казать ей правду - ей не  нужна  была  никакая  правда,  -
поэтому он соврал первое, что пришло ему в голову, - что-то про  климат,
природу, сказочной красоты виды и вообще русский дух.
   Она смотрела с сомнением - наверное, и в самом деле доктор  наук,  на
мякине не проведешь!
   - А ваша жена? Осталась в Москве? Или все-таки уехала за границу? Ах,
вот в чем дело! В жене! Ну, с этим все просто.
   - У меня жены нет,  -  признался  Федор  Тучков,  подпустив  в  голос
грусти, - у меня  была  жена...  в  молодости.  Собственно,  там  она  и
осталась.
   - Как это? - удивилась Марина, позабыв про хорошее воспитание.
   - Очень обыкновенно. Мы развелись через три года после  свадьбы.  Она
вышла замуж за моего институтского друга.
   - А-а, то есть она - мерзкая и подлая притом?
   -  Боже  сохрани!  -  перепугался  Федор.   -   Прекрасная   женщина!
Превосходная! Мать троих детей, если мне не изменяет память.
   В  этой  последней  фразочке   опять   почудилась   Марине   какая-то
странность, игра, фарс, комедия, которую он  сам  перед  собой  ломал  и
радовался, что ломает так хорошо.
   Почему? Зачем?
   - А трое детей? Ваши?
   - Нет, - обиделся Федор Тучков, - ее мужа скорее всего.  То  есть  я,
конечно, специально не выяснял... А почему вас все это интересует?
   - Да меня это вовсе не интересует! - с несколько запоздавшей  досадой
воскликнула Марина, и в это время из телевизора громко закричали:
   - Ложись!!!
   Федор с Мариной вздрогнули и  уставились  на  экран,  а  ложиться  не
стали.
   Эпопея Матвея Евгешкина была в разгаре. Злые люди активно  наступали,
а добрые, порыдав немного для порядка, решили защищаться. Защищались они
с помощью... танка. Марина проглядела, откуда именно взялся этот танк, -
очевидно, режиссерская находка. Теперь добрые  ехали  в  танке.  Злые  в
панике бежали. Танк стрелял. Белый дым стлался по полям. Крупный план  -
женские глаза, в них ужас. Крупный план - глаза Матвея, в них слезы.  То
и дело повторялись фразы типа "сволочи проклятые" - в  адрес  плохих,  и
"врешь, не возьмешь" - в свой собственный адрес.
   Плохие вызвали подмогу. Атака захлебнулась.
   Конец второй серии.
   Закрутились рекламные цветочки и звездочки,  и  Федор  Тучков  сказал
задумчиво:
   - Экая дичь.
   - Это точно, - от души согласилась Марина. Почему-то ей  было  стыдно
на него посмотреть, как будто не Матвей Евгешкин снял  шедеврик,  а  она
сама и теперь не знает, куда деваться.
   - Пойдемте на балкон, - пригласил догадливый Федор, - покурим.
   Марина радостно устремилась на балкон, и телевизор выключила,  только
чтобы не видеть обещанного продолжения шедеврика.
   На балконе были сумерки, славные, теплые, июльские. Луна, прозрачная,
летняя,  висела  над  дальними  елками,  и  елки  казались   синими,   и
асфальтовая дорожка внизу тоже казалась синей и серебряной.
   Цикады трещали, то затихали, то начинали с новой силой.
   -  Как  я  люблю  лето,  -  сказала  Марина  и  даже  зажмурилась  от
удовольствия, - больше всего на свете.
   - А я Новый год, - поддержал ее Федор Тучков,  -  очень  люблю  Новый
год!
   - При чем тут Новый год?
   - Прекрасный праздник. По-моему, самый лучший!
   - Я говорю, что люблю лето. При чем тут праздник Новый год?
   - При том, что это самый лучший праздник в году!
   Все-таки он кретин. Нет никакой игры,  и  фарса  никакого  нет,  есть
просто кретин Федор Тучков. Наверное, и  жена  от  него  ушла  три  года
спустя после свадьбы из-за его кретинизма.
   "И это... мой удел? Мое... романтическое приключение?!"
   Внизу, под балконом, негромко затрещали ветки, и  цикады  на  секунду
смолкли, как будто прислушиваясь.
   Марина вдруг перепугалась.
   - Что там? - шепотом спросила она и схватила  Федора  за  руку.  Рука
была широкой и твердой, пожалуй, даже  странно  твердой  при  его  общем
кисель-но-окорочном облике.
   - Где?
   - Там. Внизу.
   - Асфальтовая дорожка, - обстоятельно ответил он, заглянув вниз, -  а
что?
   В это время опять затрещали ветки и кто-то что-то негромко сказал.
   - Вы что? Не слышите?!
   - Слышу, - согласился он хладнокровно, - ну и что?
   Конечно, он понятия не имел, что Марина  все  еще  надеется  на  свое
"настоящее приключение"!
   Она быстро присела, оказавшись в тени  балконной  решетки,  и  Федора
потянула за собой.
   - Что такое? -  недовольно  удивился  он,  но  тоже  шепотом,  видно,
подействовала Маринина таинственность.
   В  кустах  действительно  разговаривали,  но  почти  невозможно  было
расслышать - о чем. Ей показалось, что несколько раз повторилось "зачем"
и "сейчас".
   - Зачем мы прячемся? - на ухо ей сказал Федор Тучков.  -  Сейчас  все
равно ничего не видно!
   Тоже слышал "зачем" и "сейчас"?
   Цикады опять стрекотали вовсю, и  поле  за  забором  лежало  -  такое
свободное,  такое  большое,  такое  летнее,  как  будто  вздыхало  после
длинного и жаркого дня.
   В кустах тревожно шептались.
   - Зачем мы подслушиваем?  -  негромко  вопросил  Федор.  -  Мы  хотим
услышать что-то особенное?
   Марина дернула его за руку, чтобы замолчал.
   На серебристую и голубую дорожку из кустов выбрался человек -  темный
силуэт. Выбрался и постоял, как будто прислушиваясь.
   - Уезжай, - отчетливо сказал  человек  в  сторону  кустов,  -  только
попробуй не уехать! Ты что. не ви-лишь, что творится?!
   Из  кустов  приглушенно  ответили,  разобрать  было  нельзя.   Марина
услышала только "все равно".
   - Нет, не все равно! - прошипел черный силуэт. -  Я  не  хочу,  чтобы
меня кто-нибудь... увидел с тобой! После того, что ты сделал!
   Снова слабый треск веток, и все смолкло.
   Тень  еще  постояла  неподвижно,  как  будто  при-слушивалсь,   потом
посмотрела по  сторонам  и  даже  наверх,  где  прятались  за  балконной
решеткой Марина и Федор, и быстро пошла по голубому асфальту  налево,  в
сторону главного входа.
   Неровный кусок желтого света лежал  на  траве  и  асфальте.  Светился
большой металлический ящик на ножке, сделанный "под старину". Тень вошла
в желтый свет и оказалась... Вероникой, профессорской внучкой.
   Внучка быстро пролетела  свет,  беспокойно  оглянулась  и  пропала  в
темноте.
   Марина поднялась с корточек и, перегнувшись через перила,  посмотрела
ей вслед.
   Федор Тучков из засады потянул ее за джинсы.
   Марина отшвырнула его руку.
   - Вы что?! С ума сошли?!
   - Зачем вы свешиваетесь?! А если из кустов за вами... наблюдают?!
   - Кто? - прошипела Марина и посмотрела опасливо.
   Кусты были сплошные и темные, как неровная живая стена. В их  зеленой
густоте днем шевелились и попискивали какие-то птицы, время  от  времени
выпархивали, сильно треща крыльями, как будто в сильном испуге.
   Сейчас невозможно  было  себе  представить,  что  днем  там  деловито
копошатся птицы.
   Стояла тишь, только далеко, в деревне, размеренно и непрерывно  лаяла
собака, и музыка доносилась как будто не снаружи, а изнутри дома.
   Впрочем, так оно, наверное, и было - танцы уже начались.
   Федор  Тучков,  ее  нечаянный  компаньон,  завозился  рядом,   достал
сигареты и предложил Марине несколько перекошенную от лежания в  кармане
пачку. Марина посмотрела на пачку с отвращением.
   - Нет, спасибо, - отказалась она, - я лучше свои.
   После чего они глубокомысленно закурили.
   - Что за тайны? - как будто про себя  пробормотала  Марина,  надеясь,
однако, что он услышит, - Юля с Сережей какими-то загадками говорили,  и
Вероника теперь тоже.
   - Тоже, - согласился Федор Тучков и не добавил ни слова.
   Марина некоторое время помолчала, а потом все же не выдержала:
   - Как вы думаете, о чем это она... то есть Вероника... Ведь это  была
Вероника, да?
   - Да, - подтвердил Федор. - Это была Вероника, совершенно точно.
   - О чем она разговаривала? И с кем?
   - Понятия не имею, - признался Федор безмятежно. - А как вы  думаете,
о чем?
   - Как о чем?! - поразилась Марина. -  О  трупе,  конечно.  О  том,  в
пруду.
   - А есть еще какой-то?
   - Что?
   - Труп.
   - Нет, - удивилась Марина. - больше нет. По крайней мере я ничего  не
слышала.
   - А почему вы думаете, что о трупе? Про труп не было ни слова.
   - Она сказала - "видишь, что творится" и  еще  "я  не  могу  с  тобой
встречаться после того, что ты сделал"! О чем это, по-вашему?
   - По-моему, это может быть о чем угодно. Кретин. Самый натуральный.
   - Тайно, в каких-то кустах, - продолжала Марина, - с  кем  она  могла
там встречаться?
   Федор затянулся - оранжевый отблеск сигареты осветил его  подбородок,
растекся по вылезшей к вечеру светлой щетине.
   - С поклонником? - предположил он.
   - Ночью, в кустах, с поклонником?! Она что, мусульманская жена? И  ее
за измену могут закидать камнями на  площади?  Зачем  ей  встречаться  с
поклонником ночью в кустах?!
   - Не знаю, - признался Федор Тучков.
   - Она из Москвы, значит, и поклонник должен быть  оттуда!  Отсюда  до
Москвы на поезде сутки ехать. Вы думаете, что он  специально  к  ней  на
свидание сутки ехал? Или он местный? Из деревни?
   - Не знаю.
   Марина сосредоточенно посмотрела на него:
   - Нет. Поклонник тут ни при чем. Дело в чем-то другом.
   - Может, кофе еще выпьем? Или чаю? У меня есть чай в номере.  Я  могу
принести,  -  предложил  Федор,  решительно  не  желая   втягиваться   в
"детективные" разговоры.
   Марина посмотрела в темную  массу  зелени.  Сидеть  на  балконе  было
неуютно, казалось, что оттуда на нее кто-то смотрит.  Она  еще  разок  с
опаской глянула вниз и вернулась в комнату. Федор Тучков  притащился  за
ней и даже дверь на балкон прикрыл.
   Внизу, из темноты кустов, за дверью внимательно наблюдали. Как только
колыхнулась белая занавеска,  приглушая  оранжевый  электрический  свет,
ветки затрещали, разошлись, и с той стороны, где  плотная  зелень  почти
упиралась в забор, выбралась темная фигура. Сетка забора затряслась, как
будто даже столбы завибрировали, потом последовал тяжелый прыжок - и все
стихло, только трещали цикады.
   Пока Федор ходил за чаем, Марина думала, не рассказать ли ему про  ту
самую деталь.  Не  то  чтобы  она  вдруг  уверилась  в  его  дедуктивных
способностях, но ей очень захотелось поделиться хоть с кем-нибудь.
   Два часа назад ей не  хотелось  ни  с  кем  делиться,  а  теперь  вот
захотелось - потому что Сережа с Юлей на дорожке  говорили  непонятно  о
чем и еще потому  что  Вероника  пряталась  в  кустах  и  тоже  говорила
непонятно и странно, даже зловеще.
   Или  просто  ей  так   уж   захотелось   получить   свое   "настоящее
приключение"?
   Вернулся Тучков, принес три разноцветные чайные коробки.
   - Это черный цейлонский, это зеленый, а это фруктовый, - обстоятельно
объяснил он, выставляя коробки одну  за  другой  на  стол,  -  вы  какой
предпочитаете?
   - Мне все равно.
   Тут  он  полез  в  карман,  порылся  и  конфузливо  выложил  рядом  с
разноцветной пирамидой здоровенный лимон.
   - Лимончик,  -  тихо  признался  он  и  зарделся,  -  очень  люблю  с
лимончиком!
   Марина посмотрела на него с состраданием  -  грустно,  когда  мужчина
такой кретин.
   Наверное, бессмысленно с ним "делиться". А может, и нет.  Может,  как
раз хорошо. Рассказать хочется, а он так глуп, что все равно  ничего  не
поймет, будет только переспрашивать с  наивным,  заинтересованно  глупым
видом.
   - Разрешите?
   - Что?
   - Разрешите мне ополоснуть чашки? После кофе. Марина вздохнула:
   - Разрешаю.
   Он аккуратненько взял в каждую руку по чашке и пошел в ванную.
   Раздумывая, Марина включила телевизор.
   Боже мой! Матвей Евгешкин сидел в застенке - плохие люди, обозлившись
на то, что он палил по ним из танка, заперли его в кутузку. С ним вместе
в кутузке оказался его сподвижник по  доброте.  Вот  сидели  они  там  и
писали "на волю" почти  революционные  воззвания,  которые  отказывалась
публиковать местная коррумпированная газета.
   Весь ужас заключался в том, что все это показывалось до невозможности
"сурьезно". со слезой, с пафосом, без капли юмора или иронии.
   Бедный Матвей Евгешкин! Как трудно ему живется на свете.
   Марина переключилась на футбол - пятая отборочная группа, - а  тут  и
Федор Тучков явился, осторожно поставил на стол чистые чашки.
   Марина посмотрела  на  него.  Он  любовался  чашками  -  каждая  была
выставлена точно на  середину  блюдца,  а  справа  помещалась  блескучая
ложечка. Федор  Тучков  подумал,  подумал  и  в  центр,  между  чашками,
водрузил сахарницу. Получилась композиция "Вечернее чаепитие, или eleven
o'clock tea".
   Тут  Марина  решила,  что  вполне  может   позволить   себе   немного
развлечься.
   - Вы знаете, - серьезно  сказала  она  Федору,  -  у  вас  знаменитая
фамилия.
   - Почему?
   - Генерал Тучков особо отличился при Бородине.
   - Их было несколько, - хладнокровно согласился Федор.  -  Мой  предок
генерал-лейтенант Николай Алексеевич  Тучков.  Об  остальных  узнать  не
удалось,  почти   никаких   документов   не   сохранилось.   А   Николай
Алексеевич... прямой предок. По отцовской  линии.  Отличился  на  Старой
Смоленской дороге. Штурмовал Утицкий курган. Со стороны кургана французы
шли на Багратионовы флеши. Тучков  командовал  павловскими  гренадерами.
Они  нанесли  контрудар,  а  Белозерский  и   Вильманстрандский   полки,
вызванные для подкрепления, атаковали в обход правого фланга  французов.
Курган отбили, а Тучков погиб. Он сам участвовал в штурме, знаете ли.
   Марина смотрела на него во все глаза. Он говорил так, как будто читал
из путеводителя.
   - А я, кстати, Тучков Четвертый.
   - Что это значит?
   - Да ничего особенного. Так, традиция. Прадед
   Был Федор Николаевич Тучков Первый.  Дед  -  Федор  Федорович  Тучков
Второй. Отец - третий. Я четвертый.
   - И все Федоры Федоровичи?
   - Ну да.
   - И все... генералы от инфантерии?
   - Да.
   Марина со стуком поставила чашку на блюдце.
   - Что значит - да?!
   - Да значит да. Генералы. Инфантерия тут ни при чем,  конечно,  но...
генералы. Прадед командовал Павлоградским полком. Знаменитый  полк,  Лев
Толстой писал об атаке павлоградцев, не помните? Вряд ли, конечно... Дед
дошел до Кенигсберга. В сорок пятом году ему стукнуло тридцать шесть,  и
он уже был генералом. За всю войну ни одной царапины, вот как  бывает!..
Ордена никогда не надевает, стесняется.
   - Он... жив?
   - Жив и здоров, - с гордостью сказал Федор Тучков, - полон рассудка и
самоиронии. Прочитал "Марсианские хроники" Рея Брэдбери  и  сказал,  что
Восточная Пруссия нам была нужна примерно как Марс, а там столько народу
положили!
   - И... ваш отец тоже генерал?
   - Тоже генерал.
   - А он... где воевал?
   - Он летчик. Воевал в Корее, а  потом  во  Вьетнаме.  Геополитические
интересы, знаете ли.
   - Вы... тоже генерал?
   - Нет, - ответил Федор Тучков Четвертый, - я как раз не генерал.
   Он поболтал в чашке пакетик с чаем и мельком глянул  на  собеседницу.
Глаза у нее горели от любопытства, как будто подсвечивались изнутри.
   Черт, понесло его откровенничать, историю семьи излагать! Весь  вечер
так хорошо играл в дурака, и вдруг - бац - генерал от инфантерии! Теперь
пристанет, не отвяжешься от нее!
   Рыжая, и глаза зеленые - конечно, пристанет!
   - А почему вы не генерал?
   Ну вот, началось! Впрочем, сам виноват, нечего было...
   - Не вышло из меня генерала, уважаемая Марина.
   - Почему не вышло, уважаемый Федор?
   Он помолчал.
   Наверное, не вышло, потому что кретин, стремительно подумала  Марина.
Или он все-таки не кретин?
   - Я пытался, - вдруг признался он, - и у меня ничего  не  вышло.  Так
бывает. В семье не без урода.
   - Урод - это вы?
   - Урод - это я.
   - И ваша личная трагедия в том, что вы  не  оправдали  надежд  семьи,
правильно? Это как раз тот кошмар, который снится вам в три часа ночи  и
от которого вы просыпаетесь в холодном поту?
   Он встал и взялся за чайник.
   Ей вдруг показалось, что она его рассердила. Так рассердила,  что  он
молчит, потому что ему нужно время, чтобы справиться с собой.
   Надо же, какие страсти! Прямо как у Матвея Ев-гешкина  в  кинокартине
"Русская любовь".
   Тут Федор Тучков Четвертый  улыбнулся  сладкой  улыбкой,  придерживая
рукой крышку, добавил себе в чашку воды из  чайника  и  вопросительно  и
любезно наклонился в сторону Марины, как бы спрашивая, не добавить ли  и
ей тоже.
   - Нет, спасибо, - отказалась она, - послушайте,  Федор,  я  хочу  вам
что-то рассказать.
   Он тут же вернул чайник на место, сел и смирно сложил  руки,  выражая
полную готовность и внимание.
   Марина посмотрела на него с отвращением.
   - Я хочу вам рассказать... про утопленника.
   - Что такое?
   - Такого ничего, но... знаете, когда его доставали... Я же видела,  я
там была...
   - Да-да?
   Черный провал рта, из которого текла вода - много, из живого человека
не может вытечь столько воды. Серая  и  зеленая  кожа.  Мертвые  тусклые
глаза.
   Марина обеими руками обхватила чашку.
   - Понимаете, он  был  в  джинсах,  утопленник.  Когда  его  вытащили,
джинсы... Они почти на нем не держались. Мужики даже поправляли,  потому
что они почти... спустились, упали.
   - И что?
   - А то, - сказала Марина, - я вот думаю, как же он в них ходил? Рукой
придерживал, что ли?
   Она мельком глянула на Федора. Вид у того был озадаченный.
   - Мокрые штаны, как известно, стащить гораздо труднее, чем  сухие,  -
продолжала Марина, сердясь, - но они  и  мокрые  на  нем  не  держались!
Значит, из сухих он бы просто выскочил!
   - Может, у него был ремень?
   - Да в том-то и дело, что не было никакого ремня!
   - Может, он его снял!
   - Перед тем как утонуть по пьяной лавочке?  Ремень  снял,  а  ботинки
оставил, да?
   Тучков Четвертый смотрел  с  сомнением,  и  это  сомнение  Марину  до
крайности раздражало.
   - Пьяный человек не может идти в  штанах,  которые  не  держатся.  Он
тогда запутается в них и упадет. Или они до берега не падали, а упали на
берегу? Где тогда ремень?
   - Хорошо, а если он до берега шел трезвый, а на берегу напился,  упал
и захлебнулся. Трезвый человек может идти в штанах, которые не держатся?
   - Наверное, может, - согласилась Марина раздраженно, - но с чего  это
он, трезвый, пришел на берег  и  там  в  одиночестве  напился  до  такой
степени, что свалился в воду и утонул?
   - Почему в одиночестве?
   - Потому что мне так милиционер сказал!
   - Что сказал милиционер?
   - Что покойник пришел на берег - один пришел,  обратите  внимание!  -
уселся на мостки и  свалился  потому,  что  был  очень  пьяный.  Никаких
свидетелей нет, по крайней мере по версии милиции. Если бы он напился не
в одиночестве, был бы свидетель. Если свидетель был, почему он не позвал
на помощь, когда тот свалился? Не мог, потому что тоже напился,  или  не
захотел? Если не захотел, значит, это... убийство.
   - Что-о? - поразился Федор Тучков Четвертый.
   Очевидно, знаменитое родство впрок не  пошло  -  туповат  был  Тучков
Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.
   - Из того, что с утопленника сползали штаны, вы  делаете  вывод,  что
это... убийство? - слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.
   - Да, - твердо сказала Марина.
   - Смело, - оценил Тупой, - очень смело!
   Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая  разница?  Он  не  верит  ни
одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух, еще
больше укрепилась в мысли, что права именно она, а не милиция.
   Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким  несчастным  случаем
тут и не пахнет.
   На берегу санаторного прудика произошло убийство.
   Ночь была глухой и теплой и пахла  травой,  цветами,  близким  лесом.
Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.
   Марине всегда было тревожно, когда они  обе  -  она  сама  и  луна  -
находились  поблизости  друг  от  друга.  Даже  шторы  всегда  закрывала
наглухо, чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с  собой
бессонницу, так