мся: вопросы
принимаем только в письменном виде, с указанием имени,
адреса и места работы; это очень дисциплинирует. Значит,
те, которые захотят устроить скандал, должны будут тщательно
продумать последствия; как вам моя конструкция?
   - А пусть бы спрашивали из зала...
   Отхлебнув минеральной воды, Годфри изучающе посмотрел на
Степанова.
   - Вы принимали участие в такого рода шоу?
   - Нет.
   Он повторил удовлетворенно:
   - Нет... Вы не принимали участия в таких шоу на Западе.
А к ним готовятся даже кандидаты в президенты, будущие
премьеры, владельцы корпораций. Они умные люди, Дим, и не
очень пугливые. Смотрите, я предупреждал вас. Если я пойму
реакцию зала, если почувствую, что вы проигрываете, если
буду убежден, что аудитории угодно растоптать вас, я первым
начну топтать. Это правила игры, а я соблюдаю правила...
   - Что же, ладно, - согласился Степанов. - Очень рад, что
вы ставите все точки над "и". Это по-джентльменски.
   - Не надо жить представлениями, рожденными прозой
Голсуорси - поморщился Годфри. - Время джентльменов
кончилось, потому что мы слишком отстали; надо крушить нашу
островную претенциозность; сидим на бобах; зажаты между
мощью Штатов и Западной Германии; "Традиции, традиции", -
словно бы передразнивая кого-то, ухмыльнулся Годфри; чушь!
В Ольстере бомбы, в Шотландии забастовки шахтеров, в Лондоне
безработица, наркомания и терроризм... Прекрасная традиция,
не находите? Итак, - заключил Годфри, - я получаю тексты
вопросов из зала. Те, которые устраивают меня, которые
заданы по делу, я оглашаю. Те, что носят скандальный,
спекулятивно-политический характер, предлагаю обсудить в
кулуарах во время коктейля после окончания шоу, вполне
демократично, никого не обидит, вы же не отказываетесь
отвечать?
   - Ни в коем случае.
   Годфри наконец закурил, расслабился.
   - Демократия только в том случае демократия, если она
управляема и поддается четкой организации. В противном
случае начнется хаос, а это некорректно. У меня собраны
кой-какие материалы на тех, кто примет участие в нашем
вечере. Хотите ознакомиться?
   - Смысл?
   - Считаете, что нет смысла?
   - Если шоу - игра, то я предпочитаю игру без шпаргалок.
   - В теннис играете?
   - Да.
   - Злитесь, когда проигрываете?
   - Совершенно равнодушен.
   - Но это же противоестественно! Или вы говорите мне
неправду!
   - Истинная правда. Боб. Теннис для меня есть средство
стимулирования работоспособности... Потом хорошо сидится за
столом...
   - Ладно; а женщины?
   - Они, если только умные, лучше мужчин.
   - Вы убеждены, что существуют умные женщины? -
усмехнулся Годфри.
   Степанов постучал пальцем по лбу.
   - Здесь - живут. Если человек помирает, продолжая
мечтать о встрече с умной женщиной, он умер счастливым.
   - Хороший ответ, - Годфри кивнул, - обязательно врежу его
вам во время шоу.
   - Я отвечу по-другому, - заметил Степанов. - Я не
очень-то помню слова сказанные, в памяти остается только то,
что написано...
   Нет, возразил он себе, у тебя в памяти останется каждое
слово, которое сегодня было сказано в "Сотби", когда тебя и
князя отлупили, как в детстве, это тогда называлось "в
темную": набрасывают одеяло и бьют, а кто именно, не
знаешь, Как же ты вернешься в Москву, спросил он себя, как
посмотришь в глаза Андрею Петровичу? Всем друзьям, которым
обещал привезти и Врубеля, и Лансере, и Коровина, и
Ларионова, и письма о художниках? Как посмотришь им в
глаза? Надо запретить себе думать об этом до завтра. Ты
сейчас не имеешь права ни на что другое, кроме как на то,
чтобы шоу прошло хорошо.

   ...Когда Степанов вернулся из ресторана, в холле отеля
его окликнули. Он обернулся; в креслах сидели два человека
лет пятидесяти, один совершенно лысый, второй с сединою, в
узеньких очках, очень толстый.
   - Вы Степанов? - уточняюще спросил лысый.
   - Я.
   - Мы за вами.

                        4

   Фол повертел в руках анкетку, отпечатанную сэром Годфри
для вопросов во время шоу, посмотрел на Джильберта,
насмешливо почесал кончик носа и сказал:
   - Если мы на сегодняшний вечер получим человека, который
знал Степанова по России, и если он не является при том
полным дубом, тогда у нас реальная возможность выиграть
партию до конца. Если же мы такого человека к завтрашнему
дню, точнее говоря, вечеру, не получим, я не берусь
предсказать последствия.
   Джильберт относился к тем, кто прежде всего думает о том,
что происходит у него дома; какая программа ТВ; возможна ли
поездка с друзьями в маленький кабачок, где дают хорошее
пиво. Еще в университете он понял, что звезды из него не
выйдет; честолюбием заражен не был; принимал жизнь такой,
какая она есть; поэтому, выслушав Фола, ему захотелось
отвести от себя все это дело.
   - Через два часа у нас будут имена, - сказал он,
поднимаясь. - Я запрошу мой центр, там моментально
сработают на компьютерах, что может быть лучше?!
   - Голова, - ответил фол. - Вы тут сидите уже десять лет,
должны знать клиентуру лучше любого компьютера.
   Джильберт покачал головой.
   - Клиентура непредсказуема, Джос. Я полагаюсь только на
систему ЭВМ, это надежнее, поверьте.
   ...Он вернулся раньше; разбудил фола - тот рухнул после
торгов, страшное напряжение, - протянул листок с фамилиями,
ткнул пальцем в верхнюю.
   - Этого считают самым подходящим. Аркадий Годилин,
корреспондент "Свободы". Я его вызвал из Парижа, будет
через три часа.

   ...Годилин пришел не один, а с молоденькой веснушчатой
девушкой, Пат прилетела с ним из Парижа; переводчица;
Годилин говорил только по-русски, шутил, что истинный
патриот не имеет права изъясняться ни на каком другом языке,
кроме как на своем; "При всем моем космополитизме я
изначально посконен"; о том, что Фол говорит по-русски, ему
не сказали.
   Фол крепко пожал руку Годилину, цепко осмотрел его лицо;
слишком заметны следы прыщей; впрочем, подумал Фол, можно
чуть подгримировать, сойдет, тем более в театре полумрак,
поди разгляди.
   - Проголодались с дороги? - спросил Фол. - Пошли
перекусим?
   - А как же диета? - Годилин рассмеялся, и смех его не
понравился Фолу - истеричен; характер - особенно во время
первой встречи - точнее всего проявляется именно в том, как
смеется человек, так, во всяком случае, считал Фол, а он
привык верить себе; просто жизнь довольно часто ставила его
в такие ситуации, когда надо было принимать крутое решение,
времени на компьютерные исследования не оставалось, или ты
их, или они тебя; мелочь порой давала отмычку к пониманию
контрагента, а это залог успеха.
   В маленьком кафе Фол начал свой тест; просмотрев меню,
заметил:
   - Вы не находите, Пат, что только здесь, в Англии, могут
писать так изящно:
   "Scrambled eggs with grilled bacon, salted mushrooms,
tomatos and scotich potato sconne" (22).
   Девушка покачала головою.
   - Так пишут в Шотландии. Англичане значительно более
сдержанны.
   Фол, словно бы позабыв о Годилине, усмехнулся.
   - Видите, как ловко я выяснил, что вы шотландка!
   - Увы, я американка, мистер Фол. Мой дедушка был
шотландцем.
   - Я уважаю ваш народ.
   - Нет, - Пат снова покачала головой. - Я не могу считать
себя шотландкой. Попав в Эдинбург, я поняла, что нахожусь
за границей.
   - И все же мы одно целое.
   - Нет. Знаете, как Оскар Уайльд ответил, когда его
спросили, в чем разница между американцами я англичанами?
   - Не знаю. - Фол ощущал какую-то странную радость
оттого, что с русским прилетела именно эта веснушчатая
голубоглазая девушка.
   - Он ответил прекрасно; "В языке".
   Фол рассмеялся; Годилин, ощущая все большую неловкость
оттого, что говорили по-английски, словно бы его и не было
здесь, спросил:
   - фто он заливается?
   Фол не дал Пат ответить.
   - Когда он это сказал? - требовательно спросил он. -
Накануне трагедии?
   - Не знаю. Видимо, да, - и девушка объяснила Годилину,
что речь идет о том, насколько разны английский,
американский и шотландский языки.
   - А при чем здесь Оскар Уайльд?
   Фол снова не дал ей ответить, поинтересовался:
   - Вас прислали с ним? Или вы работаете по найму?
   - Я прохожу практику.
   - Где?
   - В Сорбонне, там прекрасный русский...
   - Давно работаете с этим джентльменом?
   - Три часа, - Пат наконец улыбнулась, и Фолу очень
понравилась ее улыбка, такая она была открытая, дружелюбная.
   "Если бы мне не было сорока четырех, - подумал он, - если
бы у меня не было трех детей... Впрочем, - возразил он
себе, - почему я решил, что она думает так же? Нет, я решил
верно, у нее ранние морщинки у глаз, хотя очень молода, и в
ней есть та зажатость, которая появляется у тех девушек,
которых кто-то обидел. Растет поколение парней, лишенное
жалости; но, в общем, как правило, жестоки лишь белоручки,
избалованные хорошо зарабатывающими отцами вроде меня.
Бедная Америка, кто сможет воевать за нее? Дергающиеся
наркоманы? Тупые парни из провинции, которые ничего не
умеют, если нет над ними дядьки?"
   - Три часа, - усмехнулся Годилин. - Это дафе я понял с
моим уфасным английским... Он вас спросил, сколько времени
мы знакомы?
   Фола стала занимать эта игра; каждый тест - форма игры
так или иначе; он опять же не дал Пат ответить Годилину,
поинтересовался:
   - С вами подписали контракт на работу?
   - Нет. Мне сказали, что уплатят послезавтра, когда я
вернусь.
   - Кто вам звонил?
   - Из представительства страховой компании "ДТ", мистер
Раббинс.
   - Сколько он вам пообещал?
   - Отель, питание, транспорт - за его счет. Ну, и сто
долларов за переводы.
   - И вы решили на эти деньги съездить в Шотландию?
   Пат кивнула; Фол заметил, что на левой щеке у нее
появляется ямочка, предтеча улыбки.
   Годилин разглядывал спину фола, она отражалась в большом
зеркале; во всех ресторанах средней руки злоупотребляют
зеркалами; спина была крепкая, спортивная.
   "Какие же они здесь все бездуховные, - подумал Годилин.
- Ничего про нас не знают Глупые дети. Что они могут без
нас? Кто компетентен в деле России, как не мы!"
   Годилин боялся одиночества, потому что именно в те часы
надо было думать, а думать горестно, ибо все его надежды на
творчество тут, на Западе, на новые его книги, которые
потрясут читателя, на фильмы и спектакли рухнули; никто
здесь не нужен никому; каждый лишь о своем; дальше
собственного носа не видят; какое им всем дело до нас?!
Деньги, деньги и деньги...
   Одиночество, однако было постоянным; разве сейчас он не
обречен на одиночество когда эта Пат так открыто кадрится с
Фолом потому лишь, что он свои, а ему интеллектуалу,
остается только делать вид, что понимает их разговор но он
предпочитает молчать, пусть себе воркуют; игра - надо
постоянно играть, когда имеешь дело с ними, а как со своими,
так сразу начинают собачиться "кто талантливей"; будь
проклята эта чертова жизнь... Когда его упрекнули в
Мюнхене, опять же они, янки, что, мол, комментарии слишком
уж злобны, чувствуется уязвленное самолюбие, он ответил
грубостью: "Идите целуйтесь с ними, я не намерен!" Ему
возразили, что целоваться с Советами никто не намерен, но
озлобленность по отношению ко всему, что бы в России ни
написали или поставили в театре, не есть довод, а даже
совсем наоборот.
   Закурив, Фол спросил:
   - Вы давно работаете на "Свободу"?
   Пат перевела.
   - Давно, - ответил Годилин сухо, по-прежнему стараясь
смотреть на отражение спины собеседника в зеркале.
   Я попал в десятку, понял Фол. Теперь он готов к
разговору. С такого рода характерами иначе нельзя, можно
ошибиться в подсчете резервов.
   - А чем вы занимались в России? - спросил Фол, зная, что
Годилин был писателем, одним из самых молодых членов Союза;
сначала разрабатывал молодежную тему, затем пробовал себя в
детективе, посвятив одну из повестей работе советской
контрразведки, затем переключился на исторические романы;
сорокалетним уже снова попробовал писать о молодежи - явно
искал рынок, хотел ухватить бога за бороду, но безуспешно,
критика была равнодушна к нему, читатели не замечали; уехал
на Запад, сразу же предложил свои услуги "Свободе"; держали
за информацию, поскольку он был набит совершенно
фантастическими историями о коллегах, оставшихся в Москве;
порою тем, кто изучал его в Лэнгли, казалось, что он задолго
до отъезда начал вести досье на всех, с кем раньше дружил.
   Годилин откинулся на спинку стула, позволив официанту
накрывать стол, и, засмеявшись, ответил:
   - В России я занимался сочинительством. Только там у
моих книг были больфие тиражи, чем здесь.
   Пат перевела, и Фол заметил, что она не знает слова
"сочинительство"; сказала "писал", а ведь Годилин вложил
уйму оттенков в это свое "сочинительство"; чтобы понять его,
надо пожить в России, иначе такие оттенки будут
проскакивать, а ведь именно из "подробностей" и состоит
смысл языка, его суть.
   Фол намеренно не ухватил "кончик", который бросил ему
Годилин, помянув тиражи своих книг; наверняка, полагал он,
собеседник, тем более американец, станет интересоваться
количеством изданных книг, названиями, издателем,
переводчиками; такого рода диалог должен был уравнять их, но
именно этого хотел избежать фол.
   Еще работая в Центральном разведывательном управлении, он
сталкивался с людьми годилинского типа; почти все они (а уж
большинство наверняка) сулили скорое крушение Кремля и
сообщали, что готовят разоблачение века - новую книгу,
которая потрясет русских, подвигнув их на активные действия
против чекистского террора.
   Сначала это действовало, особенно на молодых сотрудников,
потом, однако, энтузиазм сменился горьким разочарованием,
чреватым, как правило, тем, что одни вообще предлагали
сворачивать идеологическую работу на Россию как
бесперспективную, вторые настаивали на ужесточении методов;
время белых перчаток кончилось; пора закручивать гайки.
   Как всегда, руководство стояло над схваткой, поддерживая
обе точки зрения; от того-то, считал Фол, дело и не
двигалось с мертвой точки. "Хочу позицию, - сказал он
своему шефу перед тем, как уйти в страховую фирму, - любую,
но позицию, которая сформулирована надолго и
бескомпромиссно. В "русскую тайну" я не верю, просто мы
плохо работаем, не можем нащупать болевую точку, не мнимую,
а истинную".
   - Скажите, мистер Годилин, вам что-нибудь говорит имя
русского писателя Степанова? - спросил фол.
   Годилин скептически усмехнулся.
   - Писатель?
   - Да, - Фол снова закурил. - По нашим сведениям, его
весьма широко читают,
   - Там всех фироко читают.
   - Такая глупая нация? - удивился Фол.
   - Нет, отчего фе?! Просто люди лишены литературы. У них
голод на книгу.
   - Толстой и Достоевский тоже запрещены к чтению?
   Пат улыбнулась, глаза как-то враз помягчели; Годилин
набычился.
   - Что он такое? - спросил у Пат (вместо "что" говорил
"фто", вместо "же" - "фе").
   - Вопрос перевести?
   - Я фе к вам обращаюсь.
   - Но я знаю его столько же, сколько вы, мистер Годилин.
   - Узнайте, чем вызван мой полет в Лондон - столь срочный.
   Фол, выслушав Пат, ответил:
   - Я объясню вам. Только сначала мне хочется еще раз
поинтересоваться, что вы знаете о Степанове.
   Годилин засмеялся.
   - Графоман и миллионер.
   - По-русски два эти понятия равно неприемлемы, мистер
Годилин, но в нашей стране к миллионерам пока еще относятся
хорошо; дурак миллион не заработает. В чем выражается
графоманство Степанова?
   Годилин пожал плечами.
   - По-моему, это утверждение не требует расшифровки.
   - Здесь требует, - жестко возразил Фол. - Графоман, мне
кажется, звучит как оскорбление? Или я неправ?
   - В случае со Степановым это звучит как обыкновенная
констатация факта. Кадровый офицер КГБ, пишет шпионские
романы, лижет руки хозяевам...
   Пат перевела "целует", смысл менялся, как бы ей
подсказать, завтра следует быть весьма аккуратной в
переводе.
   - Скажите, а с точки зрения права, - продолжал Фол, -
выражение "лизать руки хозяевам" может считаться
оскорблением личности?
   - Пусть оскорбляется, - отозвался Годилин. - Это меня
ничуть не тревожит.
   - Но все-таки у него есть читатель?
   - У липогонов, которые сочиняют развесистую клюкву,
всегда есть читатели. Пат достала маленький словарь,
попросила Годилина еще раз повторить фразу; бедненькая,
подумал Фол, она не найдет там ни "развесистой клюквы", ни
"липы", жаль, что нет словаря слэнга.
   Она действительно перевела "клюкву" как "ягоду", а "липу"
как "дерево".
   "Этот несостоявшийся гений завтра может выглядеть психом,
если Пат во время шоу переведет его слова о Степанове как об
авторе "ягод" и "лип"; смеху будет немало. Господи, как же
это важно, - подумал Фол, - точное понимание языка!"
   - Мистер Годилин, позвольте мне объяснить вам ситуацию...
   - Дафно пора, - заметил тот.
   - Переводить? - спросила Пат.
   - Мофете.
   Пат сказала:
   - Мистер Годилин давно ждет этого.
   фол кивнул, подумав, что, в принципе-то, ему самому надо
было бы переводить завтра Годилина, девочке не справиться;
бедненькая, она совершенно не чувствует языка, им вбивают в
голову грамматику, а кому она нужна, пусть бы неграмотно,
зато понятно обеим сторонам.
   - Так вот, - по-прежнему монотонно сказал фол, - завтра в
театре Степанов будет принимать участие в шоу...
   Годилин выслушал перевод, хмыкнул:
   - фто, он уфе начал петь?
   "Все-таки ужасно, как эти русские не умеют у нас
адаптироваться, - подумал Фол. - Прожить семь лет на Западе
и до сих пор не знать, что в шоу у нас принимают участие
конгрессмены, публицисты и директора банков. А может, это
естественное отталкивание? Он воспитался в Советской
России, хочет, сам того не понимая, чтобы здесь было похоже
на то, к чему он привык. Нет, воистину они странные люди;
нет ни одной такой склочной эмиграции, как русская! Каждый
сам себе Толстой, все остальные - ублюдки и графоманы".
   - Во время этого политического шоу, хотя оно и посвящено
вопросам культурного обмена моим друзьям кажется
целесообразным, более того, обязательным небольшая
дискуссия, во время которой собравшиеся убедятся в том, что
мистер Степанов - марионетка, присланная сюда с заданием
Кремля...
   - Без заданий Кремля от них никто не ездит на Запад.
   - А на Восток?
   - Тофе.
   Пат не поняла; Годилин повторил раздраженно:
   - Тофе! Точно так фе! Фол сдержал улыбку,
   - Мистер Годилин, я с вами согласен, но в этой стране
публика требует доказательности. Вы вправе писать все что
угодно для "Свободы"; вас слушают только русские, а здесь вы
имеете дело с другими людьми. Всякого рода оскорбление
Степанова как личности или страны, которую он представляет,
означает ваше поражение. Ваши вопросы должны быть
корректными, а потому разящими наповал.
   - Вашу доверчивую публику вряд ли чем проймешь...
   - Не надо считать публику этой страны такой уж
неподготовленной, мистер Годилин, Здесь живут вполне
достойные люди, которые думают по-своему, и, пожалуйста,
оставьте им право думать так, как они считают нужным. Они
ведь, сколько я знаю, не навязывают вам своей точки зрения
на те или иные события, почему же вы присваиваете себе право
поучать их, как им следует думать?
   - Простите, мистер Фол, но мои друзья сказали, что вы
какой-то финансовый воротила... Почему вас интересует
Степанов? Зачем вам, именно вам и вафым друзьям нужен
скандал?
   - Объясняю. Мой бизнес связан со страховкой произведений
искусства. Мы страхуем коллекции на сотни миллионов
долларов. Активность мистера Степанова и иже с ним наносит
ущерб нашему предприятию, поэтому мы нашли пути к вашим
мюнхенским друзьям, а те любезно посодействовали нашей
встрече.
   - Почему выбор остановился именно на мне? - Годилин
пожал плечами.
   Фол хотел ответить, что остальные отказались, но
сдержался, опасаясь непредсказуемой реакции собеседника,
Годилина могло понести; не время; с ним еще работать и
работать.
   - Какие вопросы могли бы показать Степанова в дурном
свете?
   - Что это значит "какие"? - Годилин снова пожал плечами.