А солнце,  огненное  солнце  -  как
жаровня. Ни шороха, ни дуновения.
     Никто не знал, где  алькальд.  Сержант  двинулся  в  обратный  путь.  В
дороге, если идешь один, полезно закурить. Он зажег вонючую сигару - подарок
мистера, который снюхался с доньей Флорой.  "Что-то  есть  у  них  с  доньей
Флорой, что-то есть. Недаром они тогда валялись в лесу, когда патруль на них
наткнулся..." Вынимая сигару изо рта, он поглаживал себя ладонями по  груди,
промокая пот; ворот рубахи уже  успел  изрядно  ороситься  слюной  и  потом,
стекавшим со щек.
     "Мамаша-то ему, этому  гринго...  -  он  курил  и  шагал,  -  подходит,
пожалуй, больше, чем дочь; больше самка она;  больше  места  есть,  где  ему
свой... х-х-характер выказывать. Так-то вот, понятное дело. Да девчонка ведь
и не ходила с ними предлагать деньги крестьянам - то она спит, то  проверяет
счета, то пироги печет, то письма родственникам пишет. В общем, чего  только
старуха не придумывала, чтоб оставить ее дома, а самой "оторвать" с гринго -
на благо людям, на пользу  стране.  Плохо,  что  девчонка-.то  сообразила  и
захотела им насолить... Не стала унижаться, не сказала матери: оставь  моего
гринго, - а пошла подбивать крестьян не продавать землю, как призналась  эта
брюхатая, что арестована в Тодос-лос-Сантос...
     Пока я тут рыскаю, - говорил он себе, - наверное, уже привели  доктора,
а зачем, зачем?.. Чтоб ихнюю смерть признал, будто и без  того  не  видно...
Бедняги колдуны, вчера  похвалялись  своими  чумазыми  рожами,  ракушками  и
черепахами, а теперь с петлей на шее болтаются, листы банановые!.."
     Сплюнув окурок из жгучего, как перец, табака -"сигара  что  удила:  чем
пуще рвет рот, тем лучше сорт",он вошел в  прихожую  дома,  превращенного  в
казарму,  доложить  капитану  о  новой  неудаче:  не  было  алькальда  и   в
Буэнавентуре. Капитан в это время выходил с врачом из своего кабинета, чтобы
присутствовать при снятии повесившихся. Острыми мачете перерубили пояса,  на
которых они висели, и обыскали их. На шее одного нашли несколько образков  с
изображением Сеньоры де Эскипулас, нанизанных на шнурок. На другом - ничего.
Ни волоска. Только дюжая грудь и умолкшее сердце. Врач констатировал смерть,
не коснувшись тел. Воронье кружило  над  крышами.  Чтобы  похоронить,  ждали
приказа коменданта порта. От трупов уже несло смрадом, когда  их  бросили  в
глубокую яму среди поля. Поверх них - земля, а еще выше - небо; но  не  сами
они укрылись небом: голубизну дня и темноту ночи на них набросил бог.

     И в глаза ее не видывали в доме крестных Асейтуно. Донья Флора  и  янки
застали родственников уже на  ногах.  В  домашних  хлопотах.  Если  тут,  на
побережье, не встать с петухами и не использовать утреннюю прохладу,  ничего
не успеешь сделать.
     - Перекусите, кума, немножко... кофе  с  булочкой...  Нехорошо  столько
времени с пустым желудком... Надо что-нибудь проглотить... если можете...
     - Я сама скорбь ходячая... Знаете ли  вы,  кума,  что  такое  скорбеть,
глядя вдаль из окна поезда и зная, что где-то в этой неведомой  дали  -  моя
дочь, одетая в белое платье невесты, плывет по реке?
     Дон Косме Асейтуно утешал ее:
     - Не может того быть, кумушка; я тысячу раз говорил с Майари и  никогда
не слыхал от нее о самоубийстве. Это все ваши выдумки...
     - Не знаю, не знаю, как я сюда живой добралась... Бывали минуты,  когда
меня так и подмывало  броситься  с  поезда,  покончить  с  собой...  Ужасно,
ужасно, ужасно!.. Ехали, ехали, ехали... Эти бесконечные просторы под луной,
бледной, как моя дочь, погибшая в реке...
     - Перекусите, кума, немножко... кофе с булочкой,убеждала ее донья Паула
де Асейтуно, придвигая к ней чашку и плетенку с хлебом.
     - Майари, говорите, не думала о самоубийстве!.. Отец ее покончил  жизнь
самоубийством.
     - Но это не передается, кума, не наследуется; известное дело...
     - Здесь Джо; пусть он вам расскажет, пусть расскажет,  крестные,  какой
она номер  выкинула,  когда  приняла  его  предложение.  Она  побежала,  эта
злодейка, по острову, по косе, прямо в море, чтобы  он  ее  окликнул,  и  он
окликнул ее, когда увидел, что она летит уже по колено в воде. Если бы он ее
не позвал, она бы утонула.
     - То было совсем  другое,  донья  Флора,  -  спокойно  возразил  Мейкер
Томпсон, - то было испытание любви.
     - Да, испытание любви, которое она начала там и закончила,  нарядившись
невестой, вчера вечером в реке... Ради бога, идемте к  коменданту,  надо  же
что-то предпринять... Сердце чует недоброе.
     Коменданта пришлось ожидать. После утренней  зорьки  он  всегда  уходил
купаться подальше от порта.  По  временам  слышались  выстрелы.  Он  стрелял
цапель. Рука ли поднимала пистолет или пистолет  руку?  Быть  или  не  быть?
Тысячи черных пятен усыпали небо. Птицы летели к  югу,  образуя  прихотливые
геометрические фигуры. Уроки стереометрии. Там и сям - рыбаки. Возвращаются.
Уходят в море. Неизвестно, возвращаются ли, уходят ли они - слепит солнце  и
сапфир.
     - Хорошо, что пароход еще не прибыл, а мои бананы уже здесь, -  сказала
донья Флора по пути в комендатуру.
     Супруги Асейтуно остались дома ожидать, что скажет комендант,  смоляной
чурбан в белом мундире, выскочка, которому они отвечали на приветствие  лишь
потому, что он представитель власти. Если бы  не  это  -  никогда  в  жизни.
Подумать только  -  лишить  работы  дона  Косме,  учителя  с  таким  стажем,
получившего отставку по возрасту и из-за пустячной глухоты!..
     - Слышишь, Косме?.. Ты как думаешь? Крестница сама  лишила  себя  жизни
или с ней что-нибудь сделали?
     - Не знаю, что тебе  сказать.  Самоубийство  заранее  отвергаю.  Я  уже
говорил куме,  Майари  -  девочка  рассудительная,  разумная  и  к  тому  же
добропорядочная. Такие матери, как  донья  Флора,  мало  знают  о  том,  что
творится в сердцах  их  детей.  Увлекаясь  своими  делами,  они  забывают  о
единственном деле, каким должны заниматься,  -  спасением  душ,  воспитанием
детей, ибо в детях, в тех, кто будет спасен или обречен на мучения,  обитает
также и душа тех, кто им даровал жизнь. Плохое дитя - это ад. Хорошее - рай.
     - Ты мне дашь хоть слово вымолвить?..
     - Говори, Паблита, говори, но не себе под нос; погромче, чтобы  я  тебя
слышал.
     - Злые языки болтают, - ты не поверишь, - что крестница очень страдала,
глядя, как мать и этот мистер, который  к  ним  липнет,  стараются  отобрать
землю у людей в Бананере. Если это так, то в  припадке  отчаяния  она  могла
сделать какую-нибудь глупость.
     - Тогда, значит, я был прав,  что  выбил  у  кумы  из  головы  мысль  о
самоубийстве Майари. Если девочка и страдала, то страдала, как говорится, за
чужие беды, а вот те, кому  угрожала  потеря  земли,  на  собственной  шкуре
испытали все ужасы обезземеливания.  За  это  они  и  отомстили,  отомстили,
сорвав зло на той, кого так любили донья Флора и сеньор Джо. Ясно как  день,
она не стала бы убивать себя из-за чужой беды, а вот те,  другие...  Знаешь,
как кличут этого гринго?.. Зеленый Папа...
     - Помилуй бог, это все равно что сказать - антихрист.
     Зеленый тент, распростертый над  верандой,  смягчал  свет  в  кабинете.
Комендант,  обмахиваясь  веером  из  игральных   карт,   ждал   посетителей,
известивших о себе еще поутру. Ему нравилось давать аудиенции.
     Двое  повесившихся,  одна  пропавшая  девушка,  алькальды,  ушедшие   в
столицу, крестьяне, не желающие ни за какую цену продавать землю. Хорошо  же
начался денек.
     Он высморкался, будто дал залп из обеих ноздрей, услыхав  голоса  доньи
Флоры и ее будущего зятя. Эта манера сморкаться по-военному  служила  своего
рода  предупреждением  для   посетителей,   которые   должны   понять,   что
приближаются, преодолевая сопротивление часовых, к трону самого властелина.
     Не поздоровавшись, донья Флора бросилась к нему:
     - Вы что-нибудь знаете о ней, комендант?
     И прежде чем военный успел ответить, она стала сыпать словами, фразами,
жалобами, обвинять владельцев земли - земли, которую у них если не купят, то
отберут, - обвинять в том, что они  украли  дочь  и  хотят  надругаться  над
нею...
     - Ах она, растяпа!.. Ах, растяпка моя дорогая!.. Ах, моя  глупенькая!..
- рыдала донья Флора.
     Мейкер Томпсон удовольствовался тем, что пододвинул ей стул,  маленький
железный стул,  способный  выдержать  всю  тяжесть  матери,  а  мать,  порой
теряющая  контроль  над  собою,  в  общем,   самозабвенно   исполняла   роль
благородной страдалицы, затаив в душе гнев и жажду мести.
     - Насчет того, сеньора, что с вашей  дочкой  могла  стрястись  беда,  о
которой вы говорите, насчет мести крестьян вы и не думайте.  За  это  я  вам
ручаюсь.
     - Ах, как я рада!.. - воскликнула она. - Вы с моей души камень сняли...
Но тогда что же могло с ней случиться? Почему  она  исчезла  втихомолку?  Не
сказала, мол, иду туда-то. Или, вы думаете, можно взять так просто и уйти?..
Скотник последним ее видел. Он шел с парным молоком в кухню,  проходил  мимо
по галерее...
     -  Все  дело  в  том,  сеньора,  что  дочка  ваша   занималась   вещами
недозволенными...
     - Враки, комендант, враки! Здесь сеньор Мейкер Томпсон, и  он  отвечает
за нее как жених и будущий муж.
     - Не кипятитесь. Речь не об этом.
     Мейкер Томпсон раскрыл шире свои холодные карие глаза, -  жара  давила,
по лицу тек пот, - и взглянул на  коменданта;  тот  осторожно  протянул  ему
сигарету.
     - Майари-то, ваша растяпка... - повторил  он  ласкательное  прозвище  и
сделал паузу, пока Джо брал предложенную сигарету, - вовсе  не  была  ручною
голубкой. Прошу прощения за свои слова. Но она вас провела... а?.,  провела,
как настоящая дочь своего отца.
     - Не понимаю, - сказал Мейкер Томпсон, весьма заинтересованный, и  даже
сделал шаг вперед, к коменданту, и  уставился  на  его  губы,  над  которыми
гарцевали смоляные усы.
     - Майари Пальма, как вы сейчас услышите, была вожаком крестьян, которые
отказывались продавать землю. Женщина, арестованная вчера  вечером,  супруга
одного из  алькальдов,  которую  я  оставил  под  домашним  арестом,  -  она
беременна и имеет к тому же маленьких детей, -  эта  женщина  показала,  что
ваша сеньорита притворщица уговорила алькальдов и старейшин идти в столицу и
просить защиты от Мейкера Томпсона, а заодно донести на меня, что я был вами
подкуплен...
     - Здесь есть такая женщина? Как ее зовут?
     - Как так "есть"? Разве я не сказал вам, сеньора, что она арестована  и
имя ее Дамиана Мендоса...
     - Вы меня просто огорошили...
     - Майари - хотите верьте, хотите нет - вся пошла в своего  отца,  а  он
был анархистом в Барселоне и сюда-то приехал, наверное,  не  просто  так,  а
сбежал откуда-нибудь.
     - Да, он имел разные там идеи; но ведь Майари  была  совсем  маленькая,
когда он покончил с собой.
     - Политические идеи  наследуются,  донья  Флорона,  они  передаются  по
крови, и ничего нет опаснее, чем этот вид наследственности. Так же,  как  от
революционера родится революционер, от полицейского - полицейский...
     - Но о ней, о ней известно еще что-нибудь? - вмешался Мейкер Томпсон, и
в голосе его звучало нетерпение.
     - Ничего конкретного. Лично я думаю, что она отправилась  в  столицу  с
алькальдами и старейшинами. Я послал сегодня утром телеграмму с донесением и
попросил, чтобы ее разыскали и арестовали за подстрекательство.  Не  сегодня
завтра мы получим известие, и вы увидите, вы увидите, донья Флорона, что та,
которая,  по-вашему,  изнасилована   и   убита   крестьянами   или   плывет,
бездыханная, в подвенечном платье, по реке Мотагуа, на самом деле  торопится
в столицу и болтает всякий  вздор;  мы,  мол,  грабим  тех,  кому  за  землю
предлагалась настоящая цена в золотых песо.
     - Ну, ладно; пока есть время, пойду с Джо, посмотрю, как управляются  с
моими бананами...
     - Вот так-то: сеньора Флора ставит дело на широкую  ногу,  а  ее  дочка
обвиняет меня в том, что я вам продался,  сеньор  Мейкер  Томпсон...  И  все
из-за того, что мне захотелось увидеть прогресс в своей стране, процветающие
города, увидеть, как эти берега превратятся когда-нибудь в эмпиреи богатства
и цивилизации. Мне надоело любоваться  индейцами!  Как  входишь  в  казарму,
только и видишь одних индейцев, только с ними и возишься день-деньской! Если
бы я имел сына,а я его не имею, ибо еще мальчишкой заполучил свой недуг,имей
я сына, я бы влепил ему пулю, но  не  позволил  бы  стать  военным...  чтобы
влачить такую же жизнь, глядеть на этих индейцев... хотя я и  сам  похож  на
чистейшего ишкампарике.
     Донья Флора встала со стула -  хрупкого  скелета  из  белесых  железных
прутьев - и вышла вместе с Джо и комендантом, проводившим их до часового.
     - Сегодня утром были и другие приятные  вести.  Славно  начался  денек!
Двое повесились там, в Бананере, где мы  поставили  заставу,  чтобы  солдаты
помогли вам разбивать плантации.
     - А это, комендант, не имеет какого-нибудь отношения к Майари?..
     - Я полагаю, не  имеет.  Те  люди,  кажется,  были  колдуны.  Когда  их
схватили, у них в  ушах  красовались  ракушки,  а  на  головах  -  черепахи;
говорят, они ждали появления луны - вчера как раз наступило полнолуние. А  в
полночь они преспокойно повесились.
     - Ладно, шеф, мы еще зайдем сюда.
     - Не будем терять друг друга из виду, сеньор Мейкер Томпсон.
     - Мы, наверное, зайдем  к  нашим  родственникам  Асейтуно;  если  будут
новости, сообщите нам.
     - Хорошо, хорошо, сеньора... Вы говорите, прибыли ваши бананы?
     - Да, вчера вечером с товарным поездом, мы тоже на нем приехали. Бананы
- один к одному! Только этот вот сеньор скуп до жути и  не  хочет  дать  мне
больше шестидесяти двух с половиной сентаво за кисть...
     - И это лишь в том случае, если плоды будут наливные, в восемь  ярусов;
цена обычная...
     - Дружба - дружбой,  а  деньги  врозь...  Бизнес...  Бизнес...  -  были
последние слова коменданта при прощании.
     Перед  тем  как  вернуться  в  свой  кабинет,  остановившись  в  дверях
сторожевого помещения, где  солдаты  замерли  навытяжку,  а  офицер,  шагнув
вперед, произнес: "Все спокойно,  начальник",  -  комендант  долго  созерцал
море, будто видел его впервые, будто оно тут и не волновалось все дни и  все
ночи: образ непостижимого, портрет непостижимого, зеркало непостижимого.
     Солнце жгло землю с усердием паяльщика, заливая  расплавленным  свинцом
селение с пальмовыми кровлями, полузасохший  кустарник  зеленовато-песочного
цвета, портовые здания,  ярко  окрашенные  деревянные  дома,  причал,  пути,
вагоны, где жили некоторые служащие; трубы на  вагонах,  окошки,  завешенные
сетью, и ступеньки, ведущие внутрь.
     В бухту, где сапфирная синева стерла грань между морем и небом,  входил
пароход. Он приближался, сверкая  белизной.  Вскоре  загудела  сирена.  Вода
полыхала солнцем. А на берегу упали первые капли. В полной тиши  заулюлюкали
огромные каплищи - ливень плыл с побережья к заливу, словно желал преградить
путь кораблю-призраку, внезапно исчезнувшему за пологом струй.
     И потому не шло больше время,  не  разгорался  вечер.  Неуверенность  -
минута или час? - и бесконечный дождь, и  отчаянная  жара.  Донья  Флора  по
собственной инициативе отправила телеграмму брату, инженеру  Тулио  Поланко,
спрашивая, не заходила ли Майари к нему, ибо о дочери нет никаких сведений с
тех пор, как она без  разрешения  уехала  в  столицу.  Донья  Флора  послала
телеграмму  и  ее  приятельнице,  соученице  по  колледжу,  с  которой  дочь
переписывалась, но не сообщила ей, что Майари пустилась в путь  без  спроса.
Главное - не опорочить дочь. И так комендант позволил себе  обозвать  ее  со
всей бестактностью неотесанного индейца "подстрекательницей".  Тем  лучше!..
Пусть подстрекательница... анархистка... что угодно... только бы не умерла!
     - У Косме зудит глаз, пойду поищу кошку. Мазнуть  бы  кошачьим  хвостом
ему по векам, а то, может, сглазил кто.
     Когда жена вышла, старик произнес:
     - Ну вот, теперь мы одни, и я хочу вам сказать...Он понизил голос. -  Я
думаю, она отправилась в столицу или еще куда-нибудь похлопотать,  чтобы  не
отбирали землю у крестьян. Жена моя рассказывала,  что  ходят  слухи,  будто
Майари была очень недовольна действиями гринго и вашими. Вот  видите,  кума,
как  оборачивается  дело.   Сначала   считали   самоубийство   причиной   ее
исчезновения, после того как она обманулась в  своих  надеждах  относительно
ваших намерений, после того как разочаровалась в своих близких, увидев,  что
мать и жених выступают рука об руку против  бедняков.  И  нам  в  голову  не
приходила другая причина - этот ее план: поднять против вас  землевладельцев
при поддержке муниципалитетов. Как вам кажется?
     - Лишь бы она была жива, дон Косме, я со всем смирюсь. - А доном  Косме
она его называла потому, что подобные суждения о  ее  поступках  не  слишком
приличествует делать куму.
     Донья Паблита принесла кота, и отставной учитель позволил мазнуть  себя
хвостом по глазам.
     - Тирания домашнего врачевания, кума...
     - Святым Харлампием молю, сплюнь!.. - сказала донья Паблита.  -  Святым
Харлампием молю, сплюнь от дурного глаза, сплюнь от дурного глаза!..
     Джо принес с парохода пакет с холодным мясом,  чтобы  украсить  обед  -
жидкий рыбный суп с  ломтиками  поджаренного  в  масле  хлеба  и  картофель,
испеченный в кухне супругов Асейтуно, - а также  бутылку  красного  вина,  и
бутылку белого вина, и бутылку кубинского рома, и бутылку виски,  и  бутылку
коньяку, и бутылку настойки, и бутылку шампанского, и вместе  со  всем  этим
еле дотащил самого себя, пьяного вдребезги; еще немного, и дело кончилось бы
катастрофой. Он чуть не свалился на дона Косме.
     - Боже милостивый!  -  простонала  донья  Паблита  и  тотчас  зашептала
молитву, а донья Флора с трудом поддержала эту гору мяса и бутылок:  гора  в
сумраке дна морского - в тусклом свете настольной  лампы  -  вращала  карими
стеклянными глазами.
     Самое  плохое,  что  он   забыл   испанский   язык.   Бормотал   только
по-английски. И никто ничего не понимал.  Дон  Косме  с  тех  времен,  когда
учительствовал и сдавал конкурсные экзамены по английскому языку на  занятие
должности  в  Национальном  институте,  запомнил  только  "forget,   forgot,
forgotten" {Три основные формы глагола "забывать"  (англ.).},  и  произносил
эти слова, от которых Джо зарыдал, как ребенок, схватил руки доньи Флоры, и,
покрыв их поцелуями, обнял ее, сжал ей голову своими огромными  пальцами,  и
пробормотал прерывающимся голосом, качая головой: "Нет!.. Нет!.. Нет!.."
     - Что ты ему сказал?.. - упрекнула донья Паблита мужа. - Ты ему  сказал
что-то такое, от чего он с ума сходит...
     - Почем я знаю, жена...
     - Как же ты мог сказать?
     - Вспомнились мне звуки: "форгет, форгот, форготен"...
     Мейкер Томпсон, снова услышав эти слова, трахнул себя кулаком по  скуле
и собирался нанести еще удар, посильнее, но донья Флора  вовремя  подставила
подушку. В ней и утонул его дрожащий, белый,  жаркий  кулак.  Нет!..  Нет!..
Нет!..
     - Да замолчите вы, кум! -  повысила  голос  донья  Флора,  нежно  гладя
влажную от пота голову Джо, чтобы он утихомирился.
     Огонек  настольной  лампы  погружался  куда-то  все  глубже,  а  с  ним
погружались в полумрак и люди.  Янки  вцепился  зубами  в  коробку  папирос,
пытаясь открыть ее, и открыл.  Не  поднимая  второй  руки,  выхватил  зубами
папиросу  и  отбросил  коробку.  Дон  Косме  приблизился  к  нему,  молча  и
услужливо, с зажженной спичкой.  Все  закурили.  Вдали  слышалось  завывание
норда, который входил в силу там, за бухтой. Больше дождя, чем ветра. Потоки
холодного дождя. Жару как рукой сняло.
     - Виски? - спросила донья Флора. - О, yes!
     Донья Паблита принесла штопор,  и  все  выпили  как  добрые  христиане,
сказал дон Косме, кроме гостя