сил всех наших ветеранов - тех, кто еще
жив... Кого мы парашютировали на связь с маки. Князь, его
кличка у партизан была Эйнштейн, отличался склонностью к
холодному, скрупулезному анализу... Перед началом операции
командование маки закрывало его в блиндаже, и он просчитывал
все возможные варианты успеха и провала, замечая самые,
казалось бы, незначительные мелочи... Кстати, поначалу
кличку свою он не любил, потому что до войны, как и вся
эмиграция первой волны, евреев не жаловал. Только после
того, как воочию увидел, что гитлеровцы делают с евреями,
как они обращаются с русскими пленными, сколь зверски пытают
французских партизан, стал сам называть себя Эйнштейном.
Если бы все немцы при Гитлере имели возможность увидеть
концлагеря, я не знаю, что могло бы произойти...
   - Если мы с вами стоим на позиции диалога, то я позволю
себе не согласиться: они видели гитлеровские лагеря.
   - Несогласие собеседника лишь подстегивает к тому, чтобы
быть еще более доказательным в посылах, - улыбнулся
Бринингз, - Словом, Ростопчин нажил состояние потому лишь,
что обладает удивительно аналитичным умом. Никакой
поддержки извне, тем более с площади Дзержинского. После
войны он поставил на почтовые марки... Да, да, у него было
множество друзей-художников, все они помогали маки; он
предложил издателям серию марок, посвященную истории второй
мировой войны. В дело вошли люди лорда Бивербрука, этим
объясняется то, что марки разошлись ураганным тиражом.
После этого князь купил землю в Австрии; тогда, вскоре после
войны, это было нетрудно, доллар открывал все двери; причем,
верно рассчитав, он купил те земли, где стояли разрушенные
во время войны отели для горнолыжников; нулевой цикл и
коммуникации были в сохранности; затем задешево приобрел
значительный пай в фирме канатных дорог во французских
Альпах. А потом все покатилось: он продал половину земель
в Австрии американцам, на полученные деньги отремонтировал
два отеля, прибыль вложил в туристский бизнес Кении;
построил пару фабрик, дела у него идут успешно.
   - Когда и с чего началась его деятельность по возвращению
русским их сокровищ культуры?
   - Первые симптомы интереса начались после того, как
Москва запустила спутник. Да, да, именно так: спустя
двенадцать лет после окончания страшной войны та страна, где
он родился, первой вышла в космос. Я могу понять его
гордость, сэр. Пятьдесят седьмой год, сорок лет после
большевистского переворота, до которого мы, Германия и
Франция были суперсилами Европы, а Россия на задворках,
царство тьмы и лени... А в пятьдесят седьмом вышла на
первое место на нашем проазиатском континенте. Увы, это
истина, которую многие не хотят брать в расчет. Теперь по
поводу мистера Степанова. Я попросил подобрать мне на него
все, что можно. И выяснилось: его читают в России довольно
широко, и, хотя он, к сожалению, пишет по кремлевским
рецептам, слово этого человека значимо в их стране... Когда
наши младшие братья за океаном называют мистера Степанова
агентом КГБ, я спрашиваю себя: неужели разведка - такая
легкая работа, что ею можно заниматься вполсилы, оставляя
главный заряд энергии на литературу? Я с большим уважением
отношусь к профессии, сэр. Наш с вами друг военной поры Иен
Флеминг начал писать веселого Джеймса Бонда после того, как
ушел в отставку из "Интеллидженс сервис"; то же Грэм Грин.
А Ле Карре? Великий Моэм говорил, что литература
самопожирающа, она требует на свой алтарь всего человека,
без остатка... И вот, представьте, мы начинаем помогать в
комбинации против этого русского... Кому это принесет
пользу? Нам? Не уверен. Наоборот. Мы дадим повод,
искомый повод русским начать ту пропагандистскую камланию, в
которой ныне они так заинтересованы... В начале нашей
беседы я не зря вспомнил сэра Сомерсета Моэма и его роман,
где удивительно раскрыт провидческий дар литератора. Если
русские все же считают Степанова каким-никаким писателем,
красный может сочинить то, что будет совершенно невыгодно
делу свободы, которому мы служим, не правда ли? Конечно, мы
поставим наблюдение за мистером Степановым. Я вынуждаю себя
полагать, что визит его может быть двузначным. Если мы
получим факты, тогда ударим! Ударим крепко. Если же он
действительно намерен заниматься здесь своими картинами -
пусть; не стоит ему мешать, наоборот, он обязан убедиться в
нашей непредвзятости; терпимость ко всем идеологиям, право
каждого делать то, что он хочет...
   - Не преступая при этом грань закона, полковник, -
улыбнулся сэр Бромсли. - Я снова обязан согласиться с вами,
и, поверьте, мне это доставляет радость. Что вы можете
сказать по поводу немца из Бремена?
   - С ним очень хватко работала гамбургская резидентура
младших братьев. Видимо, они готовят его к скандалу. Да и
не только его одного, мне кажется. Замышляют свою операцию
как некую мелодраму, заламывание рук, сведение денежных
счетов... Посмотрим. Я не очень-то убежден, что у них
получится. Итак, господин доктор Золле... Занятно, немцы
умудряются умещать в одно значение два титула - "господин
профессор доктор Золле". Этот человек ясен мне совершенно.
Когда ответ на мучающий его вопрос ищет математик или физик
и находит его, он - в зависимости от уровня одаренности -
успокаивается на определенное время, потом в его мозгу
возникает новый вопрос, но он уже успел отдохнуть: Эйнштейн
музицировал, Жолио-Кюри играл в шахматы, а интересовавший
нас русский академик Тамм занимался альпинизмом.
Коллекционер, пытающийся найти все, что было уничтожено,
похищено, увезено в дня страшной войны, сталкивается с таким
количеством загадок, с таким обилием материалов, что одному
ему с этим никак не справиться...
   Либо он должен иметь аппарат помощников, развернуть это
дело в предприятие, либо он кончит трагедией, захлебнется в
документах, сойдет с ума. Это подобно Алхимии - еще один
опыт, и золото наконец будет получено. Господин профессор
доктор Золле человек безупречной репутации... Но он глубоко
несчастен... Из такого конгломерата разностей - аристократ,
красный литератор и одержимый исследователь - не построишь
сеть, это фантазии молодых людей из-за океана, сэр.
   - Я вполне удовлетворен вашим объяснением, полковник,
благодарю вас. Что же, по- вашему, мы ответим младшим
братьям?
   - Мы ответим им, что нам доставило большое удовольствие
ознакомиться с материалами, которые они нам любезно
предоставили. Однако мы не считаем их до конца
аргументированными. Если бы они внесли свое предложение по
поводу того, как можно войти в дела князя, каким образом
подвести нужных людей к Золле, чтобы его информация, прежде
чем уйти к красным, прошла нашу обработку, если бы
сформулировали возможность нейтрализации мистера Степанова,
придумали бы, как можно поссорить его с властями - чем
меньше писателей вместе с Советами, тем нам выгоднее, -
тогда мы готовы сотрудничать, соотнося наши действия с
курсом кабинета ее величества.
   - Я был бы весьма признателен вам, полковник, если бы вы
нашли время составить телеграмму именно в том смысле, какой
только что был столь блистательно вами сформулирован... А я
попрошу консульскую службу дать визу мистеру Степанову,
поскольку, как я понял, вы готовы взять на себя
ответственность. Еще чаю?

                        8

   Ростопчин попросил шофера вывести из подземного гаража
спортивный "мерседес"; двигатель - восьмерка; хоть полиция
ограничивает скорости до ста тридцати километров даже на
трассах, придется жать двести; возможен штраф, обидно,
конечно, убыток; зато сэкономлено время; до Лозанны надо
проехать за четыре часа; там Лифарь; разговор будет трудным;
нужно успеть вернуться обратно этой же ночью, завтра
встреча, которую нельзя отменить, а там и Лондон...
   Он сел за руль, выехал на пустую трассу, нажал; включил
радио, нашел итальянцев, время серенад, пусть себе, только
бы не последние известия, нет сил слушать, путают друг
друга, как мальчишки. Только те играли в
"казаков-разбойников", а сейчас предстоит сыграть в
"ракеты-убежища", победителей нет, шарик в куски,
разлетимся, как пыль; жаль.
   К счастью, полиции не было; промахнул четыреста
километров за три часа, в Лозанне, правда, скорость пришлось
сбросить, дорога узенькая, ввинчивается в горы; отель в
Гийоме самый престижный, Лифарь есть Лифарь, вся жизнь в
отелях, никогда не имел дома; но разве дашь ему восемьдесят?
Поджар, быстр, скептичен.
   - Ну, полноте, князь, вам все прекрасно известно; да,
видимо, стану решать судьбу пушкинских писем, пора
подоспела... Как достались они мне шально, так и уйдут...
   - А как они вам достались? Газеты писали, что их
приобрел Дягилев.
   Лифарь рассмеялся хорошо поставленным актерским смехом и
заговорил (в чем-то неуловимо похоже на Федора Федоровича,
те же акценты, раскатистое "р"), увлекаясь своим же
рассказом:
   - Меня Дягилев тогда с собою взял в Лондон... К великому
князю... Его дочка породнилась с британским двором, жила в
замке, а отца поселила в скворешнике, на третьем этаже,
раньше там слуги жили... Поселила неспроста - пил старик...
Вот он-то нас к себе и зазвал, палец к губам приложил,
шепнув: "На красненькое не хватает... Уступлю реликвию,
письма Пушкина, а вы мне деньги тайком от дочки передайте,
упаси бог, узнает-отымет!" Шутник был. В молодые годы дробь
на сцену кидал, когда Кшесинская танцевала, ревновал к
государю, что правда, то правда... Назавтра мы получили
письма, положили реликвию в банк, понеслись в Монте-Карло -
там была наша балетная труппа. А вскоре Дягилев умер.
Министр просвещения Франции потом предложил мне выкупить
письма, чтоб деньги заработать, я танцевал, как
приговоренный. Затем война. В день, когда Париж был
объявлен открытым городом, меня вызвали в префектуру;
заседают человек двенадцать, все в полнейшей прострации, а
по городу уже конные немцы ездят, молоко раздают детишкам -
в Париже все было не так, как в России... Принимают меня.
"У нас к вам большое уважение, поэтому и обращаемся к вам".
- "К вашим услугам". - "Если сегодня Опера не будет
возглавлена кем-либо из наших, немцы конфискуют ее.
Дирекция бежала, в городе никого нет. Даем вам карт-бланш
на все ваши действия. Деньги, фонды - все в ваших руках".
Что ж, я принял эту миссию, большая честь. Никто тогда не
знал, на сколько дней или недель взят Париж; я должен был
решиться. Иду туда, где помещалась Опера, мне вручают
банковские счета и ключи, возвращаюсь к себе и сразу же
делаюсь вахтером, танцовщиком, директором, пожарным,
машинистом сцены... Включил свет, подошел к окну, открыл
шторы, подумал, не дурной ли сон на улицах; в кафе сидят
люди, электростанция работает, радиопрограммы
продолжаются... Я правил в Опера четыре года... И если де
Голль вернул французам Родину, то я создал им балет! Шварц,
Амьель, Клод Бесси - это все мой ученицы, чьи же еще?! На
второй день стали приходить машинисты сцены, пожарники,
оркестранты. "Можно аванс?" - "Конечно. Сколько?" - "Да
хорошо б тысячи три". - "Десять хочешь?" - "Конечно!" -
"Бери и подписывай!" - "А что делать?" - "Ничего! Приходить
на службу и делать вид, что работаешь!" Уже и на Эйфелевой
башне свастика, и на Кэ д'Орсе... И вдруг в Опера раздается
телефонный звонок... Это было так странно-телефонный звонок
в Опера, в моем кабинете. Звонил комендант Парижа фон Гроте
из отеля "Ритц", где был штаб оккупантов. Вызывают туда...
Вызывают - это если полицейские приезжают на открытой
машине, если в закрытой - значит, арестовывают. Смешно, в
"Ритце" раньше самые богатые люди Америки останавливались...
Вхожу в апартаман, поднимается генерал с моноклем и говорит
на чистейшем русском: "Сергей Михайлович, как мы рады вас
здесь встретить!" Каков подлец, а?!
   ...Ростопчин знал, что этих стариков нельзя торопить,
пусть выскажет то, что на сердце; свидетельства очевидцев
помогут потом отделить правду от лжи; к главному надо
подходить постепенно, в самом конце, после того, как
размякнет...
   "Когда я стану таким же? - подумал он. - Лет через
пять. Мне тоже есть что вспомнить о первых днях немецкой
оккупации Парижа, только я был в подполье, а он в Опера".
   - Я опешил, - продолжал между тем Лифарь. - Такой
прекрасный язык, такой ленинградский, то есть
петербургский... "Вы русский?" -"Нет, немец, но служил в
лейб-гвардии его императорского величества! Я знаю все ваши
балеты, обожаю французскую культуру, купил виллу под
Парижем!" Ушам не верю! "Мы пришлем вам в театр из рейха
молодого ляйтера, он возьмет на себя бремя хозяйственных
забот, чтобы вы целиком отдались искусству!" - "Так, значит,
все-таки вы берете театр? Кто же, вы идя я?" - "Нет, нет,
вы! Не хотите ляйтера, не дадим. Обращайтесь по всем
вопросам, к вашим услугам!" Я поклонился в к двери, а он
меня останавливает: "Сергей Михайлович, у вас будет
секретная миссия.. и вы должны ее принять!" - "В чем же она
заключается?" - "Вы должны сегодня остаться ночевать в
Опера". - "Почему?" - "Потому что сегодня в Компьене
подписывают мир. А после этого Хитлер пожелал быть в
Опера". И при слове "Хитлер" вскидывает руку. "Отвечаете
за все вы, вопрос жизни и смерти". Я бегом к министру
народного просвещения, тот выслушал. "Все на вашей
ответственности, вы приняли полномочия, только, молю, никому
ни слова!" "Но я решил дезертировать - первый раз в жизни...
Зашел в Опера, дал пожарнику на красненькое. "Оставляю тебя
на ночь". Хочу, кстати, обо всем этом написать в моих
"Мемуар д'Икар" (15)... С первым метро лечу в Опера, а мой
пожарник рассказывает рабочим сцены, как ночью в зал
ворвались немцы, много немцев, среди них был один с усиками,
очень хорошо знал про Опера, рассказывал остальным бошам,
где и что, словно экскурсовод. "Я решил, что это немецкий
певец, - продолжает мой пожарник. - Когда он спросил, где
президентская ложа, я ответил, а черт ее знает, их столько у
нас, этих самых президентов. Певец с усиками рассмеялся и
похлопал меня по плечу, а я его. Когда все они уходили,
певец велел дать мне денег за экскурсию, но я отказался. От
бошей не берем". Рабочие стали его бранить - деньги не
пахнут, - а я спросил, как звали того певца. "Рулер или
фулер". - "А он был в военной форме?" - "Да". - "С
маленькими усиками?" - "С усиками. Как у Шарля Чаплина". -
"Так это ты Хитлера по плечу хлопал!" Пожарник - бах, и в
обморок! Увезли беднягу в больницу, и он там умер от
шока... Представляете?! Не от нули, но от одного имени
Хитлера! Да... Я бегу в телефон, звоню в префектуру:
алло, знаете новость, в Опера был Хитлер! Звоню всем
друзьям и знакомым: "Хитлер в Париже!" Я ж таким образом
хотел сообщить в Лондон, что он здесь, пусть действуют! А
через три дня французское радио передает из Лондона: "Серж
Лифарь принял в Опера Хитлера! За это он приговаривается к
смерти!" У меня волос дыбом! Но и немцы это радио слушали,
и они были убеждены, что я принимал Хитлера, и поэтому не я
им кланялся, а они мне. Когда пришли союзники, во всех
газетах статьи: "Лифарь с немецкими миллиардами удрал в
Аргентину!" Я к генералу Леклерку; тот: "Держись, мы тебя
не дадим в обиду!" А в театре суд: "Он друг Хитлера - к
расстрелу! Он танцевал для немцев!" А судья: "Вы уверены,
что он танцевал для немцев?" - "Конечно". - "Наверно, вы
пользуетесь слухами... Сами-то что делали в то время?" -
"Как что? Ставил Лифарю декорации!" - "Погодите, но
получается, что вы тоже работали на Хитлера, если ставили
Лифарю декорации?" Я вернулся в театр только через два
года... А спустя тридцать девять лет Миттеран наградил меня
Почетным легионом...
   - Вы рассказали новеллу, - заметил Ростопчин. - Сценарий
фильма.
   - Мое умение рассказывать сюжетно первым отметил Шаляпин,
- улыбнулся Лифарь. - На моей пушкинской выставке он
предложил: "Сережа, давай откроем драматическую студию,
а?!" Но ведь он был великий артист, и, как все великие,
хотел, чтобы лишь его постоянно славили... Он ведь отчего
заболел? Знаете?
   - Нет.
   - Ну, как же... Поехал в Китай, в Харбин... А там его
русская эмиграция в штыки встретила: "Продает белую идею, с
красными встречается". Свист в зале, крики. Он это так
переживал, что заболел раком крови... Я его на вокзале
встречал. Уехал - могучий, громадный, сильный, а вернулся -
словно жердь. Привез его домой - он ведь квартиру себе
купил, целый этаж, - у него тут и студия была, окнами во
двор выходила, он мне в былые-то времена там по памяти
"Моцарта и Сальери" читал... Кстати, как раз там я его и
попросил бесплатно выступить для моей пушкинской выставки.
"Ишь, чего хочешь! Только птички бесплатно поют!
Ха-ха-ха!" - "Но у меня денег нет, чтоб вам уплатить!" -
"Заработай!" - "Как?" - "Играй со мною Моцарта. А я
Сальери!" - "Но я же не драматический актер!" - "Научу! Эй!
- Тут к нему мальчишка-слуга со всех ног. - А ну, графинчик
нам!" Вот мы водочку клюк- клюк, пошло хорошо. И он начал
читать "Моцарта и Сальери" на два голоса. А как кончил, я
весь холодный, и волосы дыбом торчат... Да... За два года
до его смерти это было. А в тот день прихожу навестить...
Как обычно, семья чай пьет, дочки сытые такие, веселые, а
возле его постели два доктора Федор Иванович рвет на себе
сорочку и хрипит: "Эх, не звучит, не звучит, не
зву-у-учит". Потянулся на подушках и замер. Доктор пощупал
пульс, говорит, скончался... Я об этом в "Фигаро"
напечатал. А хоронить? На что? Ведь еще тело не остыло,
как начали делить имущество... А Борис с Федором, главные
Шаляпины, в Америке... Вот и пошли мои денежки на
похороны... Отправился к директору Опера, к министру - надо
ж устроить проезд катафалка по городу, следует организовать
государственные похороны. "Нет, он не наш, он русский, мы
только Саре Бернар делали такое". Обращаюсь к префекту
полиции месье Маршану... Почему меня к нему занесло?
Наверное, оттого, что Шаляпин был жалован командором ордена
Почетного легиона... "Как, командору не дают права проехать
в последний раз по Парижу?! Городом управляю я! Ко мне
всех!" Ну, и поехали мы по бульварам, а я уж там хор нашего
Афонского заказал... Процессия остановилась, и грянуло
русское пение... Больше такого никогда не было... И
памятник Федору Ивановичу я помог поставить... Двадцать лет
спустя... Ничего я за это не хочу, счастлив, что мог
сделать...
   - Как было бы прекрасно, сохрани вы письма Пушкина...
Это был бы еще один ваш подвиг, Сергей Михайлович...
   Лифарь вздохнул и закрыл глаза.
   - Знал, что вы этим кончите... Я не стану их продавать
на нонешнем аукционе, обещаю... Но и бесплатно не верну...
Федор Иванович учил: "Только птичка бесплатно поет". А я
добавлю: "И комарик танцует".

   ...На берегу темного Женевского озера после трудного
трехчасового разговора с Лифарем Ростопчин остановил машину,
спустился к берегу и долго сидел, не мог ехать дальше,
прижало сердце...

                       9

   Степанов посмотрел на часы; боже ты мой, опаздываю к
Савину, Александру Ивановичу; Розен ждет в холле; вот он,
симптом подкрадывания старости - неумение контролировать
время, раньше оно тикало во мне, я мог не смотреть на
стрелки, угадывал с точностью до пяти минут, даже если
просыпался ночью.
   Он бросился к телефону; пролистал книжку; номера
"Космоса", где остановился Розен, не было; похолодел оттого,
что надо вертеть "09"; девицы с норовом, кидают трубку, не
выслушав.
   ...Савин принял их в громадном кабинете, отделанном
деревянными панелями; пригласил двух заместителей; выслушал
Степанова, который объяснил, что визит его обусловлен двумя
исходными позициями: во-первых, мистер Розен занимается
продажей наших станков на Западе, и хорошо этим занимается,
бизнес его растет, вполне престижен, и, во-вторых, поскольку
мистер Розен хочет войти в дело по возвращению русских
ценностей, он, Степанов, не мог не привести его к своему
другу, союзному министру; вполне возможно, у бизнесмена
(Красная Армия спасла его от гибели, во время войны жил в
Союзе, благодарен нам за жизнь) есть какие- то вопросы,
которые целесообразно решить сразу же на самом в