- Ради луны, сеньор... Сегодня ночью выйдет полная луна, а  черепаха  и
ракушки при свете такой луны дарят силу мужскую и плодовитость...
     - Прекрасно, если в полнолуние все импотенты измажут себе лица сажей  и
налепят побрякушки на уши и на голову, вы, сержант, хлопот не оберетесь.
     Тут и другой патруль под командой капрала привел еще одного  точно  так
же разукрашенного человека.
     Капитан, как и в  предыдущем  случае  -  благо  прецедент  уже  был,  -
приказал смыть сажу с лица,  сбросить  с  ушей  ракушки  и  снять  черепаший
панцирь, привязанный к голове.
     Донесение капрала было более обстоятельным.  Человека  захватили  в  то
время, как он в своем  наряде  курил  фимиам  и  пом  и  что-то  бормотал  о
бракосочетании девушки с рекою Мотагуа сегодня  ночью,  когда  луна  засияет
высоко в небе.
     Капитан вздернул брови, разорвав слипавшиеся  веки,  и  выкатил  глаза,
стекленевшие от лютого холода лихорадки, - она опять шла на приступ.
     - Где его схватили и откуда узнали, что он болтал об этом?
     - В лачуге на берегу реки. Мы хотели разжиться съестным  и,  пробираясь
сквозь заросли перца, наткнулись на ранчо. Заглянули в щелку, навострили уши
и все услыхали, шеф. Этот человек окуривался и  причитал.  "Дадим  ее  тебе,
чтоб не было крови! - бормотал он.Наши сердца будут  покоиться  под  водами,
под солнцем, под  посевами  в  ожидании  дня  мщения,  когда  откроют  глаза
погребенные!"
     - Так вы, сержант, говорите, что таинственно исчезла дочка доньи Флоры,
которая собиралась выйти замуж за гринго?
     - Да, мой капитан...
     - А мать?
     - Отправилась с женихом в порт. Думает, что  девочка  подалась  туда  к
своим родственникам.
     - В общем, вы правильно сделали, притащив сюда этих молодцов, ибо  если
ее не  окажется  в  порту...  Посадите  их,  каждого  отдельно,  в  каморки,
приставьте часовых и запретите всякие разговоры. А вдруг эту девицу схватили
колдуны...
     Удушливая жара, жара и озноб,  горечь  во  рту,  неодолимая  сонливость
ходячей мумии. Дымка цвета мочи и в дымке  -  люди,  изнуренные  лихорадкой,
словно большие комары анофелесы. Если бы все болезни излечивались  ракушками
и черепахой. Бессилье, в которое ввергает людей жизнь на побережье.  Капитан
извивался в гамаке - пучок вялых сухожилий, кожа да кости, глаза стеклянные,
зубы желтые. От запаха варившейся фасоли стало мутить.  Он  поднялся,  чтобы
вывернуть наизнанку пустой желудок, и  пошел,  похоронив  руки  в  карманах.
Из-за края равнины выходила луна, огромная, круглая, будто  не  спутница,  а
госпожа и хозяйка земли.

     - В четыре утра  проходит  товарный  состав...  -  сообщил  Джо  Мейкер
Томпсон донье Флоре,  поговорив  с  начальником  станции.  -  По  полученным
сведениям, Майари сюда не приходила; начальник - друг ее и заметил бы,  если
бы она села в пассажирский поезд; других составов не было.
     - Я тоже всех расспрашивала, и никто не мог мне толком ничего  сказать;
а сейчас прежде всего надо справиться, остановится ли  здесь  этот  товарный
или пройдет мимо, - тогда мы пропали. Как доберемся до порта? И вообще  надо
попасть туда как можно раньше.
     - Наверняка остановится, об этом  нечего  и  думать;  к  нему  прицепят
несколько вагонов с бананами.
     - Там, наверное, и мой загружен...
     - Не знаю, но  было  бы  очень  кстати,  тогда  вы  вернетесь  домой  с
деньгами, не так ли?..
     - Просто диву даешься, какое это выгодное  дело.  Нужно  только,  чтобы
скорее стала  приносить  доходы  плантация,  заложенная  на  землях  Майари.
Бедняжка, что она за растяпа! Глупая девчонка, неприспособленная к  жизни...
Мне просто жаль ее...
     - Я думаю, тут совсем другое. Сейчас расскажу вам. После  того,  как  я
сделал ей предложение, я каждый день требовал ответа...
     - Упорство влюбленного...
     - Упорство влюбленного, как вы называете. Она мне все не отвечала и  не
отвечала, пока вы сюда не приехали. В тот день она назначила мне свидание на
молу в половине шестого вечера, а там  предложила  мне  погулять  с  ней  на
островах. Туда мы шли, наслаждаясь ветерком, рука об руку; я опять просил ее
либо согласиться, либо уж ответить "нет".
     - Я своему супругу полгода голову морочила, пока не уступила.
     - Так вот, очутившись на одном из островов, она выдернула свою руку  из
моей и побежала. Я бежал вслед за ней, но  мало-помалу  стал  понимать,  что
игра принимает опасный характер. Какую-то долю секунды я даже заколебался  -
не взять ли лодку, не задержать ли ее с моря.
     - А почему вы ее не окликнули?
     - Потому что она как раз этого и хотела, чтобы я остановил ее...
     - Какой же вы вредный!
     - Островок стал теряться под водой, а она неслась все дальше и дальше в
море, не замедляя бега; вода доходила уже до колен... Я не мог удержаться...
Крикнул что было сил... (Донья Флора вцепилась ему в плечи.) Крикнул...  Она
только этого и ждала... Остановилась, приблизилась и, упав  в  мои  объятья,
крепко меня поцеловала.
     - Действительно, странная  манера...  Ну  да,  она  хотела  вас  просто
испытать... Вы меня совсем смутили... Ох,  что  такое?  Я  схватила  вас  за
руки...  Я  так  взволнована...  Все  это  подтверждает  мое  предположение,
высказанное дома: она оделась невестой, чтобы броситься в реку...
     - Ну нет, до этого не дойдет...
     И, не желая огорчать ее еще больше, - что пользы? - он  не  сказал  ей,
как Майари всегда сожалела о том, что - не бросилась  в  море,  о  том,  что
вернулась, когда он закричал.
     Пальмы,  залитые  лунным  светом,   казались   молчаливыми,   зелеными,
сверкающими фонтанами.
     - Какую ночь выбрала, негодница!.. После вашего рассказа  об  островах,
не знаю... не знаю, зачем я еду в порт... Луна, вода, подвенечный наряд, все
это вместе...
     Вдали   засвистел   паровоз.   Платформа   из   потрескавшихся    плит,
разрисованных смолой; рельсы, как длинные следы материнских слез; проводники
- куклы в дверях вагонов; лампочки, мигающие во время прицепки, тусклые  при
ярком свете величественной луны.
     Они сели в вагон, сопровождаемые начальником  поезда.  Донья  Флора  не
переставая повторяла: "Не знаю, зачем я еду в  порт!..  Не  знаю,  не  знаю,
зачем я еду!.."

     Прикосновение лунного света  к  прозрачной  воде  рождало  музыку.  Она
звучала.  Звучала,  как  диковинное  песнопение,  несущееся  из   глубин   и
переливающееся в волнах. Она замирала  на  берегах,  точила  скалы,  обнажая
жабий страх камней, глядящих из потока.  Трудно  сказать,  чего  недоставало
воде, чтобы речь ее стала понятна, но,  рассказывая  свою  пенно-хрустальную
сказку, она сверкала тонкими брильянтовыми язычками, прощаясь  с  теми,  кто
оставался на берегу: со  старыми  деревьями,  с  синими  плавучими  вьюнками
кьебракахетес,  с  подсвечниками  пальм  исоте,  окропленными  белым  воском
цветов, с кактусами, издали похожими на чьи-то зеленые следы, оставленные  в
воздухе, прощаясь и  зовя  с  собой  то,  что  сопровождает  ее,  увлекаемое
мчащимися каплями: сыпучий искристо-золотой песок и обломки скал.
     Майари, навсегда влюбленная в воду, знала, что в этот раз исполнится ее
великая мечта, что в этот раз не  найдется  человеческого  голоса,  могущего
вернуть ее с вожделенной дороги в зыбкие глубины. Джо своим зовом вырвал  ее
тогда из необъятности моря, и она укрылась в его  объятиях,  думая,  что  он
прозрачен. Однако Джо - это крепкие стены, это мрак, где она погребена,  как
в могиле, и слышится лишь одно: цифры, цифры, цифры.
     Она будет счастливой супругой реки.  Никто,  наверно,  не  представляет
себе, что значит быть женой  речного  потока,  такого,  как  Мотагуа,  -  он
орошает своей кровью две трети священной земли родины, он служил  путем  для
древних майя, ее предков, кочевавших на коралловых плотах,  а  после  -  для
добрых монахов, для энкомендеро и  пиратов,  плывших  в  больших  или  малых
лодках с рабами, прикованными к веслам, от быстрин  до  устья,  где  течение
обессиливает и засыпает среди аллигаторов, перед морской бесконечностью.
     Майари знает, что слезы - круглые, что это необъятные  жидкие  шары,  в
которых тонет тот, кто любит без взаимности. Поэтому она не боится погибнуть
в большой катящейся слезе мужа. Лучше умереть в потоке, чем  захлебнуться  в
собственных слезах. Но как призвать смерть, когда, распростершись на волнах,
как мученица, она поплывет вниз по течению? Как не думать  о  том,  что  над
ней, убаюканной волнами, одетой в белое, лежащей  на  своей  вуали,  как  на
облаке, будут вести хоровод девять звезд, словно девять жемчужин из ожерелья
Чип_о_?
     И, притаившись в укромной хижине, она смотрела, как  поднимается  луна,
самая большая в году, - круглое зеркало, в  котором  влюбленные  видят  себя
мертвецами. Так говорила она сама с собой в  каком-то  мучительном  забытьи,
рядом не было никого. Только  ее  тело  апельсинного  дерева  под  блестящим
куполом неба, неба, вбиравшего в  себя  искры  трепещущего  лунного  сияния,
чтобы рассеять их потом влажной, голубой  пылью.  Только  волосы,  собранные
черным узлом, украшенные  перламутровыми  раковинками,  будто  апельсиновыми
цветами. Островок. Островок, наряженный невестой. Ее несли ноги в  крохотных
атласных туфлях. Шла луна,  шла  девушка,  шла  река.  Островок,  наряженный
невестой, окруженный со всех сторон луной. Лодки плыли ей навстречу. Чаша  с
шоколадом. Она пригубила. Красное золото с пеной в чаше, которую не  ощущали
ее пальцы, словно пальцы видели чашу во сне.
     - Далеко ли отсюда до Барбаско?
     - Кто спрашивает?
     - Я...
     - Лучше водой спуститься к  устью,  ночь  хороша...  (А  ей  слышалось:
"невеста хороша". Да, так оно и было - прекрасной невестой спустилась ночь к
потоку - чистому, неощутимому, призрачному...)
     Свежий  ветерок,  наполнивший  полуоткрытый  рот,  унес  вкус  золотого
шоколада; она  плыла  теперь  в  пироге  по  огненной,  стремительной  воде,
съежившись  в  комок,  сдвинув  ноги,  обхватив  себя  руками,  неподвижная,
застывшая, напряженная.
     Лодки, украшенные жасмином и гирляндами из бессмертников,  с  детьми  и
голубями, приветствовали ее появление на реке; луна превращала воду в густой
мед, штопором крутившийся за кормой,  множивший  лунные  отблески.  Но  нет,
момент еще не настал, она еще не коснулась ногой  мягкого  быстрого  потока,
чтобы он унес ее с собой далеко от лодки, как свое достояние.  Она  плыла  в
пироге Чип_о_ туда,  куда  им  надо  было  плыть,  плыла  в  белом  одеянии,
окруженная голубым полумраком, между широкими, осыпанными  серебряной  пылью
крыльями пляжей, между утесами, окропленными росой. Эль-Чилар. Они  ехали  к
Эль-Чилару,  с  Ч_и_по  Чип_о_,  собрать  подписи,  поговорить  с  людьми  и
повидаться  с  колдуном  Чам_а_,  которого  они  будут   просить,   умолять,
заклинать, чтобы эти  плодородные  земли,  словно  созданные  для  банановых
плантаций, высохли  бы,  превратились  в  черствый  хлеб.  Чтобы  искоренить
большое зло, нужна большая жертва.
     Она вдыхала полной грудью жизненную силу гибкого,  золотистого  потока,
ягуаром скользящего между рощами пальм. Сладостное оцепенение не  давало  ей
вымолвить ни слова. Хотелось спросить Чип_о_, не кончится ли эта прогулка ее
свадьбой с рекой. Она держала жемчужное ожерелье в руках,  у  самых  грудей,
казавшихся двумя маленькими небылицами.
     - Ты как ветвь, дающая тень, - сказала она гребцу. Руки  его  были  так
тонки, что весло, которым он гнал пирогу, казалось их продолжением. - А твой
голос разливает звонкую тишину... Дай упасть мне маленькой каплей! Только  и
услышишь, как упадет капелька в воду, "бульк"... и все стихнет...  -  Чип_о_
греб, обливаясь потом, тяжело дыша, не слыша, о чем она говорит. -  ...Пусть
твой мужской голос не удерживает меня, как голос Джо тогда,  на  островке...
Это страшно... Ты не имеешь права... От тебя исходит запах мужчины,  который
помешает моему браку с  речным  потоком...  Ты  же  хотел...  Ты  этого  сам
просил... Мои ноги, жаждущие любви, уже трепещут от того, что  я  стану  его
женой, уйду с  ним,  буду  принадлежать  ему,  и  нас  разделяет  лишь  кора
пироги... Никто - ни ты сам, ни твоя мудрость - не узнает, куда я ступила, в
какое место, в какой зыбкой волне потонет моя туфля,  чтобы  следом  уйти  и
мне...
     Чип_о_ греб, обливаясь потом и задыхаясь.  Вспархивали  морские  птицы,
обманутые лунным блеском. Подвижные высокие волны уже  замедлили  свой  бег.
Каждая из них стала ложем. Гребец и невеста  вдруг  затерялись,  стерлись  с
поверхности воды там, куда ступила  Майари.  Ничего  не  слышно.  Ничего  не
видно. Ничего не известно. Борьба Чип_о_ за нее, за  ее  спасение.  Но  лишь
один ковер из пузырьков, и больше ничего.


V

     Головы солдат над стеною, словно отсеченные ею, поворачивались  в  такт
колебанию тел двух удавленников. Косой луч лунного света стегал тела,  когда
раскачиваемые ветром огромные маятники  попадали  в  яркую  полосу  влажного
серебра; и это "туда-сюда" самоубийц повторяли головы солдат - огромные тени
над темной стеною патио.
     Капитан нагишом - только ботинки, чтоб не поранить ноги, только ботинки
успел натянуть впопыхах,пошел, прикрывая рукой стыд, узнать,  почему  кричит
часовой. А часовому, хоть он и не смыкал глаз всю ночь, почудилось, что  его
разбудили, когда он увидел болтающиеся под стропилами  у  самой  крыши  тела
двух узников. Начальник, как был голышом, так  и  стоял,  чертыхаясь,  среди
солдат, которые сбежались с ружьями наперевес  на  крики  часового.  Смачный
плевок капитана. Плевок и  сухое  покашливанье  подчиненных.  Капитан  снова
прикрылся рукой и вернулся в свою  беседку,  скинув  с  размаху  башмаки,  с
грохотом упавшие на каменные  плиты.  Часовой  обалдело  глядел  на  солдат.
Солдаты  глядели  на  часового.  Тишина.   Луна.   Луна.   Тишина.   Длинные
безжизненные тела, то светлые, то черные в тени.  Они  повесились  на  своих
поясах. На поясах, которыми подвязывали штаны. У одного  пояс  был  алый,  у
другого  -  зеленый.  Колодезный  холод  в  патио,  холод  камня  колодезной
закраины. Крысы шуршат. Уходят в лес. Луна на кровлях.
     В беседке капитана вокруг настольной лампы разбросана шелуха света. Три
круга тени, а в центре, за столом, он сам - от пояса до  головы.  Его  рука.
Пишет донесение. Зовет сержанта. Надо немедленно идти  в  Бананеру.  Это  не
близко. А потом, на обратном пути - было бы очень кстати! -  пусть  разбудят
телеграфиста и прикажут отправить срочную телеграмму.
     - Плохо, что нет здесь судьи... - сказал он себе вслух.
     Сержант услышал и ответил ему, что любой алькальд может составить акт о
смерти, согласно закону. Голос сержанта отозвался  в  его  ушах,  как  ответ
самому себе. Но это сержант  ответил.  Ответил  просто  так.  Очень  хорошо.
Правильно.  Пусть  сержант  поедет  в  ближайший  муниципалитет  и  приведет
алькальда для составления акта. Сержант отправляется в путь. Он не может по-
пасть в  Тодос-лос-Сантос,  не  переходя  реку.  Вокруг  такое  сияние,  что
кажется, будто река течет, сжигая на  своем  пути  леса,  скалы  и  равнины.
Движущийся  поток  огня,  шествующий  огонь,  огонь,  льющийся  в  море.  Но
алькальда не оказалось дома. Нет его - и все тут. Сержант  стал  допрашивать
беременную женщину. Животу ее уже немало времени.  На  голове  платок,  лицо
изможденное, одежда чистая, ветхая.
     - Куда ушел алькальд? - спросил он ее.
     - Ушел в столицу, потому что землю хотят у нас отобрать.
     - Не отобрать, сеньора, а купить.
     - Все равно, ведь мы ее не продаем. Если я у вас выторгую то, что вы не
хотите продавать, я ведь отбираю это, отбираю, а не покупаю. Так-то... И так
же считает дочка доньи Флоры Поланко, вдовы де Пальма.
     - Вот что, сеньора, вам надо пойти со мной.
     - Нет, я...
     - Как "нет"?.. Ну-ка, пошевеливайтесь!..
     - Я жена алькальда!
     - Не перечьте! Идите-ка лучше добром. Если по своей  воле  не  пойдете,
погоню силой. Там вы расскажете капитану  все,  что  знаете  о  дочке  доньи
Флоры... Если будете орать - хуже для вас; я все равно вас притащу, хоть  за
волосы, а доставлю... Марш вперед!.. Нечего охать!.. Марш!.. Прогулочка  вам
полезна... Небось не думали, что придется прогуляться... Такова  жизнь.  Вам
полезно в вашем положении, а там расскажете  шефу,  что  говорила  девчонка,
учившая не бросать земли, не продавать их...
     - Ладно, пойду, если только ради этого... Ах вы звери...
     Начинало светать. Луна, похожая на большое разбитое колесо, соскочившее
с оси, погружалась во мрак, не имея сил  катиться  дальше,  и  падала  вниз,
стараясь сделать еще хоть  один  оборот.  А  с  другой  стороны  -  равнина,
молочная, жаркая, уже залитая светом дня.
     Сержант доложил капитану о новости, услышанной от жены алькальда.
     Капитан, не вставая - за столом не было  видно,  что  он  сидел  голый,
накинув на плечи китель, - велел ввести женщину.
     - Ваше имя...
     - Дамиана я...
     - "Я" это ваша фамилия?
     - Нет, я Дамиана Мендоса...
     - Замужем?
     - Чего спрашиваете - ходить с таким грузом да не быть замужем...
     - Сержант доложил мне, что вы видели девушку Майари, дочку доньи Флоры.
     - Да, дней десять назад.
     - Где вы ее видели?
     - В моем доме видела. Она приходила в деревню, чтобы растолковать  тем,
у кого есть земля, мужчинам, что не по закону это  -  продавать  землю  тому
рыжему, который сулит за нее золотые горы. "Если вы ее  продадите,  сказала,
то потеряете на нее всякое право". И кроме того, посоветовала моему  мужу  -
он ведь алькальд в нашем округе, -  чтоб  пошел  в  столицу  правду  искать,
потому как не по-божески то, что  затеяли  рыжий  человек,  донья  Флора  да
комендант, - этот, говорят, одной веревочкой с ними связан.
     - Прекрасно, сеньора. Когда ваш муж вернется?
     - А кто его знает? Он не говорил.
     - Ну, так посидите пока под арестом здесь, с нами.
     - Детки-то мои как же? Или вы думаете, что только это бремя бог на меня
взвалил? - И она погладила рукой тяжелый живот.
     - Ну, тогда сделаем так. С вами отправится солдат, и вы  будете  сидеть
там, под домашним арестом.
     - Я живу при муниципалитете...
     - Значит, муниципалитет будет вам тюрьмой.
     - Вы - начальник,  раз  так  велите,  надо  подчиняться.  Какой  солдат
поведет меня?
     - Сержант скажет...
     - Ликера лимонного выпьете, шеф?
     - Пожалуй. Вам, сержант, придется пойти в другую деревню, ведь не  всех
же алькальдов понесло в столицу по совету исчезнувшей сеньориты.
     - Он, наверно, двинул в столицу, чтоб накрутить там всех против гринго.
С другой стороны, я рад. Верзила гринго мне не по нутру. Думает, он тут царь
и бог.
     - Но ведь он жених, а она водит его за нос.
     - От этого мужчин только еще больше разбирает, шеф.

     Настоящим пепелищем выглядела деревушка, куда  уже  далеко  за  полдень
прибыл сержант. Утро было прежарким, а в  этой  дыре  с  тремя  глинобитными
домами и кучей хижин зной просто испепелял. Бешено лающих собачонок -  тучи,
что правда, то правда. Мошкарой сыпались  они  из-за  тростниковых  и  живых
изгородей, из щелей в каменных оградах, отовсюду, где были жилища.  Но  и  в
Буэнавентуре не оказалось алькальда.
     - Где он шляется? - повторил мальчишка, которого  сержант  встретил  на
площади.  Это,  наверное,  была  площадь  -  грязная   лужайка,   окруженная
деревьями. - Где алькальд шляется?.. Да никто не знает где, - сверкнул  один
мальчишечий глаз, другой скрывался под клоком волос.
     - А куда он пошел, не знаешь?
     - Не. Неизвестно. Его тут уже два дня нету.
     - И не сказал, куда пошел?..
     - Не. Ничего не сказал. Ушел...
     Сержант направился  к  ранчо  разузнать,  куда  девался  алькальд.  Три
глинобитных домика оказались пусты. В патио - куры и  поросята.  На  галерее
прикорнула в тени еще какая-то живность.