я цветным, желто-сине-красным; ходить по такому полу -
кощунство, но какие-то молоденькие девушки с синими тенями
от бессонной ночи быстро прошлепали своими "колледжами" -
остроносенькими туфельками с медной пряжкой, без каблучка,
высший шик, - быстро и деловито преклонили колени перед
иконой, заученно перекрестились и вновь заспешили по
сказочным теням витражей, брошенным на пол, к выходу. Бэмби
тогда сказала: "Нагрешили, помолились я снова за то же
самое".
   Степанов посмотрел на клерков, сидевших за овальными
столами; порядок абсолютный; на выдвижной досочке пишущая
машинка, это только мы богатые, позволяем себе держать
машинисток, тут все служащие знают машинопись и стенографию,
время - деньги, молодцы, черти; "Учитесь у капиталистов
хозяйствовать, за ними двести лет опыта"; господи, как же он
был прав во всем, в каждой своей строке, а каждой заметке на
полях книг; Ленин и Петр, два пика российской истории.
Впрочем, Ленин - пик мировой историй; кстати, и тем, что
женщины получили здесь право не только голосовать, во и быть
премьерами, они ему обязаны, Ленину; тутошние власть
предержащие были вынуждены отступить после нашей революции,
иначе б их смели, не сдай они свои железобетонные позиции
после всего того, что Ленин не просто провозгласил, но
сделал практикой жизни России.
   Степанов пошел не к клерку а к девушке; очень красивая
одета подчеркнуто тщательно, но в то же время свободно, с
каким-то шиком; на лице улыбка; доброе утро, пожалуйста,
садитесь, чем могу вам помочь?
   - Я хочу открыт счет.
   - Личный?
   - Да.
   - Тогда будьте любезны обратитесь к мистеру Джонсу. -
Она повернулась к длинному парню с типично английской
прической - волосы закрывают половину лба; воротничок
высокий с заколкой; галстук тоненький; серый пиджак в мелкую
черную клеточку. - Боб, это к тебе.
   Тот поднялся, приветственно помахал Степанову рукой.
   - Прошу вас, сэр...
   - Доброе утре, мне надо открыть счет...
   - О, мы сделаем это очень быстро. Пожалуйста, заполните
бланк. Не сердитесь, что такой длинный. Бюрократия - наш
бич, - он улыбнулся. - Хотите Вложить деньги в дело, на
срочный вклад или же открыть текущий счет?
   - Текущий счет.
   - Я бы рекомендовал вам подумать над вложением денег в
акций "Нестле", они резко пошли вверх... Хороша тенденция у
аграриев Айовы, "Фуд продакшнз"... Это даст вам больший
процент, чем обычный вклад, ибо Ваши деньги будут
стимулировать работу всех подразделений фирмы - от рабочего
до Совета директоров...
   - Нет, благодарю, я хочу иметь чеки, чтобы не носить с
собою деньги... Клерк пробежал бланк-анкету, поднял на
Степанова глаза, в которых было доброжелательное удивление.
   - Вы русский?
   - Да.
   - Как интересно... Какую сумму вы намерены положить на
счет?
   - Четыреста фунтов...
   - Вы не написали ваш адрес в Англии, сэр.
   "Сейчас он обязательно потребует какую-нибудь справку, -
с тоской подумал Степанов. - И все полетит в тартарары".
   - Я живу в отеле...
   - Но вы намерены нанять квартиру, не так ли?
   - Нет. Я приехал сюда ненадолго, не хочу носить с собою
деньги.
   - Хм... Вообще-то мы, как правило, открываем счет только
тем, кто имеет здесь квартиру... Или гаранта... У вас есть
гарант?
   "Если я скажу "советское посольство", он попросит
письменное подтверждение, - подумал Степанов. - Время будет
потеряно; половина десятого".
   - Знаете, - сказал Степанов, - у меня здесь два
издателя...
   - О, вы писатель?! Эмигрировали?
   - Нет, отнюдь. Вполне красный.
   - Как интересно, - повторил клерк. - Вы не могли бы
назвать ваши издательства?
   - Да, конечно, - ответил Степанов, - записывайте...
   Клерк достал из ящика телефонные справочники,
стремительно пролистал их, покачал головою.
   - Но "Макгири энд Ли" в списках нет. Видимо,
обанкротились. Книгоиздательское дело - очень ненадежный
бизнес. Все смотрят телевизор. Как фамилия вашего второго
издателя? Ага, благодарю вас. Будьте любезны дать мае ваш
паспорт, огромное спасибо, о, какой красный, на фото вы
значительно старше своих лет, я бы не дал вам и сорока
семи...
   Он говорил, выписывал данные паспорта, набирал номер
телефона, что-то считал на маленьком карманном компьютере,
дружески при этом улыбался и успевал курить никарагуанские,
бесфильтровые "ройал" (Рейган перестал поставлять им,
специальную бумагу, форма борьбы с "коммунистической
экспансией", поэтому особенно крепкие, но притом сладкие,
словно проваренные в меду, как это раньше делала
американская фирма "Лаки страйк").
   - Добрый день, - набрав номер, клерк улыбнулся невидимому
собеседнику, - это из "Бэнк интернешнл", Роберт Джонс, я
хотел бы соединиться с коммерческим департаментом; нет,
группа расчета с авторами; благодарю вас. Добрый день, это
"Бэнк интернешнл", группа личных счетов. Помогите мне
получить справку; вы издавали книгу мистера Дмитрия
Степанова, Россия, нет, простите. Советский Союз... Какой
год? - он посмотрел на Степанова вопрошающе, но с той же
доброжелательной, какой-то ободряющей улыбкой.
   Степанов назвал год, фамилию переводчика.
   Клерк сообщил вое это так, словно ему все давным-давно
известно, просто запамятовал, бога ради, простите, бывает...
   - Ага, прекрасно. Все распродано? Чудесно! Paper-back
(19)? А когда вы намерены выпустить второе массовое
издание? Чудесно. Мы будем глубоко признательны, если вы
пришлете нам коротенькую справку о гонорарах мистера
Степанова. Возможно, он захочет взять деньги в кредит, мы с
радостью пойдем ему навстречу после того, как получим ваше
подтверждение. Простите, с кем я говорил? Ах, мисс Тэйси,
очень приятно, всего вам лучшего...
   Он положил трубку, улыбнулся Степанову еще более
дружественной сказал:
   - Все в порядке, я оформлю документы, вы познакомитесь с
директором нашего филиала, мистер Томпсон будет рад пожать
вам руку; ваши книги прекрасно расходятся, поздравляю.
   Степанов посмотрел на часы; девять сорок,
   - Скажите, - взмолился он, - а как скоро мы закончим
процедуру?
   - О, это займет не более пятнадцати минут...
   - А до Нью-Бонд стрит далеко?
   - Рукой подать. Какой номер дома вам нужен?
   - Тридцать четыре.
   - Ах, "Сотби"? Пять минут ходу, я нарисую вам, в чужом
городе всего лучше искать по плану...
   Степанов увидел, как в банк вошел человек; старательно
смотрел куда-то в сторону, отводил глаза от Степанова; ах ты
Василек, подумал Степанов, что ж ты меня пасешь? Что я тебе
сделал, ну что?!
   - Мистер Степанов, вам нужно расписаться, бога ради,
простите, но таков порядок, пожалуйста, здесь, здесь, здесь,
здесь и тут...
   Человек сел за соседний столик и спросил:
   - Где я могу поменять швейцарские франки на австрийские
шиллинги?
   Степанов улыбнулся.
   - В кассе. Здесь открывают счета.
   - Спасибо, - ответив человек, смазав Степанова взглядом;
поднялся, отошел к кассе, закрыв окошко спиною, достал из
кармана портмоне и протянул купюры в маленькое окошечко.
   (Степанов напрасно его подозревал, это был Генрих
Брюкнер, турист из Вены; за Степановым давно следила пожилая
женщина, на которую он не обратил внимания, серая седоватая
поджарая дама, разве такая может быть из службы?)
   Клерк снял трубку, спросил босса, можно ли зайти к нему с
русским писателем; автор бестселлеров, "Тираж его книги
двадцать тысяч экземпляров, сейчас готовится "Paper-back";
хорошо, мы идем, сэр".
   Кабинет директора филиала банка был отделан мореным
дубом; мебель старинной работы, резная; высокий седой
человек поднялся навстречу Степанову, резко тряхнул его руку
вниз указал на кресло, заметив при этом:
   - Вообще мы не любим открывать счета на такую сумму, как
ваша мистер Степанов, четыреста фунтов - не деньги,
согласитесь; мне, однако, уже позвонили из вашего
издательства, вполне серьезные гаранты; мы не открываем счет
такой, как ваш, людям не имеющим лондонской квартиры, но, я
думаю, если вы обозначите свой здешний адрес посольством
Советского Союза, это будет для нас еще большей гарантией...
   - Я не собираюсь покупать "роллс-ройс", - попробовал
пошутить Степанов.
   - Но почему же?! - искренне удивился директор. - Мы
дадим вам ссуду на линкор или самолет, если посольство
подтвердит вашу кредитоспособность. Ваш предположительный
гонорар на Paper-back может составить десять тысяч фунтов
без налогов все-таки деньги. Перед тем как вам выпишут
чековую книжку, я попросил бы вас о любезности составить
заявление в ваше издательство: "Прошу перечислить гонорар
за второе издание моей книги массовым тиражом на мой счет в
"Бэнк интернешнл...". Какой номер счета у мистера
Степанова? - директор посмотрел на клерка.
   - Тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три.
   - "На счет тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три..."
Вы согласны написать такого рода письмо на мое имя?
   - Да конечно.
   Директор протянул Степанову "паркер", подвинул стопку
бумаги (желтая, очень тяжелая обрезана узорно), Степанов
быстро написал заявление с массой ошибок (всегда был не в
ладах с грамматикой), подвинул директору, тот быстро
пробежал глазами, казавшимися громадными из-за того, что
стекла очков были чрезвычайно толстые; закурил, кивнул.
   - Прекрасно, мистер Степанов. Я рад, что вы решили стать
вкладчиком нашего банка. Мы будем информировать вас о
наиболее интересных возможностях вложения денег. Разумное
вложение даже небольшого капитала вполне может дать прибыль
не менее десяти процентов, мы даем вполне гарантированные
рекомендации, на кого следует ставить, всего вам хорошего...

                         XII

   "Милостивый государь Николай Сергеевич!
   И снова свершается святотатство: самоубийцу хоронят на
кладбище! Да, да, именно так! Я был у князя Мещерского,
пытался действовать через него, добиться от Синода запрета,
но тщетно, увы!
   Да, да, Николай Сергеевич, Врубель не почил, как об этом
трезвонят продажные писаки, а покончил с собой, поэтому не
имеет права лежать при церкви, только за оградою.
   Последние недели он постоянно простаивал раздетым возле
открытого окна, добился того, что началось воспаление
легких, так и этого ему показалось мало - по ночам стал на
ощупь открывать окно, пользуясь сонливостью прислуги в
лечебнице. Скоротечная чахотка пришла к нему не как божье
избавление от грехов его, но как подачка от диавола,
которого он столь тщательно писал всю жизнь...
   И ведь, кончая свои минуты, думал о том, чтобы продолжать
свое демоническое дело; в бреду же оборотился к брату
милосердия со словами: "Николай, довольно уже мне лежать
здесь, поедем в Академию, дружок!"
   Не поехал. Отвезли.
   И как же всполошились все наши эстэтствующие! И Блок в
слезах речи говорил, и Беклемишев от "Союза русских
художников" что-то зачитывал; Императорская Академия, к
счастью, никак официально представлена не была. Но потрясло
меня - до колотья в сердце - то, что разрешил себе сказать
священник Новодевичьей церкви. Зная, как кончил Врубель, он
тем не менее изрек над гробом: "Бот простит тебе все грехи,
потому что ты был работником". Каково?
   Давеча был у доктора Дубровина, в "Союзе русского
народа", он обслушал меня, прописал успокоительное, но
посетовал, что мало от него проку: "Сам пью, не помогает!
Какое может быть спокойствие, когда мы окружены сонмом
революционеров, ниспровергателей, скрывающихся в каждом
журнале, в каждом салоне, в любой газете!"
   Но я не опускаю рук. Я вижу толпу, пришедшую провожать
Врубеля, вижу их глаза, у меня сердце разрывается от боли за
них... Не мне, а им нужно успокоительное, бром -
каждодневно с утра.
   Несчастная наша страна, коли она выбирает себе в идолы
таких, каким был усопший...
   Борьба. Нас спасет борьба не на живот, а на смерть со
всем тем, что чуждо нашему духу. Или мы одолеем
демонического диавола, или же он пожрет нас.
   Низко кланяюсь Вам, милый друг!
              Ваш
   Гавриил Иванов-Дагрвль.

   P. S. Танечка шлет Вам свои поклоны. Обещанную книгу
фотографий - высылаю. Там есть милые образцы устройства
кухонь, точь-в-точь как у финнов, хотя на самом деле это
забытый русский стиль, не грех нам вернуть его в свои
загородные усадьбы".

                             2

   В зале было полным-полно народа; стрекотали камеры
телевизионных компаний; на трибуне стоял высокий мужчина в
строгом черном костюме и, очень странно округляя каждую
фразу, словно бы любуясь ею, певуче говорил:
   - Картина кисти Бенуа, размер шестьдесят два сантиметра
на сорок четыре. Масло. Вещь называется "Танец".
Предположительная дата написания - десятый, двенадцатый год
этого века. Мы предлагаем начальную цену в тысячу фунтов...
   Степанов увидел Ростопчина; тот седел во втором ряду,
третьим с края; рядом с ним была женщина; Софи, подумал
Степанов; крайнее место пустовало, единственное во всем
зале; это для меня, понял Степанов; мадам с ее места легче
видеть, как я стану выписывать чек; он прошел сквозь
напряженную тишину зала, сел, поклонился Софи, пожал руку
Ростопчину; тот шепнул:
   - Познакомься, пожалуйста, родная, это мистер Степанов.
   - О, как приятно, мистер Степанов, - женщина улыбнулась
мертвой улыбкой, - мы волновались, где же вы, с трудом
удержали для вас место.
   - Я заблудился, - одними губами, почти беззвучно ответил
Степанов.
   Ведущий между тем оглядывал зал; заметил чей-то легкий
кивок головы в глубине зала, бесстрастно, но со сдержанным
азартом, который сразу же передавался собравшимся, холодно
прокомментировал:
   - Одиннадцать сотен фунтов... Тысяча сто фунтов,
тысяча... сто... фунтов...
   Его цепкий взгляд зафиксировал чуть поднятый указательный
палец в другом углу.
   - Двенадцать сотен фунтов, тысяча двести... фунтов...
тысяча...
   Рядом с трибуной стояли шесть брокеров, мужчин и женщин,
которые покупали картины, письма, фотографии по заданиям
своих клиентов; они так же внимательно следили за залом, но
Степанову показалось, что драка идет между двумя или тремя
людьми из пятисот собравшихся; он не мог понять, кто бился;
брокеры же и ведущий видели все прекрасно; взгляды их
стремительно скользили по лицам, задерживаясь лишь в
середине зала и в левом углу, там, наверное, и сидели те,
кто воевал за Бенуа.
   - Тринадцать сотен фунтов... тысяча... триста...
фунтов, тысяча... триста...
   Один из брокеров, стоявших за спиною ведущего, шепнул:
   - Четырнадцать сотен...
   Не оглядываясь, ведущий бесстрастно, но по-прежнему со
скрытым азартом, атакующе разжигал страсти:
   - Четырнадцать сотен фунтов, тысяча... четыреста...
фунтов... четырнадцать сотен фу...
   Чуть дрогнул чей-то указательный палец в правом углу.
   - Пятнадцать сотен фунтов, тысяча... пятьсот... фунтов,
тысяча пятьсот фунтов, тысяча... пятьсот... фунтов...
   На большой палец ведущего был надет толстый деревянный
наперсток; удар его по трибуне прозвучал неестественно
громко, зловеще.
   - Продано! Тысяча пятьсот фунтов, леди и джентльмены...
Следующая картина, - он обернулся к служителям, которые
вынесли полотно, - принадлежит кисти Брюллова, сорок на
шестьдесят сантиметров. Масло. Наши эксперты затрудняются
установить даже приблизительную дату... Художник этот
малоизвестен, хотя много лет прожил на Западе, в Риме, в
середине прошлого века... Цена для начала торга установлена
в полторы тысячи фунтов стерлингов... Полторы тысячи фунтов
стерлингов, - он понизил голос, - полторы... тысячи...
фун-н-н-тов, пятнадцать сотен фунтов... Тысяча шестьсот
фунтов, - глаза его метались из левого угла в центр зала, -
семнадцать сотен фунтов, восемнадцать сотен фунтов, тысяча
девятьсот фунтов... тысяча девятьсот фунтов, тысяча
девятьсот фунтов, - он не смотрел на того, кто назвал эту
сумму, он подзадоривал других; смысл аукционов "Сотби" в том
и состоит, чтобы повысить начальную ставку, разыграть
спектакль, никакой этот ведущий не торговец, он лицедей, он
посещал режиссерские курсы, выспрашивал дипломатов, вышедших
на пенсию, о том, как ввести в раж противника; в этом зале
собрались его друзья-враги; чем выше он набьет цену, тем
больший процент получит от тех, кто сдал "Сотби" свои
картины для распродажи; может быть сущая мазня, но ведь и ее
следует так подать - если, конечно, обладаешь даром, - что
деньги рекой польются; понятно, необходимы предварительные
затраты на рекламу в прессе, на телевидении; что ж,
вложенные средства, если они вложены квалифицированно, не
пропадают, а, наоборот приносят дивиденды, важно только все
скалькулировать, воистину политики многое заимствуют из
торговли, термин "скалькулированный риск" взят от биржевых
маклеров.
   Степанов достал чековую книжку; она была новенькой, в
прекрасном портмоне с эмблемой банка, вывел сумму:
семнадцать тысяч фунтов стерлингов; писал медленно,
постоянно ощущая на себе взгляд Софи; умел чувствовать
взгляд, даже когда не поворачивался; быстрая, подумал он,
все сечет.
   - Здесь семнадцать тысяч, - шепнул он Ростопчину еле
слышно; говорить во время тортов запрещено, это спектакль;
даже кашляют лишь в паузах, перед тем как выносят новую
картину, все остальное время такая тишина, что слышно, как
работают телекамеры, а работают они (ролефлексы, конечно)
почти так же, как муха, что летает под потолком.
   - Девятнадцать сотен фунтов! - ведущий стукнул
деревянным наперстком. - Продано!
   - Больше у тебя нет ничего? - так же шепотом спросил
Ростопчин.
   - Триста фунтов, чтобы расплатиться за отель, - Степанов
улыбнулся Софи-Клер.
   - Отели безумно дороги, - шепнула она, - Лучше
остановится в семейном пансионе, значительно экономнее.
   - Спасибо, я непременно так и поступлю.
   Ведущий обернулся к следующей картине, вынесенной на
Просцениум.
   - Эскиз русского художника Верещагина. Размер шестьдесят
два на сорок один сантиметр. Работы этого мастера
малоизвестны на Западе; его считают певцом военной тематики.
Мы называем цену к торгу: восемьсот фунтов стерлингов...
Восемьсот фунтов стерлингов, восемьсо-о-от фунтов...
Девятьсот фунтов, девятьсо- о-о-от фун... Тысяча фунтов,
одиннадцать сотен фунтов, - голова ведущего неподвижна,
глаза стремительны, - двенадцать сотен, тринадцать сотен
фунтов, четырнадцать сотен, пятнадцать сотен; в торг
включился кто-то третий; Степанов это понял по тому, как
стремительно перемещались глаза, нет, не глаза даже, но
зрачки ведущего; обернулся, вычислил новенького; судя по
клетчатому пиджаку и "бабочке", американец; эти либо в
черном, подчеркнуто скромны, либо так пестро- клетчаты, что
хоть жмурься.
   Когда же это было, подумал Степанов. Давно, очень давно,
осенью шестьдесят восьмого, когда Мэри Хемингуэй прилетела в
Москву и он пошел с ней в Третьяковку, более всего ее
поразил именно Верещагин; "Как страшно! Как он чувствовал
горе, этот Верещагин! Папа был бы в восторге, но почему же
у нас его не знают?!" А потом они поехали в Ясную Поляну, и
добрый внучатый племянник Фета, работавший в музее, показал
им зимние вещи Толстого, вывешенные на балконе дома; "Сушим,
упаси бог, моль"; в тот день музей был закрыт, их пустили
лишь из уважения к вдове Хемингуэя; странное и особое
ощущение владело тогда Степановым в пустом, тихом доме
Толстого; Мэри шутя предложили померять зимнюю шубу
Толстого, она отказывалась, мол, недостойна этого, но все же
померила и утонула в ней, а Степанов подивился, какого,
оказывается, большого роста был Лев Николаевич; когда-то
Виктор Конецкий рассказывал, что и Антон Павлович Чехов был
очень высок, а когда плыл с Сахалина на пароходе вокруг
Азии, прыгал с носа, и матросы кидали ему конец, он за него
цеплялся, и его поднимали на корму, причем не "солдатиком"
прыгал, а по-настоящему, "рыбкой", - рисковая забава, да он
ведь и в творчестве был рисковым. Когда вечером уже
возвращались в Москву, Мэри тихо рассказывала, как они с
Хемингуэем прилетели в Париж - они всегда летали на фиесту в
Памплону через Париж, город молодости Папы - и к ним
позвонила журналистка, попросила интервью; "А я стирала себе
воротничо