зубы  вязнут  в  липкой
слюне, а в виски бьет последний стих, который она  уныло  повторяла:  "...не
отпускай меня - отца ребенка... Отца ребенка..."
     Машинально водя гребнем по волосам, она вспоминала слова Рэя Сальседо:

     ...И вопль ужаса раздался: "
     Там Лин покинул нас!.."
     Он стал в ее руках
     змеею хладнокожей,
     но обняла она тогда
     любимого супруга...
     Он стал в ее руках
     оленем легконогим,
     но обняла она тогда
     его - отца ребенка...

     И вязкая слюна во рту, и вялая рука, - едва опускавшая гребень, и те же
слова в ушах: "отца ребенка..."

     Он стал в ее руках
     мужчиной обнаженным -
     набросив на него платок,
     она сказала: "Мой он..."

     Аурелия вытянулась в постели, длинная, обессиленная... Душные испарения
не давали уснуть... Все равно что подставить  лицо  под  безжалостную  струю
пара... Много раз ездила  она,  томясь  от  жары,  вместе  с  машинистом  от
плантаций к порту... Можно задохнуться... Встала с постели, чтобы взглянуть,
еще раз убедиться в том, в чем и так была уверена, потому что знала; створки
окна распахнуты настежь, одна защита -  легкая  ткань...  Коснулась  пальцем
сетки - снаружи жужжали и бились москиты, летевшие  на  огонь  в  комнату...
"Там Лин покинул нас!.." Разве не была она такой же крохотной глупой мошкой,
жаждавшей счастья и остановленной роком у самого его порога?.. Она  легла  в
постель - голубое белье, груди, как барельефы, ставшие заметно больше... - с
отчаянием вернулась в ту постель, где  каждая  ложбинка  была  раскалена  ее
телом... Каленое железо, цветок ее желаний... "Набросив на него платок,  она
сказала: "Мой он".
     Хуамбо видел, как она спала под белой простыней.  Запрыгали  белки  его
глаз, захлопали веки при  воспоминании  о  том,  как  он  застал  ее  с  тем
человеком в прачечной, на горе белья,  в  воскресных  сумерках.  Через  него
перелезали псы. Лизали ему руки, мозолистые от работы. Между ног прошмыгнула
крыса. Псы ринулись за ней, царапая пол. Потом вернулись к двери  и  заснули
вместе с Самбито.
     Тишина получила свободу. Все спали.


VIII

     - Топает как слон, но  несет  нам  добрые  вести,  -  сказал  президент
Компании вкрадчивому орангутангу, сенатору от Массачусетса, заслышав тяжелую
поступь того, кого они ждали.
     Сенатор прикрыл мохнатыми руками, мохнатыми до самых  ногтей,  мохнатые
уши, выражая недовольство громким топотом -  гулко  ухал  зеркальный  паркет
одного из самых великолепных  зданий  Чикаго,  -  топотом  этого  бананового
варвара, который шел, чтобы обосноваться здесь после поджогов  и  пожарищ  и
сообщить о приобретениях, сделанных ценой спаленных хижин.
     Башмаки Джо Мейкера Томпсона сотрясали пол кабинета, еще до  того,  как
он сам появился в дверях, но  президента  "Тропикаль  платанеры"  нимало  не
беспокоил этот грохот - как-никак шаги победителя!
     - Животное!.. - брезгливо морщился белый вкрадчивый орангутанг, сенатор
от Массачусетса.
     - Чего вы еще хотите, сенатор, от обитателя тропиков?
     - Животное!
     - Тише, он уже тут!
     - Марширует, вы слышите? Марширует!
     - Шаги - победителя, сенатор!
     Джо Мейкер Томпсон шел, ясно представляя себе кресло, куда его посадят,
чтобы выслушать; сигары, которые с готовностью  предложат;  робкий  свет  из
окон, укутанных зелеными гардинами; карты, развешанные по стенам,  -  клочья
бедной Центральной Америки. Он шел, не умеряя грохота своих шагов; напротив,
у самого кабинета затопал еще громче.
     - Не угодно ли  сесть,  мистер  Мейкер  Томпсон?  -  любезно  предложил
президент Компании: наконец-то дождались.
     Белый вкрадчивый орангутанг, сенатор  от  Массачусетса,  прищурил  свои
глазки - розовые леденцы и, подождав, пока гость сядет, приступил к делу:
     - Мы пригласили вас,  мистер  Томпсон,  чтобы  услышать  из  ваших  уст
подтверждение  той  информации,  которой  мы  располагаем,   о   возможности
присоединения этих территорий к нашей стране. С тысяча  восемьсот  девяносто
восьмого года мы ничего не присоединяли, а это, право, никуда не  годится...
Ха-хаха!.. - взъерошился он в смехе,  словно  смеялся  всей  желтой  щетиной
своего тела, царапавшей манжеты и воротничок, будто диковинный золотой мох.
     - Седьмого июля, - вмешался президент Компании,  -  исполнится  восьмая
годовщина - восьмая или шестая? - аннексии Гавайских островов,  и  уважаемый
сенатор от  Массачусетса  немало  содействовал  великому  завоеванию.  Он  -
мастер, специалист по аннексии
      территорий. Поэтому я пригласил вас.
     - Благодарю за честь!.. - сказал Мейкер Томпсон,  боком  втиснувшись  в
кресло для посетителей, обескураженный отведенной ему пассивной  ролью,  ибо
он уже почти присоединил к США немалые территории.
     Сенатор склонился над  картой,  развернутой  на  письменном  столе,  не
торопясь  ответить  на  любезность.  Он  вставил  в  левый  глаз  монокль  -
зеленоватое стеклышко, почти изумруд -  и  устремил  взор  на  карту;  между
зубами вздрагивал пористый язык, будто вздыхая перед каждым словом.
     - Да, признаюсь, для меня было большой честью вершить дела бок о бок  с
моим соотечественником, мистером Джонсом из Бостона, когда мы спровоцировали
на Гавайях революцию, завершившуюся присоединением чудесного острова к нашей
стране. Без флибустьеров! Без флибустьеров! - повторил сенатор,  уставившись
на  посетителя  своим   розовым   глазкомледенцом,   мигавшим   за   зеленым
моноклем.Революции, наши революции должны делаться бизнесменами,  и  поэтому
мы призвали  вас,  мистер  Томпсон,  чтобы  вы  лично  информировали  нас  о
возможности аннексировать территории, которые, я вижу, выходят к  Карибскому
морю, столь важному для нашей страны.
     Мейкер Томпсон, несколько выдвинувшись из кресла, стал говорить,  порою
сопровождая  речь  жестами,  размашистыми  жестами,  казавшимися  президенту
просто неприличными.
     - Не преуменьшая ничуть значения тех методов, какие привели к  аннексии
Гавайских островов, я в самом начале своего  сообщения  хочу  обратить  ваше
внимание  на  то,  что  на  территориях,   которые   мы   стремимся   теперь
присоединить, живут не танцоры хула-хула, а люди, сражавшиеся во все  эпохи,
и пальмы там - не веера, а шпаги. Во время испанского завоевания они  бились
насмерть с отважными капитанами - цветом  Фландрии,  а  потом  и  с  удалыми
корсарами - английскими, голландскими, французскими.
     - Поэтому-то, - заметил президент Компании,уважаемый сенатор и  сказал,
что  мы  должны  использовать  именно  мирный  путь.  Без  нужды  -  никаких
вооруженных авантюр. Тихо, мирно, как на  Гавайях.  Вначале  добиться  того,
чтобы наши инвестиции составили две трети всех вложений, а затем можно  идти
дальше.
     - Отнюдь не оспаривая мнения уважаемого сенатора, я потому и  объясняю,
насколько обитатели  Центральной  Америки  отличны  от  населения  Гавайских
островов, чтобы всецело поддержать предложение о мирном присоединении.
     - Браво! - отозвался президент Компании.
     - И более того, благодаря политике экономического нажима уже достигнуто
следующее: во-первых, на территории нашей Компании в Бананере имеют хождение
только наши денежные знаки - доллары, а не местная валюта.
     - Очень ценное достижение,  -  подчеркнул  сенатор,  отрывая  глаза  от
карты: монокль зеленым плевком упал с розового века.
     - Во-вторых, - продолжал Мейкер Томпсон, - мы запретили испанский,  или
кастильский, язык, и в Бананере говорят только по-английски, так же как и на
остальных территориях, где господствует наша Компания в Центральной Америке.
     - Прекрасно! Прекрасно! - вставил президент.
     -  И  последнее:   мы   лишили   прав   гражданства   их   национальный
флаг,поднимается только наш.
     -- Немного романтично, но...
     - Но  полезно,  -  прервал  белого  вкрадчивого  орангутанга  президент
Компании. - Они пользуются нашей валютой, говорят на нашем языке,  поднимают
наш флаг!.. Аннексия - свершившийся факт!
     - Однако в докладе, - продолжал сенатор, -  отсутствуют  подробности  о
наших  инвестициях,  о  наших   земельных   владениях,   о   подсобных   или
вспомогательных предприятиях, о влиянии  в  банковских  и  торговых  кругах.
Между тем все это надо знать, чтобы можно было подготовить создание Комитета
общественной безопасности, который направится  в  Вашингтон  с  просьбой  об
аннексии.
     "Сейчас я его... - подумал Мейкер Томпсон, - сейчас эта обезьяна  будет
меньше своего... зеленого монокля". Встал, провел рукой по широченному  лбу,
словно вспоминая что-то, вперил в сенатора карие  глаза  и,  чуть  помедлив,
сказал:
     -  Нынешнее  правительство  этой   страны   уступило   нам   права   на
строительство и эксплуатацию самой главной в республике железной дороги -  к
Атлантике. Пять перегонов уже соорудили они сами и теперь уступили  нам  все
без каких бы то ни было ограничений и претензий.
     - Хорошо, значит, их правительство само желает аннексии.  Оно  нам  все
уступает. Железная дорога к Атлантике - это важнейшая их  артерия;  пять  ее
перегонов, как вы сказали, они построили сами. Мне кажется, больших хлопот с
декларацией в Вашингтоне не будет.
     - Кроме того, по договору о передаче железной дороги нам отходят  почти
безвозмездно и портовые причалы - в самом  крупном  порту  на  побережье,все
имущество, подвижной состав,  здания,  телеграфные  линии,  земли,  станции,
резервуары, а также все материалы, имеющиеся в столице: шпалы, рельсы...
     - Остается открыть рот от изумления, Мейкер Томпсон; тот, кто  подписал
такой контракт, был пьян!
     -  Нет,  его  шатало,  но  не  спьяна!  Кроме  того,  участки,  занятые
резервуарами, источниками,  складами,  причалами,  а  также  полторы  тысячи
кабальерий земли, не считая тридцати кварталов в порту и прибрежной полосы в
милю длиной и сто ярдов шириной с каждой стороны мола...
     - Почему вы не скажете сразу, мистер Мейкер Томпсон, что  аннексия  уже
произведена? - спросил сенатор от Массачусетса.
     -  У  нас  в  руках  причалы,  железнодорожные  пути,  земли,   здания,
источники,  -  перечислял  президент,  -  имеет  хождение  доллар,   говорят
по-английски и поднимают наш флаг. Не хватает лишь официальной декларации, а
об этом мы позаботимся.
     Белый вкрадчивый орангутанг, эксперт по  аннексиям,  запихнув  пальцами
ворсинки  золотистого  мха  за  воротничок,  вставил  изумрудный  монокль  в
леденцовый глаз и  стал  искать  в  книжечке,  вынутой  из  портфеля,  номер
телефона, который дал ему для экстренных случаев государственный секретарь.

     Allons, enfants de la Patrie...{*}
     {"Вперед, сыны родины..." (фр.) - строка из "Марсельезы".}

     Напевая,  он  подошел  к  зеленому  телефону,  для  которого   нет   ни
расстояний, ни помех.
     Сияние его золотых коронок летело по проводам вместе со словами,  когда
он испрашивал аудиенцию у высокого должностного лица. Монокль, раскачиваясь,
стукался о жилет; оголенный глаз-леденец терялся  где-то  высоко  на  жирном
лице, а еще выше поблескивала лысина, присыпанная пухом цвета гусиных лапок.
     На обратном пути каблуки Мейкера Томпсона победно  грохотали;  он  шел,
пуская ко дну этажи. Но он имел на это право.
     Он имел право попирать ногами процветающий Свинополис,  где  за  каждой
дверью сидел свой Зеленый Папа. Пятнадцать лет в тропиках, а в перспективе -
аннексия на берегах Карибского моря, превращенного в озеро янки.  Пятнадцать
лет плавания в поту человеческом. Чикаго мог гордиться своим сыном,  который
ушел с парой пистолетов и вернулся потребовать себе место в ряду императоров
мяса, королей железных дорог, королей меди, королей жевательной резинки.
     Сэр Джо Мейкер Томпсон - так звался бы он, если бы  родился  в  Англии,
как сэр Фрэнсис Дрейк, и замер бы город, взирая на его шествие под  зелеными
знаменами - зелеными листами бананов, в окружении факелов-кистей из  золота,
золота, более дорогого, чем само  золото,  и  центральноамериканских  рабов,
голоса которых жалобны, как крик водяной птицы. Родившись же  в  Америке,  в
Чикаго, он должен был довольствоваться  услугами  агентств  печати,  которые
поместили на страницах газет среди заметок об убийствах, ограблениях  банков
и сенсационных рэкетах сообщение о прибытии одного из банановых королей.
     Он свернул с Мичиган-авеню, места свидания мировых крезов, и  углубился
в лабиринт кварталов, где  улицы  похожи  на  зловонные  длинные  кишки,  из
которых вываливаются прохожие, не совсем переваренные нищетой жизни, ибо они
тут же ныряют в другие улицы-кишки и снова появляются в каких-то  переулках.
Чикаго: с одной стороны - мраморная величавость, фасад огромного  проспекта,
с другой - мир трущоб, где нищий люд не люд, а мусор.
     Мейкер Томпсон искал свой квартал, свою улицу, свой дом. Кто-то  другой
жил в его доме. Пятнадцать лет. Люди. Те же люди с другими лицами или те  же
лица у других людей? Он задержался на углу, где когда-то стояла проститутка,
запустив руки - летучие мыши - в нечесаные  волосы.  Напившись,  она  обычно
рассказывала всем о загадке "Божественной Марии", шхуны, которая отправилась
из  Нью-Йорка  в  Европу  с  одиннадцатью   моряками,   женой   капитана   и
хребенком,тринадцать было на  борту.  Спустя  девять  дней  один  английский
корабль встретил шхуну в открытом океане - она  не  отозвалась  на  сигналы;
тогда был спущен бот. Поднявшись на шхуну, матросы никого на ней  не  нашли:
безмолвное, вымершее судно качалось на волнах. Все было в  порядке,  все  на
месте. Шлюпки на шканцах, паруса  на  мачтах,  белье  развешано  на  палубе,
штурвал и компас в исправности, на баке - котелки матросские с едой, в каюте
- швейная машина, под иглой - детская одежда, а в судовом журнале - отметка,
сделанная двое суток назад... Теперь и женщины этой тоже  нет,  ее  в  конце
концов прозвали "Божественной Марией". Осталось  только  воспоминание  о  ее
гнусавом  от  дурной  болезни,  скрипучем  голосе,  вопрошавшем  у  звезд  и
полисменов о том, куда пропали тринадцать человек, о которых никто  не  знал
ничего, ничего.
     Мейкер Томпсон открыл глаза, телефонный звонок буравил уши, вставать  с
постели не хотелось... Алло!.. Алло! Проклятый  аппарат!..  Алло...  Алло!..
Коммутатор отеля соединил его  с  Новым  Орлеаном.  Дочь  в  Новом  Орлеане?
Аурелия в Новом Орлеане?.. Она только что прибыла и просила  его  по  дороге
обратно в тропики заехать к ней повидаться и поговорить.
     Сна как не бывало. В  голову  пришла  мысль,  что  молодой  археолог  с
зеленоватыми глазами и . лицом португальца-янки каким-то образом причастен к
приезду дочери. Он соблазнил ее, а теперь, наверно, хочет ударить по рукам с
отцом - Мейкер Томпсон, улыбнувшись, поправил себя,  -  хочет  аннексировать
ее; аннексия - самая выгодная сделка, а чтобы ускорить" события, он подослал
ко мне эту растяпу. Пусть женятся. Богатые ведь сходятся и расходятся, когда
хотят. Это  не  проблема.  Проблемы  возникают,  когда  хотят  жениться  или
развестись, не имея денег. Современная любовь - это, в общем, любовь-бизнес,
а когда, как было у него с  Майари,  любовь  перестает  быть  бизнесом,  она
превращается в безумство, которого  не  терпит  земля,  которое  чуждо  роду
человеческому. Аурелия  -  хозяйка  того,  что  оставила  ей  мать,  хозяйка
доходных земель, акций "Платанеры" и солидного банковского счета - тысяч  на
триста долларов, не меньше, - и он что-то  пронюхал,  этот  ученый  мозгляк:
ковыряясь в своих монолитах, он все же предпочел им  мой  монолит,  забросил
барельефы Киригуа ради котировок Уолл-стрита.
     Мейкер  Томпсон  зажег  папиросу  и   развернул   газету,   принесенную
камердинером. Листал, листал, потом  с  такой  же  скоростью  метал  обратно
страницы этой  бумажной  катапульты,  страницы  с  простыню  величиной,  ища
сообщения о прибытии некоего Джо Мейкера Томпсона, возлюбленного сына своего
города. Он чуть не обжегся горячим пеплом окурка.
     Дым щипал глаза. Мейкер Томпсон высморкался. Еще один дымок  вился  над
столом, где стоял завтрак. Слышалось журчанье воды, наполнявшей ванну. А па-
рикмахер только что явился. И спас его. Фигаро его спас. Хоть бы  уж  раньше
пришел!.. В руках у парикмахера трепетала газета, а на губах,  привыкших  .к
сплетням и лести, - слова восхищения,  расточаемые  ему,  Мейкеру  Томпсону,
который стал важной персоной. Одним рывком он выхватил у парикмахера газету.
Ага, вот здесь. И как он раньше  не  заметил!  Его  фотография  в  чикагской
газете. Приятно! Лучшая газета Чикаго.  Его  изображение  среди  банкиров  и
дипломатов. Широкий лоб, густые волосы, сочные губы, умные  глаза,  а  внизу
имя: "Джо Мейкер Томпсон". "Green Pope" {Зеленый  Папа  (англ.).}.  Чудесно,
чудесно. "Green Pope". Он прочел,  пожирая  глазами  статью,  до  конца,  до
последней  строчки.  Какое  наслаждение  обладать  волшебным  зеркалом!  Это
зеркало - пресса. Чудесное зеркало, где все меняется. На что годится  глупая
вода, по-идиотски  отражающая  реальный  образ?  А  венецианское  зеркало  с
глубокой  фаской,  которое  ни  на  самую  малость  не  исказит  того,   что
отображает? Неужто полагали, что человек не додумается  до  нового  зеркала,
дивного зеркала - газеты, где отражение бывает лучше или хуже, но никогда не
бывает истинным? И вот его фотоснимок, портрет, образ,  глядящий  из  глубин
реки, дыбившейся страницами: газеты - это бумажная река, она течет,  смывает
все на пути своем, уходит вслед за временем. Другие газетчики желают взять у
него интервью. Другие зеркала.  И  снова  фотографы.  Фонтаны  букв.  Другие
измышления,  сказки  о  его  подвигах  на  берегах  Атлантики  у  перешейка,
связывающего   две   Америки.   Будто   бы    самый    страшный    осьминог,
осьминог-ласточка, напал на него у берега Никарагуа.  Он  убил  гада.  Будто
попал он в сеть для поющих рыб. Все его спутники  уснули.  В  реку  Мотагуа,
надев наряд невесты, бросилась из-за него принцесса-майя...
     Сельва. Крокодилы, пьющие особую воду.  Воду,  которая  превращается  в
стекло. Самые ядовитые змеи. Гремучие, коралловые,  науяки,  тамагасы.  Леса
жевательной резины. Индейцы-лакандоны. И вот - богатство. Хозяин  плантаций,
самых лучших в мире земель для банановых  кустов,  поднявшихся  из  зеленого
пушка девственной почвы, там, где речной ил желт, как подсолнух, и где  днем
сверкают звезды  в  глазах  черных  пантер  и  пятнисто-золотистых  кошек  -
оцелотов. Оцелоты не похожи на ягуаров, не кидаются на людей. Их там  держат
вместо собак. А еще они обладают дивным  свойством  выделять  сладкую  слюну
янтарного цвета; индейцы собирают ее в маленькие сосуды и делают снадобье от
солнечных ударов. Ну а миллионы?.. Однажды ночью, жаркой тропической ночью в
него ударила молния. На мгновение  он  сделался  пеплом,  восстал  из  пепла
молнией, и с этого момента все, к чему прикоснулись его руки,  обратилось  в
золото. Не жалкой горстки  вещей  -  многого,  очень  многого  коснулся  он.
Раскаты грома утроили, удесятерили ему руки, эхом отдались в пальцах,  чтобы
он  мог  объять  земли,  где  теперь  миллионами  ветвей   зеленого   золота
раскинулись сказочные плантации бананов, которые так любят американцы. А  из
молнии он превратился в того, кем был теперь, - в Его Зеленое  Святейшество,
в Зеленого Папу. Зеленый Папа! Это прозвище,  как  хоругвь,  несли  продавцы
газет по улицам Чикаго, по сотням и  тысячам  больших  и  маленьких  улиц...
Green Pope! На бирже Нью-Йорка,  Парижа,  всего  мира  повышались  банановые
акции: "Беру по 511! Беру  по  617!..  702!..  809!..  Green  Pope!..  Green
Pope!.."
     Секретари, телохранители и прихлебатели  плотной,  почти  непроницаемой
стеной окружали его персону. Взведенный курок леденил его дни и ночи,  страх
перед нацеленным в спину дулом, пулей, готовой вырваться из ствола, разливал
вокруг него металлический холод и любезную учтивость.  Пистолеты,  п