- Он снова махнул рукой.
   - Ну и дурак ты в таком случае, Ромка. - Кох произнес это  задумчиво.
- Раз Разгуляев так с тобой поступил... Чего ж ты у ментов  с  этим  его
пистолетом-то вылез?
   - Пал Палыч Христом Богом умолял.
   - Палыч! Ее не где-нибудь, не на  Луне,  а  тут,  у  нас  под  носом,
прикончили. И всем, даже ментам тупоголовым, ясно-понятно: из наших это,
из цирковых. А тут как раз этот пистолет подвернулся.  И  Валька  с  ним
влип Он же у них в капкане был. А ты тут сунулся  как  дурак  со  своими
уточнениями.
   - Ладно, Гена, все мы знаем, как ты к Разгуляю относишься. - Коверный
произнес это хоть  и  с  запинкой,  но  твердо.  -  Ненавидишь  ты  его,
завидуешь ему Это ваши с ним дела, я не вмешиваюсь. А  то,  что  я  Ирку
хотел, а он ее не отдал, это наши с ним дела.
   И они только нас и касаются, понял, нет? И потом, чего ты  так  вдруг
за Ирку обеспокоился? Все же  знают,  тебе  на  баб  плевать  с  высокой
колокольни.
   - Т-тебе на них п-плевать? - Гошка  спросил  это  у  Коха  с  великим
изумлением. - Совсем? Так что же ты мне сейчас  тогда..,  ну,  про  этот
путь, про...
   Дыховичный потрепал брата по затылку.
   - А ты слушай его больше, салага. -  Поднялся  и  шагнул  в  темноту.
Скрипнули ворота. Он покинул территорию цирка. Катя напрягла зрение-этот
коверный горе-клоун, куда он уходит ночью.
   Кох вылил остатки водки в стакан, протянул Гошке, бутылка полетела  в
темноту.
   - Когда мне было столько же лет, сколько тембе, - сказал он,  -  тоже
вот так же я все по ночам мечтал: придет мой час, встречу  я  ее,  такую
красивую, волшебную,  единственную,  обрежусь  об  нее,  как  об  острую
бритву, и... Ну, в общем, крови бы своей на ее алтарь не пожалел,  чужой
бы не побоялся.
   Верный рыцарь Генрих... - Кох тихонько постукивал кулаком по  колену.
- А потом.., потом, Гоша, до меня дошло, что  все  это  сладкое  вранье,
мираж. Об этом в книжках красиво пишут, в кино показывают.
   А в жизни, Гоша, все проще пареной репы. Естественнее  все,  ближе  к
природе. - Он ухмыльнулся. - Помнишь, когда мы  в  прайд  львицу  ввести
хотели, что с нашим номером стало в первую же течку? Разгуляй закаялся с
тех пор львиц брать. Так и с бабами.
   Они, смотря под каким углом на них взглянешь, - иногда стервы, иногда
волшебницы, иногда милашки, а по сути своей всегда  животные.  И  всегда
хотят верх взять, каблуком тебе на шею наступить. А когда у них  это  не
выходит, начинают вести себя с тобой, как последние твари. А ты...  Что,
вскрыть вены на ее пороге от неразделенной любви - красивый жест, а?
   - Да. - Гошка произнес это коротенькое слово быстро, невнятно.
   Катя наблюдала за ним: пьяный мальчишка...  Руки  бы  этому  "верному
рыцарю Генриху" оборвать, что спаивает несовершеннолетнего.
   - И дурак будешь полный. -  Кох  вздохнул.  -  Ты  в  ящик  сыграешь,
парень, а она разведется и снова замуж выскочит за Валю Разгуляева.
   Это было сказано так просто, словно весь их разговора  местами  такой
туманный, а местами по-мужски грубый,  все  это  время  вращался  вокруг
одного-единственного имени, которое, как и имя мертвой Петровой, они так
не хотели произносить вслух.
   - Она его не любит, - глухо процедил  Гошка.  -  Я  слышал.  Она  его
послала.
   - Она любит его, дурачок. И он это знает. И ее муж тоже.
   И тут... Мальчишка, как  поняла  Катя,  был  уже  вдребезги  пьян  и,
наверное, толком не соображал, что  делает.  Он  вдруг  нагнулся,  сунул
левую руку в костер и выхватил пригоршню углей Кох вскочил, тряхнул  его
за плечи: "Офонарел, что ли?" Катя...
   Катя выбежала из-за вагончика. Оттолкнула Коха.
   Мальчишка и точно был в шоке: левая рука  его  была  крепко  сжата  в
кулак, угли жгли ладонь.
   - Брось, брось сейчас же... -  Катя  с  силой  пыталась  разжать  ему
пальцы. - Игорь,  брось!  Руку  покалечишь...  Брось!  Покалечишь  руку,
выступать не сможешь, из цирка уйдешь.
   Он разжал пальцы. Багровый страшный ожог, сажа. Но  он,  видимо,  все
еще не чувствовал боли, точнее, еще не успел осознать, как ему больно.
   - Ты кто? - прошептал он.
   - Корреспондентка. - Катя пыталась усадить его - еще  секунда,  и  он
орать начнет благим матом. - Помнишь, нас с тобой Ира ужином кормила?
   - Ирка? - Он смотрел на Катю, как на ночное привидение, и  вдруг  она
почувствовала, как он тяжело оседает на ее руку. - Ее убили..,  убили...
- Это был уже мучительный стон боли, а потом  рекой  хлынули  слезы.  Он
плакал, потому что нестерпимо болела  сожженная  рука,  плакал  навзрыд,
давился слезами, кашлял, всхлипывал.
   - Ну,  долго  будете  столбом  стоять?  -  Катя  яростно  глянула  на
ошеломленного Коха. - Аптечка есть, врач? Ему надо рану  обработать.  Вы
бы еще больше водки в него влили, он бы у вас и головой в огонь прыгнул!
   Пока Кох бегал за аптечкой. Катя сидела с Гошкой. Тот уже  не  рыдал,
просто скулил от боли. Он прижался к  Кате,  его  всего  трясло,  как  в
лихорадке.
   - Вот... Держи аптечку... Левая рука у него...
   А эту... Эту я вообще впервые вижу, не знаю, кто она.
   Из темноты вдруг на нас кинулась, как кошка.
   - Это корреспондентка из газеты, Гена. И тебе не мешало бы повежливее
быть с девушкой.
   Катя подняла голову: над ней и Гошкой, точно два дуба в чистом  поле,
- Кох и Разгуляев.  Кох  протягивал  Разгуляеву  аптечку.  Костер  почти
догорел.
   Только угли еще багрово мерцали в темной золе.
 
*** 
 
   Разгуляев присел, осторожно осмотрел руку Гошки,  достал  из  аптечки
чистый бинт, умело забинтовал.
   - От таких фортелей, Гоша, люди  калеками  становятся,  -  сказал  он
жестко. - Пошли в медпункт.
   Парень брел медленно, Разгуляев держал его, потому что ноги Гошки еще
заплетались. Разбудили циркового фельдшера, им оказался муж кассирши.
   Игоря  оставили  в  медпункте.  Кох  сразу   куда-то   исчез,   точно
растворился в темноте.
   Катя подумала: все же надо, наверное, как-то  объяснить  ему,  отчего
она так поздно бродит по территории  цирка  и  отчего  так  бесцеремонно
вмешивается не в свое дело.
   - Ну? - Разгуляев изучал ее. В темноте она не видела ни его лица,  ни
глаз, но чувствовала. - Так и будем?
   - Что?
   - В прошлый раз вот тоже так, я уж настроился на  оживленную  беседу,
анекдоты припомнил цирковые, какие поприличней, а  вы  в  каком-то  углу
затаились, смотрели на меня, а  так  и  не  подошли.  Просто  прятались,
думая, что вас не видно. Вы и сейчас подслушивали? Это что, новая манера
работать?
   - Да, - сказала Катя (слава богу, в темноте он  не  увидел,  как  она
покраснела). - Это мой личный стиль. Так всегда больше узнаешь о людях.
   - Ясненько. И к какому же выводу вы пришли?
   - У вас чудной помощник.
   - Кох? Молокососу Гошке небось Шиллера своего разлюбезного читал  при
свете пламени: "Когда-то вы видели мальчика, и он был  счастлив.  Теперь
вы видите мужчину, и он  полон  отчаяния.  Ад  проглотил  меня..."  Было
такое?
   - Без Шиллера обошлось. Но о чувствах, кажется,  что-то  было.  Я  не
очень поняла.
   - Только, ради бога, вы по одному Генке не судите, что у нас все  тут
с романтическим сдвигом. А то напишете: "Романтики манежа,  бескорыстные
фанатики своей нелегкой, яркой и опасной профессии".
   - Меня, между прочим, зовут Екатерина, - гордо сказала на это Катя.
   - А меня Валентин.
   Пауза.
   Боже, как ей хотелось говорить с ним, о многом спросить, но... Святая
правда, когда наступает решающий момент, "он - что гиря". Язык!
   - Вы на той репетиции были.  Ваш  водитель  машину  подогнал  -  свет
включил. Очень своевременно, знаете ли. - Разгуляев усмехнулся. - Я  его
по  всему  цирку  потом  искал,  бутылку  коньяка  хотел  поставить.  Не
подскажете, как мне с ним связаться?
   - Это не водитель. Это мой муж.
   - Ясно. - Разгуляев засунул руки в карманы кожанки. -  А  что  же  вы
сегодня одна тут и так поздно?
   - А у вас тут, как я погляжу, самое интересное по ночам происходит, -
ядовито заметила Катя. - Два убийства, и оба под покровом мрака. -  -  И
вы, значит, решили сыграть в добровольного сыщика?
   - Угадали.
   - Случается иногда, что и в цирке люди тоже умирают.
   - Что-то уж слишком часто, по-моему.
   На крыльце скрипнула дверь, на пороге  показались  фельдшер  и  Игорь
Дыховичный. Свет упал на лицо  Разгуляева,  и  Катя  наконец-то  увидела
его...
   Пьяное полудетское бормотание, всхлипы, Гошка жалуется: "Рука болит".
И все это спугнуло что-то, что секунду назад почудилось Кате в глазах ее
ночного. собеседника.
   - Михал Егорыч, давай я его доведу, - предложил Разгуляев фельдшеру.
   Тот  отмахнулся  и  поволок  Гошку  к  дальнему  вагончику.  До  Кати
долетело: "Ремня бы тебе хорошего, паршивец, всыпать... Эх, отец был  бы
жив..."
   - Игорь что, сирота? - спросила она.
   - Вроде. Брат у него двоюродный  или  троюродный...  А  так  за  ними
обоими Ира Петрова присматривала. Мужики, Екатерина,  они  без  женского
глаза дичают.
   - Как  ваши  львы  знаменитые,  -  усмехнулась  Катя.  -  Все  хотела
попросить вас полюбоваться на них хоть одним глазком.
   - В чем проблема?
   - Как? Сейчас? Ночью? - Ей хотелось добавить:
   "Что вы, я пошутила, я совсем не хочу ночью к львам!"
   Но Разгуляев повел ее не к львятнику, а к шапито.
   А там... Кате  показалось,  что  среди  ночи  дается  какой-то  новый
аттракцион - столько сновало вокруг манежа обслуживающего персонала.
   На арене все еще стояла клетка, ее так и не убрали.
   - Ну, я вас  ненадолго  оставлю,  мне  переодеться  нужно,  -  сказал
Разгуляев. - Посидите пока тут.
   - Извините, а что все это значит? - Катя кивнула на манеж.
   - Хочу попробовать один прогон сделать. Манеж для репетиций у нас  по
часам расписан, приходится ночью столбить.
   - Вы же устали... - Катя тревожно заглянула ему в лицо. - Я же видела
вас  на  представлении,  это  такая  нагрузка.  Так  же  нельзя  себя..,
дрессировать.
   Вы устали.
   - Я?
   -  Вы  из-за  нее  переживаете,  да?  Из-за  Иры?  Мы  с  ней  успели
познакомиться, она была очень славной...
   - Меня вчера в милиции пять часов продержали, - сказал  Разгуляев.  -
Было время о многом подумать. И о том, что, как вы выразились, тут у нас
люди мрут "слишком часто" что-то.
   Катя осталась одна в темном амфитеатре. Служители на манеже проверяли
клетку, реквизит. Под куполом  вспыхнули  юпитеры.  Катя  смотрела,  как
готовят этот ночной аттракцион для нее одной, единственного  зрителя.  И
именно в  этот  момент,  когда  она  так  напряженно  ждала  дальнейшего
развития событий, она подумала: "Здесь что-то происходит. В  этом  цирке
творится что-то неладное.  Я  это  чувствую,  и  они...  Они  давно  уже
почувствовали. Их это сильно тревожит".
   У клетки появился  Кох,  чем-то  крайне  недовольный.  Катя  обратила
внимание на увесистый арапник в его руке. После  подслушанной  беседы  у
костра она наблюдала за этим парнем с великим любопытством.
   Его  сумбурный,  вдохновенный  бред  о  каком-то  "пути  в   Дамаск",
Шиллер... Весь облик  этого  типа  -  эта  его  майка  дурацкая,  словно
специально надетая, чтобы демонстрировать накачанные мышцы, его  тяжелые
кулаки, мощный торс, упрямый подбородок -  все  дышало  грубой  силой  и
чувственностью.  Катя  сравнила  Коха  с  Кравченко.  Затем  сравнила  с
Кравченко и Разгуляева. Да, в  игре  мускулов  драгоценный  В.  А.  этой
колоритной парочке не уступал, но  в  остальном...  Катя  уже  не  могла
усидеть на месте, встала, подошла к Коху. Он сначала сделал вид,  что  в
упор не видит ее, потом круто обернулся:
   - Что еще случилось?
   - Хочу узнать, часто ли у  вас  бывают  ночные  репетиции?  -  елейно
осведомилась Катя.
   - Как что-нибудь у шефа моего в башке заклинит, так сразу. - От  Коха
пахло спиртным. - Где он?
   Мне Саныч передал, я уж бай-бай после наших приключений ложился.  Так
подняли: иди, подежурь, Разгуляй прогон будет делать.
   - Он сказал, что пошел переодеваться.  А  разве  обязательно  надо  в
сценическом костюме?
   - Если неприятностей себе не хочешь...  -  Кох  сплюнул.  -  Одна  из
святых заповедей: входи в клетку только в том костюме, к  которому  коты
привыкли.
   - Коты? Они такие смирные у него на представлении.  Ну,  леопарды-то.
Такие послушные, словно и не было той репетиции.
   - Смирные. - Кох снова сплюнул. - Эх  ты,  корреспондентка...  Они  ж
мясо жрут по восемь кило в день, за каждую кость друг друга полосуют.  А
ты - смирные... "Полосатый  рейс"  видела?  -  спросил  он  вдруг.  Катя
кивнула, а кто же не видел-то? - Дрессировщица там Назарова, давно  это,
правда, было... Уж там ее тигры смирней  некуда.  И  гладит  она  их,  и
плавает с ними. Ручные, скажешь, совсем, да? А незадолго до съемок,  мне
наш Липский рассказывал,  он  у  нас  ходячий  справочник,  -  во  время
гастролей где-то на  юге  этих  самых  тигров  разместили  в  помещении,
смежном с конюшней. Там восемь верблюдов находилось, лошади. Помещение -
каменный барак.
   Так вот, ночью  эти  смирные  стену  проломили  в  конюшню.  А  когда
Назарова прибежала, там уже ни одного целого верблюда не осталось. Кто с
башкой отгрызанной, кто из распоротого брюха кишки по опилкам волочит.
   Катя почувствовала холод в груди.
   - И вам не страшно с такими  непредсказуемыми  работать?  -  спросила
она.
   - Мне? - Кох снова хмыкнул. - У меня номера нет, я;  как  видишь,  на
подхвате тут. Злой гений, лютая тварь. - Он взвесил в  руке  арапник.  -
Вмешиваюсь только в самом крайнем случае,  когда  Разгуляй  сам  с  ними
сладить не может. Вот он в клетку сейчас полезет. Смириться ему,  видишь
ли, тяжело, что львов он - великий  Валентин  Разгуляев  -  потерял.  По
новой с ними хочет попробовать. А знаешь, почему все? Напиши, напиши  об
этом, корреспондентка. Потому что публика наша - сволочь последняя.
   Катя смотрела на Коха: он пьян так же, как Гошка, что он  несет?  Как
может Разгуляев доверять пьяному помощнику?
   - Гладко проходит номер, людоеды наши не бросаются, ваш брат  публика
не довольна: сколько раз слышал. - Кох скривил презрительную гримасу:
   - "Ах, как жаль, что сегодня звери на укротителя не кидались!"  Когда
сладу с ними нет, когда бес в них - рекордный сбор,  аншлаг  в  зале!  А
многие сюда приходят каждый  вечер  просто  в  надежде:  авось  повезет,
увидят, как сегодня они наконец-то горло дрессировщику перервут!
   - Зачем ты так? - не выдержала Катя. - В цирк идут  потому,  что  тут
красиво, потому что это цирк, это детство наше!
   -  Большинство  все  равно  приходит   только   потому,   что   хотят
полюбоваться, как тут перед ними на манеже кто-нибудь сдохнет!
   - У вас в вашем цирке и так умирают  люди.  И  публика  при  этом  не
присутствует, - отрезала Катя. - И вообще, никогда не думала, что артист
идет на манеж, движимый ненавистью к тем, кто пришел ему аплодировать.
   При упоминании убийства Кох изменился: из гневно-презрительного  стал
настороженным, тихим каким-то.
   - Ну, баста, хватит нам с тобой болтать. - Он  демонстративно  глянул
на часы.
   - Я вообще-то подошла спросить тебя кое о чем, а не спорить с  тобой,
- сказала Катя кротко.
   - Ну? - он смотрел на нее с высоты своего роста.
   - Я случайно слышала, о чем вы с  Гошей  говорили...  Ты  ему  внушал
что-то и спаивал мальчишку. Так вот, я спросить хотела...  А  что  такое
этот "сладчайший путь в Дамаск"?
   Кох впился в нее взглядом, и в глазах его появилось что-то такое, что
Катя вдруг испугалась: зря она призналась, что  подслушивала!  Там  ведь
шел разговор не для женских ушей. Но он не успел ей ответить.
   Лязг металла, рычание - и на манеж по  решетчатому  тоннелю  выскочил
огромный лев с дремучей коричневой гривой. Царь зверей, которых мы видим
только во сне, думая при этом, что это явь.
   Катя тут же трусливо ретировалась к креслам  первого  ряда.  Слышала,
как вслед ей Кох  процедил  сквозь  зубы  что-то  по-немецки  -  видимо,
какое-то оскорбление или ругательство. Фраза была гортанной и неуклюжей.
Так говорят только те, кто забыл свой отчий язык давным-давно,  а  потом
тщетно пытается вспомнить утраченное по словарям и учебникам.
   Тут в клетку вошел Разгуляев в своем черном  сценическом  костюме.  В
руках его не было ни вил, ни  арапника,  ни  палки.  Лев  метался  вдоль
сетки. Человек ждал, преграждая ему путь в открытый тоннель.
   Катя с душевным трепетом снова ждала того всплеска адреналина - диких
прыжков, громового рычания, ударов бича, бросания  тумб.  Она  внутренне
готовилась даже к тому, что увидит кровь,  почувствует  чужую  боль.  Но
ничего такого - яркого, зрелищного, захватывающего - не произошло.  Лев,
устав метаться, лег на опилки в центре манежа. Разгуляев сел  перед  ним
боком на тумбу, скрестив на груди руки.  И  Катя  услышала  его  усталый
тревожный голос:
   - Раджа, ну давай поговорим, как люди. Ты же видишь, мне тоже тяжело.
Ведь так больше не может продолжаться, правда?
 
Глава 18 
 
БАННЫЙ ДЕНЬ 
 
   После утренней  оперативки  из  секретариата  принесли  почту.  Самая
толстая и умная справка снова пришла  из  ЭКО.  Никита  Колосов  зачитал
собравшимся в его  кабинете  сотрудникам  отдела  по  раскрытию  убийств
данные  биологической  экспертизы  останков  Анны   Сокольниковой,   чья
вскрытая могила первой открыла список кладбищенских Ч П.
   Помимо детального описания нанесенных  трупу  рубленых  ран,  эксперт
особое внимание  обращал  на  "наличие  в  половых  органах  потерпевшей
вещества  вазелин".  "Наличие  полового   контакта   с   умершей   можно
подтвердить  с  большей  степенью  вероятности,  если   учесть   данные,
полученные при осмотре и исследованиях, как то..."  Колосов  с  каменным
лицом зачитал "данные". Кто-то из сыщиков  тут  же  закурил  -  перебить
подступившую к горлу тошноту.
   - Это не человек, Никита, - сказал после  совещания  Королев.  -  Это
Кощей. Нелюдь. Такой, поверь моему опыту, даже если мы его  возьмем,  до
суда не доживет. Свои же в камере задушат.
   Они созвонились со Стрельней, там все вроде пока  было  спокойно,  на
кладбище  дежурил  круглосуточный  пост.   Колосов   поинтересовался   у
начальника местной криминальной милиции, не обращался ли кто из цирковых
в морг в связи с похоронами Петровой (после экспертизы тело должны  были
выдать близким родственникам). Оказалось,  приезжали  Воробьев,  пожилая
кассирша с мужем-фельдшером и...
   Роман Дыховичный. Последний  оплатил  все  услуги  похоронного  бюро.
Похороны были назначены на  Нижне-Мячниковском  кладбище  на  завтра  на
одиннадцать дня.
   Сотрудники отдела разошлись после оперативки каждый по  своим  делам.
Никита остался один.
   Сидел, включал и выключал настольную  лампу,  хотя  был  белый  день,
потом машинально начал писать что-то в своем любимом блокноте. "Лопата",
"пистолет",  "гарь",  "муж",  "блондинка",   "аммонит",   "Севастьянов",
"слон",   "Петрова",   "укротитель",   "бабник",   "преданное   сердце",
"влюбленный клоун"... Все это были слова, услышанные им за эти последние
шесть дней. За ними витали сумбурные образы,  разрозненные  впечатления,
голые факты, неопределенные домыслы,  слепые  догадки.  Между  убийством
заместителя администратора и убийством цирковой уборщицы не было  самого
главного - хотя бы намека на  какое-то  связующее  звено.  Их  связывало
только то, что  оба  эти  человека  были  "из  цирка",  из  того  самого
заведения, с которым так редко сталкиваются в милиции.
   Может быть, Севастьянов помимо поездок в ночное кабаре с  девицей  по
имени Илона крутил роман  и  с  этой  девчонкой  в  полосатом  халатике?
Колосов вспомнил окровавленное лицо погибшей, ее фотографию с  паспорта,
найденного в ее вагончике. Девочка  красотой  не  отличалась.  И  потом,
Воробьев  намекал,  что  она  была  влюблена  в  Разгуляева.  "Преданное
сердце", - вспомнил он. Воробьев сказал так ей в похвалу. Итак,  девочка
была влюблена,  а  к  ней  "питал  чувства"  клоун-доходяга,  приехавши