И не дай бог, слышишь меня, не дай
бог где-нибудь - в Москве ли, у нас ли в области, в Рязани, на Камчатке,
во  Владивостоке  -  всплывут  какие-нибудь  художества,   связанные   с
кладбищем. Не дай  бог,  понял?  Я  тебя  из-под  земли  достану.  И  мы
обойдемся уже не только без процесса, но даже без задержания.
   Кох смотрел ему в глаза, не мигая. И странный то  был  взгляд,  очень
странный. Никите на миг показалось, что из человечьих  зрачков  на  него
смотрит гиена-трупоед.
   - Мы обойдемся вот этим. - Колосов достал и  положил  на  стол  перед
собой пистолет. - Я тебя пристрелю. И никто меня не  заподозрит.  Потому
что я все сделаю так профессионально, что  это  будет  выглядеть  как..,
повторный в твоей молодой жизни суицид. Пороки надо уничтожать на корню.
И пуля для этого - лучшее средство. Так ты все понял, Генрих?
   Ты согласен на мои условия?
 
Глава 30 
 
МОРОЗ ПО КОЖЕ 
 
   Об этом разговоре в кабинете розыска Катя так никогда и не узнала. Но
первым, кого она увидела в цирке в тот день, был Генрих Кох.
   Как ни в чем не бывало он стоял  возле  львятника  и  мыл  из  шланга
пустую передвижную клетку.
   Катя сделала над собой титаническое усилие: иди спокойно.  Не  смотри
на него так, не показывай вида!
   Она кивнула Коху - поздоровалась. Он кивнул в ответ. Вот вроде  бы  и
все. Но Катя вдруг почувствовала, как противно у нее дрожат колени.
   Она готовила себя к этому посещению цирка.
   Ночью лежала с открытыми глазами, смотрела в  потолок.  Все  твердила
себе: глупости, чего ты выдумываешь, ничего  страшного  не  случится.  И
потом - ты же будешь там не одна. Тебя будут прикрывать...
   Значение многозначительной фразы "оперативное прикрытие",  сообщенной
ей Колосовым, еще вчера днем было для Кати хоть и туманным,  но  все  же
вселяющим кое-какую уверенность. В ее представлении "прикрытие" означало
тотальное наводнение цирка переодетыми сыщиками и спецназовцами, которые
ни на секунду не выпустят ее, приманку для неуловимого убийцы, из  вида,
будут стеречь каждый подозрительный жест, каждый взгляд, каждый шорох, и
вообще...
   Еще вчера  днем  в  кабинете  у  Колосова  все  это  казалось  вполне
реальным. Но сегодня, когда она вошла на территорию шапито...
   "Маскарад этот ваш бредовый рассчитан от силы на один-три дня, -  еще
вчера возвестил ей драгоценный В. А. - Если за это  время  ни  черта  не
произойдет, этот твой любимый оперативный ас останется в дураках (имелся
в  виду,  естественно,  Колосов).  К  тому  же  от  начальства   получит
капитальную выволочку.
   И поделом. Потому что так такие дела не делаются".
   Кате хотелось спросить: а как? как делаются? Но она не  спросила.  Из
гордости, из упрямства. Вадька ведь мог вообразить, что она струсила!  А
она и так во время их вчерашнего такого неожиданного, такого  стихийного
(как выразился Кравченко) примирения  сделала  достаточно  уступок.  Он,
конечно, чувствовал себя абсолютным победителем (Катя едва не подумала -
укротителем). Ведь это она  по  собственной  воле  сделала  первый  шаг.
Фактически сдалась...
   Она знала, Кравченко очень ценит даже самые малые свои победы в  этой
странной сладкой  борьбе,  которая  называется  "счастливая  супружеская
жизнь".
   А потому признаваться ему еще и в том, как у нее погано, беспокойно и
сумрачно на душе, она не желала.
   Это выглядело бы как жалоба, как признание в своей женской  слабости,
как плач в жилетку.., то есть в свитер с тем чудесным вязаным узором.
   Свитер бросили на кресло, стащив его рывком через голову. Утром  Катя
хотела было аккуратно сложить его и убрать в шкаф. Но Кравченко  сказал,
чтобы она все оставила как есть. Он лежал в постели, наблюдал,  как  она
одевается. "Ты разве не едешь  сегодня  на  работу?"  -  спросила  Катя.
Кравченко покачал головой - нет. "У меня выходной".
   У него был такой вид, словно он вот-вот скажет ей что-то  еще.  Очень
важное для них обоих. Но лишь в том случае, если она САМА СПРОСИТ.
   Кате в душе очень, очень хотелось спросить его: а ты  не  поедешь  со
мной? Не поедешь туда?
   Но она не стала спрашивать. Нет, не нужно. Достаточно того,  что  она
наговорила ему ночью. Он мог торжествовать. Он был  победитель.  Никогда
прежде она не чувствовала такого облегчения  и  такой  радости  от  этой
своей полной и добровольной капитуляции перед ним. Они совсем  не  спали
этой ночью...
   Но то было уже в прошлом. За окном сиял новый день. И  его  еще  надо
было как-то прожить.
 
*** 
 
   В цирк, как и было условлено, она приехала во второй половине дня. Ей
отчего-то прежде представлялось,  что  на  "задание"  ездят  на  бешеной
скорости на иномарке с тонированными стеклами.  Но  так  бывало  лишь  в
кинобоевиках. В половине третьего она вышла  через  КПП  и  зашагала  по
родному Никитскому переулку к метро. На конечной  села  в  маршрутку  до
Стрельненской ярмарки. Никакого "оперативного сопровождения" за собой, а
тем более "прикрытия" она не заметила.
   А первым, с кем она столкнулась за оградой шапито, был Кох.
   Катя остановилась у кассы, машинально поздоровалась с билетершей.  Ей
казалось - даже спиной она чувствует взгляд этого человека. Боже, а ведь
она теперь вроде как под его наблюдением. Под колпаком.
   Катя почувствовала, как по спине поползли знакомые мурашки. Вспомнила
КЛАДБИЩЕ. Вспомнила,  как  осматривали  ту  могилу.  Вспомнила,  что  он
сотворил с человеческими телами этой своей чертовой саперной лопатой.
   "К горлу клубком подкатила тошнота. Нет, видно, прав, тысячу раз прав
Сережка - Колосов просто  очумел:  выпустил  на  свободу  это  чудовище.
Выпустил  в  нелепой  и  упрямой  надежде,  что  только  так  он  отыщет
настоящего убийцу! Но кто же страшнее - убийца или осквернитель могил? И
отчего решать этот чертов ребус предстоит ей одной? Без Никиты?
   - Катя, здравствуйте. Снова вы к нам? Очень рад вас видеть. Вы  одна?
А где же фотограф ваш?
   Из ворот шапито выезжала черная новенькая "Шкода". За  рулем  Волгин.
Тот самый акробат. Воздушный мальчик... Катя словно впервые его видела.
   А ведь с ним и  его  сестрой  они,  помнится,  беседовали  два  часа,
"делали интервью". Симпатичный парень.
   Молодой, чуть постарше Кати. И - полнейшая загадка. Ведь  ни  им,  ни
его сестрой ни она, ни Колосов не интересовались. А разве не  может  так
случиться, что и у этого симпатяги  имеются  какие-то  неведомые  личные
мотивы к убийствам? Боже, как же мы мало знаем этих людей.
   Катя выдавила фальшивую улыбку. Волгин  дружески  помахал  ей  рукой.
Уехал. Куда? Зачем? Катя замедлила шаг. Нет, так нельзя.  Хватит  разную
чушь воображать. Теперь тебе, дорогуша,  в  каждом  здешнем  артисте,  в
каждом рабочем будет  чудиться  тайный  убийца-садист,  который  вот-вот
выхватит нож и...
   Она вдруг поняла, что именно ее  так  пугает  и  тревожит.  Здесь,  в
цирке, полузабытые впечатления, страхи ожили с  новой  силой:  умирающая
Илона, ее намокший от крови  розовый  балахон.  Как  ей  было  больно...
Кто-то ударил ее четыре раза ножом в  живот.  А  она  ждала  ребенка.  И
хотела от него избавиться. А избавились от них обоих...
   Она оглянулась. Кох выключил воду, смотал аккуратно шланг и удалился.
За эти дни он, на Катин взгляд, изменился мало. Немного похудел.  И  еще
эти полоски пластыря на широких запястьях. Интересно, как он объяснил их
появление цирковым?
   У шапито она столкнулась с Воробьевым. Он был тоже  вроде  совершенно
прежний - деятельный, многословный, суетливый. Но Кате мерещилось, что и
он  теперь  относится  к  ней,  смотрит  на  нее,  разговаривает  как-то
по-иному. Ей все  казалось,  что  в  каждой  фразе  администратора  есть
какой-то  скрытый  смысл,  какая-то  подоплека,  настороженное,   жгучее
ожидание чего-то.
   "Если по цирку уже прошел слух, что мне что-то известно и  я  пытаюсь
сама здесь что-то раскопать, естественно,  я  должна  возбуждать  у  них
любопытство", - подумала она. Но тут же усомнилась:  а  насколько  верно
запущен этот призрачный механизм слухов? Мало ли что там Никита говорил,
мало ли что они  там  планировали.  В  реальности  все  может  оказаться
совершенно вне запланированных рамок.
   И вообще...
   Она вспомнила свой разговор с Колосовым. "А что  конкретно  мне  надо
будет делать там, в цирке?" - спросила она  его  прямо.  Ответ  получила
весьма неопределенный: действуй по обстоятельствам. Веди себя  спокойно.
Если кто-то попытается выйти с  тобой  на  контакт  -  пойди  навстречу.
Наблюдай, слушай, смотри.
   Ничего себе наблюдай! За кем? Катя оглядела манеж. Сколько же народа!
За этим вавилонским столпотворением сразу?
   - Екатериночка,  вы  вот  спрашивали  меня  в  прошлый  раз  о  наших
заслуженных работниках,  ветеранах  манежа  -  для  статьи.  Вот,  прошу
познакомиться - Теофил Борисович Липский. Наш старейший артист.
   Снова Воробьев! Как он  неслышно  подкрадывается,  этот  старичок!  И
когда это она интересовалась у него о ветеранах? Ах  да,  плела  что-то.
Надо  же  было  понатуральнее  соврать,  разыгрывая  из  себя   дотошную
репортершу.
   Воробьев подвел ее  к  Липскому.  Тот  сидел  на  бархатном  барьере,
окружавшем манеж. Возле него толпились  молодые  артистки.  Многих  Катя
узнала - акробатки из икарийских игр. Тут  же  рядом  в  проходе  стояла
детская коляска, в ней годовалый ребенок.
   Одна из девушек склонилась к нему, взяла на руки.
   Малыш смеялся взахлеб, тянулся к Липскому.
   - Богатырь, - тот игриво пощекотал  его  пальцем,  -  Майечка,  он  -
вылитая ты. Ах ты, мой красавец...  Здравствуйте,  здравствуйте.  А  мы,
Паша, уже знакомы с этой очаровательной девушкой. Виделись,  встречались
при  обстоятельствах,  увы,  весьма  печальных.  -  Липский  со  вздохом
обернулся к Воробьеву и Кате. Закивал с грустной  улыбкой.  А  ей,  вмиг
насторожившейся,  почудилось,  что  он  как-то  по-особенному,   зловеще
выделил слово "встречались".
   - Вы к нам, смотрю, зачастили что-то,  -  сказал  он  все  с  той  же
улыбкой, когда Воробьев, отвлеченный каким-то срочным делом, покинул их.
- Так долго работаете над очерком. За это время, милочка,  материала  на
целую книгу можно собрать.
   Катя присела рядом с ним. Ах так, иронизируешь... Что ты хочешь  этим
сказать? На что намекаешь, Липский-Ростов?
   - Я и собираю, - ответила она елейно. - Я и не подозревала,  что  так
заинтересуюсь вашим замечательным цирком. Сначала я рассчитывала сделать
серию очерков для субботнего приложения  "Отдыхай  с  нами".  Но  потом,
после известных вам событий, решила, что уместнее будет сделать репортаж
для криминальной хроники.
   - Вы заинтригованы  убийствами?  -  Липский  покачал  головой.  -  Ну
конечно. Такая молодая, энергичная красивая журналистка... А  в  милиции
вы не пытались что-нибудь разузнать?
   - Меня допрашивали, - лаконично ответила Катя. - Так же  как  и  всех
ваших артистов. И смотрели на меня там как на врага. Словно это  я  всех
прикончила.
   - Ну конечно, конечно... И вы с нами за  компанию  попали  в  ужасный
переплет. Так о чем же вы хотели со мной побеседовать?
   -  Оставим  в  стороне  трагические  события.  -  Катя,   лихорадочно
собираясь  с  мыслями,  пошарила  в  сумочке,  вытащила  блокнот.  -   Я
внимательно посмотрела вашу программу.  Очень  интересно.  Почти  каждый
вечер у вас полный аншлаг. Но мне все же непонятно..,  вот  эти  номера,
репризы - как они возникают? Экспромтом или же существует какой-то общий
режиссерский замысел?
   - О, это сложный вопрос. - Липский достал сигареты,  предложил  Кате,
она отказалась. Курил он очень элегантно  и  как-то  старомодно.  -  Вас
интересует, как формируется программа? Знаете, хорошие  номера,  хорошие
репризы не стареют, как классические пьесы. Но тут много  зависит  и  от
таланта исполнителя. Настоящий артист даже  в  старый  заезженный  номер
внесет свежую,  оригинальную  идею.  Но  чаще,  к  сожалению,  случается
наоборот. Повторяя репризы великих мастеров,  некоторые,  особенно  наша
молодежь... Да вот, кстати, вам наглядный пример, - с  брезгливой  миной
он кивнул на манеж.
   Там как раз в этот момент появился Роман  Дыховичный.  Без  грима,  в
мятом спортивном костюме.
   С ним был и Гошка. Дыховичный был вооружен бутафорским  луком.  Гошка
тащил корзинку с яблоками. Номер Катя узнала без  подсказки  -  "Стрелок
Вильгельм Телль". И в кино, и в цирке она видела его раз сто.
   - Вообразили, что смогут повторить, как это делали Никулин и  Шуйдин.
Боже, спаси нас грешных, - тихо простонал Липский. -  Игоречек,  мальчик
мой, почему такое испуганное, напряженное выражение лица? -  крикнул  он
вдруг громко.
   Братья обернулись.
   - Игорь, это комическая реприза, а не репетиция  расстрела  бакинских
комиссаров! - Липский взмахнул рукой. - Роман, ты, наверное, ему туманно
идею номера объяснил.
   - Дядя Филя, да мы...
   Роман подошел к ним. Чувствовалось, что  к  советам  "дяди  Фили"  он
прислушивается. Липский начал подробно объяснять, "как в его  время  это
делали Юрик Никулин и Миня Шуйдин и в чем была вся соль".
   Потом, извинившись перед Катей,  он  отошел  с  Романом  на  середину
манежа, занял место Гошки, положив себе на голову яблоко.
   Гошка подошел к Кате. Поставил на барьер ногу, обутую в кроссовку.
   - Привет, - поздоровалась Катя.
   - Привет. Снова к нам? - Он смотрел мимо не на брата и Липского.
   - Снова, Гоша. Как твоя рука?
   - Что?
   - Ожог прошел?
   Он недоуменно глянул на Катю, потом на руки.
   - Да я про это уже забыл.
   - Смешной будет номер? - Она спросила, чтобы хоть  как-то  поддержать
разговор. Украдкой разглядывала Гошку. Бледный, лицо  припухло.  Если  с
таких лет братец и Кох уже приучили парня к бутылке, то...
   - Вроде ничего. Сносный. - Он кивнул на корзинку:
   - Яблок хочешь?
   - Нет, спасибо.
   - Мытые. Я сам мыл.
   - А ты что, их тут все зараз съесть  должен?  -  улыбнулась  Катя.  -
Правда,  после  представления  аппетит,  наверное,  зверский.  Я   часто
вспоминаю, Гоша, как мы тогда у Иры картошку уплетали... За обе щеки...
   Он хотел было отойти, но.., не отошел. Напротив, сел на барьер.
   - Мне очень жаль, Игорь, - сказала Катя.  -  Так  жалко  их  обеих...
Такие молодые. Ты ведь к  ним  обеим  хорошо  относился?  Очень  хорошо,
правда?
   Он отрешенно молчал.
   - Я помню, тогда в вагончик ты с  ее  туфлями  прибежал,  чистил  их.
Туфельки для Илоны... Гоша, а ты не пробовал их помирить?
   Он резко дернул головой. Катя не поняла  -  да,  нет?  Ждала,  может,
что-то скажет мальчишка. Он достал из корзинки яблоко, хрустнул им.
   - Зря не хочешь, -  встал,  снова  поставил  ногу  на  барьер.  -  На
представление сегодня останешься?
   - Еще не решила. - Катя пожала плечами. Странно, из всех цирковых  ей
было отчего-то труднее всего лгать этому пареньку. Может, потому, что он
был самый молодой из них. Молодым ложь категорически противопоказана.
   - Гошка,  хватит  рассиживаться!  -  Дыховичный  сделал  нетерпеливый
властный жест. Так хозяин подзывает дворового пса. Взгляд его  скользнул
по брату, остановился на Кате. - Иди работать!
   Они начали репетицию. Липский то и дело  прерывал  их.  И  Кате  было
странно: ведь это не спектакль, что он к ним так придирается - к каждому
жесту, каждой реплике? И почему он вообще к ним привязался? Ведь они  не
просили  его.  А  он...  Словно  для  того,  чтобы  отделаться  от  нее,
корреспондентки, и ее вопросов.
   Она оглядела манеж. Сколько людей, какая суета, все заняты  и  словно
не обращают на нее внимания.
   Или делают вид? А она тут одна, совсем  одна  среди  них.  Сердце  ее
снова тревожно сжалось. Кто же из них? Кто? Почему он убивает?
   Ей захотелось выйти на воздух. В шапито терпко пахло потом - конским,
людским. Прежде она этого словно не замечала, а сейчас... Этот клубок  в
горле.
   Катя подняла глаза. Сверху,  из  ложи  осветителей,  на  нее  в  упор
смотрел Генрих Кох.
 
Глава 31 
 
ЗА КУЛИСАМИ 
 
   Она чувствовала: еще  секунда  -  и  ей  не  хватит  дыхания.  Страх,
охвативший ее душной волной, был осязаемым, липким, как паутина. Он  был
рядом - страх. А она была одна. Катя взглянула туда, наверх.
   Кох исчез. Куда он делся?! Мгновение назад она видела его. А сейчас -
пустая ложа. А над ней  оранжевый  купол,  путаница  трапеций,  канатов,
лонж.
   Братья Дыховичные убрались за  кулисы.  На  арене  у  самого  барьера
теперь разминался совершенно незнакомый Кате артист: жонглер-эксцентрик.
В воздухе бешено мелькали сначала бутылки, затем кегли, потом  зажженные
факелы. Жонглер подбрасывал их вверх, ловил, совсем не обращая  внимания
на жгучее пламя.
   Катя поднялась по ступенькам амфитеатра. Глянула на часы - до  начала
представления остается не так уж  много.  Но  как  же  медленно  тянется
время!
   Какой бесконечный день! А когда-то она  так  мечтала  провести  целый
день в цирке и собственными глазами увидеть... Жизнь.  И  вот  мечта  ее
почти исполнилась. И это не последний ее день здесь. Завтра, если ничего
не случится по придуманному Колосовым плану, она должна  будет  приехать
сюда снова. Приезжать до тех пор, пока...
   Ты в поле его зрения. Он пристально за  тобой  наблюдает.  "Он  хочет
знать, что знаешь о нем ты", - вспомнила она слова  Никиты.  Господи,  а
что я знаю?
   И с чего Колосов так уверен, что убийца думает именно  так?  И  зачем
она ему поддалась, зачем так быстро согласилась с этой его идеей?  Почти
безнадежной, бредовой идеей. Ведь Вадька говорил:  "Так  такие  дела  не
делаются". Так убийц не ловят. А как ловят? Как?
   Она спустилась, вышла из шапито. Ладно, хватит,  довольно.  По  плану
именно сейчас  она  должна  зайти  (будто  невзначай)  к  администратору
Воробьеву. Побеседовать с  ним  о  статье  и..,  не  только.  "Сама  там
сориентируешься, как  лучше  построить  разговор,  -  инструктировал  ее
Никита. - И желательно, чтобы при вашей беседе присутствовал еще кто-то.
Ты должна создать  впечатление,  что  пытаешься  собрать  информацию  об
отношениях Погребижской с различными членами труппы.  Ну,  не  мне  тебя
учить. Задавать вопросы с подтекстом ты умеешь".
   Путь в администраторскую лежал мимо конюшни.
   Мимо того самого проклятого места.  Наверное,  там  на  асфальте  еще
видна ее кровь. Ведь за эти дни так и не выпало дождя.
   Двери конюшни полуприкрыты, словно там кто-то был. Но людей  Катя  не
увидела, только лошадей в стойлах.  Очень  красивых,  ухоженных.  Лошади
что-то волновались. До Кати доносилось тихое ржание, подфыркивание.  Она
хотела было повернуть в сторону администраторской, но  что-то  вдруг  ее
остановило.
   Она осторожно прокралась вдоль фургона и заглянула за угол.
   На том самом месте, где они с Мещерским нашли Илону, у самого забора,
примыкавшего к  конюшне,  на  охапке  выброшенной  прелой  соломы  сидел
Разгуляев.  Катя  не  видела  его  лица  -  он  сидел   спиной,   сильно
ссутулившись, уронив руки на колени. Одет он был уже как для выхода,  на
плечи поверх трико была наброшена куртка. Рядом на соломе Катя  заметила
пивную бутылку - "Балтика".
   Вот он слегка обернулся, но по-прежнему смотрел в сторону забора,  за
которым простирался лишь дикий пустырь, шоссе, и  далеко  -  многоэтажки
Стрельни.
   Он словно постарел на несколько лет. Теперь ему можно  было  дать  не
только все его тридцать восемь, но и больше - сорок с лишним.  Он  сидел
совершенно неподвижно. Словно статуя. Сидел на том самом месте, где  она
умерла. Смотрел в пустоту.
   Катя  не  знала,  сколько  прошло  времени,  -  шелохнуться,  дохнуть
боялась. Ей отчего-то жутко было представить, что он заметит ее. Наконец
он пошевелился. Хотел встать со своей соломы. Что-то, видимо, мешало ему
в  кармане  куртки.  Он  вытащил   какую-то   вещь   и   вдруг,   сильно
размахнувшись, швырнул ее за фургон.  Катя  услышала  глухой  стук.  Она
запомнила место.
   После беседы с администратором,  при  которой  присутствовали  Баграт
Гево