вовремя
остановилась.
   - Щас бабусю  нашу  встретила,  -  после  некоторой  паузы  задумчиво
сказала Валентина Василь-на, - уезжать наладилась! И полсрока не прошло,
а она уезжать! Я ей - куда несет-то вас, Ирина Михална? А  она  -  надо,
говорит, мне, Валя. Невестка позвонила, беда у нее  какая-то.  Вот  ведь
как. Бабка в первый раз на курорте, а тут - на тебе!
   Сильный  порыв  ветра  занес  под  греческий  портик  дождь.   Марина
поежилась. В желтой  майке  с  надписью  "Спортмастеру"  10  лет"  стало
холодно.
   Федор взял ее за руку.
   - Извините нас, Валентина Васильна. Марине нужно... переодеться.
   Пергидрольная тетка хихикнула, махнула  рукой,  но  семечки  свои  не
оставила, так и продолжала лузгать.
   - Откуда она знает про забор?! -  зашипела  Марина,  как  только  они
оказались в холле. - Ее же там не было!
   - Слухом земля полнится, - заметил Федор рассеянно, - особенно  земля
санаторная.
   Он остановился возле конторки, за которой сидела  администраторша,  и
сделал отвратительно сладкое лицо.
   - Здравствуйте.
   - Добрый денечек!
   - Нам бы вот... в баню записаться, - сказал  Тучков  Четвертый  своим
самым дурацким тоном. - Можно это?
   - Ну, конечно! - закудахтала администраторша. -  Конечно,  можненько!
Секундочку, я только гляну, как там у нас с желающими.  Утречком  хотите
или вечерочком? Вечерочком, наверное, да?
   На этот раз Марина покраснела не сплошным цветом, а пятнами.
   - Да нам, собственно, все равно. Ну пусть вечерочком.
   - Тогда записываю сию минуточку. Фамилию и номерочек ваш?
   Федор сказал  фамилию  и  "номерочек",  и  они  с  Мариной  оказались
записанными в сауну на "двадцать ноль-ноль".
   - А долго можно... париться?
   - Сеансик у нас четыре часа. Вы, значит, до двадцати четырех  часиков
можете. Никто там вас не обеспокоит, но, когда  времечко  выйдет,  могут
поторопить.
   - Сеансик, который сейчас идет, начался в четыре?
   - Совершенно точненько!
   И провожала их взглядом до тех самых пор, пока малиновый  коридор  не
свернул вправо.
   Тут Марина выдернула у него руку, за  которую  он,  оказывается,  все
время ее держал.
   - Что это за дикая комедия?! С баней?!
   - Это не комедия. Может, мне,  как  Павлику,  страстно  захотелось  в
баню?
   - Это не мои проблемы. Почему ты считаешь, что  тебе  все  позволено?
Зачем ты все время ставишь меня в какое-то идиотское положение?!
   - В какое именно положение?
   - Ты зачем-то сказал ей, что мы хотим в баню!  Конечно,  она  решила,
что мы пойдем в нее вместе! Господи, мама  сойдет  с  ума,  если  только
узнает, что я!..
   Федор Тучков немного подумал, а потом сказал:
   - Ты можешь не ходить, если тебе не хочется. Я бы лично  сходил,  раз
все равно дождь.
   - Да  администраторша  решила,  что  мы  с  тобой  пойдем...  вдвоем!
Господи, это ужасно! Она теперь  все  расскажет  Валентине  Васильне,  и
пойдут слухи... дурацкие!
   - И что тогда произойдет?
   Марина как будто поперхнулась, замолчала и посмотрела на него.
   Черт его знает, что произойдет.
   Скорее всего ничего не произойдет.
   Просто очень страшно, вдруг  мама  узнает,  что  ее  дочь-профессорша
проводит время с "ухажером"!
   - Ты не понимаешь. Мама меня не простит. Он пожал плечами:
   - За что?
   - Ты не понимаешь, - повторила Марина. - За все. Я ужасно себя веду.
   - Зато мы узнали, что Павлик с четырех часов  завалился  в  баню.  Во
сколько ты была в беседке в первый раз?
   Марина помолчала, соображая.
   - Точно до четырех! Наверное, даже еще до трех! Сразу после обеда.
   Федор посмотрел на нее.
   - Нет, - быстро сказала она. - Даже не думай. Павлика-то я ни  с  кем
не перепутала бы!
   - Ты приняла гипсового пионера с горном за Геннадия Ивановича.
   - Ну и что? Там было темно, а я без  очков  вообще  не  очень  хорошо
вижу! Но все-таки не настолько, чтобы перепутать Павлика!
   - Может, это был не Павлик, а гипсовая девушка с веслом?
   Марина вовсе не хотела улыбаться, потому что они почти  ссорились,  и
вообще пора исключить его  из  своей  жизни  раз  и  навсегда  -  может,
получится хоть на этот раз? - вернуться в свой номер, засесть в кресло с
книжкой и кружкой.  И  наплевать  на  всех  без  исключения  полицейских
комиссаров в выцветших и  потертых  джинсах,  и  на  "приключение"  тоже
наплевать - жила она без всяких приключений и  дальше  проживет,  ничего
такого, вон Эдик Акулевич даже не знает, что приключения существуют!
   - Почему ты так смотришь? - поинтересовался Тучков Четвертый, еще  не
до конца исключенный из ее жизни.
   - Как?..
   - Как будто ты Валентина Васильна,  а  я  Вероника,  и  твой  сыночек
собирается на мне жениться.
   Не могла же она объяснить ему, что не  хочет  улыбаться  его  шуткам,
зато хочет исключить его из своей жизни!
   В холле, откуда на второй этаж поднималась лестница,  они  обнаружили
бабусю Логвинову. Бабуся водила пальцем по расписанию автобусов,  идущих
в  райцентр.  Расписание  было  отпечатано  на  машинке  и  засунуто   в
прозрачный пластиковый карман.
   "Росписание атправлений", - вот как было напечатано.
   Бабуся оглянулась на Федора и Марину, спустила очки на кончик носа  и
благожелательно закивала.
   - Вам помочь, Ирина Михайловна? - галантно спросил Федор Тучков.
   - И-и, нет, милай! Че мне помогать? Бабка  хоть  и  старая,  а  глаза
вострые, все разглядела!
   Марина до смерти боялась, что бабуся Логвинова сейчас тоже  заговорит
о том, как Марина свалилась с забора  "прям  в  руки  миламу",  схватила
Тучкова Четвертого за рукав и потянула. Тучков и  бабуся  посмотрели  на
нее с удивлением. Марина рукав выпустила.
   - Вы уезжаете, Ирина Михайловна?
   - Собираюся потихонечку. Вызывают  меня  дети  мои,  чегой-то  там  у
них... не заладилося.
   - Заболел кто-то? - участливо спросил Федор.
   - Свят, свят, - перекрестилась бабуся, - уж и свечку поставила, когда
отправлялась, чтоб, значит, мне живой вернуться и чтоб тама,  дома,  все
как следует было.
   Бабуся замолчала. Федор ожидал продолжения, но его не последовало.
   - Так что случилось-то, Ирина Михайловна?
   - Зять мой захворал, сердешныя... Так захворал, что  не  чают,  будет
жив мужик иль нет!
   - Сердце? - спросила Марина.
   Отец когда-то умер от  сердца.  Она  его  почти  не  помнила.  Только
отдельные смешные словечки вроде  "кормой  вперед".  А  еще  "кобель  на
бугру" - если что-нибудь торчит явно не на месте.
   - Так не знаю я! Дочь в телефон говорит, приезжай, мать, не управимся
без тебя! От беда, беда...
   - А вы до Архангельска едете? - зачем-то спросил задумчивый Федор.
   - До него, милай! А там близехонько, верст сто пийсят,  и  на  месте.
Мокша, село наше, большое. А раньше  больше  было,  до  войны  когда,  а
Логвиновых, почитай, шашнадцать семей!
   - Трудно вам добираться, Ирина Михайловна.
   - Так это разве ж трудно! В войну, от было  трудно!  А  щас  разве  ж
трудно! Больно люди балованы стали, от им и трудно! А старикам  ничо  не
трудно.
   Бабуся еще взглянула в расписание и пошла  прочь.  Косолапые  ноги  в
плюшевых тапочках,  палка,  коричневые  нитяные  чулки,  бедная  юбка  и
платок. Плат - так она говорила.
   Федор и Марина смотрели ей вслед.
   - Н. - да,  -  промолвил  Тучков  Четвертый  особым  "заключительным"
голосом. - Ничего не понятно. Она все время почему-то врет.
   - Как?!
   - Зачем ей расписание автобусов?
   - Как зачем?! Она уезжает!
   - Куда? - холодно поинтересовался Федор. - Куда она уезжает?
   - Домой. В эту свою Мокшу. Она же сказала - зять заболел!
   - Поезда останавливаются на нашей станции.  Питерский  и  московский.
Или она в Мокшу на трамвае поедет?
   - Почему... на трамвае?
   - Потому что до Архангельска можно добраться через Питер или  Москву.
Нет никаких прямых поездов от  райцентра  до  Архангельска,  это  точно.
Тогда зачем ей в райцентр?
   Марина была поражена.
   - Ты точно знаешь, что нет таких поездов? Он засмеялся:
   - Точно. И звонок. Зачем она сказала, что дочь ей звонила?
   - А что?
   - Дочь не могла ей  звонить,  -  убежденно  проговорил  Федор  Тучков
Четвертый.
   Марина  пришла  в  раздражение.  Ей  нравилась  бабуся  Логвинова,  и
хотелось ее защитить.
   - Почему не могла?!
   - Потому что не могла, и все тут.
   - Ты что? - подозрительно спросила Марина. - Видел мобильный  телефон
ее дочери? Держал его в руках? Нажимал кнопки повторного вызова?
   - Нет, - ответил Тучков Четвертый решительно, -  ничего  этого  я  не
делал, но звонить она не могла.
   - Почему?!
   -  Откуда  она  могла  звонить?  Из  Архангельска,  до  которого  сто
пятьдесят верст? Или у нас в селах теперь такая... широкая междугородняя
связь?
   Марина была поражена.
   - Дочь не стала бы звонить, - убежденно повторил Федор. - А  если  бы
она бабусю не застала в номере или вообще не дозвонилась  бы?  Откуда  у
дочери в Мокше телефон санатория? Ну адрес, название еще  туда-сюда,  но
телефон откуда? Дочь  послала  бы  телеграмму  -  это  вернее,  проще  и
дешевле. И за сто пятьдесят верст не надо ехать.
   - Черт тебя побери, - себе под нос  пробормотала  вежливая  Марина  в
надежде, что он все-таки расслышит.
   Может, он и расслышал, но виду не подал.
   - Да, и еще количество Логвиновых! -  как  бы  вспомнив,  добавил  он
задумчиво.
   - Что?
   - В прошлый раз, по ее словам, в селе Мокша их было тринадцать семей.
В этот раз оказалось шестнадцать. Тебе не кажется, что они  размножаются
подозрительно быстро?
   Марина молчала.
   Стукнула оконная створка, распахнулась. Ворвался влажный ветер, надул
белую штору, капли забарабанили по подоконнику. Федор притворил окно.
   - Пойдем. - Он отряхнул руки, влажные от дождя.
   - Куда?
   - Сварим кофе, - предложил он сердито. - Все равно дождь идет.
   Дождь не шел, а лил и, кажется, залил  все  вокруг,  в  том  числе  и
остатки Марининого здравого смысла. Остались еще самоуважение, гордость,
девичья честь и  что-то  в  этом  роде.  Бабушка  могла  бы  перечислить
наизусть, а Марина нет.
   Про кофе никто даже не вспомнил. Наверное, никакого  кофе  вообще  не
было в программе. Наверное,  Федор  Тучков  Четвертый  с  самого  начала
задумал.. это.
   Даже про себя, даже в горячке, Марина не могла это назвать.  То,  что
он с ней делал. То, что она делала с ним.
   Куда-то подевалась  его  фиолетовая  распашонка.  Марина  понятия  не
имела, куда и когда, только теперь она трогала его, гладила,  как  будто
пробовала на вкус вино, и с каждым глотком вкус становился все  лучше  и
лучше.
   Насыщеннее.
   Она решила было ни за что на нею не смотреть, но ей очень хотелось  -
о, ужас! - и тогда она стала смотреть. За  десять  минут  из  нормальной
женщины она превратилась в развратницу!
   Федор запустил ей руку в волосы и легонько сжал затылок, и она забыла
про маму с бабушкой.
   Он знал, что ни за что не станет спешить - разве можно?! Еще он знал,
что ни за что не потеряет голову на полпути - ему не двадцать лет,  и  у
него есть жизненный опыт! Также он был уверен, что поначалу ему придется
только  и  делать,  что  говорить,  чтобы  не  напугать  профессоршу  до
полусмерти, и он почти подготовился к лекции - а как же!
   Он ужасно спешил, потерял голову и не сказал ей ни слова.
   Ни одного.
   Он только тискал ее так, что отрывал от пола, гладил так, что на  ней
оставались красные пятна, вдыхал ее запах,  терся  щекой  о  ее  волосы,
держал ее за шею, чтобы она не могла ни отвернуться,  ни  уклониться,  и
ждал катастрофы.
   Она совсем ничего про это не знает.
   То есть скорее всего она знает то. что показывают в фильмах или пишут
в умных книгах. То есть гораздо меньше, чем просто  ничего.  Вернее,  не
меньше, а хуже, потому что она ждет от него чего-то,  а  он  понятия  не
имеет - чего именно!
   Он земной мужчина с земными  же  желаниями  и  примитивными  мужскими
мозгами. Вряд ли он сумеет правильно  изобразить  то,  о  чем  писали  в
книгах и что показывали в фильмах.
   Да и никаких таких книг он никогда не читал! Может, надо было?
   Профессорша возле его уха сдавленно пискнула и потянула свою руку,  и
ему пришлось освободить ее. Она смотрела на него во  все  глаза,  и  ему
показалось, что она чувствует некую смесь ужаса и любопытства, и на  миг
ему вдруг стало противно.
   - Что? - спросил он громко. Специально  громко,  чтобы  заглушить  то
противное, что оказалось так близко.
   Она как будто вздрогнула и пропищала жалобно:
   - Ничего...
   - Тебе неприятно?
   Нельзя, нельзя так спрашивать! Следует спросить как-то изысканно  или
возвышенно, или вообще не спрашивать, или...
   Осторожно растопыренной ладонью она потрогала его бедро  -  там,  где
кончались теннисные шорты.  Ладошка  была  влажной,  и  шерсть  на  ноге
моментально встала дыбом.
   - Ты такой... - растерянно пробормотала Марина  и  сделала  движение,
как будто слегка погладила его ногу.
   - Какой?
   - Странный.
   - Почему? - Он уже почти не соображал. Пальцы забрались  под  плотную
ткань и там замерли  и  только  чуть  подрагивали,  как  будто  тряслась
испуганная мышь.
   - Плотный. И волосы на ногах.
   Он собрался было с силами, чтобы затянуть что-нибудь в том духе,  что
волосы на ногах есть почти у всех мужчин на свете, такова уж их природа,
но тут она вытащила руку, и его постигло тяжкое разочарование.
   Он не знал, как нужно ее попросить, чтобы она еще его потрогала.
   Совсем недавно он рассуждал о своей невиданной опытности и еще о том,
что ему не двадцать лет, и все свои проблемы он решит легко - вот как.
   Собственное тело сейчас казалось ему  слишком  большим,  и  чужим,  и
болезненным. Он как будто никак не мог к нему приспособиться, что ли?
   Черт побери, даже в первый свой раз он чувствовал  себя  раскованнее,
чем сейчас, когда профессорша сопела ему в ухо  и  все  опускала  глаза,
чтобы рассмотреть получше!
   Он уже и не хотел, чтобы она его рассматривала. Он не был уверен, что
сможет это вынести.
   Рука пробралась повыше и потрогала спину, потом бока, потом  живот  -
по кругу. Потом ее ладошка оказалась у него за поясом шорт.
   Если  из  бесконечной  последовательности  убрать  бесконечное  число
членов, она все равно останется бесконечной.
   Бесконечность. Не ноль. У  вас  нет  никакой  фантазии,  как  у  моих
студентов!
   О, у него целая куча фантазий, не то что у студентов! Студентам и  не
снились такие фантазии, какие имеются у него в избытке!
   Он тяжело дышал, и спина стала мокрой.
   - Подожди.
   - Что?
   - Подожди, пожалуйста.
   Она отдернула руки, поняв, что он просит серьезно.
   Он просил серьезно, некоторым образом даже слезно. Марина  посмотрела
ему в лицо. Лицо выражало смесь отчаяния и странного веселья.
   Вот беда, она понятия не имела, что  должно  выражать  лицо  мужчины,
когда пытаешься залезть к нему в шорты!
   - Почему... подождать?
   Он засмеялся. Такого отчаяния он не испытывал давно. Или  никогда  не
испытывал.
   - Марина. Я тебя прошу.
   - Что?
   - Наверное, нам лучше... лечь.
   - Лечь? - переспросила она дрогнувшим голосом.
   В этом слове была некая неотвратимость, как  приближающаяся  смертная
казнь, когда приговор уже  объявлен,  а  приговоренный  лежит,  просунув
голову в отвратительный срез гильотины.
   - Да, - сказал он решительно. Хотел добавить что-то вроде "не  бойся"
и не стал, потому что сам боялся до смерти.
   - Федор, если ты не хочешь, мы можем... не продолжать. Я не  обижусь.
Правда.
   Понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, о чем она говорит.
   Зря он не читал никаких таких книг! Зря, черт побери все на свете, он
не посмотрел в своей жизни ни одного бразильского или, на  худой  конец,
мексиканского сериала! Наверное, это что-то оттуда.  Наверное,  там  так
принято говорить мужчине, который... который... который больше не  может
ждать и почти не отвечает за себя.
   Федор Тучков Четвертый стиснул зубы и перехватил ее руки.
   - Анекдот,  -  проскрипел  он  мрачно,  -  хочешь?  На  рельсах  двое
занимаются любовью. Едет паровоз.
   Высовывается машинист, тянет ручку, паровоз начинает  что  есть  силы
гудеть и свистеть. Пара не уходит и  продолжает  свои  занятия.  Паровоз
свистит,   гудит,   сипит,   включает    аварийный    тормоз,    кое-как
останавливается в двух шагах от... парочки. - Марина моргнула,  глядя  в
его покрасневшее лицо. - Выбегает машинист и начинает страшно  ругаться.
Молодой человек поднимается и говорит любезно:  "Месье,  кто-то  из  нас
двоих должен был остановиться, вы или я. Так вот, я не мог".
   Марина осторожно засмеялась.
   - Если ты сейчас скажешь, что не можешь и не должна, я, конечно, тебя
отпущу. - Он зачем-то поднял с пола свою одежду и швырнул в  кресло.  На
спине,  когда  он  нагнулся,  выступила  какая-то  длинная,  как   будто
переплетенная мышца. - Если не скажешь, значит, все. Паровоз,  может,  и
остановится, а я точно нет.
   "Зачем я говорю ей все это. -  пронеслось  в  голове  со  свистом.  -
Зачем?! Кого изображаю?! Кого-то, кто сказал бы так в  бразильском  или,
на худой конец, мексиканском сериале?!"
   Поздно, поздно, и уже ничего нельзя изменить  -  нельзя  было  с  той
минуты, как она таращилась на него на корте, на его ноги и руки, а потом
ела малину, и он видел, как она ее ест!
   Почему он вообще ведет какие-то беседы, когда можно просто отнести ее
в  постель  -  роскошный  санаторный  трехспальный  сексодром  -  и  там
попробовать что-нибудь с ней сделать, что-нибудь такое, что позволило бы
жить дальше, не думая поминутно о том, как это будет?!
   Но мало просто отнести ее в постель и попробовать. Нужно, чтобы  это,
непонятное, еще ни разу не случавшееся, повторялось  вновь  и  вновь,  и
чтобы стало наплевать на конец лета и солнце в холодной воде, и на сорок
два года, и на бесконечную работу, и чтобы вечером кто-то ждал ее  дома,
и чтобы любовь была простой и горячей,  как  в  сказке,  и  однажды  она
сказала ему: "Наш сын похож на тебя!"
   Так ведь бывает.
   Бывает? Или только хочется, чтобы было?
   Он предложил ей выбор, и  теперь  некуда  деваться,  нужно  соблюдать
условия этого выбора, и теперь нельзя просто отнести ее  в  трехспальную
санаторную кровать!
   Конечно, она боится его - и трехспальной кровати боится тоже! - а  он
сам открыл ей дорогу назад.
   Марина положила руку ему на плечо. Он посмотрел - бледная узкая  рука
на его дубленой коже.
   Боже, помоги мне!
   - Ты... не переживай так, - сказала она ему на ухо. - Ты же не  один.
Вдвоем все-таки не так... страшно.
   Он изумился. Даже дышать перестал - от изумления.
   - Только тебе все равно придется быть со мной терпеливым, - как будто
попросила она. - Я... ничего не умею.
   Он перевел дыхание.
   Лихорадка началась заново. Сомнения кончились. Время остановилось.
   Оказывается, лежать значительно проще, чем стоять. Оказывается, нужно
только перестать думать, и все станет просто  и  единственно  правильно.
Оказывается, вовсе не страшно, когда тебя касаются  незнакомые  руки,  и
другой человек рядом дышит и двигается и уже начинает потихоньку сходить
с ума, и ты сходишь вместе с ним, просто потому, что не можешь отпустить
его одного - туда, а еще потому, что и сам этого хочешь.
   За открытой балконной дверью шумел дождь. Тянуло сыростью, холодом  и
запахом травы.
   Хорошо, что пошел дождь. Если бы не пошел, они не  помчались  бы  под
крышу, и неизвестно, сколько времени прошло бы, прежде чем...
   Федор Тучков стащил с себя  шорты  и  зашвырнул  их  в  угол.  Марина
смотрела на него остановившимися глазами. Зрачки были узкие-узкие.
   Как хорошо, что никто не успел испортить ей... впечатление. Если  ему
удастся не испортить, все будет хорошо.
   Он должен стараться.  Он  постарается.  Он  не  допустит,  чтобы  она
испытывала иронию и жалость.
   Господи, откуда они взялись - ирония вместе с  жалостью!  -  в  такой
неподходящий момент?!
   Без желтой майки - сколько-то  лет  "