охшей мумией Ты сможешь только
существовать... Ну и что? Это ж так прекрасно -
существовать... Я су- щест-вую! Погоди, но ведь Степанов
действительно ни разу не просил меня ни о чем, не призывал
стать красным, он не боится критиковать то, что происходит
дома, только он не злобствовал, когда говорил о беспорядке,
о лени, малой компетентности, он всегда искал какие-то
решения, предлагал альтернативы... Да, он исходит из
прочности их строя, А разве я считаю, что Советы
разваливаются? Нет, не считаю. Это здесь так считали, но
ведь они не знают и не понимают Россию. Слишком сложна для
них наша государственная идея, трудно ее понять без
глубокого знания предмета, слишком особа и трагична наша
история; евразийское государство, отчего об этом никто не
думает здесь?
   Он неторопливо закурил; ты сейчас встанешь, поедешь в
театр, вручишь картину Степанову и скажешь то, что надо
сказать; наверно, кому-то очень не хочется. чтобы мы делали
с ним то дело, которое началось пять лет назад; и эта
слежка, когда мы ехали из "Клариджа", и Софи, и этот торг,
да и Мозес этот самый Что Мозес? Он спас Врубеля для
России, нельзя быть неблагодарным. И нельзя поддаваться
подозрениям. Но кому мы мешаем? Кому мешает Степанов?

                           13

   - Прежде всего, - продолжал между тем Степанов, - я бы
порекомендовал иностранцу, приехавшему в Советский Союз,
точно определить, чего он хочет. Если получить изысканный
сервис, - не получит, наш сервис не навязчив; больше того.
я бы сказал, он весьма и весьма сдержан.
   В зале засмеялись.
   - Но если вы хотите узнать что-то о нашей культуре, да и
не только о нашей, то я бы рекомендовал вам начать
путешествие не с Третьяковской галереи и не Музея
изобразительных искусств имени Пушкина, которые
общеизвестны, но с Театрального музея Бахрушина, с
Библиотеки иностранной литературы. И то и другое уникально
Советовал бы также посмотреть экспозиции Исторического музея
и музея Востока. это поможет понять концепцию России.
Следующий вопрос - о театрах... Большой знают все, но и
помимо Большого в Москве есть что посмотреть. Правда,
языковый барьер будет затруднять понимание спектаклей, но
это уже не наша вина, а ваша беда... У нас в Москве столько
средних специальных школ, где дети изучают вашу речь со
второго класса сколько в Англии и Америке институтов. Так
что, кто кого хочет лучше знать, очевидно Вы сдержанны в
этом желании, мы открыто алчны.
   Годфри чуть приподнялся в кресле, услышав какой-то шум
наверху, там, где был вход, освещенный темно-красными
фонариками; одна из его помощниц быстро пошла наверх; туда
же, заметил Степанов, продолжая отвечать на вопросы,
поднялись другие девушки, вся рать Годфри; потом одна из них
быстро спустилась. Годфри подошел к краю сцены, склонился к
ней, девушка что-то ему шепнула, он кивнул, возвратился на
место и, повернувшись к Степанову, оперся подбородком на
кулак, всем своим видом показывая, как интересно ему
выступление русского.
   Когда Степанов начал зачитывать очередной вопрос, Годфри
подался к нему еще ближе.
   - Дим, прошу простить... Дело в том, что привезли
вечерний выпуск газеты... Я не знаю, кто это привез и
зачем, но там хроника, посвященная вашему пребыванию в
Лондоне, просят раздать по рядам. Я думаю, мы все же не
станем прерывать собеседование.
   - Я впервые принимаю участие в шоу, - ответил Степанов, -
так что поступайте, как у вас принято.
   - Пусть раздадут газеты! - выкрикнул по-русски Годилин.
   Годфри удивленно посмотрел на Степанова; тот перевел;
голос, человека показался ему знакомым.
   - Пожалуйста, если хотите высказаться, - сказал Годфри в
темноту, чеканя каждую букву, - напишите свое пожелание или
вопрос на листках, которые вам предложат мои помощницы;
видимо, джентльмен опоздал, - обратился он к Степанову, - и
не слышал мое объяснение по поводу того, как будет проходить
шоу.
   - Пусть раздадут, - негромко заметил Степанов. - Это,
наверное, неспроста, пусть себе.
   - Мне сдается, вы неправы.
   Степанов пожал плечами.
   Девочки Годфри между тем работали виртуозно - улыбка
налево, улыбка направо, каблучки цок-цок-цок; некоторое
замешательство и шепот, возникший после выкрика Годилина,
были погашены; длинноногая американка в коротенькой юбочке
принесла на сцену ящик, набитый листками с вопросами.
   - Вас хорошо эксплуатируют, Дим, - сказал Годфри,
стремительно пробегая поступившие записки. - Мы,
капиталисты, зря время не тратим, если пришли на работу,
работайте! - и, отложив три вопроса, он передал Степанову
остальные.
   - Что знают в России о западной живописи? - прочитал
Степанов. - У нас есть коллекции, не очень-то уступающие
здешним. В Эрмитаже, например, залы Матисса мне кажутся
самыми интересными в мире. У нас прекрасный Пикассо;
кстати, "Любительница абсента" тоже в Эрмитаже. К
сожалению, из наших музеев нацистами были похищены Рафаэль,
Рубенс, Рембрандт, Гольбейн, Сислей. Всего с Украины
вывезено триста тридцать тысяч произведений искусства.
   В зале зашумели.
   - Да, да, я не оговорился, триста тридцать тысяч, -
повторил Степанов. - Примерно столько же похищено в
Белоруссии и музеях Российской Федерации. Словом, наши люди
знают западную живопись значительно больше, чем у вас знают
нашу.
   В это время вошел Ростопчин; ох, подумал Степанов, слава
богу; я даже боялся думать про то, что он не придет; какой
белый, совсем мучнистое лицо; наверное, брился в
парикмахерской, от них всегда выходишь белый, делают массаж
и компресс, а потом кладут пудру.
   Он шепнул Годфри:
   - Пришел Ростопчин.
   Тот чуть повел головой, Ростопчина провели на оставленное
для него место в первом ряду. В правой руке он держал
картину, в левой - газету, которую передал француженке,
шепнул ей что-то на ухо, та кивнула, поднялась на сцену,
протянула Степанову вечерний выпуск; он сразу же увидел
заголовок, фотографии, повернулся к Годфри.
   - Видимо, кто-то привез сюда именно этот выпуск. Не
мешайте людям делать их дело, пусть раздадут, я отвечу.
   - Правду? Пропаганда не пройдет.
   Степанов усмехнулся.
   - Но ведь бывает же иногда правдивая пропаганда, нет?

   (Фол рывком снял трубку телефона, едва только раздался
звонок.
   - Ну? Началось?
   Ответил однако же не Джильберт, а женский голос:
   - Простите, сэр, вам пришел пакет из Гамбурга. Послать
сейчас, или вы заберете, когда будете ужинать?
   - Пошлите, пожалуйста, сейчас же.
   - Да сэр.
   Фол посмотрел на часы; прошло сорок три минуты; пора бы.
Закурил, жадно затянулся, подумав: завтра пойду в сауну,
выпарю всю никотиновую гадость и закажу массаж на час, не
меньше Сегментальный, радикулитный, позвоночный - все это
ерунда; необходим общий, с макушки до пяток, как в Японии,
они это выполняют сказочно.
   Фол усмехнулся, вспомнив, как он прилетел в Токио;
парень, чем-то похожий на Джильберта, представлявший
контору, пригласил его в баню; вы должны это ощутить, Джос,
здесь прекрасный массаж; нигде в мире не получите такого;
Джос купил себе талон на "массаж экстра-класса"; японский
Джильберт - он получал в два раза больше, чем фол, Лэнгли
всегда экономило на командировочных, зато людям из
резиденту? платило огромные деньги - заказал "первый
класс"; к фолу вышла очаровательная японочка в бикини, а к
длинному Джильберту привели толстенного мужика с бицепсами;
фол упал на пол от смеха; воистину бог карает скупость.
   ...Фол угадал звонок за мгновение до того, как он
раздался, снял трубку.
   - Ну?
   - Ростопчин пришел, - ответил Джильберт.
   - Начинайте.
   - Парижского гостя может занести, нервничает.
   - Пусть себе.
   Фол положил трубку, потянулся с хрустом; все, пошло дело;
Джильберт запишет то, что там происходит; возможная истерика
Годилина - в мою пользу; он не мой кадр, а Лэйнза; пусть тот
и отмывается; я всегда говорил, что ими надо управлять
жестче, пускать борьбу на самотек - значит" предавать ее.
Бабьи наскоки на Советы, сведение старых счетов не есть
довод; Москву нужно постоянно путать; хвалить то, что хвалят
они, поругивать то, что там критикуют; внесение сумятицы -
залог успеха. Концепция насильственного свержения строя -
утопия; точно сработанный призыв к критике существующего
вызовет там значительно больший шок. А мое дело я все-таки
доведу до конца; альянс Ростопчина со Степановым будет
разрушен, невозможность дружеского диалога доказана; вот как
надо работать. Возвращение похищенного нацистами - фикция,
очередная операция, задуманная площадью Дзержинского; пусть
оправдываются, если смогут; ставлю девяносто девять против
одного, что акции нашей "АСВ" попрут вверх.)

   Степанов снова оглядел темноту зала, стараясь увидать
лица и понять, кто пришел сюда для того, чтобы сработать
свое дело; сумрак был, однако, особым, растворяющим людей;
сиди себе на сцене в луче слепящего прожектора и отвечай на
вопросы.
   - Все просмотрели публикацию? - спросил Степанов у зала.
   По реакции понял, что просмотрели.
   - То, что здесь напечатано, правда. Действительно, я
преклоняюсь перед памятью Че и горжусь тем, что был с ним
знаком; действительно, я очень ценю то, что сделал для
Панамы генерал Омар Торрихос, и оплакивал его гибель,
странную гибель, угодную врагам. Действительно, я был с
партизанами Лаоса и солдатами Вьетнама во время войны. К
сожалению, я не защитил диссертацию, поэтому у меня нет
титула "доктора", но, как вы понимаете, здесь имеется в виду
Зорге, его называли "доктором". Может быть, вы помните
французский фильм Ива Чампи "Кто вы, доктор Зорге?"? Так
вот, все-таки называйте меня Степановым, титул "доктор"
оставьте тем, кто готовил этот выпуск.
   В зале засмеялись, и смех был доброжелательным.
   Девушка (они вдруг стали все на одно лицо, милые, похожие
друг на друга, вот что делает форма, даже такая продуманная)
принесла Годфри еще ящичек с вопросами. Туда же был воткнут
гамбургский выпуск; Годфри просмотрел газету, протянул
Степанову; броская шапка: "Кто снабжает деньгами русского
писателя Степанова?" Во врезке говорилось, что активность
Степанова в Федеративной республике преследует политические
цели - попытка дезавуировать тех, кто во время войны
выполнял свой солдатский долг; дальше шло интервью Золле;
фамилии тех, кому платил Степанов, не были названы.
   - Здесь подошла еще одна газета, - Степанов поднял
страницу над головой. - Только что вышла в Гамбурге,
вечерний выпуск... В киосках, бьюсь об заклад, ее вообще
нет, а если вдруг и появится, то лишь завтра утром. Но мне
все это очень даже нравится. Сейчас я попробую перевести
вам содержание... Речь идет о том, что я, Степанов, плачу
деньги ряду немецких исследователей за материалы о грабеже
наших культурных ценностей, которые они находят в архивах...
Увы, не плачу... Было бы славно, имей я деньги, платить
немецким исследователям, глядишь, дело с возвращением
награбленного пошло бы скорее. Одна деталь: интервью дал
мой давний друг профессор Золле, который вчера привез сюда
документы о том, что "Сотби" торгует краденым, но с ним
кто-то так побеседовал, что он уехал отсюда... Здесь в
газете не названы имена людей, которым якобы я плачу деньги.
Почему? Это упущение. Я хочу назвать вам эти имена, их
кто-то заранее подготовил для мистера Золле. Пожалуйста,
запомните эти имена: господин Ранненброк... У него якобы
есть моя расписка... Пусть он ее представит. Я тогда
обращусь в суд, это фальшивка. И еще господа Шверк и Цоппе.
Я не знаю этих людей, никогда их не видел, не имел с ними
никакого дела. Если здесь присутствуют те, кого интересует
то, как приходится работать по возвращению краденого, я даю
им пищу для размышления. Связаться с Гамбургом нетрудно,
номер телефона газеты напечатан на последней полосе, что они
ответят, интересно?
   Годфри передал Степанову вопросы, шепнув:
   - Началось... Я предполагал нечто, но такого не мог себе
представить. Прочитайте, а я отвечу.
   Степанов быстро пробежал вопрос: "Каково ваше воинское
звание? Сколько вам платят за то, что вы пудрите мозги
западной аудитории?"
   - Здесь пришел ряд вопросов, - говорил между тем Годфри,
- которые не представляют интереса для аудитории. Авторы
вопросов могут подойти к мистеру Степанову после того, как
кончится наш разговор, и в холле во время коктейля обсудить
интересующие проблемы. Не правда ли, Дим?
   - Правда. Но, может быть, кто-то еще интересуется этими
вопросами? Меня, в частности, спрашивают, каково мое
воинское звание и сколько мне платят за то, что я "пудрю
мозги" - это наш сленг, - то есть лгу западной аудитории...
   В зале стало шумно; Годфри досадливо заметил:
   - Дим, эти вопросы написал иностранец. Никто из
настоящих островитян не позволит себе такой бестактности.
Мы не любим ваш строй, но мы пришли сюда, чтобы говорить о
культурных программах в России, и мы этим занимаемся...
   - Бесспорно... Но чтобы не было недоговоренностей: мое
воинское звание - капитан второго ранга в запасе. Платят
мне издательства. Советские и здешние, западные. Судить о
том, лгу ли я и сколь квалифицированна моя ложь, удел
читателей... Наш Пушкин сказал прекрасно: "Сказка ложь, да
в ней намек! Добрым молодцам урок" Ну, а теперь серьезный
вопрос: "Было ли Возрождение в русской живописи?"
   Годилин не выдержал, выкрикнул с места:
   - Не вешай лапшу на уши этим доверчивым агнцам, Степанов!
Расскажи лучше про свою шпионскую миссию!
   Пат дернула его за локоть; Годилин досадливо отмахнулся.
   - Степанов побоится отвечать на мои вопросы, они все
заложники!
   - Джентльмен, - голос Годфри сделался ледяным, -
пожалуйста, говорите на том языке, который понимает
аудитория, если вы не владеете пером и бумагой...
   В зале засмеялись.
   Пат поднялась и вышла из зала.
   Годилин, не поняв реакции зала, растерянно смеялся вместе
со всеми.
   - Мистер Годфри, - донесся старческий голос из темноты,
откуда-то с верхних рядов, - меня зовут доктор Грешев, Я
русский по рождению, подданный ее величества королевы, я
умею пользоваться пером и бумагой, но мне хотелось бы внести
ясность в происходящее и мне хотелось бы сделать это в
устной форме - для того лишь, чтобы вернуть наше интересное
собеседование к его изначальному смыслу.
   - Это очень интересный человек, - шепнул Степанов Годфри,
- пусть скажет.
   - Анархия губит шоу, Дим.
   - Или же делает его настоящим. Пусть.
   - Вы выйдете на сцену, мистер Грешев? - спросил Годфри.
   - Это займет уйму времени, потому что мне девяносто три
года. Если позволите, я все скажу с места. Леди и
джентльмены, я занимаюсь русской историей, она поразительна
и совершенно не известна на Западе, отсюда множество ошибок,
совершаемых здешними политиками. Так вот, позавчера,
накануне торгов в "Сотби", где пустили с молотка русские
картины и письма, меня навестил мистер Вакс, он же Фол, из
разведки какого-то страхового концерна Соединенных Штатов...
Его интересовала судьба произведений русского искусства,
оказавшихся на Западе, и - не менее того - активность
мистера Степанова, а также его друга князя Ростопчина... Во
время войны я работал в министерстве иностранных дел его
величества, поэтому могу с полным основанием заметить, что
разведка зря ничем не интересуется... Я чувствую запах
комбинации во всем том, что здесь происходит... Вот и все,
что я хотел прокомментировать.
   Шум стал общим.

   ...Савватеев поднялся с места и пошел к тому креслу, где
сидел Годилин; Распопов обернулся, спросил по-русски:
   - Ты куда?
   Годилин, услыхав русскую речь, испуганно вскинулся с
места и выскочил из зала; Степанов только сейчас узнал его;
как же горек хлеб эмиграции, а у нас когда-то "салон
держал", собирал на огонек, вел беседы, внимательно слушал,
"боржомчиком" пробавлялся, голубь...

   - Я все-таки вернусь к нашему Возрождению, - улыбнулся
Степанов, обернувшись к Годфри. - Это будет сложный
разговор, потому что я считаю русским Возрождением иконопись
рублевской школы. Не знаю, говорит ли что-нибудь это имя
аудитории...
   Ростопчин тяжело поднялся со своего кресла, лицо стало
еще более мучнистым и сказал;
   - Увы, нет.
   Годфри поднял руку.
   - Леди и джентльмены... Я не хотел говорить о сюрпризе,
который приготовлен для вас... Позвольте представить вам
князя Ростопчина из Цюриха...
   Ростопчин обернулся к залу.
   - Вчера во время распродажи картин великих художников
Родины мое русское сердце разрывалось от боли и гнева. Я
верю в бога, и он помог - несмотря на то, что мне очень
хотели помешать - вернуть Родине картину великого Врубеля.
Пожалуйста, - он обернулся к девушкам, - она очень легкая,
поднимите ее на сцену... К сожалению, я не могу не
согласиться со словами мистера Грешева: за всем тем, что
происходило и происходит, я вижу возню... Говорю это, - он
вымученно улыбнулся Степанову, - как капитан первого ранга
запаса, только звание мне присвоено не в Москве, а в Париже
в начале сорок пятого...

                            14

   Через полчаса Софи-Клер - сразу же после того, как фол
позвонил ее адвокату Эдмонду и сообщил, какой подарок сделал
князь России - набрала номер телефона сына.
   - Маленький, пожалуйста, возьми ручку и запиши текст...
Ты должен сейчас же отправить телеграмму, в адвокатскую
контору Эдмонда... Только, пожалуйста, пиши без ошибок, тут
важно каждое слово: "Как мне стало известно, психическое
состояние моего любимого отца князя Ростопчина вступило в
критическую фазу. Если ранее он отправлял в Россию какие-то
картины и книги на суммы, не превышавшие десяти тысяч
долларов в год, то ныне, поддавшись гипнотическому влиянию
нечестных людей, отец ставит себя и меня на грань
финансового краха, вкладывая все наши деньги в сомнительные
произведения искусства, якобы принадлежащие России. Все это
более походит на навязчивый, маниакальный бред, чем на
филантропию". Записал?
   - Да.
   - Хорошо, маленький, диктую дальше: "Руководствуясь
искренними сыновьими чувствами, понимая, что отец может
разориться, если он и впредь будет так безрассудно сорить
деньгами, отдавая себе отчет в том, что в его преклонном
возрасте возможны любые отклонения от психической нормы,
прошу рассмотреть мое исковое заявление, связанное с актом
установления над ним опеки". Это все. Когда начнется
процесс, я переведу тебе деньги для полета сюда, в Европу.
Завтра все его счета будут арестованы, мальчик. Не
волнуйся, твое дело урегулирует Эдмонд. Текст телеграммы о
твоей претензии на замок отца в Цюрихе я продиктую завтра.
Ты слышишь меня?
   - Да.
   - Почему ты молчишь?
   - Это очень жестоко, мама.
   - Что именно, мальчик?
   - Все это.
   - Ты хочешь, чтобы он отдал наше состояние красным?
   - В конце концов, он его заработал.
   - Мальчик, я понимаю тебя. Очень хорошо, что ты так
добр. Но ты не вправе забывать своих детей, О себе я молчу;
старуха; много ли мне надо...
   - Ты не хочешь поговорить с ним еще раз?
   - Это безнадежно. Я же тебе все рассказала. Он обманул
меня. И будет обманывать впредь. Ты слышишь?
   - Да, мама, я слышу.
   - Ты отправишь эту телеграмму?
   - Не знаю.
   - Мальчик, завтра может быть поздно... Мне все объяснил
Эдмонд...
   - При чем тут Эдмонд? Я живу... пока что живу с семьей
в доме, который купил мне отец... Подле тебя Эдмонд... А
ведь отец один, мама. Он всегда был один...
   Софи-Клер заплакала.
   - Он мог бы вернуть меня, если б захотел... Он всем
кажется добрым и милым... А он фанатик Одержимый человек,
который не видит ничего, кроме своих химер... Я никогда не
рассказывала тебе всего, я щадила тебя...
   - Не плачь, мама...
   - Ты убьешь меня, если сейчас же не продиктуешь
телеграмму. Ты знаешь, как я больна... Если я умру,
неуверенная в, том, что ты устроен - отец ведь до сих пор
палец о палец не ударил, чтобы помочь тебе, - это будет
ужасная смерть...
   - Не плачь, мамочка. Пожалуйста, не плачь. Я позвоню
тебе. Через полчаса я тебе позвоню. Дай мне подумать.
Ведь он мой отец все-таки...