичан и русских. Мы сообща разгромили
тиранию Гитлера, и вам не следует вязаться в наши дела с
русскими, уговорились? Что же касается изгнанников, то это
уж нам позвольте судить, являются ля ваши друзья
изгнанниками или же организованы в хорошо законспирированную
бандитскую сеть, о'кей?"
   фол и не предполагал, что шифрограмма, отравленная из
филиала его страховой фирмы в Лондоне, вызовет такой
странный, сложный и непросчитываемый процесс: совещание
Совета директоров фирмы-встречи с нужными людьми - выход на
ЦРУ - и затем уже, когда дело пошло в работу, на
соответствующие подразделения, которым поручено найти
подходы к "Эухенио Ростоу-Масалю; Евгений Ростопчин,
гражданин Швейцария, проживает в Аргентине, район Кордобы;
1952 года рождения, женат, имеет двух детей; занят в
сельскохозяйственном бизнесе; необходимо оказать на него
давление в том смысле, чтобы он обратился к отцу за
финансовой поддержкой; сделать это надо через его мать, с
которой князь Ростопчин развелся в 1959 году; через
Софи-Клер Винпресс, которая проживает в Париже, имеет дом в
Эдинбурге и квартиру в Глазго".
   Результатом проделанной работы (анализ архивов и расчет
на ЭВМ) оказалась цифра "УСГ-54179"; агент проживал в
Парагвае, однако имел апартамент в Кордобе; Герхард Шульц,
землевладелец и компаньон директора фирмы по строительству
шоссейных дорог; сейчас ведут трассу в непосредственной
близости от земель Ростоу-Масаля; есть возможность нажать на
сына князя, перерезав его водные коммуникации, что
равносильно экономическому краху.
   ...Человек - маленький винтик в огромном механизме; ни о
чем не догадывавшийся сеньор Эухенио Ростоу-Масаль, он же
Евгений Ростопчин, он же Женечка (для отца) и Шеня (для
мамы), в то утро, как обычно, завтракал на огромной террасе,
сделанной из старого, хорошо моренного дерева; в округе жили
швейцарцы; эмиграция прошлого столетия; дом поставили так,
как это умели делать в горах над Цюрихом: на века, но при
этом легко и уютно.
   Жена приучила его к испанскому завтраку: кофе со
сливками и чулос - длинные хлебцы, поджаренные в оливковом
масле; в Памплоне. во время Сан Фермина, после утренней
эстафеты, когда разъяренные быки пронесутся из корраля на
Плассе де Торрос, весь город отправляется на площадь пить
кофе с чулос; Мари-Исабель очень гордилась тем, что родилась
именно в Памплоне, дочь басков, родство душ и языков с
далекими грузинами, вот почему вышла замуж за русского!
   - Ты сыт, милый?
   - Не то слово! Самое настоящее большое обжорство.
   - Боже, какой это страшный фильм - "Большое обжорство".
   - Почему? Кое в чем он занятен.
   Дети - три года и шесть лет - плескались в бассейне;
Мари-Исабель попросила сделать два бассейна: большой -
взрослым и маленький - детям; Эухенио поманил пальцем жену,
та склонилась к нему, и как раз в это время позвонил сеньор
Эрхардо Шульц; говорил рубяще; в картах путаница, вам
продали земли, которые за два года перед тем отошли нашей
фирме, очень сожалею; да, мои юристы передадут вам
документацию, но решение местных властей уже принято; увы, я
не общество благотворительности; нет, я не отказываюсь от
встречи, напротив, я настаиваю на ней; компромисс допустим,
почему нет, что-то около пятидесяти тысяч долларов; нет,
аванс невозможен, нет, в местной валюте платы мы не
принимаем, все расчеты идут через банк в Манхеттене; деньги
надо внести в течение недели, дело есть дело, у меня стоят
рабочие, платить неустойку из-за путаницы в ваших документах
я не намерен; хорошо, сегодня в шесть в Кордобе, юридическая
контора "Мазичи и Эчавериа", это в центре.

   Мать он нашел в ее эдинбургском доме; звонку сына
обрадовалась:
   - В Париже совершенно дикая погода, мальчик! Я убежала
оттуда в здешнюю весну. Чудно! Что у тебя с голосом?
Почему ты молчишь?
   - Мама... Понимаешь... Мне... Нам срочно нужны
деньги...
   - Что случилось?!
   - Понимаешь, тут какая-то страшная путаница с землей...
Словом, это трудно объяснить... Мне продали чужую землю...
   - Как?!
   - Нет, нет, не всю... Но именно тот участок, где у меня
вода... Я остался без воды, это конец... Жара, все
сгорит...
   - Я сейчас же позвоню отцу... А почему ты сам не хочешь?
Хорошо, хорошо, Шеня, я понимаю, сделаю сама. У меня есть
двадцать тысяч, я могу выслать тебе половину...
   - Это не выход, мама. По условиям, которые я обязан
выполнить в течение недели, следует внести все деньги, до
единого цента.
   - Я перезвоню через десять минут.
   Положив трубку, Софи-Клер вдруг сообразила, что не помнит
телефон мужа. Бывшего мужа, поправила она себя; боже мой,
какая я была дура; единственный человек, который меня любил;
да, все верно, он несносен, потому что, кроме этих русских
картин и икон, для него ничего не существует; конечно, было
обидно, когда он отказывал в том, чего я заслуживала, но
ведь он отказывал мне в платьях от Пьера Кардэна, можно
обойтись и без них; что же делать, если я не заболела его
болезнью, что делать, если я была, да и продолжаю быть
обыкновенной женщиной?!
   Она поднялась с тахты; голова разламывалась; сосуды,
наследственное; папа умер от инсульта; слава богу, не
мучился, не страдал от недвижности или немоты, только бы не
этот ужас; Шеня (о муже она думала так же, как о сыне, слово
"Женя" не получалось у нее ни в разговоре, ни в мыслях)
читал мне какого-то русского писателя:
   "Легкой жизни я просил у бога, легкой смерти надобно
просить"; как верно и как горько; подошла к столу, выдвинула
ящик, нашла старую телефонную книгу, открыла страницу на
"Р": Ростопчин; неужели тут тоже нет, все в Париже? По
счастью, телефон Ростопчина был; она позвонила в справочную,
ей сказали код Швейцарии, Цюриха; князь был в офисе еще; как
обычно, сидел там допоздна.
   - Что случилось? - спросил он, выслушав Софи. - И
почему он сам не позвонил мне?
   - Ты же знаешь, родной, у него твой характер. Он обижен
на тебя и не станет унижаться.
   - А разве перед отцом можно унижаться? Да и чем я обидел
его?
   - Не будем ссориться, ладно? В конце концов, речь идет о
жизни и смерти мальчика...
   - Что?!
   - Да, именно так. Он купил не ту землю, у него отрезают
водоснабжение, это гибельно для его предприятия с
коровами... Словом, я не знаю подробностей, но, если ты не
вышлешь ему пятьдесят тысяч долларов, он погибнет...
   - Пожалуйста, успокойся и не плачь, бога ради... Я
сейчас позвоню ему. У меня нет свободных денег, я отложил
тридцать тысяч на аукцион...
   - Неужели тебе дороже эти картины, чем судьба сына?!
   - Ты же знаешь, что я сделал для него все, Софи. Не будь
несправедлива...
   - Ты хочешь сказать, что у тебя нет денег, чтобы помочь
мальчику?
   - Я не могу взять деньги из дела, Софи. Это будет
банкротство, понимаешь? Только потому, что я веду дело, ты
продолжаешь жить так, как тебе хочется.
   - Откуда ты знаешь, как мне хочется жить?! Не говори за
меня, пожалуйста! Только я одна знаю, как мне хотелось
жить!
   - Разреши, я перезвоню Жене, а потом сразу же соединюсь с
тобой.
   Софи не ответила, положила трубку; ну и характер, подумал
Ростопчин, это она к старости подобрела, как же я терпел ее
раньше? Терпел, потому что любил. Нет, не так. Потому что
любишь. Степанов верно читал: "К женщине первой тяга,
словно на вальдшнепа тяга, было всяко и будет всяко, к ней
лишь останется тяга". Как хорошо, что я бросил курить,
непременно сейчас тянул бы одну сигару за другой. Хотя
Черчилль смолил до девяноста одного года. Фу ты, черт,
какая-то путаница в голове. Ну-ка, сказал он себе,
соберись, и не сучи нотами. В жизни бывало хуже, много
хуже; какие пустяки; в конце концов, речь идет о деньгах; на
старость хватит, сколько мне осталось, кто знает; вспомни,
что было с тобою, когда ты понял, что Софи ушла от тебя,
ушла потому, что не любила, никогда не любила, терпела
попросту, а что может быть страшнее для мужчины, когда он
поймет эдакое? Вспомни семнадцатилетнюю девочку из Ниццы,
которую расстреляли у тебя на глазах в сорок третьем.
Вспомни, как вы страшно жили с мамой после войны. Вспомни,
как жарили картофель на прогорклом маргарине, соскобленном с
тарелок в ресторане, и ничего, смеялись, ах, какое было
счастливое время, когда жила мамочка, голодное, нищее
прекрасное время...
   - Алло, Женя, здравствуй, это я.
   Сын ответил по-испански, потом перешел на английский:
   - Добрый день. Ты уже в курсе?
   - Мама рассказала мне довольно сумбурно...
   - Дело в том, что у меня не было достаточного количества
денег, когда я покупал эту землю, чтобы нанять хороших
адвокатов... Ты ведь дал мне в обрез...
   - Я дал тебе столько, сколько ты просил.
   - Мне бы не хотелось слушать упреки, папа.
   - А в чем я тебя упрекнул? Алло... Ты слышишь меня?
   - Да...
   - Ты не мог бы срочно прислать мне все документы, Женя?
Я готов нанять хорошего адвоката.
   - Бесполезно. Мама, видимо, сказала тебе, что в
сложившейся ситуации меня могут спасти только деньги -
пятьдесят тысяч долларов.
   - Хорошо, я что-нибудь придумаю. Однако завтра - это
нереальный срок. Те деньги, которые у меня свободны, уйдут
на аукцион.
   - А то, что ты выкупишь на аукционе, уйдет в Россию?
   - Бесспорно! Странно, что ты спрашиваешь об этом...
   - Не кажется ли тебе это жестоким, папа?
   - Не будем судить о жестокости. Это довольно сложный
вопрос, кто жесток по отношению к кому и все такое прочее...
   - Я редко тебя просил о чем-либо.
   - Тебе не приходилось меня ни о чем просить. Я угадывал
твои желания...
   - Ты не выполнил мое главное желание.
   Ростопчин