у. Ей было стыдно, что она съела у  Элеоноры  Яковлевны  две
малинины и теперь вроде бы чувствует себя обязанной. - Молодой человек -
это вон, Сережа! А тот... Федор то есть, вовсе не молодой...
   - Ах, ну что вы говорите! Конечно, молодой! Доброе утро, Сереженька!
   Сережа энергично подтягивался на турнике.  Пот  тек  по  мужественным
рукам в переплетении вздутых вен, заливал римский  нос  и  подбородок  -
тоже, вполне возможно, римский.
   Почему-то вид  потною  и  мужественного  Сережи  не  доставил  Марине
никакого удовольствия - в отличие от Федора Тучкова,  на  которого  она,
пожалуй, могла бы смотреть до вечера, если б не Элеонора с корзиночкой и
ярко выраженными матримониальными планами.
   - Доброе утро! -  бодро  прокричал  Сережа,  залихватски  спрыгнул  с
турника и тут же стал приседать, закинув на затылок  руки.  Быть  может,
отчасти римские.
   - А где же Юленька? Юленька, здравствуйте!
   Юленька на специальном коврике делала  "березку".  Перевернутое  лицо
было красным и сильно сплющенным от натуги.
   - Здравствуйте! Присоединяйтесь к нам!
   - Нет, нет,  спасибо!  Вам,  молодым,  физические  усилия  доставляют
удовольствие, а мы от них только устаем.
   Марина оскорбилась.
   Может, про Федора  Тучкова  и  нельзя  сказать,  что  он  -  "молодой
человек", но она-то совершенно точно молодая! Совсем молодая, она еще  и
не  жила  совсем,  только  училась,  работала,  читала  свою  математику
лопоухим  студентикам,  слушалась  маму  и  мечтала  завести   кошку   -
приблизительно с трех лет мечтала.
   Кошки пока не было, и жизни тоже пока еще не было.
   Разве она уже... старая?
   - Мариночка, как бы нам узнать?
   - Что?
   - На машине или на поезде?
   - Понятия не имею. Элеонора Яковлевна, прошу прощения, я собиралась в
бассейн.
   Никуда она не собиралась, но просто  так  уступать  Юле  молодость  и
спортивность не желала!
   - Я вас провожу, - вызвалась Элеонора.
   Пришлось незапланированно тащиться в бассейн. Хорошо  хоть  купальник
лежал в рюкзаке, а полотенца там дают!
   - Оленька так переживает этот кошмар, - доверительно говорила  нежная
мать, твердой рукой направляя Марину в сторону круглого здания, похожего
на цирк, - и до этого не ела, а теперь совсем ничего! И не спит.
   - Ей нужно к врачу.
   - Ну, конечно! Но вы же знаете молодежь! Оленька ни за что  не  хочет
признаться, что у нее есть проблемы!  Врач  может  помочь,  только  если
больной сам хочет излечиться, а она... Вчера она  даже  сказала  мне  по
секрету, что догадывается, из-за чего утонул этот несчастный, - добавила
Элеонора Яковлевна и нервно оглянулась по  сторонам.  Марина  навострила
уши. - Бедная девочка, ей кажется,  что  она  что-то  такое  видела  или
знает...
   - Что именно она видела или знает?
   - Господи, да ничего она не видела и не знает! - вдруг ни с того ни с
сего громко крикнула Элеонора. - У нее просто расстройство нервов!
   - Чепуха какая-то.
   - Ну, они встретились  в  магазине,  -  прошептала  Элеонора.  Марина
заметила, что она просто виртуозно меняет тон - от самого громкого почти
до шепота, как драматическая актриса пятидесятых годов. - В  деревенском
магазине. Они даже поговорили немного. Оленька мне  потом  рассказывала.
Знаете, она как ребенок - первым делом все рассказывает матери! Ей тогда
показалось...
   - Что?
   Тут и Марине внезапно тоже показалось. Вернее,  нет,  не  показалось.
Она своими собственными глазами - так пишут  только  в  романах,  ибо  в
жизни ничего нельзя  увидеть  чужими,  -  вдруг  увидела,  как  Элеонора
перепугалась. Зрачки стали поперек, рот, наоборот, округлился и произнес
"ой", и даже в последний момент она  поймала  себя  за  руку,  чтобы  не
зажать его рукой.
   - Так что именно показалось?
   - Ах, да ничего  особенного,  я  вовсе  и  забыла  что!  -  громко  и
чрезвычайно фальшиво воскликнула Элеонора. - Вы знаете, Елена Малышева в
программе "Здоровье" говорила, что есть верное средство для профилактики
забывчивости. В нашем с вами возрасте, Мариночка, это очень важно. Но  я
не помню, какое именно. Тоже позабыла, представляете?!
   Марина смотрела на нее во все глаза.
   - Ну вот мы и пришли. Я побегу, Оленька наверняка уже встала,  может,
покушает малинки! До завтрака, Мариночка, желаю вам хорошо поплавать!
   И бросилась прочь, держа на отлете корзиночку, и спина у нее выражала
растерянность,  и  свежие  кудри  удивленно  тряслись,  как  будто   она
недоумевала, почему так глупо выдала врагу важную тайну.
   Марина проводила ее глазами и потащилась в бассейн.
   Она всегда делала то, чего от нее ожидали.
   В отпуске обязательно нужна шляпа -  и  Марина  напяливала  шляпу.  У
девочки должны быть косы - и косы  были  до  восемнадцати  лет.  Девушка
должна быть скромной и серьезной - девушка была  скромной  и  серьезной.
Нужно хорошо учиться и держаться с достоинством - в школе  дали  медаль,
как породистому пуделю, в университете  красный  диплом,  а  достоинство
было таким достойным, что никому и в голову не приходило пригласить  ее,
скажем, в кино. Настоящий ученый  -  это  скромный  труженик,  и  Марина
скромно трудилась день и ночь и стала профессоршей.
   Вечно холодная, длинная, как трамвайный вагон, комнатка с  окошком  с
видом на тополь и на стену соседнего дома,  девичья  постелька  -  спать
только на жестком, для осанки, накрываться только  тоненьким  одеяльцем,
для самодисциплины,  -  старый  тугодум  компьютер,  книги  до  потолка,
любимая кружка и лысый от времени плед.
   Однажды мать нашла у  нее  в  ящике  губную  помаду.  Был  скандал  с
отречением от дома и угрозой самоубийства.  Марина  помаду  выбросила  и
больше никогда не покупала. Ей тогда было тридцать два года.
   Только бы теперь они - мать и бабушка - не узнали,  в  какую  историю
вляпалась их девочка! Узнают - не переживут.
   Впрочем, подумала Марина, сидя на бортике и философски болтая ногой в
теплой воде, и истории-то никакой нет. Только все хочется, чтоб была.  И
полицейский  капитан  в   выцветших   и   потертых   джинсах,   кажется,
только-только замаячил на  горизонте.  Правда,  на  нем  не  было  вовсе
никаких джинсов, а накануне вечером она была уверена, что,  в  сущности,
он просто придурок, но сегодняшнее посещение теннисного корта  заставило
ее по-другому взглянуть на него.
   Все-таки мужчина, похожий на скульптуру эпохи Возрождения, да  еще  с
ракеткой в руке, да еще в кепке козырьком назад,  выгодно  и  безусловно
отличается от мужчины в  гавайской  рубахе  и  пестроцветных  спортивных
штанах!
   Господи, о чем она думает, болтая ногой в теплой воде?!  Самый  умный
из всех известных ей мужчин, Эдик Акулевич, похож на гриб-опенок.  Шейка
тоненькая, голова огромная, спина колесом,  ножки  тоже  почти  колесом.
Зато гений, будущий Нобелевский лауреат, надежда отечественной науки.  И
маме всегда  нравился,  и  бабушка  всегда  одобряла...  Федора  Тучкова
Четвертого ни одна из них не одобрила бы!
   В бассейне почти никого не было.  Ранние  пташки  уже  потянулись  на
завтрак, а  поздние  пташки  еще  не  просыпались.  В  отдалении  плавал
какой-то незнакомый молодой мужик зверского вида, вода летела от него  в
разные стороны, и тетенька в целлофановом сооружении на голове то и дело
шарахалась от пловца и смотрела неодобрительно, но замечаний не  делала,
видно, опасалась, что самой не поздоровится. В дальнем конце  бассейного
"зала" ровно и мощно гудел противоток, любимое Маринино развлечение. Раз
уж притащилась - почти  против  собственной  воли!  -  сейчас  поплывет,
уцепится за решетку и станет болтаться в бурлящей пузырьками теплой воде
- красота!
   Над головой мелькнуло что-то большое и темное. Марина втянула  голову
в плечи, воздух как  будто  дернулся,  раздался  громкий  всплеск,  вода
широко плеснулась за край.
   Какой-то полоумный прыгнул с разбегу, поняла Марина. Хорошо  хоть  на
голову ей не приземлился!
   Полоумный вынырнул на середине бассейна, размашисто  поплыл,  нырнул,
снова вынырнул и оказался Федором Федоровичем Тучковым Четвертым.
   Ну, конечно. И как это она сразу не догадалась?
   Сейчас выдаст что-нибудь про то, что "вода чудесная".
   - Почему вы не плаваете, Марина? Вода сегодня отличная!
   Марина вздохнула и стала сползать с бортика в "отличную воду".
   - Вы уже... наигрались?
   - После обеда еще пойду. Может быть, вы тоже... хотите?
   - Я не играю, Федор, - строго  сказала  Марина.  Не  хватало  еще  ей
затесаться в очередь  из  потенциальных  учеников  следом  за  Геннадием
Ивановичем, Оленькой и ее мамашей!
   - Я бы вас научил, - сказал он задумчиво и ладонью вытер с лица воду,
- у вас все получилось бы.
   - Откуда вы знаете?
   Он понятия не имел, получилось бы у нее или нет,  и  все  эти  заходы
"про теннис" были просто заходами, потому что она вдруг понравилась ему,
хоть он ничего и не планировал и теперь осторожно нащупывал  почву,  как
именно подобраться к ней поближе, но об этом говорить нельзя. Поэтому он
просто пожал плечами, хотел сказать, что у нее длинные ноги, потом решил
и этого не говорить и отделался тем, что у  нее  "спортивный  вид".  Она
посмотрела подозрительно, но ничего  не  сказала,  окунулась  в  воду  и
неуверенно поплыла, как будто плохо держалась на  воде.  Длинные  ровные
ноги в голубой толще  казались  совсем  уж  длинными  и  ровными.  Федор
посмотрел-посмотрел, а потом решительно уплыл вперед.
   - Как ваше колено? - спросил он, когда Марина добралась до бортика.
   - Спасибо, хорошо. -  По  правде  говоря,  про  колено  она  даже  не
вспомнила.
   - Почему вы его не заклеили пластырем?
   Марина посмотрела на свою ногу. Пластыря не было.
   "Почему я ее не заклеила? Надо было заклеить. Я же ему  пообещала.  Я
всегда делаю то, чего от меня хотят. То, что обещаю. Я никогда не  делаю
того, чего бы мне хотелось".
   Федор Тучков удивился. Вид у нее был странный.
   - Я просто забыла, - быстро  сказала  она,  как  будто  извиняясь,  и
поболтала ногой в воде. - Я так хотела спать, что забыла  его  наклеить.
Я... наклею. Правда. После завтрака.
   - Да, может, шут с ней, - осторожно проговорил он, - если  не  болит,
зачем ее заклеивать? И правда - зачем? Незачем, получается.
   - Послушайте, Федор, спасибо вам за заботу, конечно, но я вполне могу
сама решить, заклеивать мне коленку или нет!
   Это был прежний тон прежней Марины, и он был рад, что она вернулась -
такая, какая была вчера.
   - Ночью больше никуда не наведывались?
   - Что?!
   - Я имею в виду... по детективным делам.
   - Послушайте, Федор, почему вы решили, что имеете право?
   - Да ничего я не решил! Я просто спросил!
   -  Ничего  себе  просто!  Вы  не  просто,  вы  как-то   специально...
оскорбительно спросили, потому что вам не понравилось, что я вчера ночью
ходила...
   - Ти-ше! Вы что, хотите, чтобы весь санаторий знал,  куда  именно  вы
ходили ночью?!
   - Я хочу, чтобы вы перестали делать оскорбительные намеки!
   - Послушайте, уважаемая,  вам  надо  лечиться!  Я  за  вас  волнуюсь,
честное слово. Что еще за оскорбительные намеки?!
   Мимо неторопливо и  важно  проплыла  давешняя  тетка  с  целлофановым
пакетом на голове, посмотрела в их сторону - они все стояли у бортика, -
поджала губы и кивнула головой, как будто через силу.
   - Видите? - зашипела Марина. - Вот чего вы добились! Отойдите от меня
и не приставайте с идиотскими вопросами!
   - Да ничего я не добился!
   - А почему она так на нас посмотрела?
   - Понятия не имею! И вам задумываться не советую!
   - Вы ведете себя неприлично!
   - Я?!
   Конечно,  давно  следовало  нырнуть,  вынырнуть  подальше  и  там,  в
отдалении, поплавать подольше и побыстрее, но он не мог себя  заставить.
Она пылала  таким  искренним  негодованием,  так  сердилась  на  него  -
непонятно за что! - так фыркала, так сдвигала брови и послушно принимала
его "подачи" и отбивала их именно туда, куда ему было нужно.
   И еще ему очень не хотелось... затягивать. Он был уверен, что времени
у него не слишком много.
   Поэтому он поцеловал ее.
   Мокрой большой рукой  он  взял  ее  под  подбородок  -  она  даже  не
отшатнулась, от изумления, наверное. И в самый последний момент он вдруг
увидел это  изумление  в  ее  глазах,  и  немедленно  почувствовал  себя
скотиной, и даже обругал себя, но останавливаться не  стал,  потому  что
все время думал о том, как он ее поцелует, потому что видел, как она ела
малину, и теперь ему казалось, что он слышит запах этой самой малины,  и
от этого запаха у него что-то сместилось в голове, и  он  придвинулся  к
ней, взялся руками за длинные, гладкие и прохладные бока и прижал  ее  к
себе. Она позволила себя прижать -  Федор  Тучков  был  уверен,  что  от
удивления. И еще он был уверен, что она  отпихнет  его,  как  только  он
перестанет ее держать.
   И ошибся.
   Она вдруг вздохнула, открыла глаза, очень близкие и  зеленые,  обняла
его за шею, и вернулась к нему, в его поцелуй, и осталась там надолго.
   Он не ожидал, что это получится  так...  серьезно.  Он  хотел  просто
поцеловать ее, потому  что  невозможно  было  и  дальше  выслушивать  ее
сердитые тирады и думать про  малину,  которую  она  положила  в  рот  и
зажмурилась.
   Теперь он понимал, что нужно отступать. Немедленно. Сейчас же. Ну!
   Он прижимал ее к голубому  кафелю  все  теснее  и  теснее,  и  ладонь
находилась уже совсем близко от ее  груди,  и  его  медальон  как  будто
вдавился в нее, и атласная непостижимо гладкая женская кожа казалась ему
горячей, почти обжигала, а рыжие волосы лезли в нос и  пахли  странно  и
тонко, и он знал, что больше это продолжаться не может!
   - Простите.
   Он отодвинулся от нее, взялся руками за  бортик  и  несколько  секунд
постоял, приходя в себя и отвернувшись от всего человечества.
   Впрочем, повернуться к человечеству было никак невозможно. Это  сочли
бы  грубейшим  нарушением  общественных  приличий,  а  Матвей  Евгешкин,
возможно, снял бы шедеврик, посвященный  безнравственности  современного
мира.
   Тетка в целлофановом пакете на голове шла к раздевалке  и  все  время
оглядывалась, так что зацепилась за коврик и чуть  не  упала.  Зверского
вида молодой человек продолжал энергично молотить руками по  воде  и  на
Федора с Мариной не обращал внимания. Больше в бассейне никого не  было.
Хорошо хоть так.
   Неизвестно зачем он еще раз буркнул:
   - Простите. - И мельком глянул на нее. Она была ярко-розовая и во все
глаза таращилась на него. Когда он обнаружил, куда именно  она  смотрит,
стало совсем скверно.
   Внутри головы как будто полыхнул костер. Обожгло щеки, уши и  шею,  и
даже дышать стало трудно - так она его смутила.
   - Отвернитесь.
   - Что?
   Глаза у нее были растерянные.
   Черт побери, с кем он связался?! Она что, не  понимает,  что  ему  до
смерти неловко под ее взглядом - Да еще в "общественном месте"! -  а  он
даже выйти из этого проклятого  бассейна  не  может,  а  ее  наивное  до
глупости рассматривание еще затягивает весь пикантный эпизод и  не  дает
ему прийти в себя!
   "Зачем я ее целовал?!
   Давай. Быстро. Прямо сейчас. Не смотри на нее.  Угомонись.  Поплавай,
черт тебя побери!"
   Он плашмя плюхнулся в  воду,  взметнув  небольшую  волну,  и  поплыл,
очень... активно поплыл, куда активней, чем молодой человек, который все
молотил ручонками в отдалении.
   Марина поняла, что еще может спастись. Вряд ли он побежит за ней.
   То есть, конечно, не побежит. Зачем ему бежать за ней?
   Ах, как глупо, как стыдно, неловко до ужаса! Ну что ей теперь делать?
Как ей теперь на него... смотреть?
   То есть, конечно, она не станет на него смотреть! Зачем ей это?!
   Марина в унынии поглядела в бурлящий язык  противотока  и,  перебирая
руками, стала продвигаться к металлической  лесенке.  Голова  болела,  и
собственное, ничуть не изменившееся за несколько мгновений тело казалось
странно тяжелым.
   Ну и что? Ну и ничего такого.  Сама  дура.  Нужно  было  дать  ему...
пощечину, и все дела. Так непременно поступила бы мама, а бабушка-то  уж
точно!
   "У девушки должна быть только одна забота -  сохранить  в  целости  и
неприкосновенности свое женское достоинство. Нет, две. Две заботы -  еще
получить  хорошее  образование,  разумеется.  Все  остальное  -  чепуха,
гнусность  и  пошлость.  Всему  пошлому  и  гнусному  необходимо  давать
немедленный и решительный отпор".
   Федор Тучков и есть то самое  пошлое  и  гнусное.  А  "немедленный  и
решительный" она не дала.
   Господи, он так самозабвенно с ней целовался, как будто на самом деле
хотел ее! В глубине широченной загорелой груди, под выпуклыми мышцами  у
него тяжело бухало сердце, звякал странный железный медальон на  толстой
цепочке, и плотные жесткие ноги прижимались к ее ногам, почти  царапали.
Она даже тихонько провела ладонью по его  бедру,  и  мельком  удивилась,
потому что ощущение было  странным,  волнующим,  непривычным,  а  потом,
когда она на него смотрела, оказалось, что ноги у него заросли  светлыми
волосами, и почему-то - ужас, ужас, ужас! - ее это привело в восторг!
   Идиотка, дура! Все о приключениях мечтаешь! Потеряла последний  стыд,
да еще практически на глазах  у  всего  санатория  потеряла  -  вон  как
смотрела тетка в пакете на голове! Немедленно к себе в номер, за  дверь,
и дверь на замок, и сидеть, не вылезая, все оставшиеся дни!
   Большие руки вдруг обняли ее за талию - она в  панике  разинула  рот,
чтобы завизжать, но воздуха не было, - легко вынули из воды и подняли на
бортик. С нее текло, как с мокрой кошки, и она попыталась встать, но  он
подтянулся,  перекинул  себя  через  край,  оказался  очень   близко   -
непозволительно близко! - и не пустил ее.
   - Подожди.
   - Что вам нужно?!
   - Подожди, пожалуйста.
   Марина стряхнула воду с волос и отодвинулась от  него  так  проворно,
как будто он был заражен проказой. Ровно шумела вода. В бассейне  никого
не было, давешний молодой человек исчез - она даже не заметила.
   Федор Федорович  Тучков  Четвертый  глубоко  и  ровно  дышал,  ходили
полированные бока, как у лошади, только  что  выигравшей  Зимний  кубок.
Марина  скосила  и  опустила  глаза,  метнула   взгляд   и   моментально
расстроилась.
   Ничего выдающегося. Он пришел в себя на редкость быстро.
   - Послушай, - сказал Федор  Тучков  довольно  сердито.  -  Если  надо
извиниться, я извинюсь.
   - Что значит надо?
   - Ну, если я тебя оскорбил и все такое. Я тебя оскорбил?
   "Ну, конечно", - должна была воскликнуть она. Потом добавить:  "Мы  с
вами больше не знакомы". Потом подняться и уйти.
   Именно так поступила бы мама.  Нет,  мама  бы  еще  надавала  ему  по
физиономии.
   Марина опять скосила на него глаза.
   - При чем тут... это?
   - Я не знаю, то или это, - раздраженно продолжил он, -  я  хочу  тебе
сказать. Ты мне... нравишься. Очень. Если тебе это  не  подходит,  лучше
скажи сейчас. Мне не двадцать лет,  все  свои  проблемы  я  решу  сам  и
досаждать тебе не буду. Ну что? Как?
   - Что... как?
   Что-то стало поперек горла и не давало ей  дышать.  Она  старалась  и
никак не могла.
   Что такое он говорит?! Что она ему... нравится?! Это невозможно!  Это
совершенно невозможно!
   Даже Эдик Акулевич, которого она знала лет сто или двести, никогда ей
такого не говорил!
   - Марина. Я спросил. Ты должна ответить.
   - Что?
   Он вздохнул выразительно. Этот вздох означал - господи, как ты тупа и
как ты мне надоела!
   - Ты что, замужем?
   - Нет!
   - Ну, конечно, нет.
   Почему - конечно, хотелось ей спросить, но она ничего не спросила.
   - Ты мне очень нравишься, - решительно выговорил он, как будто спорил
с кем-то. - Но я не хотел бы просто так тратить время.  Или  скажи  мне,
чтобы я проваливал к черту, или тогда уж молчи. Поняла?
   Она поняла, но не сделала ни того, ни другого.
   - Вчера ты был один. Сегодня совсем другой Вчерашний  меня  бесил.  -
проскулила она, - сегодняшний мне пока... непонятен. Я... не знаю.