юсь
Миттерану! Хотя ему не до меня, обнимаю, мой друг,
поздравляю еще раз.
   Ростопчин положил трубку, пожевал губами, потом спросил:
   - Господин Грешев, поймите меня правильно... Где вы были
в период с тридцать третьего по сорок пятый годы?
   Грешев усмехнулся.
   - Вопрос правомочен. Я уехал из Германии в тридцать
третьем. От Гитлера. Во Франции жил до сорокового. Потом
в Лондоне. В меру своих сил помогал борьбе против нацистов.
Вы сейчас намерены говорить о том, кто именно похитил
Врубеля? Опасаетесь, не был ли я связан с наци? Нет, не
был, я их ненавижу...
   Ростопчин обернулся к Степанову,
   - Ты не говоришь по-французски?
   - Нет.
   - Я не помню, знает, ли Франсуа английский... Ладно, в
конце концов, будешь говорить мне, я переведу.
   Он набрал номер, попросил к аппарату мадам Фрелль, долго
поздравлял ее, обещал прилететь в Париж на week-end в конце
следующего месяца, потом попросил Франсуа; сразу же перешел
к делу:
   - Слушай, ты говоришь по-английски? Слава богу, я
передам трубку моему другу, он изложит суть дела, а ты дашь
ему бесплатный совет. Если же ты стал скрягой и не
работаешь без гонорара, я прилечу в Париж, отвезу в "Крейзи
хоре", и мы будем квиты, - он протянул трубку Степанову. -
На, Митя, этот Франсуа - гений юриспруденции, только не
говори сумбурно, старайся быть последовательным, ясно?
   - Добрый вечер, - сказал Степанов, - я хочу вам объяснить
суть дела. Из одного нашего музея была похищена картина
известного художника...
   - Вы не представились, - сказал Франсуа.
   - Меня зовут Степанов, я русский литератор.
   - Давно живете на Западе?
   - Я живу в Москве.
   - Можно попросить князя?
   Степанов протянул трубку Ростопчину, шепнув:
   - По-моему, он боится говорить со мной.
   Ростопчин поморщился, досадливо махнул рукой - не пори
чепухи.
   - Франсуа, это мой друг... Что? Нет. Да, уверен.
Значит, у меня есть основания... Нет, я не пойму тебя...
Что? - он долго слушал то, что ему говорил Франсуа, потом
перебил его; голос стал сухим, каким-то даже простуженным.
- До свидания, Франсуа, я раздумал приезжать к тебе...
   Положив трубку, он сказал, ни на кого не глядя:
   - Он выставил свою кандидатуру... Ему неудобно...
   Грешев заметил:
   - Будь проклят тот час, когда умер де Голль...
   Ростопчин посидел в задумчивости у телефона, потом снова
начал листать свою книжку; позвонил в Люксембург.
   - Мадлен? Здравствуй, это я. Спасибо. А ты? Чудесно.
Где Александр? Слава богу! Передай ему трубку, у меня
срочное дело... Здравствуй, Кинжал, это Эйнштейн. Ничего.
А ты? Да неужели? Молодец. Слушай, я передам трубку
русс... советскому писателю Степанову. Он только что из
Москвы, на пару дней... Это мой друг... Ему... Нам нужна
консультация. Ты можешь его выслушать? Спасибо, я был
уверен, Ты говоришь по-английски? Ничего страшного, он тоже
не миссис Тэтчер...
   Ростопчин облегченно вздохнул, пояснив Степанову:
   - Это адвокат ведущих банков; дьявол; знает все.
   - Добрый вечер, мистер Кинжал, - Степанов отчего-то
улыбнулся трубке. - Я буду излагать дело по пунктам.
Можно? Спасибо. Итак, в сорок втором году нацисты вывезли
из одного города на Украине три тысячи девятьсот сорок три
картины европейских и русских мастеров. Картины исчезли.
Да. Ни одну не нашли. Да. Но завтра на аукционе к продаже
выставлено полотно нашего художника Врубеля, кото... Что?
Я проспеленгую: "В", как "Вена", "Р", как "Рейкьявик", "У",
как "Умберто", "Б", как "Брюссель", "Е", как "Европа", "Л",
как "Лондон", - быстро говорил Степанов. - Да, русский.
Полотно было вывезено из музея двенадцатого июля сорок
третьего года, об этом есть соответствующий документ... Да,
советский... На обратной стороне холста, возможно,
сохранились цифры "12-764". Это клеймо эйнзацштаба
рейхсляйтера Розенберга... Да, именно тот... Нет, он был
министром оккупированных восточных территорий в то время..,.
Да, увы, это все, что у нас есть... Мы намерены заявить в
"Сотби", что картина похищена, и потребовать ее
возвращения... Нет. Больше ничего... Сегодня должны были
прийти документы о людях, которые паковали картину, увозили
ее в рейх, передавали на хранение в соляную штольню, с
описанием и распиской, но, к сожалению, этих бумаг мы не
получили... От немца... Его зовут господин Золле. Нет, с
Запада... Почему? - Степанов закрыл мембрану ладонью,
шепнул: - Он говорит, что наши документы совершенно
недостаточны...
   - Спроси его, что будет, если мы все же заявим о факте
хищения, - сказал Ростопчин.
   - Не спрашивайте, - Грешев покачал головой. - Лучше я
вам поясню, что может стать, если вы выступите с таким
заявлением...
   - Пожалуйста, спроси, что может быть, - Ростопчин
повторил раздраженно, а потому особо учтиво; ясно было, что
говорил он это Грешеву.
   - Хорошо, а если все-таки я заявлю завтра в "Сотби", что
они торгуют краденым? - спросил Степанов.
   - "Сотби" - могучая фирма, - ответил Кинжал, - Они
работают наверняка. Здесь что-то не так... В лучшем случае
- картину снимут с торгов и назначат экспертизу, в худшем -
вас привлекут к суду за злонамеренную клевету; штраф может
быть ошеломительным.
   - Сейчас я передам князю, минуту.
   - Экономь время, - сказал Ростопчин, - дан трубку, я его
поблагодарю; я тебе весьма признателен, Кинжал, целуй своих,
жду в гости, до свидания, ты был очень любезен.
   Положив трубку, спросил:
   - Ну? Что он говорит?
   - Либо экспертиза, либо суд с последующим штрафом, -
объяснил Степанов.
   - Не верю, - возмутился Ростопчин. - Ты никого не
оскорбляешь, ты просишь провести расследование...
   - Милостивые государи, - проскрипел Грешев, - вам ничего
не говорит фамилия Деринг?
   - Из филиала "Дреэднер банка" в Швейцарии? - спросил
Ростопчин. - Хайнц Деринг?
   Грешев поднялся со своего стула, подошел к стеллажу,
достав одну из бесчисленных папок, вздохнул.
   - Я боюсь смерти только потому, что жалею свои архивы,
Кому они достанутся? Внуки пустят их с молотка, они не
говорят по-русски, а уплатят им хорошо... Если бы все ушло
в один институт хотя бы... Нет, не Хайнц. Его зовут
Александр, он врач из Освенцима...
   - При чем здесь Освенцим? - удивился Ростопчин. - Скоро
полночь, у нас нет времени, надо найти какого-нибудь
британского юриста, заинтересовать прессу, надо что-то
придумать, завтра будет поздно...
   - Наберитесь терпения, князь, - сказал Грешев. - Я займу
у вас десять минут - даже с чтением выдержек из судебного
процесса...
   - Давай послушаем, Женя, - Попросил Степанов, - десять
минут ничего не решают...
   - Итак, - начал Грешев, - в середине шестидесятых годов
некий американский писатель выпустил книгу о
врачах-изуверах, которые работали в Освенциме. Среди прочих
было названо имя доктора Деринга, который провел около
двадцати тысяч операций на несчастных без наркоза, в
экспериментальных целях; часть людей была подвергнута
кастрации, женщин - опять-таки в экспериментальных целях -
обрекали на бесплодие. Доктор Деринг - он поселился в
Лондоне после войны - обратился в суд, требуя привлечь к
ответственности автора и его издателей за клевету...
   - При чем здесь это? - поморщился Ростопчин, листая
телефонную книжку.
   - Англия - страна, исповедующая в суде закон аналогов,
уголовное законодательство регулируется, в основном,
судебными прецедентами, - заметил Степанов. - Я бы очень
хотел послушать про Деринга, господин Грешев...
   - Меня зовут Иван Ефимович, - бросил старик. - Вам надо
знать это дело, чтобы не попасть в липкую неприятность,
завтра...
   - Пожалуйста, расскажите, Иван Ефимович, - повторил
Степанов, - мне это очень важно.
   - Я не стану останавливаться на всех перипетиях дела, но
предварительно хочу спросить: кто станет заявлять в "Сотби"
о том, что продают похищенную нацистами русскую картину,
являющуюся собственностью украинского музея?
   - Я, - ответил Степанов.
   - Если и рисковать, то лучше рисковать князю, - заметил
Грешев.
   Ростопчин хрустнул пальцами, потер солнечное сплетение,
поинтересовался:
   - Почему? Я не отказываюсь, я ничего не боюсь, но я хочу
знать, отчего это лучше сделать мне.
   - Оттого, что вы не красный, - ответил Грешев и, достав
лист из папки, пояснил: - Я прочитаю вам, как здесь, в
Лондоне, где был один-единственный процесс над нацистскими
изуверами, допрашивали свидетельницу, доктора Лорску,
приехавшую из Польши. Я не стану читать про то, как
допрашивали других свидетелей, из Польши, Израиля, Греции,
Англии, только доктора Лорску. Это займет десять минут, а
может, и того меньше. Вы все поймете, милостивые
государи... Итак, высокий суд вызвал доктора Лорску из
Польши; предыдущие свидетели - оставшиеся в живых женщины,
обреченные нацистами на бесплодие, подвергавшиеся зверской
операции без анестезии или же экспериментальному
болезненному уколу в спинной мозг - говорили о ней, как о
матери, делавшей все, чтобы хоть как-то облегчить их
страдания. Часть злодеяний приписывали полковнику СС
Шуману, он резал их, как... лягушек; часть генералу
Глаубергу... Заключенных врачей, работающих в "блоке
десять", периодически расстреливали, чтобы не ушла
информация о самом страшном изуверстве двадцатого века -
экспериментах на здоровых людях. Сначала, как и полагается,
доктора Лорску спросили, где она родилась, когда, каково ее
семейное положение, затем задали вопрос о вероисповедании,
она ответила, что вступила а партию коммунистов, работая
сестрой милосердия в Интернациональных бригадах в Испании,
затем была в маки.
   - Погодите, погодите, - Ростопчин как-то странно подался
вперед, - сколько ей лет?
   - В шестьдесят четвертом было сорок девять.
   - В ваших материалах есть ее описание?
   Грешев глянул на лист из дела, которое он вынул,
стремительно пробежал строки (Степанов заметил, что читает
старик без очков; вбирает текст целиком, словно
фотографирует его, выделяя лишь то, что ему в данный момент
необходимо), покачал головой.
   - Весьма поверхностное... Черноволосая, с сединою, черты
лица правильные.
   - Нет, - сказал Ростопчин, - моя польская подруга в маки,
которую выдали гестапо, была светленькая, голубоглазая. Не
та...

   (Люди фола объехали все китайские рестораны, которые
назвал Ростопчину официант в "Кларидже"; они попали в
"Голден дак" около двенадцати; да, были иностранцы; да, один
седой, а другой коротко стриженный; да, они ушли с мистером
Грешевым, это наш постоянный клиент; он живет совсем рядом;
что будете есть? Ах, только чай; хорошо, сейчас; да,
телефон внизу, прощу вас.)

   - Я продолжу, - сказал Грешев. - Итак, сначала госпожу
Лорску начал допрашивать адвокат писателя, привлеченного к
суду "за клевету"... Он спросил ее: "Вы принимали участие
в экспериментальных операциях?" - "Никогда", - ответила она.
"Вы помните греческих девочек, у которых нацисты и их
подручные вырезали фаллопиевы трубы, обрекая их на
бесплодие?" - "Да". - "А евреек?" - "Тоже". - "Испанок?" -
"Тоже. Я присутствовала при смерти одной из них после
операции". Затем в допрос Лорски включился адвокат
"потерпевшего", Александра Деринга, который ставил
эксперименты на несчастных вместе с нацистами, хотя тоже был
заключенным, гитлеровцы освободили его в конце сорок
четвертого, он бежал с набитыми чемоданами, сопровождая
нацистов. "Вы присутствовали при операциях, которые
проводил доктор Деринг?" - "Нет". - "Откуда же вам
известно, что он проводил эксперименты на здоровых людях?" -
"От тех, кто умирал у меня на руках". - "Вам задали вопрос
о том, являетесь ли вы коммунисткой... Вы ответили
утвердительно. Ваше отношение к людям подчинено требованиям
доктрины, которой вы служите?" - "Не думаю". - "Кто
рассказал вам о том, что доктор Вире также экспериментировал
на здоровых людях?" - "Доктор Самуэль". - "Как он узнал про
это? Ведь он был заключенным. Он что, помогал эсэсовскому
профессору Вирсу делать операции на здоровых людях?" - "Вире
приказывал ему ассистировать". - "Какой национальности был
доктор Самуэль?" - "Немецкий еврей, насколько я знаю". -
"Вам известна его судьба?" - "Его загнали в камеру и
отравили газом". - "Почему?" - "Потому что он рассказал
людям, связанным с руководителем подполья в Освенциме Юзефом
Циранкевичем, об этих экспериментах". - "Циранкевич затем
стал премьер-министром коммунистической Польши, не так ли?"
- "Да, это так". - "Врачи СС отдавали вам приказ ухаживать
за девушками, которых они оперировали?" - "Нет, это долг
врача - помогать несчастным, как-то облегчить их страдания".
Включился и судья: "В блоке десять были отобраны для
эксперимента четыреста молодых, здоровых женщин и девушек?"
- "Да". - "Эти женщины знали, что их могут положить на
операционный стол в любую минуту?" - "Те, которые постарше,
понимали. Там же были и девочки, дети..." Судья обращается
к присяжным и просит их прочесть восемь страниц из книги,
против которой возбудил процесс доктор Деринг, лишь восемь
страниц - до и после эпизода, связанного с его работой на
СС... Это был шок, - Грешев поднял глаза от страницы. -
Тогда адвокат доктора Деринга спросил Лорску: "Сколько
времени вы провели в блоке десять перед тем, как вам
поручили вести лабораторные работы?" - "Шесть недель я сама
была "заготовкой для экспериментов". Потом они узнали, что
я дипломированный врач, и послали в лабораторию. Но большую
часть времени я проводила в послеоперационной палате.
Пыталась помогать оперированным девочкам". - "Когда вы
узнали, что заключенный врач Самуэль проводил эксперименты
по приказу эсэсовского врача Вирса?" - "Перед тем как меня
направили в лабораторию". - "Но вы не предприняли попыток
повлиять на Самуэля, чтобы он не выполнял приказов
врача-изувера?" - "Он начал оперировать, не зная, что они
затевают. А когда понял, был сразу же отправлен в газовую
камеру". - "Вы, лично вы видели газовые камеры, пытки,
расстрелы в лагере, или вам говорили об этом другие
заключенные?" - "Я сама видела расстрелы, потому что окна
лабораторий выходили на блок одиннадцать, где и проводились
экзекуции. На моих глазах. Я сама видела, что В
"госпитале" людям насильно вводили фенол и они умирали в
муках. Я сама видела, как людей били до смерти". Судья:
"Как часто вы видели экзекуции?" - "Два-три раза в неделю...
Расстреливали сотнями... Женщин и детей". Вопрос защитника
доктора Деринга: следите внимательно, как он ведет свою
линию, милостивые государи, я не сравниваю ваше дело с этим,
- Грешев кивнул на лист бумаги, - я просто прошу помнить,
что в стране, где существует право аналога, нужно быть
готовым к аналогиям. Итак, защитник Деринга: "Вы говорили
с кем-нибудь об этих ужасных казнях, свидетель Лорска?" - "Я
не говорила. Мы не дискутировали, отчего они расстреливают
тех или иных людей. Мы просто знали, что нацисты убивают ни
в чем не повинных людей". - "И вы не знали, что движет
теми, кто исполнял приказ СС и расстреливал заключенных?" -
"Я думала, что в них нет ничего человеческого". - "Вы
слыхали, видимо, мой вопрос к одной из свидетельниц... Я
прочитаю его, чтобы не отклоняться от стенограммы: "Вы
когда-нибудь смели ослушаться приказа нацистов?" Зачитываю
ответ: "Я ничего не могла поделать против их приказов,
потому что они сразу убили бы меня". Лорска: "Я понимаю...
Да, я понимаю... Но я знала многих людей, которые тем не
менее отказывались выполнять приказы нацистов". Судья:
"Прочитайте показания свидетеля Межика". Зачитываются слова
доктора Межика: "Прямой отказ выполнить их приказание был
немыслим". Судья: "Итак, я спрашиваю, вы, лично вы
считали, что всякое отклонение от выполнения приказов СС
повлечет за собою расстрел?" Лорска: "Нет, не считала". -
"А чем же, в таком случав, каралось неповиновение? Пыткой?
Заключением в камеру, где нет света и еды?" - "Вы имеете в
виду карцер?" - спросила Лорска. Судья ответил, что ему
неизвестны немецкие тюремные термины. Лорска: "Я знала
людей, которые умели не выполнять приказы эсэсовцев, избегая
при этом наказания". Выступает адвокат защиты, старый лорд,
консерватор до мозга костей, благороднейший человек...
   - Как его зовут? - спросил Степанов.
   - Лорд Гарднер.
   - Он жив?
   Ростопчин пожал плечами.
   - Какое это имеет значение, Митя? Как страшно то, что
рассказывает Иван Ефимович...
   Грешев усмехнулся.
   - Дальше будет страшнее... Итак, лорд Гарднер задает
вопрос свидетельнице Лорске: "Вы сказали, что звали людей,
которые не выполняли приказы нацистов. Можете назвать
имена?" - "Во первых, доктор Хаутвал. Во-вторых, множество
тех, кто формально не отказывался, но люди делали все
возможное, чтобы саботировать приказы нацистов и хоть
как-то, хоть чем-то облегчить участь своих братьев,
заключенных... Если пациент отказывается от операции,
делать ее нельзя, это нарушение клятвы Гиппократа". - "Если
бы вам приказали провести экспериментальную операцию на
здоровом человеке, вы бы согласились?" Лорска: "В первые
дни моего заключения в десятом блоке ночью я поговорила с
доктором Хаутвал. Она объяснила мне, какие операции
проводят нацистские врачи и те, кто им служит. Сказала, что
так или иначе мы живыми из лагеря не выйдем, нам не позволят
остаться живыми, потому что мы слишком много знаем...
Поэтому, сказала доктор Хаутвал, то время, которое нам
отпущено для жизни, надо жить так, как полагается людям. Я
никогда, до последнего моего вздоха не забуду этих слов:
"Надо жить так, как должны жить люди". Судья: "Человек
остается человеком, он не свят. Я хочу, чтобы присяжные
точнее поняли смысл вашей фразы: жить, как полагается жить
людям. Если бы генерал СС, доктор, профессор Глауберг
сказал вам: "Завтра утром вы будете проводить со мной
операцию на греческой девочке", - вы бы отказались?" - "Я бы
покончила с собой". - "А если бы вам не позволили покончить
с собой? Что бы вас ожидало в случае отказа повиноваться?"
- "Видимо, я была бы направлена в команду тяжелых работ". -
"Ничего, кроме этого?" - удивился судья. "Думаю, нет", -
ответила доктор Лорска; ответила честно, - вздохнул Грешев,
- достойный человек, она наивно полагала, будто лондонские
судьи и присяжные знают, что такое "команда тяжелых работ".
Та же казнь, только более мучительная: избиения, голод,
тяжкое умирание на нарах в течение двух-трех недель...
   - Ну и чем кончился процесс? - спросил Ростопчин. -
Сколько лет дали этому самому Дерингу?
   - Его не осудили... Наоборот, писатель и его издатели
были принуждены внести один пенс компенсации за "клевету"...
На врача-изувера... Свидетели, которые показывали против
него? Они "подвержены эмоциям", и потом разве они могут
помнить все, что было тридцать лет назад?! А Деринг был
заключенным, он выполнял приказ. Вас, милостивый государь,
если вы решитесь на скандал, - Грешев посмотрел на
Степанова, - станут спрашивать в суде, видели ли вы лично
картину Врубеля в украинском музее. Должны ли вы выполнять
все предписания московских властей? Если вы не видели эту
картину, то готовы ли показать под присягой, что к продаже
выставлена именно та, краденая? По поводу номера,
проставленного людьми Розенберга на картине - если он давно
уже не выведен с полотна химическим, способом, - представьте
свидетелей! Их проезд и проживание в Лондоне - за ваш счет.
Слушание дела - не менее недели... Количество свидетелей -
не менее пяти... И пусть все они под присягой подтвердят,
что воровали Врубеля по приказу Розенберга, подтвердят, что
сами упаковывали картину и сами прятали ее в рейхе... Чушь
собачья... Посадят вас в тюрьму за долги, вы же не сможете
уплатить штраф фирме "Сотби", вы ведь на них думаете поднять
голос...
   - Мы делаем не то, господа, - задумчиво сказал Ростопчин.
- Впадаем в родной российский транс, взгляд и нечто, никаких
толковых предложений. Я задаю только один вопрос: кому
было выгодно рассорить нас с профессором Золле? Кому было
выгодно поставить моего сына в безвыходное положение и
лишить меня тех денег, которые я выложил для аукциона? Кто
не позволил мистеру Розену войти