лись почти до неба, и запыленный грузовичок  лез  вверх,  натужно
ревел  мотором,  звук  доносился  едва-едва,  как  будто  во  много  раз
уменьшенный. Марина знала, что на той стороне пристань, где бабы ведрами
продают очень вкусную вишню "владимирку",  бордовую  и  сладкую,  и  еще
воблу, пахнущую смолой и  солнцем,  и  еще  красную  смородину  -  здесь
говорят "смороду".
   Идеальное место для убийства, только как? Как убить?!  Как  заставить
лошадь - обученную, смирную, не какого-то там  мустанга,  как  выразился
Федор Тучков, - сбросить человека? Испугать? Марина стояла в двух  шагах
и знала, что никто и ничем лошадь не пугал. Сделать больно? Да, но никто
- никто! - не приближался к лошадям.
   Из-под  горы  кто-то  поднимался,  Марина  видела  только   кепку   и
равномерно двигающиеся ноги  в  грязненьких  джинсах.  Хватаясь  руками,
человек влез на обрыв и оказался нос к носу с Мариной - худой, жилистый,
с загорелым, как будто копченым лицом.
   Это он, вспомнила Марина. Он вел под уздцы первую лошадь,  когда  все
случилось.
   Человек взглянул на нее, и она, уже решившая, что  сейчас  непременно
его о чем-нибудь спросит, прикусила язык.
   Во-первых, человек оказался девчонкой - лет шестнадцати,  не  больше.
Во-вторых, у нее были замученные и очень несчастные глаза.
   Она прошла было мимо, но потом оглянулась:
   - Курить есть?
   Марина торопливо полезла в рюкзак и достала пачку:
   - Вот.
   Девчонка неловко вытащила сигарету жесткими,  как  будто  негнущимися
пальцами и сунула в рот.
   - Он ни в чем не виноват, - вдруг сказала она.
   - Вадим? - удивилась Марина.
   - Да не Вадим, а Мальчик! Мальчик сбросил этою мужика, но он ни в чем
не виноват!
   - А .. разве говорят, что виноват?
   - Нет! Только я же вижу, как на меня все смотрят! Они думают, что это
я виновата или Мальчик! Я, может, и виновата, а  Мальчик  ни  в  чем  не
виноват!
   - Ну, конечно, нет, - успокоительно  сказала  Марина,  -  это  просто
случайность.
   - Да, случайность! У нас конь в жизни никого не сбрасывал! И я! Я  же
не могла сразу! Да и что я?! Держать мне его, что ль, было?!  За  штаны,
что ль?!  Ну  не  можешь  в  седле  сидеть,  или  боишься,  или,  может,
настроение плохое, ну тогда и не садись  в  седло  -  зачем?  А  Мальчик
виноват! Никто не виноват! А его, может, продадут теперь,  а  это  самый
лучший конь!
   - Ты успокойся, - сказала Марина, вспомнив своих студентов. -  Пойдем
на травке посидим. Хочешь?
   Девчонка отрицательно мотнула головой, но поплелась  за  Мариной  "на
травку" и уселась, по-турецки скрестив босые ноги. Джинсы  задрались,  и
открылись грязные щиколотки.
   Марина тоже закурила, искоса  осторожно  поглядывая  на  собеседницу.
Спрашивать в лоб нельзя. Придется в обход.
   - Ты... давно работаешь?
   - Как работаю?
   - С лошадьми?
   - Да я всю жизнь с лошадьми! Я родилась в конюшне!
   - Как это?
   - Ну так. Маманя меня родила, считай, на конюшне. Она тренером  была,
а до того наездницей.
   Знаменитой, между  прочим!  Сейчас  на  пенсии,  и  все  равно  возле
лошадей, каждый день приходит то на плац, то на конюшню! Хитрая -  вроде
бы ко мне, а сама к лошадям!
   Тут девчонка засмеялась,  и  стало  понятно,  что  ей  нравится,  что
"маманя" каждый день приходит "к лошадям".
   - Как тебя зовут?
   - Зоя, а вас?
   - Марина. Можно Марина Евгеньевна, если тебе удобней.
   - Не, не удобней. На конюшне все на "ты". Вон Володька. Он мне в деды
годится, а я его - Володька да Володька. И все так, потому что удобней.
   - Ну, конечно, - согласилась Марина.
   Они помолчали. С Волги  несло  крепким  и  теплым  ветром,  шелестели
листья, в траве качались  головки  цветов.  Пробежал  деловитый  буксир,
крикнул сиплым голосом.
   - Это "Ермак", - сказала девчонка равнодушно. - Он в Астрахань бежит.
   - Зачем?
   - Как зачем? За баржой. Он баржу таскает до Нижнего, а бывает, что  и
до Ярославля.
   - Откуда ты знаешь?
   - Да у меня отец капитан! Только он на "Смелом"  капитан,  на  Каспий
ходит. Я не только этих, я всех, кто тут ходит, по  голосам  знаю.  Даже
катерки. Раньше меня отец с собой брал, а теперь я не хожу.
   - Почему?
   - А лошади? - удивилась девчонка. - Как же мне уйти?
   Действительно, подумала Марина. Как же уйти, если лошади ждут?
   - Слушай, - помолчав, спросила она, - а как это  вышло,  что  Мальчик
его сбросил? Или он такой... с характером?
   Девчонка моментально  насторожилась,  даже  перестала  совать  в  рот
сигарету. Она так курила - сунет сигарету в  рот,  подержит  и  вытащит.
Видно, противно ей было и непривычно.
   - А кто не с характером?! Все с характером! Мальчик - хороший конь, и
характер у него хороший!
   - А раньше он никого не сбрасывал?
   - Да чего ему сбрасывать-то? - закричала девчонка. - Он что, больной,
что ли?! Он пять лет людей катает и никого не сбрасывал!
   - Может, заболел?
   - И не болел он!
   - Тогда почему?
   - Откуда я знаю! Не понравилось ему, может!
   - А так... бывает?
   - Как?
   - Ну вот, чтобы  не  понравилось,  и  поэтому  лошадь...  сердится  и
нервничает.
   - Ну, бывает, сердится, бывает, нервничает, но никогда он  никого  не
сбрасывал! Да еще при мне! Он, знаете, как меня любит? Он  для  меня  на
все готов! Он же меня видел все время, он знал, что я рядом иду!
   Марина быстро соображала.
   - То есть так, чтобы ни с того ни с сего, взял и на дыбы,  -  так  не
бывает?
   - У нас не бывает, - отрезала девчонка. - Может, где и  бывает,  а  у
нас хорошая конюшня, мы лошадей любим, и они нас любят,  у  нас  тренеры
самые хорошие, и конюхи тоже! Володька в прошлом  году  жеребенка  домой
забрал, потому что отопление выключили! Так он его на  руках  тащил!  До
самого дома! И спас! Он даже не заболел, жеребенок-то!
   Значит,  лошадь  никто  специально  не  пугал,  она   шла   привычным
маршрутом, каким ходит уже пять лет, и Зоя все  время  была  в  поле  ее
зрения, а это, оказывается, важно, и "конюшня у них  хорошая",  а  Вадим
упал и разбился насмерть. Девчонка говорит, что  это  невозможно  -  ну,
почти невозможно!
   Так-так...
   - А Мальчика теперь ни за что не допустят людей  катать,  -  печально
сказала девчонка. - А он людей любит. Он без людей затоскует  быстро,  а
меня разве кто послушает! Скажут, человека убил!
   - Никто не скажет, - горячо возразила Марина. Ей жалко было  девчонку
и коня по имени Мальчик, которого подозревали в убийстве.
   Девчонка только вздохнула  печально,  потушила  сигарету  о  землю  и
далеко зашвырнула. Марина проводила окурок глазами.
   - Пойду я. - Зоя поднялась и похлопала  себя  по  джинсовым  коленям,
отряхнула как будто. - Поговорю с ним хоть, с Мальчиком-то, он ведь тоже
переживает! Лошади, как люди, только еще лучше, потому что они подлостей
не делают!
   Марина проводила ее глазами, еще посидела,  а  потом  пошла  по  краю
обрыва.
   Да. Что это за люди, которые делают подлости?
   Павлик сказал про смерть Вадима - вот подлость какая!
   Вадим что-то знал о той, первой смерти и собирался пойти  в  милицию.
Но почему-то не пошел, а  отправился  "кататься  на  лошадке"  и  погиб.
Совершенно случайно. Лошади не делают подлостей.
   Будь на месте Марины  полицейский  капитан  в  выцветших  и  потертых
джинсах, он непременно заподозрил бы  во  всем  этом...  умысел.  Только
какой? Какой?! Как можно заставить лошадь убить человека?
   - Марина?
   Она оглянулась так стремительно, что чуть не поехала  с  кручи  вниз,
засеменила ногами, охнула от боли и с размаху плюхнулась на попу, в кучу
песка.
   - Марина!
   Юля немедленно и унизительно, как  бабку,  угодившую  в  лужу,  стала
тянуть Марину за руку, а встать у той никак не  получалось,  потому  что
ноги оказались почему-то выше головы,  и  так  они  ковырялись  довольно
долго.
   - Хватит! - тяжело дыша,  сказала  наконец  Марина.  -  Юля,  хватит,
отпустите меня!
   - Я должна вам помочь! Вы же не можете встать!
   - Юля, отпустите меня, кому я говорю! Я сама.
   Юля посмотрела  на  Марину  с  сомнением.  От  жары  и  унизительного
положения та была совершенно красная, лоб взмок, и, кажется,  волосы  на
висках взмокли тоже.
   Готовая в любую минуту подставить сильное плечико, Юля наблюдала, как
Марина встала на четвереньки, а потом осторожно поднялась  на  ноги,  не
полностью ступая на больную ногу.
   - Это я во всем виновата, - покаялась Юля. - Я  вас  напугала.  Вы  о
чем-то задумались, а я так неожиданно...
   Дело не в том, что - неожиданно. Дело в  том,  что  Марина  почему-то
решила, что окликнул ее Федор Федорович Тучков Четвертый,  про  Юлю  она
даже и не подумала, хотя обмануться и принять Юлю за  Федора  Федоровича
было очень трудно. Пожалуй, что и невозможно.
   Тем не менее Марина ошиблась.
   Нет, нет, скорей в Москву, в Москву, к Эдику Акулевичу, маме, а также
к Эрнесту и Альберту!
   Марина независимо потерла коленку,  украдкой  смахнула  пот  со  лба,
распрямилась и улыбнулась.
   - А Сережа?
   - У него сейчас ванны. Я обычно в это время отдыхаю, но  сегодня  мне
что-то не отдыхается.
   - Да.
   - И как это его  угораздило  так  неудачно  свалиться?  Вам  куда?  К
корпусу? Или вы гуляете?
   Марина понятия не имела, гуляет она или нет, - скорее нет, чем да,  -
но на всякий случай призналась, что гуляет.
   - Можно мне с вами?
   Федора Тучкова Марина исключила из своей жизни, а  больше  гулять  ей
было не с кем, поэтому она согласилась,  и  они  побрели  вдоль  леса  -
прихрамывающая профессорша и озабоченная спортсменка.
   -  Хотела  пойти  поплавать,  но  в  бассейне  сейчас,   как   назло,
технический перерыв. И Ольга Павловна все время твердит, что там неуютно
и нехорошо, и я теперь купаюсь с гораздо меньшим... удовольствием. А вы,
Марина?
   - Какая Ольга Павловна? Ах, Оленька!
   - Ольга Павловна, - поправила Юля строго. - Она сама там была раз или
два и с тех пор все твердит.
   - Я ее почти не слушаю, - пробормотала Марина. - Если ее  слушать,  с
ума можно сойти.
   - Зря вы не занимаетесь физкультурой, - назидательно сказала  Юля,  -
особенно если у вас болит нога. Когда начнется артрит, будет уже поздно.
   - У меня нога болит не из-за артрита! - Марине  не  понравилось,  что
Юля навязывает ей такую старушечью болезнь. - Я на лыжах когда-то упала.
   - Вы катаетесь?! - возликовала Юля. - Мы каждый год летаем в Хорватию
на снег! Там, конечно, не так хорошо, как в Австрии, но все-таки  лучше,
чем на подмосковных горках. А вы где?
   - Нигде. В деревне Гжель. Знаете такую? Замечательное место.  Сначала
на электричке, потом на автобусе немножко и в  лес.  Только  обязательно
термос надо с собой брать, потому что замерзаешь, когда долго ходишь.
   - А-а, - растерянно протянула Юля, - а я почему-то думала, что вы  на
горных...
   - Я так и поняла.
   Некоторое время они шли молча.
   - Вы не знаете, отчего Галя так  сильно  плакала?  -  вдруг  спросила
Марина.
   - Когда?
   - Ну вот... перед самым происшествием. Мы ее  встретили,  у  нее  все
лицо было залито слезами, и даже помада размазалась. Вы... не знаете?
   - Нет. А вы?
   - Я с ней не разговаривала после того, как Вадим... упал. Я  ее  даже
не видела. Я думаю, что она ни с кем не разговаривала.
   - Вы думаете, у нее было предчувствие?
   - Я не верю ни в какие предчувствия, - сказала Марина  с  досадой.  -
Просто она как-то очень плакала, и я даже удивилась, что она так плачет,
а Вадим все-таки пошел кататься! Это как-то странно.
   - Сережа бы так никогда не поступил, - вставила Юля.
   - Мне тоже казалось, что он должен ее утешать.  Или  они  так  сильно
поссорились, что ли?
   - Я ни разу не  видела,  чтобы  они  ссорились,  -  заметила  Юля.  -
По-моему, очень довольные друг другом молодые люди.  Он  такой  типичный
отпускной муж. А она такая  же  типичная...  секретарша  из  офиса.  Мне
кажется, они их специально нанимают для того, чтобы с ними спать. Как вы
думаете?
   Марина ни о  чем  таком  никогда  не  думала.  Вообще  секретарши  ее
особенно не интересовали, но зато она своими ушами  -  как  будто  можно
чужими! - слышала, как Вадим сокрушался, что "жена теперь узнает все"!
   - Надо же  было,  чтобы  так  не  повезло  -  две  смерти  подряд!  -
продолжала Юля, и глаза у  нее  сузились,  как  будто  она  смотрела  на
солнце. - Мы в отпуске лет семь не были. Поехали, и вот пожалуйста! Весь
отпуск испорчен.
   - Ну, - сказала Марина сухо, - по сравнению с неприятностями, которые
постигли Вадима, испорченный отпуск - это ерунда.
   Юля взглянула на нее с изумлением.
   - И все-таки почему лошадь его  сбросила?  -  сама  у  себя  спросила
Марина. - Ну почему? Или лошадь тоже опасалась, что он пойдет в  милицию
и что-то такое там расскажет?
   - При чем здесь лошадь и милиция?!
   Марина сорвала травинку, сунула в рот и  тут  же  выдернула  -  Федор
Тучков все теребил травинки, а она как  раз  недавно  исключила  его  из
своей жизни. Навсегда.
   - Вадим сказал за завтраком, что тот.. утопленник на  самом  деле  не
сам утонул, а его утопили. Вы не. помните?
   - Это ерунда.
   - Откуда вы знаете?
   - Кому он нужен?!
   - А почему он не может быть кому-то нужен?
   - Это ерунда, - внушительно повторила Юля. - Чушь. По-моему,  утопить
человека очень трудно. Гораздо легче застрелить.
   - Если есть из чего стрелять, то легче, - согласилась Марина.
   - Можно еще зарезать, - продолжала Юля как ни  в  чем  не  бывало.  -
Можно с балкона сбросить. Но топить?! Зачем?!
   - Вадим считал, что зачем-то его утопили. Он сказал, что знает точно.
   - Господи, ну что он мог знать! - горячо воскликнула  Юля,  и  Марина
зорко на нее взглянула. - Откуда?! Они ведь даже знакомы не были!
   - Откуда вы знаете?
   Юля осеклась и  даже  несколько  секунд  молчала,  как  будто  быстро
соображая,  что  бы  такое  ответить.  Марина  смотрела   все   так   же
внимательно.
   - Ничего такого я не знаю, -  выдала  наконец  плохо  приготовившаяся
Юля. - Я так думаю.
   - Вы думаете, что они не были знакомы?
   - Смотрите, вон Павел. - Юля показала в глубину романтической  еловой
аллейки, уходившей вправо. В аллейке была  густая  тень,  и  оттуда  как
будто тянуло запахом мха и грибов, хотя лето выдалось  сухое  и  теплое.
Ветхая беседочка виднелась за густыми и тяжелыми лапами  -  полусгнившая
белая решетка, облезлая дранка на крыше, свисающая  клоками,  иссеченный
дождями серый от времени деревянный шарик на макушке - украшение.
   Павлик Лазарев заглянул в беседку,  потом  посмотрел  по  сторонам  и
зачем-то полез внутрь.
   - Что ему там нужно? - шепотом спросила Марина у  своей  спутницы.  -
Зачем он туда полез? Она того и гляди обвалится, эта беседка!
   - Не знаю, - тоже почему-то шепотом отвечала Юля. - Давайте?
   - Что?
   - Посмотрим.
   - Как мы посмотрим? - не поняла Марина.
   - Ну... подкрадемся и посмотрим, что он там делает.
   Они обе смотрели друг на друга и соображали.
   - Ну давайте, - решила Марина. - Подкрадемся. Только ползти на животе
я не смогу. У меня нога.
   - Не надо ползти! Мы просто пройдем несколько раз мимо, как будто  мы
прогуливаемся.
   По этой аллее никто не прогуливался - слишком сумеречно в  ней  было,
темно, даже в разгар дня. Зато иголки так густо устилали старый асфальт,
что шагов совсем не было слышно.
   - Сначала просто пройдем мимо, - на ухо  Марине  просвистела  Юля,  -
потом повернем и еще раз пройдем.
   - А если он нас заметит?
   На это Юля ничего не ответила.
   "Вряд ли он немедленно убьет нас обеих, - решила Марина.  -  Все-таки
день, и пристань не так далеко, а там  всегда  народ.  Кроме  того,  нас
двое. Юля быстро бегает. Она быстро побежит и позовет на  помощь  Федора
Тучкова".
   Нет, Федора не позовет, потому что  Марина  исключила  его  из  своей
жизни. Мама права. Такие, как Федор Тучков, вращаются по какой-то другой
орбите, лежащей в какой-то другой плоскости, и пересечение их  орбит  не
сулит  ничего  хорошего  и  вообще  возможно  только  в  случае  мировой
катастрофы.
   Хоть  бы  один  раз  с  Мариной   произошло   что-нибудь,   отдаленно
напоминающее мировую катастрофу!
   В беседке разговаривали. Пока слышен был только один голос - мужской,
- и то непонятно чей. Юля взяла Марину под  локоть  сильными,  какими-то
острыми  пальцами  и  заставила  замедлить  шаг.   Иголки   еле   слышно
поскрипывали под ногами и чуть-чуть скользили.
   Марина оглянулась. В аллее они оказались совсем одни.  Елочные  своды
смыкались над головой так плотно, что не было  видно  неба.  Дорожка,  с
которой они свернули, чтобы  "подкрасться"  к  беседке,  казалась  очень
далекой и очень светлой.
   Марине очень захотелось вернуться. Она вернулась бы, если бы не  Юля,
которая твердо держала ее  под  локоть.  Не  Юля  и  не  любопытство,  и
неизвестно еще, что было сильнее!
   Голос звучал  все  отчетливее,  но  слов  по-прежнему  не  разобрать.
Казалось, что Павлик говорит один,  произносит  какую-то  длинную  речь.
Лекцию, что ли, читает?!
   Со стороны аллеи, по  которой  под  ручку  шли  заговорщицы,  беседку
закрывала хилая, но раскидистая елка, и разглядеть,  что  происходит  за
тонкими ветками и трухлявой белой решеткой, было невозможно.
   - Ну что? - одними губами спросила Марина.
   - Дойдем до конца и пройдем еще раз, - беззвучно ответила Юля.
   - Ничего не видно!
   - Если не увидим, попробуем с другой стороны!
   Марина посмотрела в "другую сторону". Со всех "других" сторон беседка
оказалась окружена плотными зарослями  папоротника  и  крапивы.  Крапива
была  сочная  и  самодовольная,  как   будто   приготовившаяся   жалить.
Темно-зеленые скрюченные макушки доставали примерно до пояса.
   Марина ни за что не полезла бы в нее, но любопытство, любопытство!
   В беседке все смолкло, и они приостановились, вцепившись друг в друга
и стараясь не дышать. От того, что старались, сопение выходило  особенно
громким, даже каким-то смачным. Юля пнула Марину в  бок  локтем.  Марина
вдохнула и больше не выдыхала.
   В беседке опять забубнили, и они пошли.  Марина  тихонько  выдохнула.
Теперь невыносимо хотелось курить - наверное, от напряжения.
   - Давай свернем.
   - Куда?
   - Туда. - Юля подбородком показала в крапиву. - С дорожки  мы  ничего
не увидим.
   Глаза у нее горели сыщицким азартом. Марина жалела, что  ввязалась  в
эту авантюру.
   Ее мама и бабушка были твердо убеждены, что Марине  не  должно  и  не
может быть никакого дела до окружающих. Интересоваться чужими проблемами
- недостойно и обременительно. Занимайся лучше своими.
   Марина, не глядя на Юлю, решительно полезла  в  крапиву,  которая  не
менее решительно ужалила Маринин голый локоть.  Потом  бок.  Потом  шею.
Потом подмышку. Потом щеку. Щека немедленно и ужасно зачесалась.  Марина
почесала ее, потом подмышку, потом шею, потом бок.
   Юля сзади тихонька ахнула, и Марина злорадно подумала, что  и  ей  не
сладко.
   Верхушки крапивы качались из стороны в сторону, как пальмы  в  фильме
Стивена Спилберга, когда через них ломился тираннозавр.
   - Тихо! - Ветхая решетка была уже совсем близко. Юля  сзади  замерла,
кажется, не успев опустить на землю ногу.
   В беседке наступила тишина, а потом Павлик снова забубнил.
   Марине показалось, что она слышит слова "убью" и "сука".
   Господи боже мой, лучше бы "мышьяк"  -  хорошее,  глубоко  преступное
слово!
   Они добрались до серых досок, уложенных "елочкой". Все тело  чесалось
и невыносимо горело, как будто Марина долго сидела на  муравьиной  куче.
Доски кое-где покрыты скрученными чешуйками старой белой краски.
   В беседке молчали.
   Юля дернула Марину за руку, и та оглянулась.
   Юля  показала  вверх.  Очевидно,  это  означало,  что  Марина  должна
взобраться на деревянную реечку, которая опоясывала беседку, и заглянуть
внутрь. Реечка была  прибита  довольно  высоко  и  казалась  не  слишком
надежной. Чтобы стать на нее, придется ухватиться за ветхий  подоконник,