полузакрытым глазам за очками в золотой оправе было видно,
что мысль его напряженно работает. Через пять минут он поднял голову.
   - Кроме как в этой комнате, больше нигде нет записей, заметок или записок
по этому плану?
   - Нет, - хором ответили все четыре члена комитета.
   - Соберите папки и сдайте мне, - велел Генеральный секретарь.
   Когда это было сделано, он продолжил обычным монотонным голосом:
   - Это в высшей степени дерзкий, сумасшедший, авантюрный и опасный план, -
нараспев произнес он. - Комитет  распущен.  Вы  все  возвращаетесь  к  своей
работе и никогда больше не упоминаете о плане "Аврора" и комитете "Альбион".
   Он остался сидеть, уставившись на стол, в то время как четверо  послушных
и ошарашенных людей вышли из комнаты. Молча, избегая смотреть друг  другу  в
глаза, они оделись, и их проводили вниз.
   В пустом дворике каждый сел в свою машину.  Сев  в  свою  "Волгу",  Филби
ждал, когда водитель Григорьев включит мотор, но тот просто сидел. Остальные
три машины выехали из  дворика  через  арку  на  проспект.  В  окно  "Волги"
постучали. Филби увидел майора Павлова.
   - Пройдемте со мной, товарищ полковник.
   Сердце у  Филби  екнуло.  Он  понял,  что  узнал  слишком  много,  будучи
единственным иностранцем в группе. У Генерального секретаря  была  репутация
человека, доводящего дело до  конца.  Он  проследовал  за  майором  Павловым
обратно  в  здание.  Через  две  минуты  его  снова  пригласили  в  гостиную
Генерального секретаря. Старик все так же сидел в инвалидной  коляске  возле
кофейного столика.  Он  жестом  пригласил  Филби  сесть  рядом.  Британец  с
трепетом воспользовался приглашением.
   - Что вы на самом деле думаете о  плане?  -  поинтересовался  Генеральный
секретарь. Филби судорожно сглотнул.
   - Искусный, смелый, опасный, в случае выполнения - великолепный,  ответил
он.
   - Он гениален, - прошептал Генеральный секретарь. - Он будет осуществлен,
но под моим личным руководством. Это будет лично моя операция. И  вы  будете
ее активным участником.
   - Можно задать вопрос? - рискнул Филби, - Почему я?  Я  ведь  иностранец,
хотя и служу Советскому Союзу всю свою жизнь, прожил здесь треть  жизни.  Но
все равно я иностранец.
   - Именно поэтому, - ответил Генеральный  секретарь,  -  у  вас  нет  иных
покровителей, кроме меня. Вы не будете действовать против меня. Вы  оставите
свою семью, отпустите шофера. Временно поселитесь  на  моей  даче  в  Усове.
Подберите себе команду для осуществления плана "Аврора". У вас  будут  любые
полномочия, которые вы потребуете. Вы их получите через  мой  секретариат  в
ЦК. Сами вы нигде не должны появляться. Он нажал кнопку под столом.
   - Вы будете работать под  надзором  этого  человека.  Полагаю  вы  с  ним
знакомы.
   Дверь открылась, на пороге стоял холодно-безразличный майор Павлов.
   - Он умен и осторожен.  К  тому  же  абсолютно  предан.  Кстати,  он  мой
племянник.
   Когда Филби встал, чтобы проследовать за майором,  Генеральный  секретарь
протянул ему листок бумаги. Это было срочное сообщение из  Первого  Главного
управления с пометкой "Лично Генеральному секретарю ЦК КПСС". Филби  смотрел
на него, не веря своим глазам.
   - Да, это поступило ко мне вчера, - сказал Генеральный секретарь. - У вас
не будет упомянутых генералом  Марченко  10-16  месяцев.  Похоже,  что  г-жа
Тэтчер собирается сделать свой решительный шаг в июне. Мы  должны  опередить
ее на неделю.
   Филби медленно вздохнул. В 1917  году  понадобилось  десять  дней,  чтобы
перевернуть мир. Ему, британскому ренегату, давался срок в  девяносто  дней,
чтобы осуществить революцию в Британии.
 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
 
Глава 9 
 
   Когда Джон Престон приземлился утром 13-го в аэропорту столицы  ЮАР,  его
встретил местный резидент английской разведки худощавый блондин Дэннис Грей.
С площадки обзора за ними наблюдали двое из национальной разведслужбы.
   Престон быстро прошел  таможенный  и  иммиграционный  контроль,  и  через
тридцать минут двое англичан уже  ехали  на  север  к  Претории.  Престон  с
любопытством взирал  на  африканские  степи,  у  него  было  несколько  иное
представление  об  Африке.  Перед  его   взором   простиралось   современное
шестирядное скоростное шоссе, вдоль которого стелились равнины, стояли фермы
и заводы европейского вида.
   - Вы поселились в Бургерспарке, в центре Претории, - сказал Грей.  -  Мне
сказали, что вы предпочитаете жить в гостинице, а не в резиденции.
   - Да, спасибо, - ответил Престон.
   - Сначала зарегистрируемся в гостинице, на одиннадцать назначена  встреча
со "Зверем".
   Это не слишком ласковое прозвище в свое время  получил  генерал  Ван  Ден
Берг, когда возглавлял местную полицию в Бюро  национальной  безопасности  -
БОСС. После так называемого Малдергейтского  скандала  в  1979  году  службу
безопасности ЮАР и полицию разделили к радости профессиональной  разведки  и
министерства иностранных дел, которых смущали жестокие методы БОССа.
   В результате была создана Национальная спецслужба, ее  возглавил  генерал
Генри Пьенаар, бывший начальник военной разведки. Он был не  полицейским,  а
военным генералом. Хотя у него не было такого богатого опыта в разведке, как
у сэра Найджела Ирвина, тем не менее он был убежден, что "убить кошку  можно
не только ударом тяжелого предмета". Генерал Ван Ден Берг ушел  в  отставку,
не переставая повторять желающим его слушать, что "он  был  десницей  бога".
Англичане перенесли его прозвище "Зверь" на генерала Пьенаара.
   Престон зарегистрировался в гостинице на улице Ван  дер  Вальт,  занес  в
номер свои  вещи,  быстро  помылся,  побрился  и  в  половине  одиннадцатого
встретился с Греем в вестибюле. Вместе они направились к зданию "Юнион".
   Министерства ЮАР в основном располагаются в огромном длинном  трехэтажном
здании из коричневого песчаника. Фронтальная часть здания длиной в четыреста
ярдов украшена колоннадой. Оно стоит в центре Претории, на холме  к  югу  от
долины, по которой проходит Керк-страат. Из окон здания открывается  вид  на
долину, кончающуюся на  юге  холмами,  на  вершине  одного  из  них  высится
огромный монумент "Воортреккер".
   Деннис  Грей  у  проходной  предъявил  свое  удостоверение  и  сообщил  о
назначенной  встрече.  Через  несколько  минут  появился  молодой  служащий,
который проводил  их  до  кабинета  генерала  Пьенаара.  Кабинет  начальника
Национальной  разведывательной  службы  располагался  на  верхнем  этаже   в
западной части здания. Грея и Престона вели по  бесконечным  коридорам,  как
здесь, видимо, принято, с панелями из темного дерева с  орнаментом.  Кабинет
генерала Пьенаара находился в конце коридора третьего этажа, справа от  него
была приемная с двумя секретаршами, слева - еще один кабинет,  где  работали
два штабных офицера.
   Провожатый постучал в дверь и, услышав разрешение  войти,  ввел  англичан
внутрь. Это был довольно  темный,  строгий  кабинет;  большой  пустой  стол,
четыре кожаных кресла вокруг низкого столика у окна с видом на  Керк-страат,
долину и горы. На стенах висели прикрытые зелеными  занавесками  оперативные
карты.
   Генерал Пьенаар оказался высоким и полным мужчиной. Он поднялся навстречу
вошедшим, чтобы пожать  им  руки.  Грей  представил  гостя,  генерал  жестом
пригласил сесть на кожаные кресла. Подали  кофе,  разговор  зашел  о  пустых
мелочах. Грей понял намек, попрощался и  вышел.  Генерал  Пьенаар  некоторое
время внимательно разглядывал Престона.
   - Итак, господин Престон,  -  он  говорил  по-английски  практически  без
акцента, - вас интересует наш дипломат Ян Марэ. Я уже говорил сэру  Найджелу
Ирвину и теперь повторяю вам: он не работает на меня.  Вы  здесь  для  того,
чтобы выяснить, на кого он работает?
   - Да, генерал, если удастся.
   Генерал Пьенаар несколько раз кивнул головой.
   - Я обещал сэру Найджелу Ирвину, что мы  вам  будем  оказывать  всяческое
содействие. И я намерен выполнить обещание.
   - Благодарю вас, генерал.
   - Я прикреплю к вам одного штатного офицера. Он  будет  вам  помогать  во
всем, что потребуется: обеспечит доступ к  документам,  перевод.  Вы  знаете
африкаанс?
   - Нет, генерал, не знаю ни слова.
   - Значит, вам потребуются перевод и, возможно, некоторые пояснения.
   Он нажал кнопку на столе, через несколько секунд открылась дверь, и вошел
мужчина такого же телосложе ния,  как  генерал,  но  много  моложе.  Престон
решил, что ему немногим более тридцати. У него были рыжие волосы  и  светлые
брови.
   - Позвольте  представить  вам  капитана  Андриеса  Вилджоена.  Энди,  это
господин Престон из Лондона, с ним ты будешь работать.
   Престон поднялся, чтобы обменяться рукопожатиями. Он уловил  нескрываемую
враждебность молодого африканера. Возможно, его начальник  испытывал  то  же
самое, но сумел хорошо скрыть свои чувства.
   - В вашем распоряжении будет комната здесь по коридору, - сказал  генерал
Пьенаар. - Что же, не будем терять времени, господа. Принимайтесь за дело.
   Когда  они  остались  вдвоем  в  предоставленном  им  кабинете,  Вилджоен
спросил:
   - С чего бы вы хотели начать, господин Престон?
   Престон грустно вздохнул.  Обращение  на  "ты",  принятое  в  "Чарльз"  и
"Гордон", все упрощало, но здесь, похоже, все будет по-другому.
   - С личного дела Яна Марэ, если можно, капитан Вилджоен.
   Капитан торжественно достал папку из ящика стола.
   - Мы его уже посмотрели, - сказал он, - я лично забрал его  из  картотеки
министерства  иностранных  дел  несколько  дней  назад.  Он  положил   перед
Престоном пухлую папку в твердом переплете.
   - Я вам вкратце изложу, что удалось выяснить. Марэ поступил на  службу  в
Министерство иностранных дел ЮАР в Кейптауне весной 1946 года. Он проработал
чуть больше сорока лет и должен выйти на пенсию в декабре. Он происходит  из
безупречной семьи африканеров и никогда не был под подозрением. Поэтому  его
поведение в Лондоне кажется столь загадочным.
   Престон кивнул. Он все понял. Здесь считали, что в Лондоне ошибаются.  Он
открыл папку. Сверху лежали листы, исписанные от руки по-английски.
   - Это его автобиография. Каждый, кто поступает на службу  в  министерство
иностранных дел, должен ее предоставить. Во времена  правления  Объединенной
партии английский использовали шире, чем сейчас.  Сейчас  подобный  документ
был бы написан  на  африкаанс.  Разумеется,  поступающие  на  службу  должны
свободно объясняться на обоих языках, пояснил помощник.
   - Я полагаю, нам надо начать с этого, - сказал Престон,  -  пока  я  буду
читать, сделайте  его  послужной  список.  Меня  интересует  его  работа  за
границей: где, когда, как долго.
   - Хорошо, - кивнул Вилджоен, - если  его  действительно  завербовали,  то
скорее всего это произошло за границей.
   Ударение, сделанное Вилджоеном на слове  "если"  выражало  его  сомнения.
Сказав про  "заграницу",  он  подчеркнул  пагубное  влияние  иностранцев  на
добропорядочных южно-африканеров.
   Престон приступил к чтению.
   "Я  родился  в  августе  1925  года  в   небольшом   фермерском   городке
Дуйвельсклофе в северном Трансваале. Я - единственный сын фермера из  долины
Мутсеки. Мой отец, Лоренс Марэ, по происхождению африканер, моя мать Мэри  -
англичанка. Для тех лет это  был  необычный  брак.  Я  свободно  владею  как
английским, так и африкаанс.
   Мой отец был значительно старше матери, у которой было слабое здоровье  и
которая умерла, когда мне было десять лет, во время вспышки  эпидемии  тифа.
Когда я родился, отцу было сорок шесть лет, матери - двадцать пять.  Отец  в
основном выращивал картошку, табак и пшеницу, разводил кур,  гусей,  индеек,
крупный рогатый скот,  овец.  Всю  жизнь  он  был  сторонником  Объединенной
партии, меня даже назвали в честь маршала Яна Смита".
   Престон прервал чтение.
   - Полагаю, это ему не помешало поступить на службу, - предположил он.
   - Не помешало, - подтвердил Вилджоен, заглядывая в  автобиографию,  тогда
Объединенная партия еще находилась у власти. Национальная партия победила на
выборах лишь в 1948 году.
   Престон продолжил чтение.
   "Когда мне было семь лет, я поступил в местную школу в  Дуйвельсклофе,  в
двенадцать - в школу Меренски, которая была основана за пять лет  до  этого.
После начала  войны  в  1939  году  мой  отец,  который  восхищался  Великой
Британской империей, по вечерам после работы всегда слушал по радио  новости
о войне, сидя на веранде перед домом. После смерти матери  мы  с  отцом  еще
больше сблизились, и вскоре я принял решение пойти на войну.
   Через два дня после моего  восемнадцатилетия,  в  августе  1943  года,  я
отправился на поезде в Питерсбург, а оттуда  на  юг  в  Преторию.  Мой  отец
провожал меня до Питерсбурга, мы распрощались на платформе  вокзала,  где  я
видел его в последний раз. На следующий день  я  прибыл  в  штаб  обороны  в
Преторию, был зачислен на военную службу. Оттуда  меня  направили  в  лагерь
"Роберте Хайте", где я прошел первоначальную подготовку, научился обращаться
с оружием, изучил устав и получил  обмундирование.  Там  же  я  записался  в
группу с красными нашивками".
   - Что значит "с красными нашивками"? - спросил Престон.
   Вилджоен поднял глаза, оторвавшись от того, что писал.
   - Тогда только  добровольцев  могли  послать  воевать  за  пределы  Южной
Африки, - сказал он. - Добровольцы, пожелавшие воевать за  границей,  носили
красные нашивки.
   "Из лагеря "Роберте Хайте" меня направили в полк "Витвотерсранд Райфлз Де
ла Рей", сформированный после боев при Тобруке. Нас отправили  на  поезде  в
транзитный лагерь в Хэй Пэддок в окрестностях Питермарицбурга  и  бросили  в
подкрепление  южноафриканской  Шестой  дивизии,   на   пароходе   "Герцогиня
Ричмонда" мы прошли Суэцкий канал и в конце января высадились в Таранто.
   Почти всю весну мы продвигались  на  север  к  Риму  с  Шестой  дивизией,
состоявшей из 12-й южноафриканской мотопехотной бригады и 11-й бронетанковой
бригады.
   Пройдя Рим, мы направились к Флоренции, 13  июля  возле  горы  Беничи  во
время разведывательной операции я потерял свою группу ночью  в  лесу  и  был
окружен  немецкими  солдатами  из  дивизии  "Германн  Геринг".   Меня,   как
говорится, взяли в кольцо.
   Мне посчастливилось остаться живым, но меня вместе с  другими  пленниками
стран-союзниц посадили  на  грузовик  и  отправили  во  временный  лагерь  в
местечке Ла Тарина, к северу от Флоренции.
   Старшим  южноафриканским  унтер-офицером  был,  насколько  я  припоминаю,
Снаймэн. Так продолжалось недолго. Союзные войска продвигались к  Флоренции,
поэтому  однажды  ночью  нас  срочно  стали  эвакуировать.  Наступил   хаос.
Некоторые пленные пытались бежать и были  застрелены.  Они  так  и  остались
лежать на дороге, а по ним проезжали грузовики. С грузовиков нас  пересадили
в вагоны для перевозки скота, несколько дней мы  двигались  на  север  через
Альпы, и в конце концов оказались  в  25  милях  от  Мюнхена  в  лагере  для
военнопленных в Музберге.
   Это тоже продолжалось недолго. Через 14 дней половину из нас  вывезли  из
Музберга и вновь отправили в вагонах для скота по Германии. Мы  ехали  шесть
дней и шесть ночей практически без еды и питья. В конце августа 1944 года мы
наконец добрались до другого, более крупного лагеря. Он  назывался,  как  мы
узнали, Сталаг 344 и находился близ Ламсдорфа, около  Бреслау,  в  тогдашней
Германской Силезии. Сталаг 344 был, я полагаю, худшим из  всех  существующих
Сталагов. Здесь содержалось 11 тысяч военнопленных  из  союзных  войск.  Они
голодали, и единственное, что  поддерживало  в  них  жизнь,  -  это  посылки
Красного Креста.
   Так как я был капралом, меня  включили  в  рабочую  группу.  Каждый  день
вместе с другими  военнопленными  меня  вывозили  на  грузовике  на  фабрику
синтетического бензина, расположенную в двенадцати милях от лагеря. Та  зима
в Силезии была очень суровой. Однажды прямо перед  Рождеством  наш  грузовик
сломался. Двое  военнопленных  под  прицелом  немецких  охранников  пытались
починить его. Некоторым из нас  разрешили  спрыгнуть  вниз  и  встать  около
откидного борта  грузовика.  Молодой  южноафриканский  солдат  посмотрел  на
хвойный лес всего в тридцати метрах от нас, затем на  меня  и  подмигнул.  Я
никогда не пойму, как это произошло, но уже через минуту мы  бежали,  утопая
по пояс в снегу, а наши товарищи  толкали  немецких  охранников,  чтобы  они
промахнулись, стреляя в нас. Мы добежали до леса".
   - Вы не хотите поесть? - спросил Вилджоен. - У нас есть столовая.
   - А нельзя съесть пару бутербродов и выпить кофе прямо здесь? - предложил
Престон.
   - Разумеется, я попрошу, чтобы нам принесли.
   Престон продолжил чтение автобиографии Марэ.
   "Вскоре мы поняли, что попали из огня да в полымя,  только  это  было  не
пламя, а жуткий холод. Ночью температура опускалась до 30  градусов  мороза.
Мы обернули ноги в ботинках бумагой, но ни это, ни наши  шинели  не  спасали
нас от холода. Через два  дня  мы  обессилели  и  подумывали  о  том,  чтобы
сдаться.
   На вторую ночь, когда мы пытались уснуть в  старом  сарае,  нас  внезапно
разбудили. Сначала мы подумали, что это немцы. Но, зная африкаанс, я понимал
некоторые  слова  по-немецки,  пришельцы  говорили  на  другом  языке.   Они
оказались польскими партизанами. Они нас чуть не  расстреляли  как  немецких
дезертиров, но мы закричали, что мы англичане, и они поняли.
   Оказалось, что городские жители  Бреслау  и  Ламсдорфа  были  этническими
немцами, а крестьяне округи в основном по происхождению поляки.  Именно  они
при наступлении Красной Армии ушли в леса,  чтобы  бороться  с  отступающими
немцами. Партизаны делились на коммунистов и  католиков.  Нам  повезло,  нас
нашла группа партизан-католиков. Мы пробыли с  ними  всю  холодную  зиму.  С
востока наступала Красная Армия. В январе мой  товарищ  заболел  воспалением
легких, я ухаживал  за  ним,  но  из-за  отсутствия  лекарств  он  умер,  мы
похоронили его в лесу".
   Престон задумчиво жевал бутерброд и пил кофе. Осталось дочитать несколько
страниц.
   "В марте 1945 года отряды Красной Армии оказались совсем близко  от  нас.
Находясь в лесах, мы слышали, как они  продвигаются  по  дорогам  на  запад.
Поляки решили остаться в лесу, но  я  не  мог  этого  больше  выносить.  Мне
показали дорогу, куда идти, и однажды утром я вышел из леса, подняв руки над
головой, и сдался русским.
   Сначала они решили, что я немец, и чуть меня не  расстреляли.  Но  поляки
научили меня кричать "англиски", что я и сделал.  Они  опустили  автоматы  и
позвали офицера.
   Он не говорил по-английски, но, посмотрев  на  мой  личный  знак,  сказал
что-то своим солдатам, те заулыбались.  Я  надеялся,  что  они  помогут  мне
вернуться на родину, но я вновь ошибся. Они передали меня в НКВД.
   Пять следующих месяцев я провел в промозглых одиночных камерах,  со  мной
грубо обращались. Меня постоянно допрашивали с применением  пыток,  стараясь
заставить меня признаться, что я шпион. Я отказывался, тогда  меня  раздетым
отправляли обратно в камеру. К концу весны (война уже заканчивалась, но я об
этом не знал) мое  здоровье  окончательно  расстроилось.  Мне  дали  жесткую
циновку, на которой я спал,  еда  тоже  улучшилась,  но  по  южноафриканским
стандартам все равно оставалась плохой.
   Затем,  видимо,  пришел  какой-то  приказ.  В  августе  1945  года  меня,
полуживого, везли много миль в грузовике,  и  наконец  в  Потсдаме  передали
британским военным. Они были безгранично добры ко мне.  После  того,  как  я
пробыл некоторое время в военном госпитале в окрестностях Биельфельда,  меня
отправили в Англию. Здесь еще три месяца я провел в госпитале в  Килмарне  к
северу от Глазго, и наконец в декабре 1945 года  я  отправился  на  пароходе
"Иль-де-Франс" из Саутгемптона в Кейптаун. Я вернулся домой в конце января.
   В Кейптауне я узнал о смерти моего  дорогого  отца,  единственного  моего
родственника