усство хоть  и  не
приносит денег и славы, но все же служит утешением не только для нее, но
и для тех, кто любит ее и понимает...
   - ...и хотя за всю свою жизнь  я  не  заработала  даже  на  приличную
одежду, моя живопись служит утешением не только для меня, но и для  тех,
кто ценит и понимает мои рисунки, а таких очень,  очень  много,  гораздо
больше, чем может представить себе ограниченный ум...
   Сколько бы раз в день они  ни  созванивались,  мать  всегда  говорила
много и истово, как будто спорила с кем-то, кто  в  чем-то  ее  упрекал.
Лидии казалось, что всю жизнь мать спорит с бабушкой и отцом.
   - ...семья твоего отца никогда, никогда не понимала и не поддерживала
меня, - говорила в трубке мать, -  мне  приходилось  искать  утешения  в
работе, и, может быть, именно  поэтому  сейчас  мои  работы  так  высоко
оценены и признаны именно теми людьми, чье мнение мне важно и дорого.
   Господи, как длинно, как гладко, без единой паузы!
   Лидия поставила кружку на стол и, высвободив из пледа  руки,  потерла
щеки. Щеки были холодные, а руки горячие, и ухо вдруг  очень  устало  от
льющегося в него переливчатого горного ручейка.
   Лидия посмотрела на часы.
   Перебивать нельзя.
   Перебьешь до времени - жди беды. Мать обидится, смертельно и  горячо,
как ребенок, у которого в песочнице отобрали ведерко и совок. Она бросит
трубку и не будет отвечать на звонки Лидии. Ответит она только  ближе  к
полуночи, но помириться  сразу  не  удастся  -  мать  заплачет  горючими
слезами, и Лидии  придется  пройти  весь  путь  до  конца  -  рассказ  о
молодости,  об  огромных  надеждах,  которые  подавала  мать,  пока   не
встретилась с отцом, о мещанской семье,  в  которую  она  попала,  выйдя
замуж, о творческом поиске, о немногочисленных тонких ценителях, которые
по-настоящему разбираются в искусстве, об  интригах  в  издательстве,  о
попытках престарелого Бориса Исааковича  наладить  с  ней  романтические
отношения, о  цикле  лекций,  которые  ей  предстоит  прочесть  в  Музее
Востока.
   И еще так: "Мне ничего не нужно от жизни, кроме осознания того, что я
прожила ее не зря, что - хоть иногда! - я дарила людям радость!"
   А потом  так:  "Твой  отец  в  конце  концов  убедил  тебя,  что  мой
творческий поиск слишком затянулся, что я ничего не могу  дать  тебе  не
только как мать, но и как художник, и все это только потому, что  я  всю
жизнь была на голову выше того мира, в который он старательно  затягивал
меня, а я сопротивлялась иногда из последних сил..."
   Отец ушел, когда Лидии исполнилось  восемнадцать  и  умерла  бабушка.
Некому стало их мирить, и увещевать, и караулить под дверью кухни, чтобы
успеть вмешаться и отвести беду.
   Отец ушел, оставив мать в тягостном недоумении. Всю  жизнь  она  была
неотразима. Кроме сказочной красоты,  у  нее  были  талант,  и  тонкость
восприятия, и бездна вкуса, и блестящее окружение. И еще  она  была  "на
голову выше мира", в котором жил отец. Всю жизнь она пестовала и обожала
свое чувство долга, которое не позволило ей бросить любящего ее человека
на произвол судьбы. И вдруг этот человек... сам ее бросил?!
   - ...ты не могла бы поехать?  -  вдруг  выловила  Лидия  из  журчания
горного ручейка и как будто проснулась.
   Господи, что именно она пропустила?! Прошло уже...  Лидия  посмотрела
на часы. Прошло... - ничего себе! - почти пятнадцать минут.
   - Ты могла бы мне переводить, а  то  я  боюсь,  что  мой  собственный
немецкий сейчас не слишком хорош.
   По-немецки мать говорила, как любой послевоенный школьник -  то  есть
никак,  -  но  у  нее  были  своеобразные  представления  о  собственных
способностях.
   - Почему ты молчишь? - спросила мать, хотя у Лидии  еще  не  было  ни
одной возможности что-нибудь произнести. - Я понимаю, конечно,  что  мои
дела - это только мои дела и на помощь, даже самую минимальную,  мне  не
приходится рассчитывать, но и тебе это могло бы быть интересно, Лидия...
   Каждую субботу, если не было срочной работы, Лидия ехала на  рынок  и
покупала продукты для матери, а потом полдня убиралась у нее в  квартире
и готовила нечто "объемное", чтобы хватило до  следующей  субботы.  Мать
никогда не умела за собой ухаживать и искренне гордилась этим. Почему-то
в ее представление об истинной интеллигентности и  утонченности  входила
полная бытовая беспомощность. Ни разу в жизни Лидия не ездила в отпуск -
мать просто умерла бы с голоду во время ее отсутствия, но ни за  что  не
осквернила бы себя прикосновением к сковородке.
   - Мам, - нервно сказала Лидия  и  закурила,  -  ну  что  ты...  Я  же
все-таки тебе помогаю.
   - Ты?! - изумилась мать. - Господи, она мне помогает! Чем?  Дурацкими
щами, которые ты варишь раз в неделю?! Ты вполне можешь  их  не  варить,
мне это совершенно не нужно! Разве ты делишь со мной мою...  жизнь?  Мои
проблемы? Мои заботы и разочарования? Разве я обременяю тебя всем этим?!
Ведь я не прошу тебя о чем-то... таком...  примитивном,  но  съездить  в
Гамбург - это же... это же удача!
   Так,  значит,  вот  зачем  нужен  немецкий  язык!  Гамбург.  Как   бы
осторожненько  выяснить,  что  именно  там  будет  происходить,  в  этом
Гамбурге?
   - Мам, а когда начинается этот... эта...
   - Художественный форум?  -  подхватила  мать.  -  Через  две  недели.
Представляешь, Боря даже выхлопотал  мне  в  том  подразделении  ЮНЕСКО,
которое проводит форум, бесплатный билет.  Тебе,  конечно,  придется  за
свой заплатить, но я уверена, что это будет очень полезно  для  твоей...
журналистской писанины. О  нетрадиционном  искусстве  сейчас  так  много
пишут!
   Художественный  форум  приверженцев   нетрадиционного   искусства   в
Гамбурге через две недели. Какая прелесть.
   - Мам, я сейчас ничего сказать не могу, я даже не знаю,  отпустят  ли
меня с работы.
   - Ну что за глупости? - сказала  мать  снисходительно.  -  Никуда  не
денется твоя работа. Да я просто уверена, что твоего отсутствия никто  и
не заметит. Мы, люди творческих профессий, не можем так... закабаляться.
Это не правильно.
   "Она уже все решила, -  поняла  Лидия,  -  и  теперь  ни  за  что  не
отстанет. Так что в самое  ближайшее  время  мне  светит  нетрадиционное
искусство. По полной программе".
   - Мам, это ты творческий человек,  а  я  просто  работающая  женщина.
Делаю то, что мне начальство прикажет.
   - А ты разве с ним не  спишь,  со  своим  начальством?  -  безмятежно
спросила мать. - Не  может  же  быть  такого,  чтобы  твой  любовник  не
отпустил тебя на недельку в Германию!
   Лидии стало так жарко под шерстяным пледом, что загорелись щеки.  Она
спустила ноги с кресла и с раздражением откинула плед.
   - Мам, он уже  давно  не  мой  любовник.  И  вообще  я  не  хочу  это
обсуждать. Если смогу - поеду. Нет - значит, нет.
   - Когда ты станешь матерью, Лидия, поймешь,  как  важно,  чтобы  твои
дети тебя понимали и ценили. Я так и не узнала, что это такое - любовь и
понимание взрослых детей, которым я  отдавала  все,  которым  я  служила
верой и правдой, для которых...
   - Мама! - У Лидии заныло в левом боку, кажется, где-то неподалеку  от
сердца. -  Я  же  сказала,  что  постараюсь!  Я,  честное  слово,  очень
постараюсь, но точно обещать ничего не могу.
   - Так я и знала, - прошептала мать  и  всхлипнула  так,  чтобы  Лидия
обязательно услышала, а потом положила трубку.
   Лидия протяжно застонала и легла щекой на холодную поверхность стола.
   Значит, Гамбург, неформальное искусство, и все это через две недели.
   "Билет, конечно, придется купить, и отель тоже никто не оплатит.  Две
недели  я  буду,  как  машина-переводчик,  бормотать  то  по-русски,  то
по-немецки, донося до  заинтересованных  сторон  мнение  друг  о  друге.
Естественно, восторженное.  Все  эти  форумы  собираются  исключительно,
чтобы долго и цветисто хвалить друг друга,  оптом  и  в  розницу.  Самое
интересное и возбуждающее в этом деле то, что мне абсолютно наплевать на
нетрадиционное искусство вообще и на немецкое в частности. Но боже  мой,
разве можно сказать об этом матери,  не  поссорившись  с  ней  до  конца
жизни?! Я еще буду умолять ее простить меня за  сегодняшний  разговор  и
"равнодушное отношение", и она, прежде чем простит,  вею  душу  из  меня
вынет".
   - Мне нужно посмотреть почту и почитать про "Уралмаш", - сказала  она
вслух.  -  Хватит  изображать  Веру  Комиссаржевскую  в  последнем  акте
"Бесприданницы".
   Решительный тон не помог. Все  равно  ей  было  очень  жалко  себя  -
усталую, задерганную, перегруженную работой и  странными  отношениями  с
собственной матерью.
   Нужно поесть,  решила  она.  Когда  поешь,  жизнь  кажется  не  такой
мрачной. Одно-единственное нарушение режима - не в счет.
   Через пять минут в кипятке булькали две огромные розовые сардельки, а
Лидия, торопясь от голода, кромсала в  миску  помидоры,  огурцы  и  чуть
привядшие листья салата. Еще у  нее  были  греческие  маслины  в  банке,
больше напоминавшей  флакон  для  дорогих  духов,  соленые  огурцы  и  в
морозилке - покрытый толстым слоем инея древний батончик  мороженого.  И
пошло все к черту!
   Лидия накрыла на стол, поминутно таская из салата помидоры, выгрузила
на тарелку толстую огненную сардельку, но до стола не донесла - откусила
прямо на ходу, урча и причмокивая. Кошмар какой-то!
   Разве может  молодая  интеллектуалка,  столичная  штучка  и  неземное
создание поедать сардельку, как голодная подъездная кошка?
   "Впрочем, никому нет дела до того, как я ем. Это просто  замечательно
- есть и не думать о том, что ты насмерть перепугаешь мужчину,  которому
пришла фантазия разделить с тобой ужин". Игорь Леонтьев с Лидией никогда
не ужинал, а те, что были до него, в счет не  шли  -  это  была  далекая
пионерская молодость, и там вообще все  было  по-другому,  не  так,  как
сейчас. Тогда почему-то казалось,  что  любовь  должна  быть  непременно
жертвенной, трудной и... вечной. Трудностей  иногда  не  хватало,  и  их
приходилось выдумывать. Да и с вечностью все оказалось как-то не  так...
однозначно.
   Лидия усмехнулась, подъедая с тарелки все до крошечки.
   Хорошо-то как, просто не  верится,  что  может  быть  так  хорошо.  А
впереди еще чай с мороженым!
   С огромной, пышущей жаром чашкой и заиндевевшим мороженым она уселась
перед компьютером. После еды моментально и непреодолимо потянуло в  сон.
Соблазн был велик, но наплевать на работу Лидия не могла.
   Прихлебывая чай, она разбудила отдыхавший компьютер, подключила модем
и стала дожидаться. Соединилось на редкость легко. В почте лежало  всего
три новых сообщения, одно,  судя  по  обратному  адресу,  из  ее  родной
газеты, а два других - от каких-то неизвестных адресатов.
   Из редакции пришел окончательный вариант ее статьи, которую  Леонтьев
еще раз поправил. Лидия прочитала его со смешанным чувством удовольствия
и страха.
   Завтра, когда она возьмет в  руки  свежий  номер,  собственные  слова
покажутся ей совсем чужими, как будто написанными  другим  человеком,  и
она  станет  внимательно  всматриваться  в  них,  изучать   подробно   и
придирчиво, выискивая изъяны и недостатки,  и  ей  будет  ужасно  стыдно
оттого, что собственный текст вызывает у нее такие бурные эмоции.
   Зевая, она открыла следующее сообщение.
   "Если вы придете в пятницу  в  клуб  "Две  собаки",  получите  важную
информацию, связанную с вашей работой. Она не бесплатная, но  дело  того
стоит. Столик для вас заказан. Подробности на месте".
   Лидия замерла с открытом ртом, так и не зевнув до конца.
   Что за номера?!
   Она пробежала сообщение еще раз. Все правильно, и адрес  ее,  никаких
ошибок.
   Какую информацию она получит в пятницу в клубе "Две собаки"?!
   Как у любого журналиста, пишущего на политические и околополитические
темы, у нее  были  свои  осведомители  в  различных  "государственных  и
коммерческих структурах". Толку от них было мало, как правило, они всего
боялись, а у Лидии не  было  возможности  платить  им  столько,  сколько
платили ее  более  богатые  или  "раскрученные"  коллеги.  До  настоящей
собственной агентуры следовало еще дорасти, и  Лидия  точно  знала,  что
дорастет она не скоро.
   Тогда что означает это сообщение?!
   Она вовсе не так знаменита, чтобы информация сама шла к ней в руки.
   И что значит "не бесплатная"?
   Не бесплатная - это значит платная, так  сказала  она  себе.  Но  что
можно считать платной? Сто долларов? Пятьсот? Десять тысяч?
   И адрес... Как его нашли? Просто бродили по  Интернету  да  и  нашли?
Почему именно ее адрес?
   Лидия со стуком поставила кружку на стол, подумала и написала  сверху
загадочного послания: "Я не понимаю, о чем идет речь.  Проверьте  адрес,
вероятно, вы ошиблись" - и щелкнула "мышью" в окошко "ответить".
   Компьютер  покорно  мигнул,  словно   собираясь   с   силами.   Лидия
настороженно ждала.
   "Сообщение отправлено", - доложил компьютер.
   Ушло?! Лидия удивилась. Она была совершенно  уверена,  что  переслать
ответ не удастся. Ну что ж, подождем...
   Через пять минут ей  надоело  сидеть,  уставившись  в  экран,  и  она
открыла последнее сообщение в сегодняшней почте.  Это  оказалось  вполне
приземленное коммерческое  предложение  от  каких-то  дилеров  мобильных
телефонов. Лидия зачем-то прочла его три раза и удалила из памяти.
   В  компьютерных  недрах  приятно  звякнул  колокольчик   -   получено
сообщение. Лидия прямо-таки чувствовала разгорающийся то ли  в  желудке,
то ли в его окрестностях пожар  любопытства,  смешанного  со  страхом  и
оттого еще более возбуждающего.
   Это был все тот же  текст,  к  которому  она  сверху  приписала  свое
послание. Неизвестный отфутболил его обратно, только теперь сверху  было
написано: "Никакой ошибки. Не валяйте дурака. Вам очень повезло. О  дене
договоримся позже".
   "О господи, это действительно прислали именно мне. Кто-то знает меня,
хотя всю жизнь  я  пишу  под  разными  псевдонимами;  кто-то  знает  мой
электронный адрес и место моей работы".
   От этого Лидии вдруг стало не по себе. Она  никогда  не  думала,  что
журналистская  известность  -  это  некая  реальность.   Конечно,   есть
журналисты такие же  знаменитые,  как  поп-звезды  или  даже  больше.  В
основном это телевизионщики, физиономии которых  ежевечерне  выглядывают
из присутствующих в каждой квартире "ящиков",  и  двое-трое  из  пишущей
братии. Пишущих в лицо, как правило,  никто  не  знает,  все  больше  по
фамилиям, и известность у них не слишком... широкомасштабная. Но она-то,
Лидия Шевелева, в категорию известных никак не попадала. Такое сообщение
еще, пожалуй, мог получить Игорь Леонтьев, но не она.
   Может,  кто-то  шутит,  как  давеча  про  большую  игру?  Читать  про
"Уралмаш" ей что-то совсем расхотелось.
   И что это за клуб "Две собаки"? Она никогда про такой не слышала.
   Ну что? Звонить Игорю или подождать  до  завтра?  Конечно,  срочности
никакой нет, таинственное  свидание  назначено  на  пятницу,  а  сегодня
только понедельник, кроме того, Игорь  -  она  уверена!  -  ее  засмеет.
Скажет что-нибудь вроде того, что это такой модный  способ  с  девушками
знакомиться.
   "Отстань от меня, Шевелева, со своими вечными глупостями!"
   Но она уже знала, что даже если  Игорь  ее  засмеет,  она  все  равно
пойдет на это свидание. Недаром она  стала  журналисткой,  а  не  зубным
врачом, к примеру.
   С самого детства ее  разбирали  любопытство  и  живейший  интерес  ко
всему, что происходило вокруг нее. Она умела видеть то, чего не замечали
остальные, и из-за этого частенько попадала во всякого рода переделки.
   Лидия задумчиво  распечатала  сообщение,  сложила  листок  пополам  и
сунула в портфель.
   Она даже не подозревала о том, что "переделка", в которую она угодила
на этот раз, совсем не так безобидна, как большинство прежних, и что  ее
компьютер оказал бы ей неоценимую услугу, если бы  сгорел  в  тот  самый
момент, когда пришло загадочное сообщение.
 
*** 
 
   Машина устало затормозила у  въезда  в  подземный  гараж,  как  будто
клюнула носом, засыпая. Егор зевнул, не  разжимая  челюстей.  Все  хотят
спать - и люди, и машины.  Нужно  срочно  ехать  в  отпуск.  Только  вот
куда?.. "В Москву, в Москву!"  -  восклицали  чеховские  барышни,  и  их
тонкие  натуры  трепетали  от  одной  мысли  о  столице.  Что  бы  такое
придумать, от чего затрепетала бы тонкая натура Егора Шубина?
   Он засмеялся и передернул плечами. Холодно, а он, как всегда, в одном
пиджаке. Благородные кашемировые  пальто  в  машине  мнутся,  как  самые
обычные, неблагородные, а куртки  носить  не  позволял  раз  и  навсегда
выбранный стиль преуспевающего делового человека. Черт  бы  побрал  этот
стиль, черт бы побрал эту работу, черт бы побрал все на свете...
   Покопавшись в бардачке, он выудил громоздкий брелок  с  дистанционным
управлением гаражных ворот и нажал кнопку.
   Ворота не шелохнулись. Егор протяжно вздохнул и нажал кнопку еще раз.
Потом еще.
   Потом снова нажал и долго не отпускал, уже понимая,  что  в  гаражных
мозгах что-то заклинило и сейчас придется вылезать из машины, звонить  в
звонок и ждать, когда охранник проснется и откроет ему вожделенный  путь
домой. Откройся, Сезам...
   Какой длинный день, какой чудовищно длинный день, и он все  никак  не
кончится!
   Соблазн бросить машину у ворот и  пойти  спать  был  велик,  но  Егор
пересилил себя. Бросить, конечно, можно, но утром он точно найдет ее без
колес, приемника и ветрового стекла. Это мы уже проходили,  спасибо,  не
надо. В припадке безнадежной жалости к себе он еще раз нажал и  отпустил
кнопку дистанционного управления.
   Ничего.
   Тогда  он  от  души  послал  подальше  ворота,  машину  и  всю   свою
неудавшуюся жизнь и открыл дверь.
   Плотный холодный ветер рванул полы пиджака, закинул за плечо галстук,
хлестнул по лицу, как будто  сырой  перчаткой.  Егор  поймал  галстук  и
быстро застегнул пиджак. Только бы охранник спал не слишком крепко...
   Неясная  тень  мелькнула  за  полированным  боком  машины,   и   Егор
настороженно оглянулся. Конечно, район спокойный и дом охраняется  всеми
способами, которые только можно купить за деньги, но  все  же  в  Москве
живем, не в Женеве...
   Фонарь освещал машину и пятачок асфальта перед воротами,  а  сзади  и
сбоку растекалась непроглядная осенняя темень, и в ней  невозможно  было
ничего разглядеть.
   Ключи... А, дьявол, ключи он оставил в зажигании. Идиот!
   Тень мелькнула снова, уже ближе и определеннее, и Егор вдруг подумал,
что под этим чертовым фонарем его самого отлично видно, а  он  не  может
рассмотреть  ничего,  что  выходит   за   границы   магического   круга,
очерченного желтым светом. Он  сделал  еще  шаг  и  поднял  руку,  чтобы
позвонить, когда из темноты на него  прыгнуло  нечто  тяжелое,  кожаное,
воняющее  перегаром  и  давно  не  мытым  телом.   Прыгнуло,   отбросило
занесенную руку и пробормотало в ухо:
   - Не рыпайся, мать твою...
   Егор и не думал рыпаться. Чего-то в этом  духе  он  и  ожидал,  когда
заметил шевеление за машиной, а дергаться, пока он не рассмотрел, с  кем
имеет дело, было бессмысленно.
   Ну и день. Просто петь хочется от радости.
   - Посмотри в карманах! - скомандовал из темноты второй.  -  Может,  у
него там пистолет.
   Пистолет у Егора был, но не в кармане. Сдерживаясь, чтобы не  врезать
наугад по сопящей от страха и напряжения морде,  он  дал  себя  ощупать.
Ясное  дело,  никакого  пистолета  в  карманах  не  обнаружилось.   Зато
обнаружился  бумажник,  который  был  так  лихо  выужен,  что  затрещала
подкладка. Жалко пиджак, Егор надел его только во второй  раз.  Сволочи,
такую вещь испортили...
   - Поставь его лицом к стенке, - продолжал руководить второй. - Ну ты,
давай поворачивайся, твою мать!..
   - Чего надо? - спросил Егор, тоскуя о порванном  пиджаке.  -  Надо-то
чего?
   - Давай мордой к стенке, сволочь! - заверещали из темноты. - Ну?!
   Тот, который шарил по его карманам, вцепился Егор