- Откуда у меня деньги?!
   - Русские иногда выкупали вещи на аукционах. Это было в
Париже и Монте-Карло, - продолжал Золле. - У меня есть
факты! Вы не смеете отрицать факты, господин Степанов.
   - Ну, хорошо, хорошо, - сказал Ростопчин. - Я оплачу вам
расходы, профессор, нам нужны ваши документы о картине
Врубеля, ради этого мы и собрались здесь...
   - Я мог прислать вам эти документы по почте, - тем же
звенящим голосом ответил Золле, побледнев еще больше. -
Меня привело сюда чувство негодования! За какие- то
дерьмовые бумажки господин Степанов платил другим людям,
плохим людям, с дурным прошлым, а я пустил по ветру все, что
было, как последний осел! А я не осел! - голос его
сорвался, и он заплакал. Плакал молча, только слезы
катились по щекам, быстрые старческие слезы.
   - Зигфрид, Зигфрид, ну что ты?! - сказал Степанов,
положил руку ему на колено. - Нас с тобою кто-то хочет
поссорить! Это все неправда! Я был убежден, что мы
работаем от сердца, а не для денег...
   - У господина Ранненброка есть расписка, данная вами, -
ответил Золле, плача по-прежнему. - И эта ваша
отвратительная ложь делает невозможным наше сотрудничество.
   - Дайте телефон господина Ранненброка, - сказал Степанов,
- мы позвоним ему сейчас же.
   - У меня нет оснований не верить расписке. Там была ваша
подпись!
   - Это фальшивка!
   - Значит, три человека, мои соотечественники, лгут, и
только вы говорите правду?!
   - Повторяю, - отчеканил Степанов, - я никому, никогда и
нигде не платил денег! Я неофициальное лицо, я... Словом,
я настаиваю, чтобы мы сейчас же позвонили этому самому
Ранненсбургу!
   - Ранненброку! - так же отчеканил Золле. - И мне стыдно
за вашу ложь!
   - Я не стану продолжать разговор в таком тоне!
   - Господа, ну нельзя же так! - лицо Ростопчина сделалось
морщинистым, стало видно, что он очень постарел. - Надо же
обо всем говорить спокойно...
   Золле сбросил руку Степанова со своего колена и обернулся
к Ростопчину.
   - Это вы можете говорить спокойно! И он, - кивнул на
Степанова. - А я не могу! Не могу, ясно вам!
   И, резко поднявшись, выбежал из "Клариджа".

   (Через две минуты после того, как позвонили из холла и
сказали, что ждут внизу на бутылку белого вина
"либефраумильх" семидесятого года - пароль, означавший, что
операция с Золле прошла успешно. Фол набрал цифры 7529712;
когда в отеле ответили, он попросил телефониста семнадцатый
номер, мистера Грибла; представился Ваксом из Нью-Йорка,
фирма по реставрации старины и скупке произведений изящных
искусств, сказал, что все улажено, серьезного конкурента во
время завтрашнего мероприятия не будет; интересующую картину
Врубеля можно взять по вполне пристойной цене, дело сделано.
   Мистер Грибл только что прилетел из Америки;
действительно любитель русской старины; арендовал чартерный
рейс; последние два года он собирал коллекцию русской
живописи и икон; недавно вышел из дела с девятью миллионами
на личном счету; земли в Техасе сдавал в аренду - лишняя
подстраховка на случай "черной пятницы", инфляции типа
двадцать девятого года; земля - она и есть земля, самое
надежное вложение капитала.
   - Мистер Вакс, я признателен за информацию. Гонорар, как
и уговаривались, будет переведен вам после завтрашних
торгов, спокойной ночи.
   фол поднялся, закурил, прошелся по номеру; черт с ним, с
этим гонораром; все что угодно, только бы развалить троицу,
поставить крест на альянсе: Ростопчин - Степанов - Золле;
даже если немец вдруг и пошлет почтовым "экспрессом" свои
документы о том, что Врубель был похищен, Ростопчин их не
получит, вопрос проработан; Степанов тем более, да и потом
Золле не знает, где остановился красный; можно спускаться
вниз, рейнское вино со странным названием "молоко любимой
женщины" воистину прекрасно, почему бы не начать с него?!
   фол позвонил Джильберту, сказал, чтобы за немцем
присмотрели, не более того; события ни в коем случае не
форсировать; он нам нужен живым и в полнейшем сознании;
сейчас джентльмен на последнем градусе истерии, возможен
срыв; я должен знать, каким теплоходом он отплывет или когда
вылетит в бремен; его обязаны встретить наши люди; дорога
успокаивает или же, наоборот, доводит до криза; и то и
другое равно выгодно комбинации.
   Позвонил Ричардсону в Гамбург, попросил запустить вдело
прессу; время, место прибытия Золле и точную дату сообщит
Джильберт, включите автоматический ответчик на телефонном
аппарате, если отлучитесь надолго.)

   - Ну и что? - спросил Степанов. - Конец предприятия?
   Ростопчин вздохнул.
   - Едем отсюда к чертовой матери.
   - Едем.
   - К итальянцам? Или китайцам?
   - Ты ж хотел к итальянцам... Только у них все мучное, не
боишься разжиреть?
   - Боюсь. Едем к китайцам.
   Ростопчин чуть поднял руку, и нему сразу же подошел
официант; склонившись, по- воробьиному повернул голову,
словно рассматривал какую-то невидаль.
   - Пожалуйста, подскажите, какой китайский ресторан
считается в Лондоне самым хорошим? - спросил князь.
   - Сейчас же наведу справки, сэр, - официант отпорхнул к
портье, что-то сказал ему, тот ловко открыл один из двадцати
справочников, лежавших у него под рукой; через три минуты
официант вернулся, принес листок бумаги (весь в тисненых
разводах, герб "Клариджа", шрифт золотой, нет на них,
дьяволов, бумажного голода) с адресами и телефонами
Тринадцати ресторанов.
   - Это наиболее престижные, сэр. Всего в городе более
двухсот китайских заведений, однако мы не считаем возможным
рекомендовать их Вам. Если позволите дать совет, я бы
предпочел ужин В "Пекинз мун" (Родней роуд, шесть), очень
любопытная кухня - не Кантон, те фокусничают, - настоящий
Пекин...
   - Благодарю. - Ростопчин поднялся. - Завтра я скажу,
насколько ваш совет был удачным.
   Они вышли из отеля, швейцар в своем коричневом котелке
сделал рукою факирский жест, сразу же подкатил старомодный
черный "Остии"; Ростопчин назвал адрес; поехали; внезапно
лицо его замерло, осунулось даже.
   - Мне это очень не нравится, - заметил он.
   - Мне тоже.
   - Я не о том... За нами следят, Митя.
   - Зачем? Кто?
   - Не знаю... Те двое, что сидели рядом за столиком и
лобби, выскочили следом и едут за нами... Очень странно...
   - Пусть себе... Для тебя авантюра, для меня сюжет...
   - Официант сказал "Пекинз мун"... Они слышали.... Очень
хорошо... Ты же не воевал, Митя?
   - Я не воевал, Женя.
   - Видишь, а я воевал. Точнее, сражался. Партизаны
сражаются... Послушайте, - ^ обратился он к шоферу. - Я
вам буду очень благодарен, если вы сделаете так, чтобы наша
машина проехала под желтый свет. Следом идет автомобиль с
теми людьми, которых я не хочу более видеть.
   - Да, сэр, - ответил шофер, - но штраф довольно высок.
   - Не сомневаюсь, - согласился Ростопчин, сказав Степанову
по-русски: - Наверное, они не поедут на желтый свет, они же
убеждены, что мы отправились любоваться пекинской луной...
   Он достал из кармана бумажку, принесенную официантом, дал
шоферу другой адрес: Холливуд роуд, шесть, ресторан
называть не стал; уроки маки; покачал головою.
   - Знаешь, перебирать мы с тобою не будем. Есть что
анализировать. А эту работу можно делать лишь на трезвую
голову...

   (Люди Фола, потеряв такси Ростопчина, действительно
поехали в "Пекинз мун".)

   Ростопчин я Степанов устроились в "Голден дак" в глубине
зала; официант сразу же принес свечу, зажег ее; подал
тяжелые меню, выслушал заказ и засеменил на кухню. Лоб
Ростопчина был по-прежнему изрезан морщинами; Степанов не
видел его таким никогда еще - маска, а не лицо.
   - Сейчас будем звонить к юристам, - сказал Ростопчин. -
Хорошо бы найти зубастых журналистов. У тебя здесь никого
нет?
   - Никого. Ты убежден, что за нами следили?
   - Да.
   - А почему нам нужны юристы или зубастые журналисты?
   - Загибай пальцы, - сказал Ростопчин, - Истерика Золле...
Ты действительно никому не платил денег за документы?
   - Могу побожиться.
   - Не поверю. Вы все атеисты... Итак, истерика Золле...
Раз. В высшей мере странная истерика... Его, видимо,
кто-то чем-то невероятно обидел, понимаешь? Сказали про
тебя такое, чего он просто не мог вынести... Он очень
чистый, незащищенный человек...
   - Мне могли говорить про него что угодно, я бы никогда не
поверил...
   - Даже если предъявить доказательства?
   - Какие?
   - Ну, такие, например, что он намеренно вводит наш поиск
в заблуждение.
   - Этого не может быть!
   - Эмоции, - сухо оборвал Ростопчин; он и говорил сейчас
иначе; рублено, коротко, сухо. - Если бы тебе показали
документы и выложили на стол факты, ты бы поверил. Да, да,
не спорь. Значит, ему тоже выложили факты.
   - Почему он не согласился звонить к этому самому
Равеибрюку?! Я же предлагал...
   - Потому что там был не один лишь господин Ранненброк.
Там были еще двое. И они беседовали с ним на его родном
языке, Митя. Это очень важно, когда с человеком говорят на
его родном языке. Он пережил в "Кларидже" трагедию...
   - Почему?
   - Потому что ты вел себя неверно.
   - Как я должен был себя вести?
   - Как врач. Как добрый доктор, который говорит с
тяжелобольным человеком,
   - Что же он, псих, что ли?!
   Ростопчин вздохнул.
   - В какой-то мере да... Как и ты, кстати. И как я...
Это происходит незаметно, исподволь, но, если ты засыпаешь с
мыслью о чем-то одном, крайне важном для себя, и с этой же
мыслью просыпаешься, все твое естество постепенно
подчиняется одному, единственному. У меня есть бизнес, сын,
наконец, у тебя журналистика, дочки, кино, а он один.
Совершенно один... Да, да, я вполне серьезно... Если бы ты
распластался перед ним, говорил, как с женою, страдающей
истерией, можно было бы договориться. А - ты...
   - Ладно, допустим, с Золле ты прав. Дальше?
   - Дальше... Я пока не рассказывал тебе... Вдруг узнаю
совершенно неожиданно накануне вылета: мой сын,
оказывается, в безвыходном положении - кто-то хочет
доказать, что он купил землю, часть которой принадлежала
фирме, строящей дороги. Юристы из Буэнос-Айреса говорят
мне, что дело странное, но процесс, если его начинать, может
вылиться в чудовищную сумму, противники моего сына - могучие
люди, перепилят... Включилась стерва... Нервотрепка...
Истерики... Это уже удар против меня. Я должен был
выложить деньги, чтобы спасти сына. Да, да, те деньги,
которые были приготовлены на Врубеля. Пятнадцать тысяч я
сохранил, но не убежден, что нам хватит... То есть
наверняка не хватит... Драка на аукционе будет невероятная,
у "Сотби" умеют нагнетать страсти. Это два. Теперь Розен.
Если он сам к тебе пришел, если имеет бизнес с Россией,
заангажировал себя предложением помочь нам, завязал под это
связи - а он, я убежден, с твоей помощью это сделал - и даже
не позвонить мне... Он ведь не дурак? Нет? Тогда почему
не позвонил? Не знаю. И ты не знаешь. Но это три, Митя,
это три. И последнее. Два молодых человека, которые сидели
рядом с нами в "Кларидже", а потом бросились в машину и
поехали следом. Это четыре. Можешь возразить?..
   - Могу. По пунктам...
   - Не надо, милостивый государь, - услыхали они за спиной
скрипучий старческий голос; фраза была произнесена
по-русски, без акцента; обернулись резко, будто кто-то
толкнул их; за соседним столиком сидел старик с водянистыми,
чуть навыкате глазами; тонкая пергаментная шея торчала из
широкого воротника старомодной рубашки, "бабочка" болталась
где-то на груди - черная в белый горошек. - Вы не
опровергнете доводов вашего знакомца. Это говорю вам я,
Иван Грешев. С вашего позволения, я занимаюсь не одним
только Врубелем, но и им тоже, вот уже семьдесят лет... Я
живу по соседству, милости прошу ко мне, там побеседуем.

                           6

   В Нью-Йорк Розен вылетел той же ночью, что прилетел в
Цюрих, благо шел самолет из Индии; домой приехал совершенно
разбитый, сразу же сел к телефону, связался с Эндрю -
адвокатом, который работал с ним последние пятнадцать лет;
тот рассердился:
   - Посмотри на часы! Это у вас в Москве день, а у нас еще
не началось утро!
   - Мне надо срочно тебя увидеть, Эндрю, - сказал Розен, -
Срочно, понимаешь?
   - Завтраком накормишь?
   - Да.
   ...Уже за столом у Розена, выслушав Жаклин (она объясняла
лучше мужа, как-никак английский был ее родным языком),
Эндрю пожал плечами.
   - Какого черта ты вообще полез в это дело, Джозеф?
   - Не учи меня делать бизнес с русскими, - отрезал Розен.
- Скажи, как сейчас поступить. Чтоб и волки были сыты, и
овцы целы.
   - Это сложное дело. И оно мне очень не нравится.
   - Можно подумать, что нам оно нравится, - заметила
Жаклин.
   - Надо бы немедленно, - задумчиво протянул Эндрю, -
посоветоваться с кем-то из польской общины.
   - Это безумие, - сказал Розен. - Ты прекрасно понимаешь,
что они посоветуют.
   - Ну, так отправь деньги этому красному князю телеграфом.
   - Если они записали мой с ним разговор из Москвы, то и
телеграфный перевод будет зафиксирован.
   - У тебя есть какое-то предложение, я вижу это, -
объяснил Эндрю, - Так прямо и говори, что у тебя на уме. А
я отвечу тебе, стоит или нет. С точки зрения закона. Вот и
все.
   - Ты, лично ты можешь вылететь в Цюрих или в Лондон и
передать этому князю деньги?
   - У меня послезавтра начинается очень важный процесс.
   - Во сколько обойдется перенос дела?
   - Это невозможно. "Электрисити" уплатили мне большие
деньги, речь идет об аренде земли, так что неустойка тебя
разорит.
   - Бели ты вылетишь сегодня, завтра вечером сумеешь
вернуться.
   Жаклин зябко поежилась.
   - Если они следили за тобой, почему бы им не организовать
такую же слежку за Эндрю?
   - Не повторяй глупостей о тотальном шпионаже в стране, -
снова отрезал Розен. - Работает группа, которая имеет свой
интерес в культурном бизнесе, это понятно. Видимо, они
вколотили в дело крупные средства. Вот и все. А я поддался
тебе, когда ты перезвонила в Цюрих, мне передалась твоя
нервозность.
   - Все-таки я чувствую острее тебя, Джозеф. Я женщина.
   - Битый мужчина вроде меня, - оборвал ее Розен, -
чувствует опасность лучше. Ты не очень-то себе
представляешь, что меня ждет в Москве, когда я туда вернусь.
Они не любят болтунов. Понимаешь? Они их попросту не
терпят.
   - Я могу отправить мою секретаршу, - предложил Эндрю. -
Она позвонит князю.
   Розен запротестовал:
   - К нему не надо звонить, Эндрю. Я же сказал тебе.
   - Ты тоже не поддавайся панике, - заметил Эндрю. - Одно
дело - звонок из Москвы, а другое - из Нью-Йорка.
   Розен поднялся, быстро заходил по комнате, потом хрустнул
пальцами, остановился возле окна.
   - Между прочим, это довод. Пусть она позвонит ему и
скажет, что вылетает сегодня, попросит встретить в
аэропорту, объяснит, что везет деньги... Нет, этого
говорить нельзя... Я чувствую, что нельзя, понимаете вы
меня?! Я чувствую, что этого говорить нельзя! У меня есть
его адреса, пусть она летит в Цюрих и едет к нему в бюро.
Или домой. Или в Лондон, если он уже там. Без следов. -
Розен посмотрел на часы. - Банк откроется через десять
минут, я возьму деньги, а ты отправишь свою девушку в Цюрих,
мне нравится это предложение. Только пусть она молчит, кто
передал деньги, откуда и почему...
   - Это несерьезно, - возразил адвокат. - Он же не хиппи
какой-нибудь, он обязательно спросит, кто передал деньги. Я
понимаю, что десять тысяч - это чепуха, но, если этот князь
- серьезный человек, он обязан задать вопрос, кто, зачем и с
какой целью прислал ему деньги. Он ведь ждал тебя, Джозеф,
именно тебя, а не мою Кэрол Эн.
   - Хорошо, что ты предлагаешь, Эндрю? - спросила Жаклин.
- Ты все отвергаешь, но не вносишь никаких предложений. Так
у Джозефа снова начнется стенокардия.
   - Вылечат, - усмехнулся Эндрю. - Вставят стимулятор.
Это научились, были бы баки. Единственная возможность:
Кэрол Эн открыто говорит князю, что тебе угрожали и поэтому
ты просишь держать в тайне твой вклад в его предприятие...
   - Я не убежден, что он с этим согласится. Он достаточно
состоятельный человек и подачки не примет. Тем более он
русский, они ж все либо Обломовы, либо Мцыри...
   - Кто? - в один голос спросили Жаклин и Эндрю.
   Розен досадливо поморщился.
   - Ах, ну не знаете вы про них ничего! Словом, так он
может не взять деньги. А если письмом?
   - Ты же сам говорил, что хочешь работать без следов, -
заметила Жаклин.
   - Он напишет, чтобы князь запер письмо в сейф, а еще
лучше сжег, - сказал Эндрю. - И расскажет правду про то,
что произошло. По-моему, это вполне достойно. Вызови сюда
твоего русского содиректора, пусть срочно вылетит из Панамы.
Объясни ему, что случилось, он передаст своим, Москва
отнесется к такой ситуации с пониманием, - Эндрю вдруг
усмехнулся. - Мне кажется, им это даже понравится -
несколько напоминает то, что они про нас пишут.
   - Откуда ты знаешь, что они про нас пишут? - Розен пожал
плечами. - Пользуешься информацией, которую печатают наши
газеты, а они печатают лишь то, что нужно ополоумевшим
политикам. А рассказать Паше надо, ты прав... Между
прочим, это вообще выход из положения, это лучше, чем твоя
Кэрол Эн...
   Розен снял трубку телефона, набрал код Панамы; Паша был в
офисе.
   - Ну? - тихо, обычным своим голосом спросил Розен. -
Как?
   - Все путем, - ответил Паша.
   - Возьмите первый же самолет и прилетайте сюда, Паша.
Надо кое о чем поговорить, возможно, придется махнуть в
Цюрих. Я жду.
   - Лечу, - ответил тот и положил трубку; виза у него была
постоянная, летать приходилось часто.
   - Едем в банк, - сказал Розен. - Потом вернемся сюда и я
напишу письмо князю.

   ...Как только служба зафиксировала телефонный звонок в
Панаму и сумму, снятую Розеном с его личного счета, началась
стремительная работа, - результатом который был дорожный
инцидент: по дороге в аэропорт Панамы грузовик, за рулем
его сидел наркоман, на всем ходу налетел на автомобиль, в
котором Павел Иванович Алексеев спешил на самолет.

                         7

   - Вот так-то, - заключил Грешев. - Ясно?
   - Кому это выгодно? - спросил Ростопчин. - Зачем?
   - Существует множество вариантов ответа, - усмехнулся
Грешев. - Но ни один из них не будет правильным, потому что
я не могу вам открыть всего, что знаю... Правила игры,
ничего не попишешь, я никогда не нарушаю правил игры...
   Ростопчин достал из кармана чековую книжку, выписал сто
фунтов, положил на стол.
   - Это плата за те разговоры, которые мы сейчас проведем
из вашего дома. Можно?
   Грешев посмотрел на чек, пожал плечами.
   - Пожалуйста. Но вы выписали слишком большую сумму.
   - Мы будем звонить во много стран.
   - Пожалуйста, - повторил Грешев. - Напишите ваш адрес,
князь, я верну оставшиеся деньги.
   Ростопчин протянул ему визитную карточку, старик с
благодарностью спрятал ее в стол; у нас такое невозможно,
подумал Степанов, сразу же сказали бы: "Ну что вы, что вы,
какая мелочь". А потом бы злились; нет, все-таки проклятый
Запад знает цену сухой корректности.
   Ростопчин достал длинную записную книжку, помимо
телефонов и адресов вклеена страничка - для памяти на каждый
день; строчка для необходимых дел, телефонных звонков и
переговоров; прекрасно дисциплинирует; быстро пролистал
страницы, набрал парижский номер.
   - Франсуа? Жак? Да неужели? Твой голос невероятно
похож на отцовский! Как дела? Да ну?! Поздравляю. Нет,
из Лондона. Да, трехдневный ваканс, хочу повеселиться. А
где папа? Там есть телефон? Да, срочно. Минута, пишу, -
он посмотрел на Степанова, тот начал лихорадочно искать
записную книжку и ручку.
   - Диктуйте, - проскрипел Грешев; перо (именно так,
работал гусиными перьями) в руке, стопка маленьких листочков
бумаги рядом, все просчитано, опаздывающий - в чем бы то ни
было - обречен на гибель самим ритмом здешней жизни.
   - Шестьсот тридцать семь, восемьдесят два, тридцать...
Кто? Мадам фрелль? Она жива?! Да неужели?! Командор
почетного легиона?! Но она моя помощница, почему я только
офицер легиона? Какая несправедливость! Пожалу