и  принялся  ковырять  себе
зубочисткой зубы в строевом порядке: первая шеренга,  вторая  шеренга,  а  в
конце - тяжелые орудия, коренные замыкающие.
     - Давайте затеем что-нибудь подходящее для  нас  обоих.  -  Он  в  упор
посмотрел на Лусеро. И после краткой паузы обратился к слуге, пришедшему  за
посудой: - Мои сигареты и зажигалка там, на столике...слуга вышел  и  тотчас
вернулся в кабинет с  коробкой  в  руках,  -  и  скажи,  чтобы  мою  фуражку
хорошенько почистили! Черт побери, ни от кого тут толку  не  добьешься.  Мой
план таков, - снова обратился он к Лусеро, предлагая сигарету. - Безобразие,
фуражку не могут почистить! Мой план состоит в  том,  чтобы  купить  хороший
выгон и усадьбу на двоих, а вы оформите купчую.
     - Мне трудно что-либо обещать.  Мы  ведь  с  братьями,  кроме  бананов,
занимаемся и другими  культурами,  например,  ситронелой,  лимонным  чаем...
Пустили фабрику для производства банановой муки. Но идея не плоха:  развести
на заливных лугах скот на убой. На убой! Чего не делается для наживы!
     - Знаете ли вы, что это значит -  пустить  в  ход  мою  власть  и  ваши
деньги? А жалобы Компании на вас и ваших братьев  я  постараюсь  замять.  От
этого зависит, обернется ли вам столица тюрьмой или нет.
     - Надо  потребовать  у  "Тропикальтанеры",  чтобы  она  уважала  законы
страны. Вот и все...
     - Слово-то, друг Лусеро, улетает,  а  нужда  за  горло  хватает.  Легко
говорить, слюни распускать, но не так-то легко  брюхо  набивать.  Если  бог,
наградив нас чудесным даром - языком, уничтожил бы и нужду,  то  человек  не
лаял бы, а говорил. Он и хочет говорить, да инстинкт не позволяет, и  потому
он лает, лает, выпрашивая себе хлеб насущный у тех, кто его имеет,у сильных.
     - Но когда-нибудь он перестанет лаять и укусит.
     - Не перестанет. Когда-нибудь, лая, он, может, и куснет слегка, но  это
только подтвердит известное правило, что лающий пес не кусается...
     - Нельзя, значит, трогать святыню...
     - Самое лучшее, мой друг, - а в дальнейшем, думаю, и совладелец,  -  на
многое закрывать глаза... Или вы полагаете, что мы, государственные деятели,
не замечаем всех тех гнусностей, какие они творят? Не надо ходить  далеко...
Вчера я получил от одной умирающей старухи... Подойдите-ка  поближе,  я  вам
покажу. Смотрите сюда, в этом ящике я храню банкноты, которыми они заплатили
телеграфисту на побережье,  покончившему  с  собой,  заплатили  за  какие-то
сведения, которые он сообщил каким-то  подводным  лодкам.  Парень  продался,
чтобы его старуха мать могла сделать операцию  в  США  и  вырезать  страшную
опухоль, которая ее вгоняет в гроб. Вы думаете, друг Лусеро,  до  того,  как
подкупить телеграфиста,  они  не  знали,  что  он  безумно  любит  мать?  По
настоянию сына сеньора поехала из столицы на побережье и вверила себя врачам
Компании. А что было делать бедняге потом, когда старуха, вернувшись  домой,
должна была выбирать одно из двух: либо ехать  оперироваться  в  Соединенные
Штаты, либо умирать?
     Шеф полиции поднял пачку долларов, тяжелую, как груз на  полиспасте,  и
воскликнул:
     - Вот на чем мир стоит, и вы можете считать себя счастливым, получив  в
наследство миллион долларов!
     - И миллион идей! Мы, Лусеро, не  взяли  наследство,  как  наши  бывшие
компаньоны, лишь по описи имущества.
     - Те-то знали, что делать. Отложили в сторону Библию, которую им  читал
сей погибший мистер, и отправились проживать богатство. Пророчества  годятся
для  бедных  да  таких  одержимых,  как  вы,  сеньор  Лусеро,  простите   за
откровенность, которые думают, что мир может  измениться...  К  счастью  для
вас, ураган покончил с пророком и его супругой.
     - Но в наших сердцах бушует ураган, который сметет "Тропикальтанеру"  и
всю несправедливость...
     - Я не хочу, чтобы столица  стала  вам  тюрьмой,  и,  мой  друг,  лучше
помалкивайте, помалкивайте, хотя бы до тех пор, пока разрешится  пограничный
конфликт, грозящий нам войной.
     - Одно другого не касается; я обещаю вам  молчать  сейчас,  но  это  не
значит, что мы откажемся от борьбы в будущем. Борьба,  правда,  не  означает
насилие. Лестер Мид и его жена сочли бы себя победителями,  если  бы  смогли
мирными средствами бороться против гигантской Компании,  ибо  силища  у  нее
преогромная...
     - Как у всего того, что принадлежит нашему северному "братцу".
     - А еще я хочу сказать вам - уступка моя вызвана вовсе не боязнью,  что
столица станет мне тюрьмой: кто никому не должен,  тому  нечего...  нет,  не
боязнью вызвана, а убеждением, что из двух компаний: "Тропикаль платанера" и
"Фрутамьель  компани",  -  хотя  одна  другой  стоит,  -   наиболее   опасна
"Фрутамьель". Пограничный конфликт - это просто-напросто банановый конфликт,
и если мы  не  поддержим  "Тропикальтанеру",  то  "Фрутамьель"  заграбастает
спорную землю одним мигом, а мы останемся с фигой... Простите за рифму...
     Лусеро собрался уходить.
     - Ну, пусть так. Я, со своей стороны, сообщу, что беседовал  с  вами  и
что вы мне дали честное слово избегать всяких осложнений с  Компанией,  пока
не решится пограничный вопрос. Я, правда, не думаю, чтобы "Фрутамьель"  была
столь опасна. Мой зубной врач полагает, что это  копилочка  более  надежная.
Вы, может быть, знаете доктора Лариоса?
     - Я был у него вчера вечером, на званом обеде.
     - И там ничего не говорилось о пограничных делах?
     - Так, между прочим...
     Лусеро предпочел не распространяться по этому поводу, пожимая маленькую
бронзовую руку шефа полиции.

     - Мы  за  тобой!  Пойдешь  с  нами  посмотреть  наше  бейсбольное  поле
"Льяно-дель-Куадро"? -  спросил,  врываясь  в  отель,  Боби  Томпсон  у  Пио
Аделаидо Лусеро. - Вон он даже в колледж не ходил, смотался с уроков, чтоб с
нами пойти.
     - Тиши ты, Гринго, не ори во всю глотку! - цыкнул на него Флювио  Лима,
потянув за руку Пио Аделаидо. За пазухой у Лимы над тугим поясом топорщились
две тетрадки  и  учебник  арифметики.Паршивое  дело,  если  дядя  Рехинальдо
застукает меня на "Льяно-дель-Куадро", что  тогда  делать?  -  вздохнул  он,
вопросительно скосив глаза на Боби.
     - Твой дядя уже  отправился  в  свою  контору.  Сейчас  тебе,  пожалуй,
опаснее ходить по главным улицам.
     - Лучше не пойдем на "Льяно-дель-Куадро", а  погуляем  где-нибудь  еще,
только не там... Ты, Боби, дурачком не прикидывайся, ведь дома, если дядя  и
ушел в контору, осталась Сабина, а она в сто раз хуже.
     - Лучше всего, - Боби, не замедляя шагов, снял кепи и запустил  пятерню
в рыжие вихры, - лучше всего идти на "Льяно-дель-Куадро" и не  прятаться  от
Сабины. Если хочешь, прямо подойдем к ней и поздороваемся.
     - На-ка, выкуси!
     - Почему? Если ты будешь прятаться, она сразу почует, что ты  удрал  из
колледжа. А если мы пойдем  прямо  на  нее  и  ты  ей  спокойненько  скажешь
"здрасте", она подумает, что тебя отпустили, и не пикнет.
     - Боби прав... - сказал Пио Аделаидо. Как все крестьянские дети, он был
молчалив, а его маленькие городские приятели болтали без умолку.
     - Вот что сделаем, ребята! - вдруг воспрянул духом Лима. - Если  Сабина
нас увидит, мы подойдем к дому, как ни в чем не  бывало,  она  ничего  и  не
заподозрит, а если сама она не высунет носа, я не буду лезть ей на глаза.
     Они уже шли по зеленой простыне поля. Вокруг - белые, голубые,  розовые
домики, изгороди, увитые красными и желтыми цветами; в тех  местах,  где  не
было ни домиков, ни изгородей,  открывался  горизонт:  цепи  Анд  с  горными
вершинами. Будто дымком, поднимавшимся из труб, были  окрашены  эти  вершины
лазурных цепей. Санаты и голуби носились над крышами. Стая сопилотов клевала
лошадиную голову - глазницы пусты, зубы в запекшейся крови.
     - Познакомьтесь, - им навстречу шел Мансилья Гнояк,  -  дядюшка  нашего
Флювио... - и показал пальцем на падаль.
     - Не трепись зря, Гнояк, мне уж надоело.
     - А я и не треплюсь, это правда. -- Сабина!.. - закричал Боби.
     Флювио захотелось провалиться  сквозь  землю.  Старуха,  высунувшись  в
дверь и прикрыв глаза ладонью, словно козырьком, пыталась разглядеть, кто бы
это мог разгуливать по полю, когда все работают. Высматривала осторожно:  не
нарваться бы, чего доброго, на неприятности.
     - Болван, зачем приседаешь! - набросился Боби на Флювио. - Давай войдем
в дом и попросим воды напиться!
     - Она, может, меня не заметила, еще успею смотаться.
     - Ага, так и не заметила... - усмехнулся Боби.
     - Тогда пошли все вместе и заговорим ее. Надо натрепать ей про святых и
процессии.
     Сабина, прислонившись к дверям, кивнула им.
     - Как твои дела?.. - точнее сказать, она кивнула одному Флювио.Сегодня,
кажись, опять не было уроков... Вот я пожалуюсь на  тебя  матери,  только  и
знаешь, что шляешься с этой бандой бездельников.
     - Нас отпустили. - Флювио держался  довольно  независимо,  несмотря  на
хихиканье Боби и Гнояка.
     - А почему отпустили? Куда глядят сеньоры школьные учителя? Или им тоже
захотелось погулять? Стыд и срам!
     - Отпустили по случаю дня святого...
     - ...Ла... Нет, Папы, - подсказал Боби.
     - Лапы-папы, что ты мелешь, парень? Только у иностранцев  бывают  такие
лапы-папы...
     Даже Пио Аделаидо расхохотался. Гринго, красный, как свекла, постарался
спрятать в траве свои огромные башмаки.
     - А тот помидор откуда? - спросила Сабина у Флювио про юного Лусеро.
     - С побережья, тетушка Сабина, - вмешался Мансилья.
     - С какого побережья? Уж простите меня, старуху, любопытно мне...
     - С южного побережья, - ответил Пио Аделаидо.
     - Далеко это отсюда?
     - На поезде надо ехать...
     -  И  что  за  чудеса!  Чем  больше  машин  всяких,  тем  дольше  ехать
приходится. А любопытно мне потому, что сеньора Венансия де Камей приходится
матерью одному парню, который покончил с собой там, на южном берегу.
     - А я знаю! - сказал Пио  Аделаидо,  очень  довольный  тем,  что  может
рассказать тетушке Сабине про смерть телеграфиста и удивить приятелей.
     - Так-то вот и доходят новости, - пробурчала  старуха,  складывая  свои
сухие, словно деревянные, руки на обвислом животе.
     - Звали его Поло Камей,  маленький  такой,  веселый,  дома  у  нас  его
"Белкой в колесе"  называли.  Он  был  телеграфист.  Всегда  стучал  пальцем
телеграммы на своем аппаратике, а сам жевал копал; пальцем -  тактак-так,  а
зубами - чак-чак-чак.
     - А почему, говорят, он смерти-то своей захотел?
     - По дурости... сказал мой дядя Хуан.
     - Стыдись... Нехорошо говорить так о  человеке,  которого  уже  покарал
господь бог!
     Пио Аделаидо умолк было в испуге, но рука Гринго Томпсона, опустившаяся
на его плечо, вернула ему самообладание.
     - Пошли! - распорядился Гринго.
     - Постой! - сказала старая Сабина. - Не спеши, все равно  пора  кончать
беготню и глупые игры. Я хочу спросить этого мальчика,  правду  ли  говорят,
что сын сеньоры Венансии снюхался с японцами? Правда это или враки?
     - С японцами? - удивился Пио Аделаидо.
     - Конечно, - вмешался Боби, - он им продавал какие-то секреты.
     - Несчастная его мать... Ей вроде так и сказали. А вы  смотрите  будьте
умниками; кто с пути собьется, ума не наберется; с кем поведешься...
     Эти слова предназначались Флювио, но  мальчишки  уже  шагали  к  центру
поля, а старуха, с силой захлопнув за собою дверь, долго еще дергала дверную
ручку - хорошо ли заперта? - и приговаривала:
     - ...с  кем  поведешься...  Бедная  сеньора  Венансия!  Бедная  сеньора
Венансия! И жила-то в довольстве... Сын неплохо зарабатывал... Дом  доходный
имела, жила в нем, как у Христа за  пазухой...  И  все  беды  пошли  с  этой
опухоли, с проклятой опухоли...  Уж  лучше  бы  умереть.  Есть  болезни,  от
которых нельзя и хотеть-то исцелиться: с такими болезнями твоя смерть  идет,
твоя собственная смерть. Нельзя их трогать, мешать им  скрутить  человека  и
предать его смерти,на то они и болезни, чтобы отправлять людей на тот  свет,
а то развелось нас тут слишком много... Ох уж эти доктора!.. Не  такие  были
раньше доктора, а нынешние и на бога не глядят, выучились и знай себе лечат,
чтобы денег побольше захапать. Ох душегубы!.. Но одно дело учение, а  другое
- бог... Дай им только волю: и резать начнут, и яд змеиный колоть, и  лучами
электрическими да камнем-радием обжигать... Все делают, что дьявол придумал,
лишь бы смертный пожил дольше положенного, нагрешил побольше, да и рано  ли,
поздно ли угодил бы прямо в ад... А вот на этот раз кара постигла сына, беда
обрушилась на того, кого она больше всех любила... Ах ты, милая моя...  Боже
мой...  Нечего  старикам  на   свете   заживаться,   горе   это   одно   для
родственников... Уж когда пора  на  кладбище,  поставь  сандалии  к  стенке,
скажи: "Прибери меня, господи", да сомкни глаза...
     Она плелась по улице, кутаясь в пегую накидку времен  своей  молодости;
вдали, на зеленом поле,  орали  мальчишки,  а  жаркое  дополуденное  солнце,
поднимаясь все  выше,  постепенно  растапливало  тени,  волочившиеся  за  ее
ногами.
     - Японцы, - бормотала она, ускоряя  шаг,  -  этот  доктор  Лариос  хуже
всяких японцев, это он устроил западню, он ей насоветовал ехать лечиться  за
границу, будто там ее могут исцелить, стоит, мол, только  съездить...  Обман
один. А теперь, странное дело, у сеньоры Венансии отобрали и деньги, которые
оставил ей сын. Говорят, надо проверить, не фальшивые ли, а ей  дали  взамен
совсем другие: те были деньги гринго, а эти - наши. Такую же сумму,  столько
же бумажек, но нашими деньгами... Здешние монеты за тамошние, так на  так...
А тамошние-то взяли. За ними сам главный полицейский начальник с этим самым,
с доктором Лариосом приходил... И никакой он не доктор, а  зубной  лекарь...
Вроде того... вроде цирюльника... Бедная сеньора Венансия... У проходимца-то
этого - тьфу, даже имя назвать  противно!  -  от  солидности  и  духу-то  не
осталось, когда за  деньгами  явился!  Да.  Сын  покойный  не  защитит,  пес
издохший не залает! Правильно говорят. Знать бы,  хватит  ли  того,  что  ей
оставили в наших деньгах, на гроб и похороны. Еще  ведь  и  мессу  отслужить
надо... Сынато, слава богу, отпели...  Святой  отец  сказал,  что  он  успел
покаяться,  когда  жилы  себе  порезал...  Хоть   этим   утешилась   сеньора
Венансия... Если сын покаялся, он попадет на небо, а  она,  страдалица,  уже
прошла через муки земного ада и соединится с ним в царстве небесном.
     Старуха направилась к дому сеньоры Венансии. Горячими пальцами  сжимала
пакетик с ладаном: надо сжечь его  в  комнате  больной,  пусть  аромат  хоть
немного перебьет невыносимое зловоние, исходящее от разлагающейся плоти.

     "Был я счастлив"... Везде и повсюду преследовало  капитана  Саломэ  это
проклятое название. "Был  я  счастлив",  -  говорил  он,  глядя  на  вывеску
кабачка, куда заходил порой в поисках той статной  девки,  что  прислуживала
ему при первом посещении. Он и имени-то ее не знал. Вспоминал без имени.  Но
образ ее стал постепенно гаснуть в памяти. Высокая, смуглая, звонкоголосая.
     - Ходят тут, глаза мозолят! - взорвалась во время его очередного визита
хозяйка кабачка, сидевшая за стойкой возле кассы. -  Войдут...  поерзают  на
стуле... и уйдут... Уж если входишь, так садись и ешь; уходишь ни  с  чем  -
так и глаз не кажи... А сел за стол, клади деньги на стол...  Надо  знать  и
понимать, что это не забегаловка... Порог небось тоже трется...
     Капитан, уставившись на большое блюдо с бутербродами, заметил:
     - Подсчитайте, на сколько я  вам  тут  порог  истер,  да  налейте  одну
двойную.
     - Чего изволите, кабальеро?
     - То, что вы слышали...
     - Сию секунду... Вам какой бутерброд?.. А редисочку  любите?..  Колбаса
есть... жаркое... Чего желаете? - И, подав бутерброд со струганой  редиской,
она оперлась о стойку и сказала: - Вам тут, видно, отставку дали?
     Саломэ сделал неопределенный  жест,  почти  утвердительный,  и,  осушив
рюмку, запустил пальцы в редиску, чтобы немедля  закусить  жгучую  настойку.
Первый глоток только еще больше разбередил душу.
     -- Повторим...
     - Еще двойную желаете?
     - Так точно...
     - Какой вы обидчивый. Знать, всерьез приняли мои слова о тех,  кто  тут
ходит, глаза мозолит? Ведь это я не про  вас,  а  про  другого:  сунет  нос,
оглядится - и назад... И "здравствуйте" не  скажет...  Я-то  знаю,  кого  он
искал... только упорхнула красотка, дружок, упорхнула...
     - Куда же она упорхнула?
     - Не знаю куда... Наверное, туда...
     - Знаете или не знаете?
     - Ей-богу, не знаю...
     - Красивая была...
     - И неплохая...
     - За нее-то и раздавлю вторую двойную. Налейтека, а  хотите  -  и  себе
заодно. Я угощаю.
     - Спасибо, выпью стопочку анисовой.
     - Как ее звали?
     - Кого?
     - Эту...
     - Ах, эту самую... Клара Мария... По правде сказать, я сама  велела  ей
убраться, потому что опасный она человек. Если  прислуга  старается  -  дело
нечистое. Нет среди них безгрешных,, и некому работать, некому, охо-хо!  Вам
небось любопытно, куда я  клоню?  Все  дело  в  трубах,  дружок...  Капитан,
кажется?..
     Саломэ кивнул головой.
     - Не пойму... Какие еще трубы?..
     - Так объяснил мне  один  военный  врач  из  Матамораса,  когда  я  ему
рассказала про штучки моей девки. Оказывается, у  нас,  женщин,  кроме  этой
трубы, на которой я трублю - дайте-ка промочить ее немножко святой  анисовой
водичкой, - у нас есть и другие трубы, вверху и внизу...
     - Почему же вы тогда говорите, что девушка была неплохая?
     - Тер-пение... Я, значит, и заподозрила, что  несчастная  пользовалась,
кроме горла, еще тремя трубами... В ушах-то у нее по "ивастахиевой" трубе, и
ушки она всегда держала на макушке, слушала, что болтают промеж себя военные
о подготовке к войне, а под нижнюю свою трубу она не одного мужчину  плясать
заставляла... Я узнала, что она не здешняя, от одного учителя,  ее  земляка.
Он приходил сюда навещать ее, да всегда неудачно. Стоит ему прийти, у нее  в
этот самый день, как нарочно, зубы разболятся и она отпрашивается к врачу. А
рассчитала я ее во избежание неприятностей. Не  следует  ей  сшиваться  там,
куда заходят выпить высшие военные чины. Вы,  мужчины,  глуповаты,  а  таким
бабам палец в рот не клади.
     - Куда же, вы думаете, она подалась?
     - Говорят, уехала на побережье. Ее знакомый заходил на следующий  день.
Посидел, выпил пива. Больше я его не видела. И если хотите  доброго  совета,
выкиньте ее из головы.
     - Видел я ее только раз, а вот запала в душу...
     - Не иначе как  подлила  вам  чего-нибудь  в  рюмку...  Это  тоже  меня
заставило ее подобру-поздорову проводить, хоть и жалованье за  месяц  вперед
выдать пришлось... Была у нее  привычка  плевать  посетителям  в  стаканы  с
пивом... Жидкий поцелуй им посылала, как она мне объяснила, когда  я  ее  за
этим свинством застукала... И  с  вами  такое,  наверно,  приключилось,  мой
капитан: у вас по крови разлился жидкий поцелуй Марии Клары...  Мерзость,  а
делает такое чудо... хотя в любви и наоборот  бывает:  мерзость  тащится  за
чудом...
     - Я тоже еду на побережье...
     - Только она-то ведь на гондурасский берег отправилась...
     - Мы и туда доберемся...
     - О-ля-ля!.. Так и добрались!.. А  теперь  мой  черед  угощать.  Хотите
двойную?..
     - Налейте, чтоб вам дважды не беспокоиться... Как звали  того  учителя,
что с ней шашни водил?
     - Шашни... Не знаю, шашни или  нет...  А  захаживать  захаживал...  Она
звала его "мой", когда меня тут не было, и дон Мойзес, когда  я  появлялась.
Второе его имя, то бишь фамилия, была Гуаспер. Мойзес Гуаспер. Один раз  про
него  в  газетах  писали.  Будто  он  откопал  в  архиве   какие-то   важные
исторические бумаги.
     - За ваше здоровье...
     - За ваше здоровье, капитан... капитан... как вас звать-то?
     - Капитан Педро Доминго Саломэ...
     -