ъяснили мне суть
революции, произошедшей в их науке: если раньше высшим
достижением являлось получение однозначного ответа, то
теперь смысл математики заключен в том, чтобы расчленить
ответ на тысячу вопросов, а уж потом засадить их в
компьютеры. Проблема выбора, множественность, очень
актуально...
   - Врубель ныне очень популярен в России, на Западе он
почти неизвестен, - кивнув, продолжил Двинн. - Вообще мы
сейчас переживаем определенный спад цен на рынке живописи.
Абстракционисты, по сути, кончились, их берут только для
дизайна в тех виллах, которые строят на берегу океана с
широкими окнами без рам; кто-то, конечно, готовит новых
гениев, но на это уйдет года три-четыре, надо уловить
тенденции среди тех, кто согласен платить деньги... Точнее
говоря, надо поначалу сформулировать и донести эти тенденции
до них; процесс, как понимаете, непростой, дорогостоящий...
Дали и Пикассо, считайте, умерли; попытка поставить на
русских, приехавших сюда, не оправдала себя. Возрождение
разошлось полностью, в продаже циркулирует всего десяток
работ Тинторетто и Боттичелли...
   - "Возрождение разошлось полностью..." - повторил Фол. -
А скажите, с какого времени вы определяете точку отсчета?
Какой век?
   - Век нынешний, точка отсчета - конец сороковых годов,
когда на аукционы стали вываливать сокровища Возрождения и
русской иконописи; циркуляция трофеев, хаос в мире,
отсутствие точного учета похищенного немцами в коллекциях
Парижа. Польши, Чехословакии, России Власти думали о том,
как накормить людей поднять Европу из разрухи, план Маршалла
и все такое прочее... А уж когда напились и наелись снова
стали думать об искусстве, воистину, бытие определяет
сознание. Мне приятно быть вам хоть в чем-то полезным...
Запишите фамилию - Грешев, Иван Грешев, живет в Лондоне:
Челси; Голливуд роуд, возле лучшего китайского ресторанчика
без почтового индекса в Лондоне запутаешься так что
запишите. С Грешевым надо заранее списываться о встрече, он
знаток русского искусства конца прошлого века...

                          6

   Вернувшись в офис после ужина Фол попросил дать ему новую
информацию - если она понятно поступала - на Фрица Золле;
написал телеграмму в гамбургское представительство (работает
"под крышей" Немецко-американского института по
"исследованию проблем океанского судоходства" охватывает
регион от Бремена до границы с ГДР) в которой сформулировал
аспект своего интереса к Золле затем набросал план
завтрашнего разговора с шефом и лишь после этого поехал
домой.

   ...Председатель Совета директоров выслушал Фола
внимательно, с улыбкой поинтересовался:
   - Вы на самом деле слабо верите в возможность русской
шпионской сети? Я имею в виду группу Степанова Золле.
Ростопчина... Признайтесь, Джос. вы же не верите?
   - Слабо верю. Но не отвергаю такого рода вероятности.
   - В конечном счете, нашу фирму не очень-то волнует
шпионаж, даже если б он и был. Пусть себе, только б нам не
мешали.
   - Пусть себе, - усмехнулся Джос Фол, - согласен.
   - Значит, вам просто-напросто хочется прокатиться в
Европу?
   - Нет. Я там был прошлым летом. Устаю от Европы. Лучше
всего я чувствую себя в этой стране... Дело в том, что
альянс красного писателя с русским аристократом, живущим по
швейцарскому паспорту, и глубоко верующим немецким историком
представляется мне более опасным, чем шпионская сеть...
   - "Третья корзина" в Хельсинки и все такое прочее? -
вздохнул председатель Совета. - Что ж, хорошо думаете.
Такого рода контакт, конечно, беспрецедентен, а потому
нежелателен. Когда вы намерены лететь?
   - Я доложу вам. Главное, что вы поддержали меня,
спасибо...

                              7

   Редактор Андреев, старый знакомый, - выслушав Степанова,
вздохнул.
   - Митя, побойся бога, о чем ты?! Мы съели все наши
валютные запасы в первом квартале. Я отправлял Игоря на
Ближний Восток, а Ваню в Латинскую Америку... Могу
финансировать твою поездку в Лондон только осенью.
   - Но ты ведь понимаешь, что мне Лондон не нужен осенью?!
Он нужен мне в мае, в начале мая, я ж объяснил тебе!
Клянусь, материал будет сенсационным.
   - Можешь не клясться, я верю тебе. Ты вольный художник,
ты не знаешь, что такое план и смета, не имеешь
представления о режиме валютной экономии, счастливый
человек...
   - Сам просился в это кресло, - ответил Степанов. - Мог
бы сидеть дома и писать книги.
   - Не доставай меня, Митя, не надо. Если у меня что-либо
получится с фунтами, я тебе позвоню. Ты где сейчас
обитаешь?
   - В мастерской, где же еще...
   - С Надеждой, в разводе?
   - На Западе это называется "живем сепаратно"...
   - Большой ты мастер на формулировки, Митя...
   "Он поразительно изменился, - думал Степанов, наблюдая за
тем, как Андреев метался от одного телефонного аппарата к
другому; голос менялся в зависимости от того, кто звонил;
пятьдесят с лишним лет, а с начальством говорит, будто
школьник; но ведь это не всякому начальству нравится; рано
или поздно глупых начальников все-таки взашей гонят; и с
подчиненными не надо б так уж иронизировать; поддевать можно
только тех, кто вправе ответить тем же: ты б начальство
поддевал, так ведь нет же, стелешься. Доктор наук,
писатель, публицист... Неужели поддался вирусу
чинозанимательства?
   ...Степанов вспомнил, как они познакомились с Андреевым
четверть века тому назад; Андреев был тогда душою компании;
никто так не умел вести застолье, танцевать, шутить, как он,
сварить пельмени; никто не был так щедр на советы.
   Потом он надолго уехал за границу, вернулся, встретились
в Доме журналистов. Андреев достал какую-то мудреную
книжечку (Степанов раньше таких и не видел), перебросил пару
страниц, пояснив, что это "денник" - расписание встреч,
звонков, памятных дат (не забыть, кого и когда поздравить),
сказал задумчиво, что послезавтра в семнадцать тридцать у
него есть "окно" и он рад был бы выпить со старым другом
чашку кофе.
   Степанов ощутил какую-то холодную пустоту. Перед ним был
Андреев - прежний, красивый, резкий в движениях, - но в то
же время это был уже совершенно другой человек, записывающий
дату встречи с другом в "денник", в то "окно", которое
свободно от деловых свиданий и нужных звонков.
   Тогда Степанов подумал: "А может, он и раньше был таким,
просто играл роль рубахи-парня?" Он одернул себя: ты не
смеешь так думать о том, кого называл другом, это
предательство обида - плохой советчик в человеческих
отношениях, но, с другой стороны человек не умеющий
обижаться, есть явление зловредное, приспособленец в
конформист.
   - Завтра перезвонимся, - сказал Андреев.
   - Когда?
   - Вечером.
   - Конкретно?
   - Около десяти, идет?
   - Буду ждать.

   На телевидении посмеялась.
   - Товарищ Степанов, у нас уже в Лондоне сидят
корреспондент и оператор! Мы могли бы послать вас туда, где
нет наших людей... Да и то надо все это было обговорить в
начале года, когда уточняется план поездок...
   - Но в начале года никто не знал, что состоится аукцион в
Лондоне и что на нем будут торговать Врубеля. Того,
который, вполне возможно, был похищен из одного нашего
музея.
   - А сколько он стоит? Тысячи. Откуда деньги? Кто даст?
   - Это моя забота.
   - То есть?
   - Моя забота, - повторил Степанов, - не хлебом единым жив
человек. Есть на земле добрые души, которые радеют о
русском искусстве не словом, но делом...

   В Госкино предложили командировку в Лондон на второе
полугодие; в Министерстве культуры назвали точную дату:
Эдинбургский фестиваль, сентябрь, очень интересно,
съезжаются лучшие музыканты мира.
   Степанов слушал собеседников, а в ушах его звучал голос
Ростопчина: приезжай восьмого вечером, жду в холле отеля
"Кларидж", это совсем неподалеку от Нью-Бонд стрит, именно
там в "Сотби" станут торговать Врубеля и других русских
художников, будем сражаться.
   (Стоп, сказал себе Степанов, не пори горячку, не паникуй.
У тебя еще есть время. Езжай на Тишинский рынок, купи
творог, зелень, сметану, чекушку; хотя вряд ли, их теперь
почти не выпускают, видимо, нерентабельно, много тары
уходит, устрой царский пир, достань записные книжки и толком
подумай, кто может тебя поддержать. Только не надо смотреть
все записные книжки, возразил он себе, там еще есть телефоны
тех, кто уже ушел, господи, сколько же друзей ушло, а
телефоны остались; самое Страшное - звонок в пустоту.
   Он отчего-то вспомнил, как хоронили режиссера Ивана
Пырьева; после гражданской панихиды Марк Донской поцеловал
его в лоб и тихо сказал:
   - До свидания, Ваня.)

                          8

   ...Федоров пришел в новую газету с первой "командой";
пересидел всех редакторов, стал наконец шефом, быстро обрел
"начальственную форму" и поэтому слушал Степанова с плохо
скрываемым раздражением, передвигал на большом полированном
столе прибор, то и дело поправлял стопку бумаги, ровняя ее
так, будто готовился продать придирчивому клиенту, а потом
все же не выдержал, прервал:
   - Слушай. Дмитрий Юрьевич, давай-ка я внесу тебе
встречное предложение, а?
   - Давай, - согласился Степанов, поняв уже, что зря он
сюда пришел.
   - Хочешь, я дам тебе командировку на Кубань? В Сибирь?
На Ставрополье? Напиши о посевной. О том, как решается
деле с культурным охватом тружеников полей. О новом в
сельском строительстве, о бригадном подряде, наконец, о
нерешенных проблемах экономики,
   - Ладно, - легко согласился Степанов. - Напишу. А ты
съезди в Лондон и постарайся вернуть Врубеля. Сговорились?
   - Пусть этим делом Министерство культуры занимается, это
им вменено в обязанность. Им, а не тебе. И не мне.
   - "Вменено в обязанность", - повторял Степанов. -
Каждому человеку вменено в обязанность то, что он, как
гражданин, считает долгом себе вменить. И никак иначе.
Если иначе, то дров много наломаем; хватит, наломали уже,
когда ждали вменения обязанностей сверху, директивно. Что
же касаемо проблем села, то я - увы, не специалист - вижу
один и тот же вопрос сугубо не решенным и в промышленности,
и в науке, и на селе: недоверие к руководителю, мелочность
опеки, оппозиция инициативе. Если директор сможет платить
хорошему рабочему премию не в сумме семи рублей десяти
копеек, а три или пять зарплат, если он получит право
держать столько рабочих, сколько нужно делу, а не штатному
расписанию, если инициатива будет гарантирована законом,
только тогда мы пойдем вперед воистину семимильно.
   - Ты зря сердишься, товарищ Степанов. Я действительно
считаю литературу о рабочем классе, о селе ведущей. Поэтому
и предлагаю тебе прокатиться по России... Не обижайся, но
картины - это все же гарнир, Нужный, не спорю, но гарнир.
   - А я полагаю, что важнее всего литература для рабочего
класса и крестьянства. Не считай рабочий класс
приготовишкой от культуры. Ты верь ему, а не клянись им.
Он сам разбирается, какая литература ему нужна, а какая нет.
Послал бы своего корреспондента на книжный рынок, там можно
убедиться, какую литературу втридорога покупает рабочий, а
какую тащит в макулатуру.
   Федоров откинулся на спинку стула, прищурился, впервые
посмотрел прямо в глаза Степанову.
   - Ну, и какую же он тянет в макулатуру?
   - Спекулятивную.
   - Это как понять?
   - Да очень просто. В частности, когда литератор
описывает в романе технологию производства станин, лампочек
или шин там каких... Надо уважать читателя. пора, он
заслужил.
   - Демагогия это.
   - Почему? Обнажение проблемы, всего-навсего. Ты сам-то,
товарищ Федоров, обливаешься слезами над романом о том, как
передовой главный инженер бьется с директором, который
консерватор? Или к Пушкину припадаешь, который больше
занимался проблемами политики, истории, этики? - Степанов
поднялся. - Жаль, что пришел к тебе. Ей-богу, жаль.
   - Да и мне твой визит радости не доставил, - откликнулся
Федоров.
   - Вот и обменялись откровениями, - согласился Степанов.
- Но самое досадное заключается в том, что тебе никто не
вменял твоего отношения к тому делу, которым пытаюсь
заниматься я. Это твое мнение, твое кредо. На этом ты и
рухнешь, помяни мое слово. Рано или поздно.

                        9

   ...Конечно же, спас предприятие Андрей Петрович -
седовласый, моложавый, собранный, элегантный (только на
пляже Степанов увидел, как изранено и обожжено его тело,
начал войну на рассвете двадцать второго июня, партизанил,
освобождал Польшу, закончил Парадом Победы; чрезвычайный и
полномочный посол в прошлом, член ЦК).
   - Все понимаю, - сказал он, выслушав Степанова, - но
какой прок из вашего вояжа можно ожидать в государевом
плане? Какую выгоду - помимо попытки спасения Врубеля -
получат наши ведомства культуры? Если бы вы провели
пресс-конференцию о новых фестивалях в Ленинграде и Крыму, о
готовящемся юбилее Новгорода, как- никак вторая тысяча лет
идет Господину, о Пушкинских днях в Михайловском, тогда мне
с руки войти с предложением о вашей командировке в мае...
Готовы к такого рода уговору?
   - Конечно.
   - Успеете подготовиться?
   - Постараюсь.
   - Я попрошу товарищей из управления культуры подобрать
кое-какие материалы. Пригодится?
   - Еще как.
   - Думаете писать об этом?
   - Вряд ли, Андрей Петрович... Просто сердце рвется,
когда видишь наши картины на чужбине... Убили вдову Василия
Кандинского года три, что ли, тому назад, лучшие его вещи
она держала в сейфе в банке, кажется, в Цюрихе; то, что
украли в доме у старушки, как в воду кануло: ни один музей
не купит, только частная коллекция, а это гибельно для
живописца, тотальная закрытость.
   - Не каждый решится покупать такие вещи, скупка краденого
у них тоже порицаема, кажется, и по закону...
   - Не везде. Если доказать, что вещь была у вас в доме
более тридцати лет, то изъять ее по суду невозможно... Мой
друг из Гамбурга, исследователь Георг Штайн, выискал икону
четырнадцатого века, Иверскую; нацисты вывезли из Пскова;
нашел в молельне кардинала Соединенных Штатов Спелмана...
Писал, требовал вернуть похищенное в русский храм, без
толку. Обратился к папе. После этого семья покойного
кардинала подарила икону церкви в Сан-Франциско, все вроде
бы соблюдено, ушло к православным, а там и по-русски-то
никто не говорит, старшее поколение вымерло, молодые не
знают языка, привержены той культуре, а не нашей, о войне
знают понаслышке...
   - Трагедия современной войны заключается еще и в том, что
сразу же перестанут поступать свет, вода и тепло, -
задумчиво, словно бы продолжая разговор с кем- то, заметил
Андрей Петрович. - Нынешняя война-это уничтожение детей и
стариков в первую очередь. До начала Отечественной в
городах еще были колодцы; газ считался новинкой; в деревнях
хлеб пекли; а сейчас? Как жить без привычного водопровода,
электричества и газа? Рейган не может представить себе, что
это такое, но ведь европейцы должны помнить войну?
   - Поляки помнят... Югославы... Норвежцы... французы,
хотя за Париж кровавой битвы не было, Гитлер туда вроде как
на экскурсию приехал; Гаагу не бомбили, Брюссель тоже...
Лондон не знал оккупационного статута, а "фау" Гитлер
использовал уже после Сталинграда, когда дни его были
сочтены.
   - Но ведь Бонн знал оккупационный статут, бомбежки,
голод... Они-то о чем думают?
   - Слишком крепко повязаны Белым домом, план Маршалла еще
в сорок восьмом году начался. Но, мне сдается, западные
немцы рано или поздно осознают свою значимость в раскладе
сил мира. Дядя Сэм нервничает, потому что Бонн тянет на
себя одеяло в Аргентине, Венесуэле, Боливия. Если
социал-демократы выиграют выборы, возможен серьезный поворот
в Европе. А тенденция, куда ни крути, социал-
демократическая - Лиссабон, Мадрид, Париж, Стокгольм...
   - Тенденция, - улыбнулся Андрей Петрович, - Политика берет
в расчет очевидность, Дмитрий Юрьевич, особенно нынешняя
политика сверхскоростей... Пока-то вызреет тенденция,
пока-то наберет силу, пока-то станет реальностью. Экономику
Франции кто расстреливает? Или Испании? То-то и оно, что
не французы с испанцами. С реальностью трудно бороться, с
тенденцией куда легче. А возьмите реальность американского
консерватизма. Она проистекает из инерции, страха и
соперничества; а такие черты характера чаще всего приложены
к людям неблагополучным, живущим под секирой неуверенности в
завтрашнем дне, полагают, что "раньше было лучше", отсюда
один шаг до реакционности, которая мечтает реставрировать
то, что было в пору дедов и прадедов. Когда наши внуки
мечтают жить в условиях рыцарства Айвенго или удалого
гусарства Дениса Давыдова - это одно дело, детская игра, а
вот если президент не может признать допустимым то, что не
укладывается в его сознании, тогда вызревает конфликтная
ситуация. Противоречия правого консерватизма наиболее
отчетливо обнаружились в Генри Форде - махровом реакционере,
склонном к крайним мерам во имя того, чтобы сохранить
традиции. Но ведь то, что он сделал для Штатов в
автопромышленности, на самом-то деле революционизировало
страну, вывело ее к решению совершенно новых проблем, и
завершил это здравомыслящий Рузвельт, которого Форд не
любил. Любопытно, знаете ли: американские либералы ставят
на примат государственной стратегии, на сильное
правительство, которое знает, как вывести страну из тупика,
а консерваторы уповают на челюсти и мускулы каждого,
способного действовать круто и резко, - возвращение к
временам Клондайка... Пугает метание; то провозглашение
абсолютного изоляционизма, то безусловное и немедленное
освобождение Восточной Европы от коммунистов. Джон Фостер
Даллес провозгласил эту доктрину весьма шумно, дело
провалилось. Перешли к тактике сдерживания Советского
Союза, оттуда к войне во Вьетнаме, которая стала
национальной катастрофой; как выход - разрядка; потом прочь
от нее; ныне приглашают к крестовому походу против нас с
вами, "исчадий ада". Чего ждать дальше? Все понимаю -
разочарование в идеалах, рост антиамериканизма в мире,
хочется как-то помочь делу, но... И еще: когда правый
ультра Уоллес нападает на государственный аппарат как на
самых страшных врагов, охранников либерализма и демократии,
я вспоминаю Германию начала тридцатых годов. Дмитрий
Юрьевич... Я очень боюсь, что там, за океаном, появятся
люди, крепкие люди, которые станут играть на нынешней
конъюнктуре, играть круто, и привести это может к
неуправляемым ситуациям.

                          II

   "Дорогой Иван Андреевич!
   Нет сил видеть трагедию, разыгрывающуюся ныне в Нижнем
Новгороде, на "Всероссийской промышленной и
сельскохозяйственной выставке".
   Савва Иванович Мамонтов, имеющий, видно, добрые отношения
с министром финансов Сергеем Юльевичем Витте, чувствовал
себя здесь хозяином, но не хамом-нуворишем, как большинство
наших хозяев, а меценатом, которого отличают такт и
доброжелательство, что вообще присуще истинно русскому
интеллигенту, радеющему о культуре не на словах, а на деле.
Он и привлек к росписи павильона, посвященного Крайнему
Северу, своего любимца Константина Коровина, а огромные
панно в центральном павильоне поручил Врубелю. Конечно,
только Мамонтов мог позволить себе такое. Когда старики
академики развесили в центральном павильоне свои картины в
громадных рамах, они оказались раздавленными талантливостью
Врубеля. Работает он с невероятной скоростью и не считает
нужным скрывать этого. Представляете, как это злобит его
многочисленных врагов?! На одной стене наш сюжет, русский.
А на противоположной - его панно "Принцесса Греза" по Эдмону
Ростану. Он, кстати, сам и перевод сделал. Тот, что
опубликовали, не понравился ему; французский, латынь Врубель
знает, как русский, в совершенстве; по-моему, и немецкий
чувствует великолепно, Ростановскую вещь сделал мастерски,
лучше наших литераторов. Вообще же, коли говорить о
иерархии в мире искусств, то, бесспорно, на первом месте
стоит музыка, на втором живопись и лишь на третьем
литература. Ведь ни Бах, ни Мусоргский перевода не требуют,
они входят в сердца и души сразу же и навсегда. А
литература субъективна в воспр